Текст книги "На круги своя...(СИ)"
Автор книги: witchdoctor
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
========== Вне круга ==========
***
Припекавшее солнце поднялось высоко, и все утро убегавшая от его лучей тень пугливо спряталась под своим хозяином. Редкие полупрозрачные облака проплывали в небе. По воздуху шел сладкий запах первых цветов, и его отчаянно пытался перебить дурман ладана. Курлыкали сонно голуби неподалеку, пушась перламутровым оперением. Щебеча во все горло, воробьи закапывались в песок и отчаянно дрались за найденные крошки.
Высокий столб, потемневший от времени да от влаги, стоял недвижим и черен. На него не садились птицы, об него не обтирались деревенские коты. Даже собаки обходили его стороной, чувствуя кровь и страдание, исходившие от его деревянной сущности. Гордо возвышаясь над деревней, столб служил напоминанием – смертные грешны, и за грех должны расплачиваться кровью, слезами, жизнью. Поговаривали, что вечерами от него идет шепот, сводящий самых стойких праведников с истинного пути. Поговаривали, что шепчет столб от изнемогающего ожидания Истой Скверны, но ни ведьм, ни еретиков, ни никакой другой нечисти нынче не попадалось.
Над холмами взорвался гулкий звон колоколов. С черепичных крыш близстоящих домов взлетели перепуганные птицы. Открылись тяжелые двери храма, и на улицу вывалила толпа, щебетавшая поболее прикормленных воробьев. Некоторые из прихожан оборачивались назад и, выставив ладонь вперед, описывали круг в воздухе, смиренно склоняя свои головы. Ярко им в ответ блестел на солнце водруженный на шпиль колокольни круг, и ему вторил такой же диск, повешенный над входом в обитель Ожта.
Последним вышел священнослужитель, окруженный светлокурым мальчиком и рыжей как медь девочкой. Они несли витееватые посохи, заканчивавшиеся на конце кругом на подобие ухвата, и, остановившись, позвенели бубенцами, привязанными к посохам. Дородный мужчина, путавшийся в курчавой бороде, остриженной полукругом повелительно выкинул руку вперед. Толпа притихла. Нахмурив брови, подождав пока стихнет гул перезвонов, он заговорил, и его глубокий бас полился над людьми, извиваясь в странных запевных интонациях.
– Да изыдет всякая тварь, подвластная Скверне! Да вернется все на круги своя, светлыя и праведныя. Да будет славен Ожт и те, кто в кругу его! – Провозгласил мужчина, и, как многие другие, прорисовал круг в воздухе, пока дети усердно трясли бубенцами.
Плотная толпа в последний раз повторила слово в слово за своим пастором, и, погодя, стала расходиться, обязательно описав круг перед церковью напоследок. Редевший народ стал приобретать знакомые черты. В глаза то и дело бросались знакомые лица, и разряженные по случаю фигуры обретали имена, звания, профессии. Кивали приветственно головы. Люди стали снимать с себя маски благочестивцев, возвращаясь в обычную жизнь, и отовсюду полились совершенно повседневные речи.
– К чертям эту весну! Молись, не молись. Все померзло, – сплюнул на землю смуглый мужчина. Зло он посмотрел на круг, но тут же, склоня голову в извинениях, зашептал какие-то молитвы.
– Это все происки Скверны и ее приспешников, – с видом знатока сказал подле него более щуплый товарищ, втыкая в расщелину между зубов лучину.
– Ага. Небось та старуха шлет проклятья! – Присоединился к ним третий. – Говорил, что надо было ее сжечь. Ведьмы – вне круга, а то, что не в кругу – Скверна. А Скверна должна гореть в вечных мучениях…
– Я бы устроил ей эти вечные мучения!
– Да ладно, Карл… Старушка небось уже и без тебя копытца отбросила.
– Ладно? Уж какой год нет нормального урожая. То засуха, то заморзки, – Карл не думал успокаиваться. Молитвами ведь сыт не будешь. – Не может быть такого! Точно ведьмина порча.
– Поди теперь ее сыщи.
– Э-э-э! – Развел щуплый руками. – Кто ж знал, что она убежит до суда старост?
– Видать старосты тоже от Скверны.
– А то! Всякая нечисть от Скверны, – говоривший подмигнул. – Может, Карл, ты того? Не в те круги подался? То-то Ожт не шлет тебе своей милости. Смотри, от храма до столба рукой подать, – указал он на столб.
– Да чтобы у тебя язык отсох! – Зло проговорил смуглый на раскатистый смех товарищей, вновь виновато посмотрев на круг.
Гордо неся себя, девушка поглядывала в сторону трех юнцов, болтавшихся без дела. Стройная, высокая. Она отчаянно пыталась вызвать пламенными взглядами внимание одного из них. Тот, оглядывая проклятый столб, на котором обычно казнили самыми разными способами «познавших Скверну», был глух к ее воззваниями.
Нарочно. Голубоглазая Магда должна была стать ему женой в самом скором времени, и от скорой свадьбы Калеб, сын одного из старост, должного восторга и благоговения совсем не испытывал. Магда была не дурна собой. Даже хороша. Ее голубые глаза, обрамленные пшеничными локонами, напоминали парочку сорванных незабудок. Нос ее кривила легкая горбинка, придававшая определенную аристократическую утонченность, но что-то Калебу в ней не нравилось. Наверное, голос, а, может, губы. Она их часто поджимала, считая это верхом изысканности, и две розовых дольки скукоживались в какие-то две недовольные ниточки, рождая по три не менее недовольных морщинки возле губ. Согласно мнению жениха, это придавало ее внешности какой-то старческий привкус, и, слыша это, товарищи не уставали подтрунивать над ним.
Главный недостаток невесты они видели лишь в том, что Магда должна была стать их другу женой – в глазах холостяка даже самая прекрасная дева может подурнеть, стоит ей стать ему невестой.
Устав терпеть на себе настойчивый взгляд, Калеб обернулся. Магда опять поджала свои ниточки, кивнула головой, качнув пшеничной копной, собранной на затылке, и подобно самым ярым прихожанкам поцеловала висевший на шее круглый медальон. Искоса она мягко улыбнулась ему, расслабив свои губы, и в этот момент даже показалась ему красивой. По крайней мере, он пытался так считать. Отец уж очень настаивал на этой свадьбе, и никогда не перечивший ему Калеб почти что смирился. В конце концов, Магда была недурна, хоть и чванлива.
– Ну-ну… – Толкнул его в бок стоявший рядом высокий как каланча паренек. – Прибереги такие страсти до первой ночи.
Калеб толкнулся в ответ. Он тихо выругался, но по-доброму, согласно особенностям мужской дружбы. Подтрунивший ухватил его за нос, прилюдно помотал, вызвав причитания у каких-то старух, и, выпустив пленника, быстрее кинулся бежать. Уязвленный Калеб кинулся за ним, обещая надрать тому уши и не только, и третий, снисходительно вздохнув, поплелся за ними.
– Ожт, вразуми остолопов, с которыми ты связал меня по жизни.
***
– Возможно, тебе повезет больше чем Томми.
Трое друзей шли по лесу, а точнее прятались. Им было о чем поговорить, а здесь было спокойно. Не было нравоучительных проповедей последователей Ожта, а потому можно было без зазрения совести обсуждать вещи греховные и порочные – скверные, одним словом.
– Даже не надейся. Это они до свадьбы, – Томми прижал тыльную сторону ладони ко лбу, и на мгновение уподобился ярмарочному актеру. – Вздыхают, томно смотрят и вот-вот повиснут у тебя на шее, шепча о любви до гроба. Даже могут сказать пару ласковых слов в порыве страсти, а потом, друг мой, ты и сам не заметишь, как она сверлит тебя своими глазенками и порицает на каждом шагу получше пастора Крайса. – Он выставил указательный палец вперед и запел как священнослужитель на службе. – Кайся, и Ожт не исключит тебя из круга своего.
– Ну и на ведьме же ты женился! – Засмеялся Джонни, подобрав с земли старый желудь, и тут же кинул его в спину задумавшегося Калеба.
– А то у тебя не так?
– Ну, – добродушный Джонни помолчал, усмехнулся и понизил тон. – Если бы она не пищала «Ожт, помилуй» каждый раз, когда я ее имею, моя жизнь была бы еще лучше. – Томми расмеялся в голос. Калеб улыбнулся, и Джонни, расскаившись, тут же поспешил добавить. – Агнес неплохая женщина… Хорошая.
– Куда ни глянь везде неплохие женщины, но ни одна из них не сравнится с моей женушкой. – Томми резко остановился от озарившей его мысли и широко улыбнулся. – Может, мне обвинить ее в колдовстве? Сожгут ее – и дело с концом… А впрочем… Куда там ведьмам до моей Присциллы!
– Или до Илле? – заметил Джонни, и широко улыбавшийся Томми посмурнел от испуга, вытаращив глаза. – Я видел тебя вчера.
– Я просто гулял…
– Со спущенными штанами? Хорошая прогулка. Не холодно?
– И? Что? – мужчина стал говорить тише, оправдываясь тихим бубнежом.
– Мне ничего, Томми. Но если в деревне прознают, что ты порой гуляешь у постели молоденькой вдовы… При живой жене, тебя… «Изгонят из круга».
– Закидают камнями, – вспомнив об ужасной казни, Калеб со злости сорвал верхушку прорывавшегося к свету маленького деревца. – Ты же знаешь. За связь с женатыми порят, а женатиков за измену… Даже без суда могут закидать камнями.
– Посмотрю я на тебя, когда в постели с тобой окажется такая святоша. – взорвался Томми, оборачиваясь то на одного друга, то на другого. – А ты кто такой, чтобы меня судить? Твоя тебе дает, готовит и только в пузо не целует. Моя тут же побежала жаловаться священнику, стоило мне…
– Тихо! – хмурившийся Калеб выставил руку, прислушиваясь. – Там кто-то есть.
Друзья затихли. Издалека послышался чей-то голос. Женский. Красивый. Кто-то выводил странную мелодию, аукая после каждой фразы, и Томми махнул рукой. Разгадав его жест, Калеб кивнул головой и приставил палец к губам. Тихо они двинулись на звук, и песня вывела их к лесной речушке.
Из-за упавшего на изгиб реки дерева возникла запруда, обложенная по кайме камнями. На одном из них – большом сером камне, нагретом солнцем, стояла девушка. Наклонив голову на бок, абсолютно нагая она расплетала темные косы, отливавшие каштановой медью от света, и продолжала напевать свою лесную песню. Солнце ласкало ее стройное тугое тельце, светившееся белизной. Бесстыдно розовели небольшие ореолы высокой груди. Как только с волосами было покончено, она свесила ноги с камня, и по воде пошли круги.
– Это же Лешая!
– Тихо! – цыкнул Джон на Томми. Калеб на друзей даже внимания не обратил, наблюдая за каждым движением девушки.
Она все напевала, улыбаясь солнцу. Девушка потянулась и соскользнула с камня, по пояс оказавшись в воде. Крыльями она расставила руки. Едва прогревшаяся вода бодрила, и она, кажется, что-то запричитала на холод. Лешая набрала воды в ладони и плеснула воды на ключицу, омыв одну из грудей. Распушив волосы, она вдруг засмеялась и окунулась с головой. Вода заходила ходуном. Круги наползали с одного на другой и, разрастаясь, доходя до берегов, исчезали, едва коснувшись земли. Вскоре девушка выплыла на поверхность и перевернулась на спину. Над водой холмиками возвысилась ее грудь, предоставив наилучший обзор к удовольствию мужчин. Подняв к небу вытянутую в мыске ногу, она опять повернулась и, будто ошалев, стала плескаться, брызгаться и бить по воде, совершая одной ей ведомый ритуал. В россыпи брызг она ушла под воду. Ее долго не было, и появилась Лешая уже у самого берега. Довольная она вылезла, завораживая внимание приятными изгибами тела. Волосы ее прилипли бобровым хвостом к спине, и она, усевшись на свой камень, зажмурилась и снова запела.
– Ожт помилуй… Да она краше всех девок в деревне!
– Кажись, кто-то не прочь передернуть, – пошутил Том, глядя на остолбеневшего Калеба.
Тот его пошлости не услышал. Он лишь смотрел и боялся лишний раз моргнуть, спугнув тем самым привидевшуюся девушку.
Лешая… Говорили, она страшная, что она уродлива. Что на макушке у нее растут мухоморы, задница ее покрыта древесным мхом, а между ног у нее живут болотные гадюки. Все это было россказнями завистливых старых дев. Она была бледна, видимо, от постоянной тени леса. Нос ее был прямым, едва вздернут, как у лисицы, а губы казались полнее, чем нужно, но ему это нравилось. Грудь девушки была аккуратной и почему-то напомнила ему тугие поднявшиеся колобки теста. Лешая отжимала воду с волос и все пела.
Даже если она и была ведьмой, как о ней говорили, помани она его, он бы пошел не раздумывая, забыв про заветы Ожта, наставления единственного родителя, и, тем более, про помолвку с Магдой. Издалека она все больше и больше казалась самой настоящей красавицей, и Калеб очень жалел, что не может выйти из укрытия, чтобы оказаться подле нее.
Сбоку хрустнула ветка. Джон неосторожно оступился на корточках, и Калеб грозно погрозил ему пальцем.
– Тише ты! – зашипел на него Том. Калеб опять повернулся в сторону реки, но прекрасное видение исчезло. Тот едва не ахнул от разочарования.
– Ушла? – виновато спросил Джонни.
– Конечно, остолоп. Спугнул! Я еще не нагляделся. Может, хоть Калеб кончил…
– Достал, Том…
Калеб замер на полуслове. В ствол дерева, на который он опирался, прилетела стрела, вонзившаяся немногим выше его руки. В ужасе он посмотрел на бурое древко, увенчанное пестрым пером, а затем медленно повернулся в сторону большого камня. На нем стояла она, вооружившись луком. Брови ее зло изогнулись к носу. Ноздри раздулись, и сейчас девушка действительно походила на ведьму. Свирепую взлохмаченную ведьму, но все же красивую.
На плече ее висел колчан со стрелами, и разъяренная Лешая полезла за второй стрелой.
– Бежим, а то… – схватил за плечо друга Джон. Том уже отползал за соседний пень, но Калеб убегать не собирался. Поднявшись, он уверенно вышел из своего укрытия и, пройдя сквозь переплетенные ветви кустов вперед, ступил на тонкую кромку берега, оказавшись лицом к лицу с ней.
Натянув тетиву, Лешая хорошо прицелилась. Один шаг, одно движение непрошеного гостя и он – труп, думала она про себя, но гость так и стоял на своем месте. Высокий, светловолосый. Калеб изучал ее с головы до ног, а она его. Он мягко улыбнулся, и Лешая, видимо, вспомнила о своей наготе. Она покраснела и как-то попыталась прикрыться руками, но удерживать при этом врага на прицеле было не очень-то сподручно. Нахмурившись еще больше, она еще сильней натянула тетиву, но Калеба, казалось, ничто не пугало. Он будто знал, что она ни за что не выстрелит, и от этого девушка злилась пуще прежнего.
В небе над ними, кряхтя, пролетали утки. Подняв лук, девушка выстрелила. Стрела пронзила селезня, и тот камнем упал к ногам Калеба, заставив его отвлечься. Когда он поднял глаза, прекрасной Лешей и след простыл.
– Ты – идиот! – погодя, выбежал на берег Джонни, вспотевший от всего произошедшего. От его добродушия не осталось и следа, а от страха у него выпучились глаза. – А если бы она тебя пристрелила…
– Не пристрелила бы… – Уверенно буркнул Калеб, всматриваясь в зеленые кроны, сгустившиеся за речкой.
– О… Кажется, наш дорогой друг поражен… Поражен до самых штанишек, – вставил из кустов Томми.
– Ты можешь думать о чем-то выше уровня члена?
– А есть предложения получше?
Джонни опять запричитал, уповая на Ожта, но, заметив сраженную птицу у ног Калеба, успокоился. Ведь Лешая никого не пристрелила, кроме несчастной утки, хотя могла, а, значит, нечего было и переживать. Наверное… Хоть кому-то хватило здравомыслия. В конце концов, это они поступили во всех смыслах «скверно», напугав ее, видимо.
– Идем домой, – выдохнул добряк, пытаясь отдышаться от стыда да от страха. – Прихвати утку. Вечером Агнес состряпает славный ужин. Готовит она отменно.
Мужчина вновь расплылся в дружелюбии и даже что-то пошутил. Томми опять зароптал на тяжелую участь женатых, перед которыми то и дело щеголяли прекрасные девы, и то, что произошло, вроде как оказалось позади. Взяв птицу, Калеб пошел за друзьями, напоследок посмотрев на противоположный берег реки. Он надеялся разглядеть там среди деревьев Лешую, но не увидел и досадливо поджал верхнюю губу.
Она там была. Выглянув из-за ствола осины, она слушала, как колотится ее сердце от страха и от странного воодушевления.
Обычно люди не приходили в лес в день, когда звенели колокола. Никогда такого не было, а этот пришел. Она могла пристрелить его, и она бы это сделала! Стреляла она хорошо. Даже очень хорошо, метко и, главное, бесстрашно, но он… Либо был глуп, либо бесстрашен? Он так на нее смотрел… Будто того и ждал. Будто хотел, чтобы именно она его и ранила. Или же он думал, что она не сможет выстрелить в человека? Какой же дурачок!
Люди из деревни не очень умные – Гаэлле ей об этом всегда говорила. Нечего было о них и думать, и как только девушка убедилась, что чужаки ушли, оделась и пошла в глубь чащи, стараясь в песнях забыть обо всем, что случилось.
Вот только получалось у нее не очень хорошо. Слова путались, да и перескакивала она с мотива на мотив, а, смолкая, она то и дело думала о том, как на нее смотрели. Бесстрашно и глупо.
Ну что за дурачок!
========== Лешая ==========
***
В деревне жила семья – плотник и его жена. Долго они не могли разрешиться потомством, и когда поседевший ремесленник уже готов был смириться с отсутствием наследника, жена подарила ему сына. Подросший мальчик только-только стал перенимать ремесло родителя, но будто по неведомому проклятию умерла мать, а вскоре, после тяжелой болезни, и отец.
Осиротевшего юношу быстро женили – постарался сапожник, надеявшийся прибрать к рукам оставшееся хозяйство. Дочь его была славной девушкой, и поговаривали, что молодой муж души не чает в своей жене. Так оно и было. Наивные, молодые и непростительно влюбленные. Они никогда не ругались и всюду ходили вместе. Уж слишком у молодоженов было хорошо, и, погодя, все эти их «телячьи нежности» стали вызывать либо зависть, либо раздражение. Чужое счастье несчастным ненавистно.
Случилась война. Далеко, но даже из этой деревеньки воевать с недругом отправили некоторых юнцов. Там, сын плотника попал в плен. Говорили, что его жестоко пытали, стараясь выведать какую-то страшную тайну. Секрета юноша так и не выдал, но от тяжких пыток повредился рассудком и лишился языка. Домой он вернулся контуженным и молчаливым, почти седым, но с наградой, почетной грамотой и даже с какими-то деньгами.
Общался он лишь мычанием да фигурами, состроенными из трясущихся пальцев, но увечье мужа чувств жены, вопреки деревенским ожиданиям, не уменьшило. Как и прежде она окружила его заботой, и со временем тряска его стала проходить. Выделывать дерево за исключением простых работ ему было сложно, и он приловчился плести корзины. Жить супруги стали скромнее, но с милым и рай в шалаше, а от корзин был какой-никакой но доход. Деньги, принесенные плотником с войны, они расходовали осторожно, и вскоре жизнь их наладилась.
Что тогда произошло, в деревне не знали, только предполагали. Видимо, загорелись ивовые прутья, коих в доме было полно, а, может, смола. Дом потонул в всполохах огня. Жители пытались погасить пламя, но толку от их усилий было мало. Появился хозяин, вернувшийся с другого конца деревни. Плотник со всех ног бросился к толпе, таскавшей ведра. Он мычал, размахивал руками, звал кого-то и едва ли не бросался в огонь, но его лишь утешали – Аниты в доме не должно было быть… Однако среди люда ее тоже не видели.
– Угорела, видать… – Сказал кто-то после поисков, да так безучастно.
К утру от пожара остались лишь остевые столбы, черные, пронизанные углевыми трещинами. Усталая толпа разошлась. Оставшийся погорелец долго сидел среди остывающих углей. Он пытался найти хоть что-то и… Нашел.
Ничего не ев и не пив, он сидел на одном месте, почерневший от сажи и от горя, и на его щеках белели следы от нескончаемых слез. Напрасно его пытались оттащить оттуда, приманивая добрыми словами и едой. Его искренне жалели, предлагая свой кров и хлеб, но, ничего не слыша и не видя, он лишь горько мычал и плакал, плакал, плакал, как беззащитное дитя. Он словно пытался что-то сказать, да вот только понять его было некому.
Спустя время плотника оставили в покое, махнув рукой. Видать, тот просто обезумел от горя, а что возьмешь с юродивого? Погорельцам обычно помогали, но что сделать с таким погорельцем, который помешался окончательно, они не знали, пустив все на самотек. Вокруг творилась своя жизнь, свои проблемы, и им было не до того, кто отвергал их помощь.
Через несколько дней он исчез. Говорили, что его видели в лесу. Там он и поселился, укрывшись от всех своих потерь под кронами деревьев. В деревне плотника Франциска тут же окрестили Лешим. Молва твердила, что он покрылся лишаем, бегает нагим по лесу, или же прикрывшись каким-то балахоном, мыча себе под нос. Многие из них помнили его настоящую историю. Некоторых мучила совесть, а потому о сироте Франциске было проще забыть.
Его было и вовсе вычеркнули из круга, когда он снова появился в деревне. Босой он шел по центральной улице. На нем был одет старый потертый костюмчик, в котором его видели в последний раз. В кармашек был вставлен цветок лесного шиповника, а в руках он нес большую корзину, накрытую белой тканью.
В ней лежал ребенок – девочка, взятая не пойми откуда. Леший долго ходил за священником, мыча что-то на своей тарабарщине, но тот, не понимая, поначалу старался пройти мимо. Молочница пустила слух, что видать ребенок, выброшенный в лес, плод чьей-то порочной любви. Стали грешить на самого пастора Крайса, и к тому времени тот понял, что от него хотели.
Во имя Ожта он ввел в круг жизни новое дитя, окружив по всем правилам.
– А-я, А-я… – мычал постаревший Леший, и священник, устав от несуразного мычания, нарек девочку Айей.
Сумасшедший опять исчез, и некоторые поговаривали, что слышали из лесу то плач, то смех маленького ребенка. А потом все сделали то, что давно пытались сделать – забыли, вспоминая о Лешем и его дочери так. К слову.
***
– Люди никогда не приходили в день колоколов. – сердито сказала Айя, помешивая похлебку в котелке. – И уж тем более не забирали нашего… Это была моя утка! Они забрали мою добычу. – еще недовольней постучала она ложкой по чугунному ободу.
– М-м-м… – подал голос Леший, улыбнувшись, и Айя, сев рядом, прижалась к своему безмолвному родителю.
Годы и горе состарили его. Мужские руки все больше тряслись от старости. До груди опустилась клиновидная борода, а на сухом лбу темнела россыпь пятен. По лицу плелась сеть сухих морщин. Он все еще плел корзины. Работа его стала медленнее, но сухие руки упрямо и туго переплетали ивовые прутья. Иногда старик останавливался и счесывал с облысевшей головы шелушащуюся кожу. Иногда он старался подпеть Айе, выводя дрожащим голосом верную мелодию, а еще он всегда улыбался. Вокруг светлых глаз, познавших горе, кривились лучики добродушия, и девушка знала – на свете не было другого такого родителя. Айя была уверенна в этом. Жаль ей было лишь того, что она не могла с ним поговорить.
В деревне Лешие появлялись, но очень редко и с некоторых пор всегда тайно, навещая лишь хозяина лавки, как правило, чтобы обменять дичь и корзины на что-нибудь необходимое. Зимой Айя выслеживала собольков, а осенью приносила грибы. В хозяйстве Леших была одна единственная коза, выменянная на шкуры, и пара куриц-несушек, но живущим тем, что давал лес, большего было и не надо.
Люди…
Айя боялась их ровно настолько, насколько они казались ей интересными. Скрываясь в зелени, она наблюдала за охотниками, рыбаками и теми, кто проходил лесными тропами, повторяя услышанные незнакомые слова и какие-то жесты. Говорить и считать ее научили в деревне – одна старуха, Гаэлле. Леший приносил женщине ягод и какие-то травы, а она болтала с Айей, пытаясь научить ее штопать, да готовить. Женщина рассказывала ей о женских тайнах, о травах и пела красивые песни, имея мысль оставить ребенка себе. Она попыталась приманить девочку гостинцами да игрушками. Обещала подарить ей красивую куклу, но дикарка, услышав о цене прекрасной жизни, наотрез отказалась покидать лес и отца, грозясь больше никогда не приходить. Гаэлле отступила. Тайно Айя ходила еще какое-то время к ней, а потом старуха исчезла.
– Люди злы и лживы. Никогда не забывай об этом, – сказала она перед тем как пропасть, и Айя помнила.
Люди были злыми… Особенно с теми, кто не мог себя защитить. Видя, как его дитя старается сплести из соломы подобие человеческой фигурки для игры, одним днем Леший вновь обрядился в свой выцветший костюмчик. Обменяв корзины на монеты, он пошел на ярмарку, распугивая народ. Там он купил куклу с красивой головкой, разукрашенной красками, потратив все, что у него было. Неся ее подмышкой, он светился от счастья, и в этот момент толпа детишек забросала Лешего тухлыми яйцами. Прикрываясь рукой, он мычал, прося прекратить, но они продолжали. Когда кончились яйца они кидались землей и дразнились – Леший! Леший!
Никто не остановил их. Кто-то даже подбадривал сорванцов, мол, нечего юродивому нос казать в деревне.
Вернулся старик весь перепачканный, но гордый. Из-под полы заляпанного костюма он достал куклу, светясь от счастья, и Айя горько заплакала, догадавшись, что произошло. Она запретила ходить отцу в деревню, и куклу ту берегла как зеницу ока, повторяя себе как заклинание – люди злы и лживы.
– Если этот еще раз появится у реки, я его закидаю глиной. – уверенно сказала Айя, наливая похлебки отцу. – Даже стрел на него тратить не буду.
– М-м-м…
– Да! Именно так я и сделаю, если он опять придет. Я пойду туда сегодня. – отец попытался ей возразить, но девушка лишь вздернула лисьим носом. – Я пойду. И проверю… А ты, пожалуйста, отдохни.
Взяв колчан и лук, повесив через плечо суму, девушка уверенно пошла к реке, в тайне надеясь встретить кого-нибудь у серого камня.
***
Калеб вошел в лес и, прислонившись к березе, задрал голову. Солнце игралось в ажурной многослойной листве, и глаза слепило от пестроты светло-зеленых пятен. Птицы изощрялись в своих переливах. Подул ветерок, сбивая с него духоту и пыль проселочной дороги. В чаще размеренно аукнула кукушка, и поправив в руке корзинку, юноша оглянулся. Над деревней белела башня храма. Горбились черепичными крышами дома, напоминая чешую ящерицы, и даже отсюда Калеб видел священный круг Ожта, предрекавший от греха и отступничества.
Нынче он был в лесу, и все эти окружные постулаты, раскатные проповеди, казались такими далекими и немощными. Здесь они будто не действовали, и он тут же вдохновился этой свободой.
Он не мог не прийти. Сегодняшним утром Калеб проснулся в твердой уверенности, что должен это сделать. Потому, что хотел. Потому, что надеялся, что придет к лесной реке не один.
Петляя по тропе, Калеб увидел вчерашний желудь. Может, и не вчерашний, но именно отсюда они услышали голос той девушки. Нынче песен Лешей слышно не было, но он, все равно, пошел в сторону реки. Он дошел до нужного берега, и, оступившись, скатился по земляному валу, шумно приземлившись на закруглившуюся от воды гальку. Раздался звук – будто ударились два черенка, и он огляделся, лицом к лицу столкнувшись с Лешей, переходившей павшее дерево.
На мгновение они замерли от неожиданной встречи, на которую оба в тайне и надеялись. Девушка покраснела, но тут же взяла себя в руки и свирепо нахмурилась, грозно сжав в руке лук. Калеб лишь выпрямился, стыдливо поймав себя на том, что раскрыл рот от удивления, как какой-то дурачок. Он улыбнулся и поправил ткань, которым была накрыта корзина.
Лешая выставила ногу вперед, собираясь занять боевую стойку. Вернувшийся чужак не шевелился, обезоруживая своим бездействием, и она, не меняя своего свирепого настроя, с интересом разглядывала его. Калеб едва щурился – от реки отсвечивало солнце, игравшееся в его светло-русых волосах, и он все молчал, ожидая, что девушка первая заговорит.
– Это ты вчера был здесь? – Спросила Айя, едва не прокричав. Калеб усмехнулся, а ее уж очень разозлила эта его добренькая ухмылка.
– Да.
– Ты смотрел, как я купаюсь? – Сжала она лук в руке. – Признавайся.
– Да, – девушка сердито расширила ноздри, но вопреки этому свирепость ее почему-то стала сходить на нет.
– Старуха Гаэлле говорила, что не хорошо, когда мужчина смотрит на голую женщину.
– Извини… – все что выдавил из себя паренек, продолжая улыбаться. Я просто глаз не мог оторвать – едва не ляпнул он, но за такое уж точно мог получить стрелу. Лешая, видимо, ожидала каких-то слов от него, но, не дождавшись, заговорила опять.
– Ты забрал мою утку…
– Ах да. Это была хорошая утка, – Калеб порылся в корзинке. – Я принес твою стрелу, и… Кое-что еще.
– Что?
– Не скажу… Пока ты не опустишь лук.
Она долго колебалась, но все же опустила свое оружие. Калеб приподнял полотенце, укрывавшее корзинку, но тут же его опустил и заулыбался. Айя опять зло раздула ноздри из-за его улыбки, на секунду отвлекшись на свое любопытство. Ей что-то принесли, и ей было безумно интересно и безумно… боязно. Ведь принес этот дар чужак.
– Хм… Все равно, не скажу. – Подразнил девушку паренек, спрятав корзинку за спину. – Придется подойти и посмотреть самой.
– Думаешь, я глупая?! Я – охотница! Я сама расставляю ловушки и силки.
– Я не расставляю тебе ловушку.
– Очень похоже. – В ее голосе послышалась обида, и Калеб подошел поближе, поставив корзину на бревно. Девушка шагнула от него назад.
– Я хотел просто поговорить.
Айя подозрительно огляделась.
– Зачем?
– Просто… Неужели я такой страшный?
Страшным Калеб Айе совершенно не казался, и ей даже очень хотелось с ним поговорить… Вот только…
– Все люди в деревне злые.
– Злые? Я не такой, – удивившись ее заявлению, сказал он, и Айя впервые в жизни усомнилась в заветах старухи Гаэлле. В смотревших на нее глазах не было ни капли лжи, и ей почему-то хотелось верить. Верить именно ему. Ведь не могли же быть злыми абсолютно все люди?
– Если ты только подумаешь о чем-то плохом, я…
– Выстрелишь… Ты же охотница. – улыбнулся Калеб, польстив собеседнице, и Лешая еле сдержала ответную улыбку.
– Что ты мне принес? – Калеб протянул корзинку. Айя повесила лук на плечо, но достала небольшой нож из-за пазухи и медленно подошла к нему, с опаской поглядывая на кусты за его спиной.
Она схватила ручку корзинки, готовясь в случае чего защищаться. Калеб спокойно отдал принесенный гостинец, но, как ей показалось, специально коснулся ее руки. Айя опять отшагнула по своему бревну – мостику между своей жизнью и жизнью других людей, увеличив расстояние, и уж тогда заглянула в корзину. Женское любопытство одолело охотничью осторожность. С головой она погрузилась в утробу плетенки. То, что ей принесли подарок, ей очень понравилось. Вновь ее лицо озарила не опасливая хмурость, а та непосредственная радость, которую Калеб видел вчера, пока она плескалась в воде, и он вовсю разглядывал ее лицо, заметив на правой щеке небольшую родинку, длинные ресницы и то, что у нее светло-карие глаза.
Вспомнив о собеседнике, Айя поймала на себе изучающий взгляд. Она вопросительно выпрямилась, но никак не обозлилась, как-то кокетливо покачав головой.
