Текст книги "There's no professor here (СИ)"

Автор книги: Werpanta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Это был всего лишь вопрос точной дозировки, – смущается Хэнк. – Но я работал теперь не над своим лекарством. Это для вас.

– Для меня? Что ты имеешь в виду?

– Я думаю… Конечно, ещё нужно будет проверить и, возможно, что-то поменять, но уже только мелочи… – Хэнк выдыхает и выпаливает разом: – Я думаю, что это способно будет поставить вас на ноги.

Я замираю, сжимая ручки кресла так, что начинаю чувствовать, как кровь стучит в пальцах. «Поставить на ноги»? Это означает... снова встать с кресла. Чувствовать землю под ногами. Не бояться склонов и лестниц, не зависеть ни от кого в простой прогулке по городу. Иметь возможность пойти с учениками по маршруту, выйти на пробежку, повести за собой в бой, когда придёт время.

Борясь с внезапной сухостью в горле, я спрашиваю, кожей чувствуя подвох:

– И в чём риск?

– Никакого риска, – Хэнк отводит глаза. – Я проверил всё тысячу раз, опасаясь спешить. Скорее всего, придётся только выверить дозировку, но не состав. Дело скорее… в побочном эффекте.

– Каком? – я облизываю губы, понимая, что если бы это не было что-то серьёзное, он бы так не сомневался. Но я готов на многое…

– Оно сделано на той же основе, что и моё лекарство… оно будет подавлять способности.

Я снова замираю, прокручивая это у себя в голове.

– Подавлять… насколько?

– Боюсь, что в должной дозировке… вероятно, полностью.

Я чувствую, как дрожат руки на подлокотниках кресла. Остаться без… своего дара? Поменять его на полноценную здоровую жизнь? Возможность чувствовать всех вокруг на… Когда-то я бы многое отдал просто за саму возможность заглушить голоса в своей голове. Но сейчас…

– Хэнк, меня во дворе ждёт девочка, которая способна заставить вещи самовозгораться, когда сильно испугана, – он хочет что-то сказать, но я не даю, – которая многому научилась, но всё ещё не способна справляться со своим даром в некоторых ситуациях. Которую год назад какой-то маньяк попытался затащить в переулок и там изнасиловать, но сгорел, корчась в пламени, и она помнит каждую секунду этого. И даже если бы я заставил забыть, это не спасёт её ни от ночных кошмаров, ни от страха перед самой собой, просто она перестанет понимать, откуда это идёт. И если я сейчас выйду к ней на своих ногах, но без своего дара – чем я смогу помочь ей? – я закусываю губу до солёного привкуса, чтобы не дать голосу задрожать. – Кто я вообще без своего дара?

Хэнк молча опускает голову. Он догадывался о таком ответе.

– Я… очень благодарен тебе за попытку. Честно. Но я не могу. Мой дар и моя школа – это всё, что у меня есть. Они в тысячу раз ценнее возможности ходить.

– Это несправедливо, что вам вообще приходится выбирать! – срывается вдруг Хэнк. – Если бы не он, если бы не та пуля…

– Это не он стрелял, Хэнк, ты сам мне всё рассказывал, – голос становится чужим и непослушным. – Да и неважно уже это. Если бы не та пуля, говоришь… если бы не она, то были бы тысячи жертв. Была бы война. И если это цена, которую я должен был заплатить…

– Почему вы?!! – обрывает меня Хэнк, ударяя кулаком по столу так, что ампулы звякают, а одна из них падает и катится к краю. Ни я, ни он не ловим её, и она со звоном разбивается о каменный пол. Плод трудов настоящего гения, результат его многодневной работы. Только для меня.

– Не знаю, Хэнк. Может, потому, что ничто другое уже не могло его остановить. Но я просто не имею права об этом жалеть, – мне не нужно скрывать перед ним слёзы, он и так видел слишком много, чтобы прятать такую малость. Но мне пора возвращаться обратно, меня действительно уже ждут. Поэтому я вытираю глаза и уже почти спокойным голосом прошу: – Помоги мне, пожалуйста, подняться наверх.

====== Часть 5 ======

Обычно сны никогда не обрывались сами. Только что-то извне могло нарушить их, разбудив меня и выдернув оттуда. Если же нет… я оставался там до утра, даже когда начал понимать, что происходит, и пытался сопротивляться.

Эта ночь не отличалась от многих других: мелькали образы, сменяли друг друга пейзажи, калейдоскопом складываясь один с другим. Снова были выстрелы, запах пороха и гари, но в какой-то момент одна из картин перетянула всё на себя, становясь с каждой секундой отчётливее и резче. Громкие крики на незнакомом языке бьют по нервам, заставляя вскочить. Выстрелы, падающие рядом тела уже почти друзей. Взмах обеих рук у земли, сброшенное с плеча оружие. Две поджарые тени, метнувшиеся из-за спины в дверной проём… но не способные остановить. Вначале накатывает их боль, потом два толчка в грудь… и приходит своя.

Я просыпаюсь выгнутый дугой и успеваю услышать свой ещё звенящий в воздухе крик. Судорога отпускает тело, и оно касается влажных от пота простыней, сотрясаемое нескончаемой дрожью. Болит всё. Адски болит в груди, так, что я тянусь к ней рукой, в едва осознаваемом желании убедиться, что там нет дыры. Болит сорванное горло, болит после судороги каждая мышца, раскалывается голова. Но это всё отходит на второй план, когда я начинаю вспоминать увиденное… и пытаюсь понять, насколько правдой оно было. Нет-нет, все остальные сны могли быть реальны, могли быть тенью действительности, но этот же – нет. Только не он. Это был просто… ночной кошмар.

Я больше не могу уснуть, сдаюсь с бледным рассветом, одеваюсь и спускаюсь во двор, чтобы немного проветрить голову. Но длительная прогулка только усиливает усталость. Боль не отпускает, но теряет остроту, прячется где-то в глубине головы, подрагивает там в ритме пульса.

На обратном пути ко мне присоединяется Хэнк. Молча идет рядом, отводя глаза. Я не хочу знать, о чём именно он не решается начать разговор, точно не о чём-то хорошем. И лезть в его голову тоже не хочу, хотя он, похоже, вздохнул бы с облегчением. Мы подходим к двери, когда он наконец поворачивается ко мне и, по-прежнему глядя в сторону, говорит:

– Боюсь, мы не смогли выполнить поручение Тома… Сердце верного пса не выдержало разлуки с хозяином. Чарли больше нет, – я закрываю глаза и, кажется, падаю куда-то. Я больше не могу убеждать себя, что это был сон. – Не знаю, что произошло… просто пришёл утром, а он… Не представляю, как мы скажем об этом Тому.

Наверное, я должен объяснить Хэнку, что нам не нужно будет уже ничего говорить… но у меня не поворачивается язык произнести это вслух. Я просто едва киваю и проезжаю мимо него.

Запершись в своей комнате, я вытягиваюсь на кровати и только тогда даю волю слезам.

Почему…

Почему он. Том, который никогда и не хотел войны. Который бы не ушёл туда, будь у него выбор. Пусть не от меня, так от Чарли. Тот, кого я мог бы защитить, будь он рядом, не отпустить… Если бы только не эта чёртова поездка, насчёт которой он так сомневался, но которую я поддержал.

Через какое-то время слёзы кончаются, и на меня начинает накатывать сон. Но едва я понимаю это, как рывком поднимаюсь, выдираясь из его лап. Только не спать. Я не хочу. Мне… страшно. Я сжимаю дрожащие пальцы на коленях, слишком сильно – наверняка останутся синяки. Впрочем, кого это волнует.

Мне лучше заняться чем-то. Чтобы не спать. Я начинаю перебирать заметки в планах ближайших занятий. Утро уже полностью вступило в свои права, и особняк ожил, зашевелился, наполнился детскими голосами и мыслями. Просто обычный новый день. И у меня есть перед ним кое-какие обязательства. Утро пустует, все будут на общих уроках и моих там нет. После обеда два занятия, оба обещают быть лёгкими, ребятам просто нужно немного поддержки, чтобы они поверили в свои силы. Урок, который замечательно преподал мне когда-то Дэвид. А вот вечером… занятие, которое я переношу раз за разом уже второй месяц. И сегодня я снова не готов его вести. Лоора.

Девушка немало изменилась со своего первого появления в особняке, она научилась очень многому, хотя я и склоняюсь к мысли, что полностью экранироваться от чужих эмоций она не сможет никогда, такова уж природа её силы. Но она упорно занималась, как губка впитывала то, что я мог дать ей. Мы вместе искали новые грани её способностей, новые применения. Она и сама тренировалась день за днем. Это, правда, нисколько не смягчало характера и не упрощало общения с ней, но я быстро научился относиться к ней не так, как к другим детям, и установившееся между нами взаимное уважение позволяло совместной работе оставаться эффективной. Кроме того, она не скрывает своей неприязни к людям, причём как в широком смысле слова, что можно ещё списать на дар, так и конкретно по отношению к НЕмутантам. Она, безусловно, считает себя выше их, хотя из уважения ко мне никогда не перебивает моих проповедей о всеобщем равенстве и братстве. Но если её мнения спросить, она выскажет его чётко и прямо. И уже я из уважения к ней не кидаюсь сразу её переубеждать. Мне всегда тяжело с ней в моральных вопросах… Но зато практические занятия, упорство и готовность работать всегда заставляли меня закрывать глаза на всё остальное.

Но вот сейчас снова, как той первой зимой, я не готов заниматься с ней. Особенно сегодня. Это будет бессмысленно и жестоко.

Я заношу ручку, чтобы сделать пометку об очередном переносе, но останавливаюсь, так и не коснувшись бумаги. Это не более, чем видимость. Сплошной самообман: я не смогу заниматься с ней через неделю точно также, как не могу и сегодня. Мне больше нечего ей дать… кроме боли. Если честно, я не только на занятиях не видел Лоору уже больше месяца, я вообще ни разу не встречал её с тех пор, как ушли мальчики, словно она научилась мастерски избегать меня, предчувствуя приближение. Хотя, учитывая возросшие способности, это, наверняка, так и было. Другие видели причиной её отчужденности и частых отлучек за пределы особняка отъезд Эдди, с которым она, несмотря на бесконечные споры, была неразлучна. Но я понимал, что дело не только в этом.

Мой особняк всегда был готов стать пристанищем для всех, кто в этом нуждался. Мне ещё никому не приходилось отказывать в этом… Тем более кого-то из него выгонять, ну или просить уйти. Но есть ли у меня сейчас другой выход? Я достаю чистый лист бумаги и пытаюсь подобрать слова.

После обеда один из учеников отдаёт мне ответное письмо. Я предпочитаю открыть его в тишине кабинета.

«Не стоило тратить столько слов, чтобы сказать то, что нам обоим уже давно понятно. Мне больше не место здесь, по разным причинам, и не надо делать из этого трагедию. Конечно, приятно, что Вы даже теперь пытаетесь заботиться обо мне и как-то обустроить мою дальнейшую жизнь, но, может, я и не одна из Ваших лучших учеников, зато, в отличие от них, не пропаду в этом мире ни без Вашей опеки, ни без Ваших денег. Поэтому просто прощайте.

P.S.: Я не расстроюсь, если Вы не выйдете меня проводить».

Вот так просто… и всё. И меня покидает ещё один ученик. Но тем лучше для неё.

Оба занятия окончены, но я не спешу покидать парк, разглядывая, как длинные на закате тени деревьев расчерчивают зелёные лужайки. Там меня и находит Хэнк.

– Профессор, Лоора уезжает!

– Я знаю.

– Вы знаете? – он в недоумении. – Но как же… Она, похоже, собралась уехать насовсем, уже у выхода со всеми вещами.

– Я знаю, Хэнк, всё в порядке, пусть едет.

– Но вы… Вы даже не пойдёте с ней попрощаться? – он смотрит в землю, не понимая, в чём дело.

– Мы уже попрощались, – я грустно улыбаюсь. – Пусть лучше пообщается напоследок со своими товарищами.

Мы остаёмся стоять там, молча любуясь закатом. Я счёл бы его красивым, не означай он очередное приближение ночи, а с ней… В груди заныло от воспоминаний, и я потянулся было к ней, но спохватился и снова опустил руку. Я решил не говорить ничего. Потому что это невозможно. Так же, как и с другими снами. Невозможно чувствовать кого-то по ту сторону океана, видеть, что там происходит, моя сила не способна на это. Хэнк это знает. И неважно, что знаю я. Это всего лишь… сны.

От мыслей меня отвлекает шорох гравия за спиной, лёгкие торопливые шаги. Мои глаза распахиваются от удивления, когда я внезапно вижу перед собой Лоору, но не успеваю ничего спросить. Она наклоняется ко мне и на секунду обнимает. Её пальцы больно сжимают моё плечо, и я с ужасом понимаю, что на её сознании сейчас нет щитов. Совсем. Оно так приглашающе распахнуто передо мной. И чётко сформулированные мысли:

~ Я хотела сказать спасибо. Мне жаль, что я так и не научилась влиять на чужие эмоции и не могу вернуть вам старый долг… и унять вашу боль, как это когда-то для меня сделали вы. Но я запомню.

Она отстраняется от меня столь же резко, как и появилась. Быстрым шагом уходит прочь, оставляя мне смятение в мыслях. И лёгкое ощущение тепла в груди, заменившее ненадолго ноющую боль.

А несколько ночей спустя меня снова будят ударившие в грудь пули. Которые можно было бы остановить… ведь можно? Если бы я только когда-то учил его останавливать пули. Глядя сквозь слёзы на потолок и пытаясь вновь вдохнуть, я думаю: почему я его этому не учил? Потому что знал, что он не готов? Или потому что боялся увидеть, как они зависнут в воздухе, повинуясь его руке… В любом случае Эдди, мальчик с очень светлыми и чистыми мыслями, оказался не готов к тому, с чем он встретился. Чья в том вина…

Как хорошо, что тут больше нет Лооры, ей я не смог бы соврать.

Дни словно затянуты пеленой, почти не запоминаются. Полуреальны, зыбки, расплывчаты. Мы одного за другим провожаем учеников, которые собирались провести лето со своими семьями. Таких немало, но моя радость по этому поводу тоже какая-то смутная и мимолётная. Одну из учениц я решаю проводить в город сам, она боится летать, а её способности все ещё нестабильны, когда она напугана. Это не причинит вреда, но всё же и для неё, и для других пассажиров будет лучше, если я немного помогу ей успокоиться перед полётом.

Но когда мы вливаемся в поток людей в аэропорту, это уже не кажется мне хорошей идеей. Наверное, я слишком привык к закрытому пространству особняка, а здесь столько… мыслей. Столько чужих чувств: страха, тревоги, ожидания, беспокойства. Столько людей. Всё это внезапно обрушивается на меня, заставляя замереть и, морщась, поднести пальцы к виску в попытке их заглушить. Нет, я привык. За много лет полностью смирился с постоянным потоком чужих мыслей, льющимся в моё сознание. Но я давно научился пропускать это сквозь себя, отстраняясь, наблюдая со стороны, до тех пор, пока мне не было что-то нужно от них. Мне никогда не требовалось целенаправленно «включать» свою силу. Только сосредоточиться и выловить из общего потока нужное мне. И не отвлекаться на всё остальное.

Но сейчас что-то не так. Чужие мысли цепляют, пробиваются в сознание, затмевают мои собственные, выходя на первый план. Их слишком много, они сильны, в них много эмоций, и не самых приятных. Спустя несколько минут борьбы я сдаюсь и, дав знак остальным, отъезжаю в сторону. Нужно только сосредоточиться, выстроить вокруг себя непроницаемую стену тишины, оставляя все эти мысли и голоса за ней… Мне давно не приходилось прибегать к ментальным щитам, кажется, в прошлый раз я ставил их ещё для Лооры. Какая ирония, сейчас я чувствую себя не лучше, чем она тогда.

Голоса стихают, позволяя мне вздохнуть свободнее. Но так не может продолжаться долго, полный щит требует постоянного внимания, концентрации, заставляя меня не отвлекаться практически ни на что другое, и значит, почти не замечать ничего вокруг себя. Но нужно просто закончить всё поскорее и вернуться домой. И хотя я отдаю себе отчёт, что так не должно быть, уже много лет не бывало, но предпочитаю не думать на эту тему сейчас.

События текут мимо меня, внимание поглощено поддержанием защиты, и момент прощания наступает очень быстро. Девушка смотрит выжидающе: она знает, зачем я здесь. Я должен сделать то, что обещал – слегка коснуться её сознания, успокаивая, заглушая страх полёта. Но чтобы влиять… мне сначала надо опустить щиты. Я не уверен, что готов.

Но я ей обещал. Я поднимаю пальцы к виску и резко выдыхаю, когда этот поток снова обрушивается на меня, кажется, став ещё громче. Мне нужно только не распылять внимание, сосредоточиться, сразу поймав нужную струну, настроившись только на её страх. И я чувствую его… он не так и силён. Куда сильнее страх парня рядом, а ещё двух женщин в другом конце зала, пилота-новичка на поле, матери, ожидающей объявления опаздывающего самолёта, на котором должен вернуться её сын, и ещё двух-трёх десятков человек вокруг – очень много страха. Я закусываю губу и встряхиваю головой, разгоняя образы, и пробую вновь. Капля пота скользит по виску.

– Профессор, с вами всё в порядке?

Тревога. Её, Хэнка и ещё многих людей. Опаздывающие самолёты никому не приносят спокойствия. Я снова теряю её в этом хаосе. Более того, я снова почти теряю там себя.

Рука ложится на плечо, в лицо встревоженно заглядывает Хэнк.

– Много людей вокруг… я просто не могу… – мысли не складываются в слова, но он, к счастью, понимает.

– Если это сложно, – поспешно говорит девушка, – то не стоит. Всё в порядке, я справлюсь и так, всё нормально… мне пора, – она наклоняется, прощально касаясь моей руки, и решение вспыхивает быстрее, чем я успеваю его осознать. Я протягиваю руку и касаюсь уже её виска… сразу проваливаясь очень глубоко, куда глубже, чем должен был, заставляя её замереть, полностью дезориентировав на несколько секунд. Но это сразу отсекает всё остальное. Как когда ныряешь под воду, и её толща заглушает все звуки внешнего мира. Мгновение, чтобы сориентироваться… осторожно погасить дрожащий где-то на краю сознания страх перед полётом… и тревогу за меня заодно тоже… и с усилием выдернуть себя из её головы. Чтобы сразу зашипеть сквозь зубы от вновь ударившего шума голосов.

Девушка торопливо убегает в сторону посадочного выхода, а я всё пытаюсь снова поднять щиты, но раз за разом теряю концентрацию, и они рушатся, не успев окрепнуть. К счастью, Хэнк берёт на себя управление моим креслом и увозит меня из толпы. Вне зала мне наконец удаётся поставить зыбкую дрожащую защиту, но всё же она заглушает голоса, и я могу сосредоточиться и достроить её. Опускать щиты я не рискую до самого дома.

Я отмахиваюсь от вопросов Хэнка. Это просто усталость. Жуткая усталость, бессонные ночи и слишком много людей вокруг. Только и всего. А сейчас в стенах особняка всё снова в порядке. Только руки ещё дрожат, никак не желая успокаиваться, но и это скоро пройдёт. Возможно, немного работы с Церебро будет кстати, он всегда помогал мне настроиться, лучше ощутить свои возможности. А времени на него у меня не было уже очень давно. Конечно, это поможет.

Особняк засыпает, оставляя мне всё меньше и меньше чужих мыслей. Пустые коридоры – это тоже по-своему отдых, а на нижнем этаже и вовсе редко кто-то бывает. Это позволяет наконец расслабиться и унять дрожь в пальцах, когда я надеваю на голову шлем. Он кажется ещё тяжелее обычного, но всё же мне приходится сдерживать учащённое от предвкушения дыхание. Церебро уже не раз был для меня спасением, придётся ему снова побыть им.

Несколько первых минут всё не так просто, мне приходится побороться с собой, прежде чем я ловлю нужную волну. Но это удаётся, и, вдохнув глубже, я позволяю себе раствориться в ощущениях. Я скольжу по чужим мыслям, словно по глади воды. Разглядывая, но не вглядываясь. Так, как это и должно быть. Как оно должно было быть и сегодня в аэропорту. Я просто немного... забыл. Образы текут неспешно, я не ищу ничего конкретного, просто наблюдаю.

Но внезапно, одним рывком, всё меняется, и меня утаскивает куда-то в сторону и вглубь. Очень далеко. Туда, где снова песок, и боль, и запах крови… и Алекс, из плеча которого вытаскивают пулю, прямо под палящим солнцем. Он знает, что не должен шуметь, но боль сильнее и… Я срываю шлем, задыхаясь от чужой боли. Сгибаюсь в кресле, едва не роняя его на пол. В глазах темно, к горлу подкатывает тошнота, я с трудом возвращаю шлем на место и спешу убраться отсюда подальше. Если бы было так просто сбежать… Всё, что я могу, это не позволять себе уснуть ещё несколько часов, потому что я знаю, что увижу, едва закрыв глаза.

А самое ужасное – я хорошо понимаю, что увидел это не просто так. Даже не потому, что Алекса ранили, тогда бы я почувствовал это чуть раньше. Нет, он звал меня. Он хотел моей помощи, пусть неосознанно, но пытался дотянуться до меня, как он делал это раньше, ещё в школе. И чем я ответил, что для него сделал?.. И мог ли? С Церебро, наверное, мог. Но я лишь шарахнулся прочь, и никакая сила не могла заставить меня вновь надеть шлем. Ни в эту ночь… ни в ещё очень многие за ней. Церебро остался покрываться пылью, словно обвинённый в предательстве, которого не совершал. Предателем на самом деле был я.

Очередной ночью сквозь путаницу образов ко мне вначале приходит ощущение смерти. Настолько сильное, что оно будит меня, и я, широко распахнув глаза, про себя считаю: раз… два… три… четыре… пять…

И только потом приходит боль.

Лето вступает в свои права, оставляя нас всего с восемью учениками в стенах школы. Да и они сейчас увлечены больше мыслями об отдыхе и каникулах, чтобы мучить их занятиями. Поэтому у меня появляется всё больше свободного времени, даже слишком много. После ещё пары неудачных попыток мне приходится смириться со сложностью выездов в город. Так же, как мне приходится смириться с фактом, что сила не слушается меня… Иногда чужие мысли начинают звучать слишком громко. Звенят в голове, мешают сосредоточиться, мешают думать. В особняке такого не случается, даже когда мы собираемся все вместе, и вокруг тоже немало людей. Но их мысли звучат для меня чем-то родным и привычным. С ними я чувствую себя спокойно.

Я пытался начать заниматься со своим даром так же, как занимался до этого с учениками, даже поделился какими-то мыслями с Хэнком, чем только порядком напугал его. Он добровольно предложил себя в качестве подопытного кролика. Но из этого ничего не выходит. Мы пробуем, проверяем – и всё вроде в порядке. Я ничуть не утратил навыков, я по-прежнему могу отлично читать его мысли, управлять ими, контролировать – даже лучше, чем прежде. И это всё работает. Но стоит мне снова очутиться в толпе людей, открыть сознание…

И достаются мне почему-то не мысли о погоде или домашних делах, а только страх, и боль, и отчаяние. Как будто это единственное, что осталось в мире. Как будто я не способен больше видеть ничто другое.

Однажды в школу заглядывает Элис, словно принеся с собой глоток свежего воздуха. Она живёт ближе всех, в соседнем городе, и, хотя счастливо проводит лето с родителями, всё равно находит время, чтобы навестить нас. Она очень привязана к школе и к малышам, а они обожают её.

Мы все вместе забредаем по тропинкам довольно далеко от особняка, наслаждаясь светлым летним днём. Небольшая тучка застаёт нас врасплох, но дождик мелкий, по-летнему тёплый, и солнце проглядывает сквозь морось, разбрасывая по траве искры. Я разворачиваю всех в сторону дома, но один из малышей упрямится:

– Смотрите, какой дождь, после него должна быть радуга! Я хочу посмотреть на радугу здесь, там не будет так видно!

Мнения разделяются, несколько девочек не хотят мокнуть, да и я сам, если честно, неуверенно чувствую себя без Хэнка – с креслом будет непросто на мокрой дороге и в мокрой одежде. Спор разрешает Элис, со словами: «А давайте тогда сделаем вот так!» – она хлопает в ладоши и, запрокинув лицо к небу, разводит руки над головой.

По едва уловимой дрожи воздуха и будто прекратившемуся дождику, я понимаю, что она своей силой раскинула над нами лёгкий полог. Такой тонкий, что его изредка пробивают даже просто крупные капли, но большую часть он останавливает, а она зато сможет удержать его на всё время дождя. Ребята помладше пищат от восторга, постарше – улыбаются. Это всегда здорово, когда можешь использовать свою силу для таких маленьких «чудес». Я прикидываю направление солнца, поворачиваюсь в ту сторону, где должна появиться радуга, и позволяю себе просто, ни о чём не думая, скользить взглядом по знакомым пейзажам. Зелень лугов, деревья вдалеке, далёкая громада белой тарелки, раз за разом притягивающая взгляд. Огромная, тяжёлая, я приглядываюсь к ней, и мне вдруг кажется, что она шевельнулась… Или не кажется? Нет, она точно сдвинулась! Медленно, плавно, она оборачивается ко мне, и дыхание замирает в груди. Я чувствую её, всю эту колоссальную, но послушную массу. Это моя сила разворачивает её… Нет? Не моя, но та, которую я чувствую, как свою. Огромную и безграничную. И моя звучит с ней в унисон, столь же безграничная и такая же послушная, верная мне. Смех рвется из груди, смех звучит рядом, в шаге от меня, в стороне, куда я так хочу обернуться…

Толчок встряхивает меня, заставляя очнуться.

– Кирин, ну я же просила, – Элис сердито смотрит на мальчугана, зацепившего кресло и разбудившего меня.

Я что, задремал? Вот так просто, среди бела дня… и увидел самый обыкновенный сон? Как такое… Я бросаю взгляд на Элис, и всё становится на свои места. Её барьеры всегда препятствовали телепатии, не блокируя полностью, но сбивая, словно создавая вокруг «белый шум». В своё время это доставило мне немало проблем во время тренировок, но я воспринимал это только как побочный эффект, не более. Сейчас мне приходится взглянуть на это с другой стороны. И я с трудом отгоняю от себя мысли о том, сколько бы она могла удержать подобный барьер в действии. Мне не стоит так думать, я и сам знаю, что это непросто. Одно дело шутки ради подержать тонкий полог десять-двадцать, даже тридцать минут, пока идёт дождь, и совсем другое…

– Смотрите, вон радуга! – кричит Кирин. – Какая большая!!!

Радуга и правда великолепна, раскинулась на полнеба, накрывая собой далёкие деревья и всё такой же неподвижный купол тарелки. Я украдкой провожу кончиками пальцев по глазам. Как давно это было, кажется, целую жизнь назад. Когда мы все были собраны здесь: я и Хэнк, Алекс и Шон, Мойра… Рейвен… и ты. Когда беда уже коснулась нас, но ещё не разметала в разные стороны, и мы были одним целым, почти непобедимым, ничто не могло нас напугать.

Воспоминание из сна настолько яркое, что я чувствую, как дрожит вокруг меня моя собственная, разбуженная им сила. Та самая, безграничная, какой я впервые ощутил её тогда. И чувство восторга, наполняющее грудь, как это всегда было рядом с тобой. Восторг от нашей силы, твоей и моей, от почти безграничных возможностей и сотен открытых перед нами путей. Какое… забытое чувство.

Радуга постепенно гаснет, теряя яркость красок. Надо возвращаться домой. Элис щёлкает пальцами, и силовой барьер над нами пропадает, обдав напоследок мелкими брызгами. Но вместе с ними на меня обрушивается что-то ещё. Сжимает грудь, не давая сделать вдох, сводит мышцы. Стремительно нарастает, пробивая тело болью… уже знакомой. Но почему сейчас? Днём, не во сне… среди детей. Я не могу позволить себе… Образы настойчиво вспыхивают, заслоняя собой действительность, где встревоженные ученики тормошат меня, пытаясь понять, что происходит. А по другую сторону… это Шон… белые стены и белые халаты, холод… и очень много боли. Но даже если это то, чего я больше всего боюсь, я не должен позволить себе снова выплеснуть эту боль вовне. А ещё я очень не хочу кричать.

Но я не могу остановить это, я не могу поднять щиты, я не могу выдерживать это так долго. Во сне мне казалось, что всё происходит куда быстрее, пара минут и… пробуждение, каким бы оно ни было. Но сейчас боль тянется бесконечно, а картины той реальности всё ярче. И сила, которая только что напомнила, какой она может быть послушной, вновь оборачивается против меня, побеждая и утягивая за собой в тот мир.

В холод.

В боль.

В бесконечную агонию.

В глаза бьёт яркий свет, но тут же гаснет. Тело ватное, непослушное, каждая мышца отдаётся болью. Но это тоже ощущается как-то глухо, смутно, как сквозь толстое одеяло. Только в голове царит звенящая пустота, мысли возникают тягуче и медленно, как звук от испорченного проигрывателя. Чужая рука нащупывает пульс на запястье и замирает. Я с трудом открываю глаза и вижу Хэнка. В руке у него фонарик, которым он только что проверял зрачки, и хотя он замечает, что я очнулся, но вначале досчитывает, прежде чем спросить:

– Профессор, как вы себя чувствуете?

Мы в школьном лазарете, я полулежу на кушетке в окружении подушек, на столике рядом россыпь склянок, а на лице Хэнка такая смесь эмоций, что не хочется даже видеть, не то что читать. Значит, всё произошло только что.

Я пробую ответить, но во рту сухо и язык шевелится с трудом. К тому же голоса практически нет, только какое-то невнятное шипение. Всё-таки кричал…

– Ну, я чувствую… хоть что-то. Это уже неплохо. Как… долго всё это было? – решаюсь спросить. – И дай, пожалуйста, воды.

– В особняке вы уже больше получаса, почти сорок минут. Сколько времени понадобилось ребятам, чтобы вас сюда дотащить, я не успел спросить, не до того было.

Я наклоняюсь за стаканом, который протягивает Хэнк, но внезапная слабость заставляет меня замереть, опираясь другой рукой о колено, прежде чем пальцы касаются стекла. И странное чувство, мне вдруг на секунду показалось… Я опускаю глаза и сжимаю пальцы крепче. Или не показалось? Я чувствую ткань брюк под пальцами… но ещё я чувствую пальцы, сжимающие колено. Хэнк, смущенно кашляет, заставляя меня резко поднять на него взгляд и отставить стакан.

– Что, чёрт возьми, происходит... Хэнк?

Он нервно вдыхает, отводя глаза. В чём дело?

– Этот приступ. Он не купировался ничем, что я пробовал: ни обезболивающим, ни транквилизаторами, которые у меня были, я уже боялся мешать туда что-либо ещё. Я не мог ничем это остановить. И тогда я подумал… причина же в вашей силе, ведь так? Она вышла из-под контроля, и у меня не оставалось вариантов, кроме как... – он задумывается, подбирая слова, – погасить её. Я знаю, что вы не хотели пользоваться сывороткой, но это всё, что мне оставалось. В конце концов, её действие временное.

Смысл всего потока слов ускользает от меня, но одно я уловил. Хэнк использовал сыворотку, которая, как он обещал, могла поставить меня на ноги. Так ли это? Я резко поворачиваюсь и пытаюсь встать. Падаю сразу, Хэнк едва успевает меня подхватить.

– Нет-нет, не так быстро. Так не выйдет. Вы в кресле уже несколько лет, за это время мышцы… отвыкли от нагрузки, – я должен был и сам догадаться, чудес не бывает. – Понадобилось бы немало времени и занятий, не меньше пары месяцев, прежде чем можно было бы ходить как раньше.

Я сдаюсь и позволяю вернуть себя на кровать. Но уже просто чувствовать их не как что-то чужое, это так много.

– К тому же, – продолжает Хэнк, – в вашей крови сейчас такая смесь разных лекарств, что я вообще не советовал бы резко двигаться. Лучше было бы просто несколько часов поспать.