Текст книги "Выпьем за любовь (СИ)"

Автор книги: Wicked Pumpkin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Часть 1. Мужчинам – водка, женщинам – вино ==========

– А на этой диаграмме вы можете увидеть, как выросли продажи орловской породы по сравнению с предыдущим годом…

Финансовый директор Грима Галмодович стоял у проектора, бодро сверкая своей кривозубой улыбкой, и битый час распинался, каким удачным этот год оказался для ОАО «Роханский конный завод». Акционеры, даже этим ранним предпраздничным утром прекрасно осознававшие, что от успеха компании прямо зависит их доход, ещё пытались делать вид, будто им и впрямь интересно смотреть на все эти доли, таблицы и процентные соотношения. Однако работники, получающие нормированную заработную плату, уныло клевали носами и всем своим видом давали понять, что в конференц-зале им очень плохо, а дома хорошо: оливье в тазиках стоит, у кого с горошком, у кого с морковкой, а под ёлкой, у кого натуральной, а у кого искусственной, дожидается своего часа целая гора мандаринов. Особенно недовольными своей судьбой казались местные Добчинский и Бобчинский, директор по закупкам и директор по продажам, которых Эовин всегда путала: по иронии судьбы одного звали Тимофеем Валерьяновичем, а другого – Валерьяном Тимофеевичем, и передвигались они почему-то всегда вместе, хотя работали в разных отделах. Сидели они сейчас прямо рядом с ней, и потому Эовин во всех подробностях слышала их праведное ворчание.

– И где это видано, чтобы тридцать первого на работу как штык?

– И не говори, наверняка змей подколодный расстарался. Вон как перед начальством лебезит!

– Эх, будь я немного помоложе, я бы ему…

– Извините, что прерываю, – вклинился в их шепоток оторвавшийся от своей презентации и недобро сощуривший глаза Грима Галмодович, – но рабочий день тридцать первого декабря установил не я, а Правительство Российской Федерации. Я лишь выполняю волю государства, но если у вас есть какие-то претензии, теперь вы знаете, куда обращаться с жалобами.

– При всём уважении… – синхронно начали было Добчинский и Бобчинский, но их возмущение тут же прервал удар кулака по столу.

– Тишина! – гаркнул дядя Эовин, Теоден Тенгелевич, один из учредителей и управляющий конного завода. – Я слушаю доклад.

Все притихли, а Грима с гаденькой ухмылочкой переключил слайд и продолжил своё выступление.

Финансового директора, мягко говоря, недолюбливали. Про него ходило множество слухов: и что мать его была наркоманкой, не любила сына и потому назвала таким поганым именем; и что сидел он в тюрьме за особо тяжкое, но подмазал кого надо и вышел раньше; и что был он правой рукой Мавроди, но когда запахло жареным, сдал всех с потрохами. Эовин в ответ на все эти сплетни лишь хмыкала: козлом он был, самым обыкновенным козлом. Семейные имена – ещё не признак недолюбленности. Вон, её прадеда-казака контузило на войне, и с тех пор так и повелось в их роду давать детям странные имена, почему-то похожие на варяжские. Но это же не значит, что он детей своих не любил. Красть Грима тоже не умел: даже в их компании деньги прикарманить втихую не мог, что уж там обобрать половину страны. Дядя держал его в компании, как Пётр I Меншикова при дворе: за выдающиеся достижения в сфере управления. И отчётность у него всегда готова, не подкопаешься, и вторая бухгалтерия у него на флэшечке настолько маленькой, чтобы в случае проверки можно было проглотить, но ничего глотать не приходилось, потому что и с главой налоговой, Христофором Николаевичем Сарумяном, договариваться он умел.

А уж слухи об отсидке и вовсе казались чем-то заоблачным. Эовин знала Гриму три года, с тех пор, как закончила институт и устроилась в юридический отдел организации. Представить его, совершающего преступление похлеще кражи, она, конечно, могла – иногда он бросал на неё такие взгляды, что, казалось, будь они совершенно одни, он бы точно воспользовался ситуацией. А она бы в ответ воспользовалась своим карманным ножом. И всё же он ни разу не перешёл от слов к каким-либо действиям – всё подкаты слал в мессенджерах да улыбался мерзко. И потому спустя три года Грима не смог бы напугать её даже в тёмном безлюдном переулке, а к его фривольностям у Эовин выработался стойкий, как она думала, иммунитет.

В общем, не любили финансового директора больше, чем похмелье первого января, но ненависть к нему сплачивала людей, и потому ОАО «Роханский конный завод» славилось по всей области своим душевным и дружелюбным коллективом. И одним отщепенцем, который водил какую-никакую дружбу только с управляющим.

***

– Знаете, почему конский навоз считается самым лучшим? Потому что кони много ржут, а смех продлевает жизнь. Так выпьем же за то, чтобы у нас всегда находились поводы для радости и жили мы до глубокой старости!

«Ещё один тост про коней», – уныло подумала про себя Эовин, и безрадостно проговорив «ура» под дружный гвалт весёлых голосов, в два глотка осушила бокал вина. Красного, грузинского. А ей больше по вкусу было белое. Но как дядя Онегина был самых честных правил, так дядя Эовин был правил самых непоколебимых. Из года в год, от праздника к празднику в их доме появлялись только водка для мужчин, вино для женщин и пиво для бани.

Эовин любила свою семью, очень любила, но иногда её начинала тяготить однообразность, с какой в их семье проходили любые празднества. Встреча Нового года была отдельной пыткой. Дядя каждый год приглашал своих друзей и полезных знакомых, с которыми нужно было поддерживать отношения, те приводили с собой жён, почтенных дам и расфуфыренных силиконовых красоток, и взрослых детей, в основном парней, увлечённо поддерживающих разговоры со старшими. Разговоры эти сводились к трём основным темам: бизнес, охота, политика – и ни на одну из них у Эовин не было ни малейшего желания разговаривать в новогоднюю ночь. Ей хотелось смеяться, танцевать и отдыхать, а не производить хорошее впечатление порядочной девушки из приличной семьи. Ей хотелось закидывать в себя рюмку за рюмкой, закусывая солёными огурцами, как делали Эомер и Теодред, а не попивать красное полусладкое, аккуратно колдуя вилкой и ножом над куском курицы. Традиции сводили её с ума, и хоть раз хотелось встретить Новый год вне дома. Правда, подруги звали её в поход по барам, и на крайний случай Эовин твёрдо решила отпроситься к ним. В конце концов, не маленькая уже.

Веский повод сбежать представился очень быстро, когда дядя предложил Эомеру выпить с ним на брудершафт, а Теодред завёл песню, которую в доме Рохановых пели так часто, что у Эовин уже сводило зубы:

– Как за чёрный Терек, как за грозный Терек, ехали казаки сорок тысяч лошадей…

На это у Эовин не хватило ни сил, ни терпения, поскольку ко всему прочему у Теодреда был прескверный голос, а слух – ещё хуже. Эовин тихонько встала из-за стола и начала медленное, но уверенное движение в сторону дяди, сидевшего во главе.

– Дядя, – слегка похлопала она его по плечу, и Теоден отвлёкся от подпевания своему сыну.

– Племяша, что такое? Тебе оливье подать? – глаза у дяди были подёрнуты мутной пеленой алкогольного опьянения, но в сравнении с Эомером, подбородок которого то и дело соскальзывал с кулака, он ещё был как огурчик.

– Можно я пойду к подружкам? Я ведь полночь дома с семьёй встретила? Встретила. А они меня ждут, – состроив самую жалостливую и несчастную мордашку, на какую была способна, Эовин взглянула на дядю с самым честным видом. Теоден слегка нахмурился, но вскоре тяжко выдохнул, приняв решение.

– Можно, можно, но только с провожатым. Одну на ночь глядя я тебя не отпущу.

– Эомер, пойдёшь со мной? Я тебя с девчонками познакомлю, – Эовин подмигнула брату, но тот, явно неуверенный в своей способности куда-либо идти, покосился на дядю.

– Нет, Эомер не подходит – он же выпил. Дай-ка подумать… Точно, Грима Галмодович! Возьми его, он у нас непьющий, к тому же, в школе карате занимался. Грима, ты не против сопроводить?

– Ш удовольштвием, – в быстром темпе дожёвывая кусок картофелины, пробубнил сидевший неподалёку Грима.

«И ведь не подавится, скотина», – подумала Эовин и собралась было возразить, но тут голос подал Эомер.

– От такого защитника ещё один защитник понадобится, – пробурчал брат, грозно нахмурив брови, потирая кулаки и внимательно глядя на Гриму. Тому, в свою очередь, хмурить было нечего, и потому он лишь сощурил глаза, гадко ухмыляясь.

– Может, я?.. – начал было Теодред, но тут же прижал руку ко рту, пулей вылетел из-за стола и скрылся в известном направлении.

– Если найдёшь хоть одного трезвого мужчину за столом, который согласится пойти с тобой, иди. А иначе оставайся, – огласил свой вердикт дядя и вернулся к лежавшему на тарелке бутерброду с икрой.

Эовин бросила взгляд на Гриму. Тот выглядел совершенно спокойным, но ей почему-то казалось, что в душе он потирает ладони в предвкушении. Гаденько так, мерзко. И всё же слушать тосты про лошадей и «Любо, братцы, любо» раз десять за ночь ой как не хотелось, а потому Эовин принялась уговаривать себя. Ну и что такого, в конце концов, в Гриме? Не она ли сегодня утром думала, что не испугалась бы, окажись наедине с ним в тёмном безлюдном переулке? Не она ли привыкла к его приставаниям? Ещё раз взвесив все за и против, Эовин наконец приняла решение.

– Хорошо, я пойду с ним.

========== Часть 2. Рюмка виски на столе ==========

Вопреки распространённому мнению, планы существуют не только для того, чтобы им следовали, но и для того, чтобы появлялся тот самый контроль, из-под которого сможет выйти ситуация.

– То есть как это вас здесь нет? – громче, чем следовало, произнесла Эовин в телефон. Всё определённо выходило из-под контроля. Сначала дядя навязал ей телохранителя, который всю дорогу только и делал, что самодовольно ухмылялся, затем он якобы попытался снять пушинку у неё с волос, но вместо этого принялся невзначай их гладить, а теперь оказывалось, что всё это было лишь ради того, чтобы они приехали в сомнительного вида караоке-бар, в то время как её подруги отрывались на противоположном конце города.

– Ми-и-илая, ну прости! Мы перепутали а-а-адрес… – проныл в ответ в стельку пьяный голос подруги, заглушаемый грохотом музыки. Ехать не имело смысла – пока она со своим провожатым доберётся до того клуба, обе подруги уже будут настолько хорошими, что хорошей придётся стать уже самой Эовин, и вместо весёлой гулянки она будет развозить их по домам, хотя и сами бы выбрались, не маленькие и последние несколько лет как-то справлялись без неё.

– Ладно, созвонимся завтра, в смысле сегодня попозже. Пока, – тут же сбросив вызов, Эовин со стоном опустила голову на раскрытую ладонь и забормотала: – Я хочу виски, возьми мне виски.

– А что подруги? Потерялись? – как бы между прочим спросил Грима, и Эовин едва хватило душевных сил и терпения, чтобы не придушить его. Под дурачка косит, козлина.

– Какой ты догадливый, – пробубнила она. – Одна рюмка – и поедем домой.

– Может, оно и к лучшему? – разухмылялся Грима и откинулся на спинку стула, скрещивая руки перед собой. – Посидим немного вдвоём, поболтаем.

– Если мы посидим немного вдвоём, ты сочтёшь это за свидание, а у меня нет на это никаких сил, – усталым голосом пробормотала Эовин, потирая переносицу и обдумывая пути к отступлению. Не то чтобы она переживала, будто он не даст ей уйти, но вот уломать её вернуться на его же машине и слегка облапать по дороге домой Грима мог. Собственно, на пути сюда он именно этим и занимался, поэтому доверия ему никакого не было.

– А почему бы и нет? – не унимался он. – Скажем, я куплю тебе пять рюмок виски, и как только ты выпьешь последнюю, ты свободна. Захочешь – поедешь домой, захочешь – останешься. Но я обещаю, что больше никогда не буду к тебе приставать.

Довольный собственной задумкой, Грима внимательно смотрел на Эовин, явно ища хоть какую-то тень заинтересованности на её лице, но вместо этого увидел лишь немой, но понятный и без слов вопрос «Думаешь, я настолько наивна, чтобы поверить в эту чушь?» И всё же, немного поразмышляв над его предложением, Эовин слегка улыбнулась, почти так же гадко, как он сам. Внезапно в ней проснулась кровь Рохановых, вернее, передававшиеся из поколения в поколение любовь и, главное, умение спаивать людей вокруг себя. Правда, и над самими Рохановыми алкоголизм висел дамокловым мечом, но в этот момент Эовин это не слишком волновало. На дворе была ночь, и не простая, а новогодняя, сама она оказалась на отшибе с не самым приятным человеком, а возвращаться домой, когда добрая половина гостей ещё не свалилась лицами в салаты, не очень-то и хотелось. Потому ей оставалось веселиться лишь здесь и сейчас.

– Предположим, при выполнении некоторых условий я готова согласиться. Я даже готова растянуть твоё удовольствие, но лишь в том случае, если ты купишь целую бутылку и распивать её мы будем вместе, – подытожила Эовин, с вызовом глядя на него.

– Я не пью, – тут же помотал головой Грима, и ухмылка мгновенно улетучилась с его лица. Такая реакция позабавила Эовин, но что самое главное – пробудила в ней ещё больший азарт.

– Запьёшь, – голосом, не терпящим протеста, возразила она.

– Я за рулём.

– Оставишь машину на стоянке.

– Я запойный.

– А впереди целых десять выходных дней, успеешь вусмерть напиться, – заметив, что Грима начал потихоньку сдаваться, Эовин решила сразу сделать контрольный выстрел. Чтобы не мучился. – А хочешь, я выпью первой из твоей рюмки? Будет почти поцелуй.

Это сработало: Грима тут же согласился на всё и сразу, что, по мнению Эовин, означало подписанный смертный приговор, ибо Рохановых так просто не перепить.

Но и этому плану не суждено было сбыться. По представлениям Эовин непьющего человека, долго находившегося в завязке, должно было знатно приложить уже на третьей-четвёртой рюмке. Но к третьей-четвёртой рюмке они оба были в одинаковом состоянии лёгкого веселья, не более.

К этому же моменту Грима перестал казаться таким уж мерзким и противным. Наоборот, общительный, весёлый человек, а то, что приставал к ней – да и чёрт с ним. По сравнению с некоторыми он даже руки распускал в рамках приличий. Ну, погладил по волосам, ну, обнял на корпоративе – будь он в её вкусе, ей бы, что уж греха таить, даже понравилось.

Мысли Эовин уходили не в ту сторону, но что самое страшное, обстановка вне дома расхолодила её, и язык распустился в ту же сторону, что и мысли. Пятые по счёту рюмки, как девчонки, стояли в сторонке и не мешали, а Эовин тем временем зачитывала Гриме его перлы.

– О, дикпик цитатой, мой любимый!

– А я и такое посылал, да? – от смеси стыда и веселья Грима отвернулся и принялся виновато мять кусок хлебушка. Правда, Эовин казалось, что он просто паясничает.

– Ага. «А в попугаях я гораздо длиннее!» – копируя голос Удава из мультфильма, Эовин зачитала его сообщение полугодовалой давности, и они почти одновременно прыснули от смеха.

– Без фотографий, надеюсь?

– Нет, ты ограничился одними намёками. Корпоратив, день рождения дяди… О, вот ещё один: «Любимая, я тебя поведу к самому краю Вселенной, я подарю тебе эту звезду! Светом нетленным будет она озарять нам путь в бесконечность!»

– А ты что?

Эовин молча развернула в его сторону экран телефона. Следом за его сообщением шло её – фотография вигвама и подпись «Это индейская национальная народная изба – название знаешь сам».

Грима спрятал лицо в ладони и застонал, а Эовин с гордым видом подняла рюмку.

– Так выпьем же за «Союзмультфильм»!

К десятой рюмке разговор снова скатился до обсуждения бизнеса, но теперь, в отличие от посиделок дома, обсуждалась самая страшная и запретная тема, о которой даже думать не хотелось лишний раз, а именно налоговая инспекция.

– Да быть того не может, что дело лишь в коньяке! Он же непрошибаемый, как… – Эовин пыталась выбрать наиболее точное сравнение, подходящее Сарумяну, разрываясь между немецкой пантерой и боевым слоном, но от бессилия лишь напряжённо сжимала и разжимала ладони и корчила недовольные рожи.

– Только настоящий армянин поймёт, какой коньяк хороший, а какой – нет. Хороший коньяк найти труднее, чем вашего зайца в утке, – с фальшивым акцентом возразил Грима, выставив вперёд указательный палец и покачав им прямо перед её носом.

– Но ты-то не армянин, – усмехнулась она, одновременно подавляя в себе желание сломать или откусить ему этот самый палец. Хоть между ними и образовалась почти дружеская беседа, подобные снисходительно-назидательные жесты очень раздражали Эовин, а от Гримы они и вовсе воспринимались как-то чересчур бесцеремонно и нахально.

– Вообще-то, на треть. Для Сарумяна. А для твоего дяди я на треть казак. Но на самом деле я Ужиков, – с дурацкой улыбкой произнёс он и протянул ей руку, будто они только что познакомились.

Брови Эовин поползли на лоб от такого наглого заявления, но руку она всё же пожала.

– На треть русский или на треть уж изворотливый?

– А это уже тебе решать.

Эовин кивнула своим мыслям, сжала заботливо наполненную Гримой рюмку и произнесла десятый по счёту тост:

– За ужей, и чтобы из всех змей только они и переползали нам дорогу.

– Бутылку мы распили… – отметил Грима, поставив опустевшую рюмку на стол и настороженно взглянув на Эовин. И впрямь, виски закончился, и теперь она была свободна, но, вот досада, ей уже и не хотелось уходить. На улице было темно и холодно, а тут – тепло и уютно, а ещё песни пели и горячительные напитки наливали. Замечательно ведь. Ей и впрямь хотелось остаться, но как-нибудь так, чтобы Грима не понял, что его общество ей уже вполне приятно.

– Тогда закажи вторую, в чём проблема? – с самым невинным видом пробормотала она, делая вид, будто совсем забыла об их уговоре и пьянствует просто потому, что сама хочет пьянствовать. Но, увы, это не сработало. Грима тут же широко разухмылялся, но всё же оказался менее скрытен в своих эмоциях: каким бы самодовольным и мерзким сейчас ни казалось его лицо, в его глазах так и застыл щенячий восторг.

И так они приступили ко второй бутылке, правда, отпить из неё успели разве что по глоточку – женщина, битый час вывшая на сцене «Зурбаган», наконец, угомонилась, и ей на смену пришёл дородный дядька, который явно приходился каким-то дальним родственником Эовин. Ведь иначе объяснить, почему в новогоднюю ночь этот человек решил спеть именно «Любо, братцы, любо», было почти невозможно.

– Только не это, – захныкала Эовин, услышав первые ноты до боли знакомой мелодии.

– Почему ты так не любишь эту песню? – спросил Грима, сосредоточенно разливая по рюмкам виски. – Она, конечно, не слишком весёлая, но всё же…

– Потому что мама её любила. Не знаю, как Эомер спокойно её поёт, но я не могу, – Эовин вырвала свою рюмку из руки Гримы и залпом осушила её содержимое, не дожидаясь своего собутыльника. Над столом повисло скорбное молчание, нарушаемое ещё более скорбным пением со сцены: «Им досталась воля да казачья доля, мне досталась пыльная горючая земля». Довершало всё то, что мужчина на сцене пел не намного лучше Теодреда.

– Наш столик следующий в очереди, пойдём? Выберем что-нибудь повеселее, – Грима попытался приободрить её, но на Эовин это не произвело никакого впечатления. Мысли её были далеки от праздника, и поднять ей настроение, когда она погружалась в воспоминания о родителях, было практически невозможно.

– Нет, я не пойду на сцену.

– Почему? У тебя отличный голос, получше, чем у местной Пресняковой.

Откуда-то сбоку раздался тихое обиженное бурчание той самой женщины. Что именно она произнесла, Эовин не расслышала, но была уверена, что нечто бранное. Уголок её губ слегка приподнялся, но тут же угрюмое выражение вернулось на её лицо, стоило одной мысли закрасться в голову.

– А откуда ты знаешь, как я пою? В последний раз на людях я пела на похоронах родителей, вы с дядей тогда ещё не были знакомы. Ты что, подслушивал под моей дверью? – злость вытеснила все прежние эмоции. Не моргая, Эовин смотрела на Гриму и, не находя опровержения своим словам на его физиономии, в красках представляла, что бы она с ним сейчас сделала, с каким бы превеликим удовольствием она бы сейчас задушила эту поганую змеюку, которую дядя пригрел на своей груди.

– Просто мимо проходил, ты очень громко поёшь, – кротко попытался оправдаться он.

Всё ещё глядя на него, Эовин положила ладонь ему на плечо и с силой впилась длинными ногтями в кожу. Грима зашипел от боли, а она сквозь зубы прорычала:

– Чтобы больше не проходил там, где не надо.

Песня подходила к концу, и Эовин быстро начала писать свой заказ на бумажке, чтобы скрыться от Гримы хоть на пять минут. Наконец, мужчина из-за соседнего столика вернулся на своё место, и Эовин, всё же успев передать заказ через официанта, направилась к сцене. Несмотря на выпитые пол-литра виски, походка её всё ещё была вполне обычной, а язык даже и не думал заплетаться. И всё же, чтобы лишний раз не травмировать публику, она выбрала песню, которую могла спеть в любом состоянии. Дядя бы ею гордился: быть может, это и не «Любо, братцы, любо», но казачья тема тоже была раскрыта.

– Над станицею туман, где-то курит атаман, а казак с казачкой хлещут самогон…

Первое смущение к припеву сошло на нет, и второй куплет она уже пела с широкой гордой улыбкой на лице, размахивала руками и едва не разворачивала микрофон в зал, мня из себя звезду местного пошиба. На словах «если вражья орда пожелает вдруг сделать нам подляк» она бросила выразительный взгляд на свой столик и увидела, что Грима снимает её выступление на камеру. Заметив, как она смотрит на него, он поднял большой палец вверх, и в голову Эовин закралось новое подозрение. Грима был тем ещё извращенцем, и поверить в то, что он со стаканом у уха стоял под её дверьми и подслушивал, она могла. Вот только вряд ли бы он совершенно случайно проболтался о таком своём прегрешении, и уж тем более вряд ли он сделал бы это сегодня, когда они даже начали ладить. Он был не пьянее самой Эовин, а она уж точно держала себя в руках. Грима же держал в руках телефон, вернее, в одной руке, и тот вовсе не трясся, как в хватке у неврастеника, а значит, он совершенно точно не был пьян.

Даже если Грима и впрямь подслушивал, рассказал он об этом специально, чтобы ярость и обида перекрыли в ней тяжкую грусть от воспоминаний, и от этого на душе как-то потеплело. Хотя, возможно, виной тому была выпивка.

Мелодия завершилась, Эовин выключила микрофон и манерно поклонилась, а из зала раздался чей-то очень весёлый голос:

– «Частушки» давай!

– Для «Частушек» мне понадобится доброволец, – она кокетливо улыбнулась, снова включив микрофон и обводя взглядом посетителей. – Чьё это было предложение? Выходите, не стесняйтесь.

– Не положено, – встрял звукорежиссёр. – Посетители выступают по очереди.

– Следующая очередь моя, и я не против, – прокричал тот самый мужчина, захотевший частушек, и Эовин только было открыла рот, чтобы уговорить работника караоке позволить ей остаться, раз такое дело, но не успела и слова сказать, как её схватили под руку и насильно потянули со сцены.

– Ты чего? Весело же было, – надулась она, увидев, что от микрофона её оттаскивал Грима, а не кто-то чужой. Эовин нахмурилась, думая, а когда это Грима успел стать своим, а потом равнодушно пожала плечами.

– Ты тут такой концерт устроила, что все сонные мухи проснулись, – со смесью восхищения и раздражения произнёс он, усевшись за столик. – Если бы твой дядя только узнал…

– Что, рот бы мне с мылом вымыл за «ёблю» и «хуи»?

– «Ёблю» и «хуи» дядя бы тебя простил, а вот за попа он бы тебя вы… вы… – запнулся Грима, явно забыв слово и пытаясь его вспомнить. Вот она, первая стадия алкогольного опьянения, всего-то тринадцать рюмок виски спустя.

– Выгнал? – подсказала она ему слово, казавшееся наиболее безобидным из всех, что приходили ей на ум.

– Выпорол, – поправил её Грима, наконец вспомнив, что именно хотел сказать. – Длинными такими берёзовыми прутьями, вот такими!

Засмотревшись на его жестикуляции и представив, как дядя размахивает «вот такими» берёзовыми прутьями, Эовин скривилась.

– Ты понимаешь, что несёшь?

– Эх, невинное дитя города, не знавшее ничего, кроме ремня, – Грима покачал головой, печально улыбаясь, и Эовин поёжилась ещё сильнее. Теперь ей уже казалось, что он всё же перебрал с алкоголем.

– Меня и ремнём не били, – осторожно уточнила она, и тут же оказалась в его объятиях.

– Ты ж моя девочка… – пробормотал он, уложив подбородок ей на макушку и гладя её по волосам. Эовин, быть может, и возмутилась бы, но в ней тоже было много алкоголя. К тому же, на этот раз Грима трогал её не как женщину, а, скорее, как любимого кота – с безграничной теплотой и абсолютно платонической любовью.

– Давай такси закажем и поедем, – предложила она, действительно испугавшись, как бы его не развезло окончательно. Эовин не хотела этого признавать, но такой Грима её пугал. Извращенец нравился ей гораздо меньше, но он был попривычнее. А вот этот любитель объятий казался слишком странным.

– Давай. Только сначала покурим, – Грима наконец отпустил её, а Эовин очень удивилась. Когда это она пропустила новость, что Грима Галмодович курит? Дяде бы это точно не понравилось.

Она вызвала такси, он оплатил заказ. Официант предупредил их, что забрать недопитую бутылку они не смогут, и Эовин проводила уносимое на подносе виски тоскливым взглядом, но тут же решила, что раз платит не она, то и горевать нечего. В конце концов, она же не алкоголик, чтобы расстраиваться из-за спиртного. И всё же в глубине души ей было жалко, что те оставшиеся две трети они так и не выпили.

На улице было холодно, ужасно холодно. Казалось, ещё немного, и она отморозит себе нос. Грима закуривал уже в третий раз, как будто пытался нагнать то, что пропустил за весь день воздержания. Руки у него были почти белыми, но он упорно держал сигарету. Возможно, потому и держал, что пальцы уже замёрзли в этой хватке. Он глядел на небо каким-то слишком умудрённым взглядом, а она исподтишка глядела на него, пытаясь понять, о чём можно думать, просто смотря вверх. Ответ не заставил себя долго ждать.

– Снизу звёздочки кажутся маленькими-маленькими. Но стоит только взять телескоп и посмотреть вооружённым глазом, то мы уже видим две звёздочки, три звёздочки, четыре звёздочки…

– Но лучше, конечно, пять звёздочек, – закончила она за него на автомате. Мысли о недопитом виски вернулись. Пора завязывать с выпивкой, подумала Эовин, вот сразу после Рождества и завяжу, возьму и завяжу.

Такси подъехало только через десять минут после глубокомысленного разговора о звёздочках. К этому моменту Эовин, уверенная, что едет в клуб, а не в караоке-бар на окраине города и потому надевшая платье и колготки, почти смирилась с тем, что в скором времени её ожидает цистит. Вернее, это она может ожидать его. Грима же с таким количеством выкуренных сигарет мог ожидать рак лёгких и всю ту остальную жуть, которую печатают на пачках. Он остановился на четвёртой и после стал по привычке закидываться тик-таком, пытаясь отбить запах, чтобы никто не догадался о его вредных пристрастиях.

– С Новым годом! Куда едем? – задорно спросил водитель, будто нисколечко не был расстроен тем, что его смена пришлась на новогоднюю ночь.

– Домой, – отрешённо пробормотал Грима.

– И вас с наступившим Новым годом! – счастливо улыбнулась Эовин и откинулась на спинку сиденья.

Ехали, как ни странно, молча. Водитель, производивший впечатление человека, любившего поболтать, был тих и не мешал раскинувшемуся на заднем сиденье лежбищу тюленей. Разморенный теплом машины, Грима прижался лбом к окну и в толстой куртке был похож как раз на вот такое ленивое и сонное создание. На счёт себя Эовин иллюзий тоже не питала. Постепенно её и вовсе начало клонить в дрёму, и, возможно, она бы так и заснула, если бы Грима внезапно не начал напевать себе под нос.

– Такси, такси, вези, вези, вдоль ночных домов, мимо чьих-то снов. Такси, такси, хочу в такси я тебя обнять и поцеловать.

И в этот самый момент Эовин поняла, что всё её самообладание, все её отрицательные эмоции по отношению к этому человеку рушатся с неумолимой силой. После пары выпитых рюмок он перестал казаться противным, как прежде, а теперь, когда она увидела, с какой нежностью он может на неё смотреть, побывала на месте кота в его объятиях, услышала неподдельную печаль в его голосе, что-то в ней надломилось.

– Ой, да пошло оно всё лесом…

С этими словами Эовин оседлала колени Гримы и поцеловала его в губы. В конце концов, новогодняя ночь – время исполнения желаний, так почему бы ей не исполнить его, раз уж теперь эта мысль не кажется ей неприятной, а совсем наоборот?

У него были желтоватые зубы, испорченные сигаретами, и она была единственным человеком, кто знал об этом. Его дыхание пахло табаком, алкоголем и мятой. Губы были тонкими, шершавыми, но мягкими и податливыми, а мужские ладони сквозь толстый слой пуховика едва ощутимо прикасались к её ягодицам, поддерживая. Это не любовь, думала она, невозможно полюбить человека за пару часов беседы, да ещё и в подпитии. Но ей было очень хорошо, и ничто, ничто не могло нарушить её покой в этот момент.

– Э-э-э, Николаев и Королёва, а ну, отлипли друг от друга!

Или всё же могло. Эовин прервала поцелуй и сокрушённо уткнулась Гриме в плечо. Он погладил её по голове и нежно поцеловал в висок.

– Слезай, не нервируй водителя, – грустно пробормотал Грима, помогая ей перебраться с его колен на сиденье. Обратный путь был менее привлекательным, а потому и менее прытким, но в итоге, распутав клубок из собственных ног, Эовин села и вновь откинула голову назад, глядя на Гриму с лёгкой, немного пьяной улыбкой. Так же и он смотрел на неё, и от этого взгляда сердце у неё сжалось, и она решила, что ехать домой и заканчивать эту ночь ей ещё рановато.

– А мы можем поменять маршрут? – громко спросила она водителя. Тот лишь усмехнулся.

– Любой каприз за ваши деньги.

========== Часть 3. Шампанское вместо обезболивающего ==========

Часы в больнице почему-то не тикали. Время словно застыло. Казалось, должен был пройти как минимум час, а на деле пятнадцать минут – и только. Врач уверял, что таких экстремалов, как они, в новогоднюю ночь пруд пруди, и одного такого же, как и её спутник, уже доставили, так что им вдвоём в палате будет о чём поговорить. Может быть, оно и так, и для Гримы компания нашлась, но Эовин была совершенно одна, разве что бедняжка медсестра в регистратуре слонялась в поле зрения, зевая и заваривая уже третью чашку кофе.

Голова начинала ныть, и боль грозила разрастись до стадии «морфия мне, морфия». Пить надо меньше, надо меньше пить. Возможно, она бы смогла немного подремать – жёсткие сиденья металлических скамеек после двадцати четырёх часов на ногах и всего спиртного казались вполне удобными. А вот зато Гриму, из-за прихоти которого она вскочила ни свет ни заря, потому что, видите ли, у него подведение итогов года и презентация в семьдесят три слайда с анимацией, сейчас точно ничего не волновало: спал себе под наркозом, пока другие колдовали, и ни о чём не думал.