Текст книги "There's no professor here (СИ)"

Автор книги: Werpanta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

====== Часть 1 ======

Моей главной ошибкой было считать, что у меня ещё масса времени. И не спешить. То есть нет, я спешил. Спешил добиться доверия ЦРУ, спешил освоить Церебро, спешил искать новых мутантов, спешил тренировать их. Иногда чертовски спешил, выжимая их до предела возможностей. Словно боялся, что у меня всё это вот-вот отнимут.

Ты был единственным, с кем я предпочитал не спешить. С первого соприкосновения наших сознаний меня не оставляло странное ощущение – я вдруг почувствовал себя невероятно... полным. Мы были очень разные, в тебе было с лихвой, с избытком того, что было совершенно несвойственно мне, и до этого момента я даже не подозревал, что мне это нужно. Ты дополнял меня. Твоя целеустремлённость, твоя воля, даже твоя злость недостающими кусочками мозаики стали на свои места в моём сознании. И я почувствовал, что теперь могу всё.

Не представляю, каким чудом я убедил тебя остаться, но тогда это казалось мне главным. Я быстро привык ощущать тебя рядом, все время касаясь краем сознания. Это не казалось мне чем-то неправильным, хотя ни с кем другим раньше я не позволял себе подобного, всегда считая, что при моём даре тактичность должна быть на первом месте. Возможно именно твоя бестактность, тоже нашедшая во мне место, и снимала благополучно вопрос о неправильности всего этого. Ты-то всегда пользовался силой без стеснения или лишних сомнений.

Мы учили других и учились друг у друга. Искали границы своих способностей, искали границы себя. Моя сила помогала мне подбирать ключи к способностям других, но с тобой всё было иначе.

– Я всегда считал, что сила лежит в точке между гневом и умиротворением, – я бессовестно врал в этом «всегда», так как до тебя я даже не знал, какую силу способен давать гнев. И уж тем более мне не пришло бы в голову искать какие-то там точки между столь разными эмоциями .

Я получил разрешение влезть в твою голову ещё глубже. Я хотел дать тебе то же, что ты давал мне. Недостающие кусочки мозаики. То, чего ты был когда-то лишён.

Когда тарелка сдвинулась, повинуясь движению твоей руки, когда ты нашёл эту грань, когда почувствовал эту невероятную и почти безграничную силу, я переживал это вместе с тобой. Сцепленные до невозможной близости в одно сознание, мы плакали и смеялись от осознания бесконечности и бескрайности наших возможностей. Я не сказал тогда, не желая отвлекать тебя от момента триумфа, но то, что ты нашёл, что мы нашли, открыло суть не только твоей силы.

Я учился управлять своей силой с детских лет, учился контролировать её. Ставил блоки, отсекая чужие мысли и эмоции, протягивал невидимые струны к чужим сознаниям, связывал её, сдерживал, подчинял, и вот такой, скованной сотней запретов, она служила мне. В тот день моя сила послушным псом легла мне под ноги. Острая, словно нож, и лёгкая, как касание воздуха, повинующаяся только тени мысли. Безграничная... Я никогда не задумывался, какая огромная часть моих способностей уходит на то, чтобы сдерживать самих себя. Но ты показал мне это, ты нашел её для нас, точку между гневом и умиротворённостью, между мной и тобой – пик силы.

Мы много времени проводили вместе, мы вдвоём и только вдвоём выезжали на встречи с новыми мутантами. Убеждали, интриговали, вели за собой. Я всегда считал, что уж что-что, а убеждать я умею. Но рядом с тобой я понимал, как бессмысленно много хожу вокруг да около, излишне мягко, излишне осторожно... Ты врывался к ним с неотвратимостью урагана, завораживал своей силой, той лёгкостью и небрежностью, с которыми ты ей пользовался. Не стесняясь бросал в них возможностями, тянул за собой. Не только к металлам относился твой магнетизм, о нет. Ты обладал огромным магнетизмом к людям, ты вселял азарт во всех вокруг себя.

В том числе и в меня. Я тянулся к тебе всё ближе, мне всё чаще хотелось сократить расстояние между нами – коснуться, хлопнуть по плечу, взять за руку, обнять. Я объяснял это для себя той близостью и дополняемостью наших сознаний. Я следил за своими порывами, мне казалось, что они не всегда кстати. Я ловил себя, останавливал, сдерживался. Не хотел показаться навязчивым, боялся быть неправильно понятым... как я тогда считал. Смешно, ведь моя телепатия крепла и оттачивалась день ото дня, а уж тебя я чувствовал лучше, чем кого-либо. И подобное опасение было абсурдным, не более чем отговоркой. Я не мог быть не понятым. Я бы в ту же секунду почувствовал, если бы ты счёл то, что я делаю, навязчивым, или неправильным, или раздражающим. Я всегда мог отступить раньше, чем ты бы сам осознал, что что-то не так. Почему же нет?

Да просто не в тебе я был не уверен тогда, а только в себе. Сам не мог толком понять, чего хочу. Сам боялся взглянуть открыто. Я предпочёл разобраться в себе и не торопить события. Ты был единственным, с кем я предпочёл не спешить. Ведь у нас впереди была масса времени. У меня могли отобрать Церебро, от меня могли отвернуться ученики. Но разве хоть что-то в мире могло разорвать наше «вместе»?

Какой я был дурак.

Когда ты доходишь до центра подлодки, и я теряю с тобой телепатическую связь, это пугает. Но где-то на грани сознания я ещё ощущаю тебя и знаю, что всё в порядке, потому что ты стремишься восстановить её так же, как и я. Но в то мгновение, когда шлем опускается на твою голову, из меня словно выдёргивают какой-то внутренний стержень. Ноги отказываются держать, в груди поднимается паника. Что ты делаешь? Почему? Эрик!.. Вернись. Что угодно, только вернись. Сходя с ума от липкого страха, согласный почти на всё, только чтобы убедить тебя, что нет никакой нужды в этой дурацкой железке, я позволяю тебе убить Шоу. Нет смысла врать, что выхода не было, и если бы я отпустил его, он бы просто убил тебя.

Ложь – я контролировал не только его тело, но и силу. Огромную, к слову, силу, достаточно было крохи, чтобы ты не смог причинить ему вреда. Как и он тебе. Но я даю тебе его убить.

Чёрт возьми, скажу прямо – я убиваю его вместе с тобой. Держу, не давая пошевелиться или применить силу, пока ты вгоняешь монету в его лоб. Это адски больно, и в какой-то момент мне кажется, что я умру там вместе с ним. Но наконец его сознание гаснет, и меня отбрасывает обратно в моё тело, оглушённого, но наивно надеющегося, что это всё. Ты же получил, что хотел? Ты доволен? Ты… вернёшься?

Но это, оказывается, далеко не всё. Ты бросаешь его тело к нашим ногам, небрежно и напоказ швыряешься силой, эффектно левитируешь. Громко и убедительно говоришь своими губами чужие слова. Я едва стою на ногах после пережитого, мысли путаются в голове, и я с трудом понимаю, о чём ты. Какое оружие, какие пушки, мы же победили, остановили всё это, да сними же ты, наконец, этот дурацкий шлем!

Лишь когда ты предлагаешь мне посмотреть самому, до меня наконец доходит, о чём ты. Я касаюсь виска и чувствую… как все глаза устремлены на берег. Со страхом, отвращением, ненавистью. В полной готовности к удару. Киваю Мойре, хотя отлично понимаю, что это бесполезно. Они не услышат, не захотят уже услышать. Какой нелепый конец.

Когда ракеты неспешно зависают одна за другой в каких-то десятках метров от нас, на мгновение я вновь испытываю восторг от осознания твоей силы. Который тут же сменяется ужасом, когда, повинуясь движению руки, они обращаются вспять. Не смей, Эрик, нет! Ты же не такой, что случилось с тобой? Что сделало с тобой убийство Шоу… и что с тобой будет, когда ты убьёшь ещё и их… Прекрати! Я не позволю тебе!!!

Драться я никогда толком не умел, в отличие от тебя. Но в глубине души я не верю всерьёз, что ты меня ударишь. Мне только нужно дотянуться до тебя, хоть на миг, только лишь снять шлем. Чтобы я мог напомнить тебе, что ты – это не только гнев и страх. Я знаю это.

Боль от ударов смазанная, но подняться сразу я всё равно не могу, хотя очень стараюсь. Где-то на грани сознания я слышу выстрелы и крики, мир насмешливо кружится, не желая становиться на место. А потом тело пронзает дикая боль, и меня вновь бросает на песок. Я даже не понимаю, что произошло.

Я не знаю, кто стрелял, я не знаю, долетели ли ракеты, положено ли начало войне. Я только вижу, что ты стоишь рядом со мной на коленях и говоришь что-то о том, что я должен быть на твоей стороне. Но на твоей голове шлем, а в моей только боль, злость, обида…

– Это всё ты сделал, – говорю я. Потому что это ты виноват, виноват с того момента, как позволил словам Шоу поселиться в твоей голове, когда решил надеть шлем, оставляя меня одного сходить с ума.

О том, что это твоя рука направила ту пулю, мне намного позже расскажет Хэнк.

Следующие несколько недель становятся адом. Отчаянье от потери ног заглушает чувства от другой потери. И, если честно, я прилагаю к этому определённые усилия. Мне проще изводить себя мыслями о том, как жить инвалидом, чем о том, как научиться жить без тебя. И без Рейвен. Неважно, сколько ссор и разногласий у нас было, но она была человеком, с которым я прожил почти всю свою сознательную жизнь. И привыкнуть к мысли, что она ушла, ушла сама, по своей воле, было для меня почти невозможно. Проще обвинить кого-то ещё. И ненавидеть. Хотя события на пляже, точнее, ту их часть, что произошла после ранения, я помню очень смутно, но образ того, как ты протягиваешь Рейвен, моей Рейвен, руку и уводишь её от меня, намертво впаялся в мою память, а потом и в ночные кошмары.

Первую неделю ко мне заходит лишь Мойра, да и всего пару раз. Измотанная и молчаливая, она едва ли может помочь мне прийти в себя. Позже я пойму, что и пребывание в этой, одной из лучших, клинике, и внимание ведущих в своей области специалистов – кто другой мог обеспечить мне всё это, ведь больше у меня не было никого… теперь. Сейчас я могу думать лишь о том, как медленно убивает меня одиночество.

Через неделю в палату вваливается Хэнк, в своем человеческом виде, если не считать того, что, кажется, он всю эту неделю не спал. Возможно, это было недалеко от истины, потому что за неделю доработать лекарство, на первую, неудачную, версию которого ушло несколько лет, – я не знаю, чего это могло стоить. Но бесконечное ему спасибо, потому что если бы я и дальше оставался один, то не уверен, что смог бы потом вернуться из этого омута. Наверное, Хэнк чувствует это и становится моей тенью. Ни медсёстрам, ни сиделкам не под силу выгнать его хоть на сколько-то длительное время. Более того, Хэнк притаскивает в палату книги, обкладывается бумагами и записями прямо там, фактически обживается на кушетке в паре метров от меня в нарушение всех мыслимых и немыслимых больничных правил. Конечно, такое не могло бы произойти, если бы я уже тогда не начал постепенно проверять, насколько мне остались верны мои способности, попутно гася гнев сиделок, возмущение врачей и в целом смиряя их сознание с фактом его присутствия здесь.

К моему облегчению, сила слушается меня не хуже, чем прежде. Первые дни я боялся даже проверять, сдаваясь перед навязчивым страхом осознать, что лишился ещё и её. Одна беда, что теперь я могу цеплять ненароком мысли врачей и, поймав однажды такую характеристику себя, как «безнадёжный случай», едва не погружаюсь вновь в бездну отчаянья.

Но на этот раз вытаскивает меня не Хэнк. Прохладным утром, когда мне впервые разрешают совершить прогулку по больничному парку, более доступному, чем строго оберегаемые палаты, я вижу идущую к нам навстречу Мойру. И детей. «Уже не детей», – поправляю я себя и морщусь от секундных, тут же захлопнутых воспоминаний. На их лицах растерянность и неумело вывешенные, натянутые улыбки. А в головах…

Я не стремился нырять в их мысли намеренно, только хотел прикоснуться, почувствовать в полной мере, что это они, и они рядом. Но шквал их эмоций и мыслей сам рвётся наружу и захлёстывает меня:

…неужели теперь вот так всё и будет? Неужели это конец..?

…мы так много не успели, я едва начал, наконец, понимать свою силу и не бояться её…

…он будет ругаться, когда узнает, что, не справившись с собой, я перебил половину стёкол в большом зале…

…у меня снова нет дома, как жаль, что я успел так привыкнуть…

…как подойти к нему, он выглядит таким слабым, что страшно даже дотронуться, я надеялся, что смогу обнять его и сказать, как он нам важен…

…мы же должны поддержать его, а не стоять столбом, но…

Я не выдерживаю этого напора, зажмуриваюсь и медленно поднимаю руки, ладонями вперёд, словно призывая их к тишине, которую и так ещё никто не нарушал. Все замирают.

А я вдруг понимаю, что просто не имею права. Не имею права больше играть с собой в жалость. Не имею права опускать руки. Не имею права оставаться здесь ни секундой дольше, чем того потребуют врачи.

Стараясь сдержать дрожь в голосе, я мягко говорю им, отвечая на всё сразу:

– Я ещё не умер, и нечего меня хоронить. Тем более, из-за этого хоронить себя и свои способности. Стёкла я как-нибудь переживу, и да, это всё ещё НАШ дом. НАШ, а не мой, не смейте думать иначе, – я перевожу дыхание и добавляю: – И, Шон, если ты не будешь переворачивать коляску и сжимать до хруста костей, то вполне можешь обнять меня, я не рассыплюсь.

Встревоженное напряжение на их лицах сменяется облегчением, и они оба осторожно, но крепко обнимают меня. Я обнимаю их в ответ и впервые за эти дни могу по-настоящему улыбнуться. За спиной я чувствую ещё недоверчивую радость Хэнка и вижу нежность сквозь слёзы в глазах Мойры. И понимаю, какую злую шутку сыграл со мной мой дар, день за днём топя меня в жалости и сочувствии окружающих, заставляя считать их своими, пропитывая меня этими чувствами. Настолько, что я совсем забыл, что могу быть кому-то нужен.

Ночью я не могу уснуть и в этот раз вовсе не от боли. Мысли, планы, идеи роятся в голове. Я старательно перебираю их, выстраивая и обдумывая, неловко ёрзаю по кровати, всё время тревожа чуткий сон Хэнка. Он дёргается, оглядывает меня с немым вопросом, не нужно ли мне чего, и снова пытается уснуть. В очередной раз я уже готов предложить ему немного помочь, используя телепатию, но вместо этого прошу подать мне бумагу и ручку. Ровные строчки ложатся на листы, заполняя их один за другим. Схемы, таблицы, сравнения – наверное, я столько не писал со времён диплома. А с таким упоением и энтузиазмом – вообще никогда. Рассвет застаёт меня в окружении кипы исписанных бумаг, глаза закрываются, но перевозбуждённый мозг не сдаётся. Первый вопрос, который я задаю просыпающемуся Хэнку:

– Как ты думаешь... ты бы смог ещё раз повторить Церебро?

С тех пор всё пошло легче. Первые приготовления я начинаю ещё из больничной палаты, отправляя Хэнка то с одним, то с другим поручением. Я чаще остаюсь один, но теперь это уже не пугает, потому что мне есть чем заняться. Да что там, мне не хватает часов в сутках на планы и размышления. К тому же начинается восстановительная терапия, за которую я берусь с энтузиазмом, хотя до этого её приближение пугало до тошноты: ведь это означало признать, что встать на ноги мне уже вряд ли когда-либо придётся.

Время пролетает быстро, и вскоре я, наконец, оказываюсь в особняке. Кроме изменений, связанных с подготовкой его к превращению в школу, я обнаруживаю, что он теперь более приспособлен к присутствию моего инвалидного кресла. И снова испытываю огромную благодарность к Хэнку за то, что мне не пришлось об этом просить.

Ложкой дёгтя оказывается разговор с Мойрой. После расспросов о планах и школе она, замявшись, сообщает, что не сможет дольше игнорировать поиски её начальством и в ближайшее время ей придётся вернуться в ЦРУ, чтобы дать объяснения. Вспышкой накатившие воспоминания заставляют меня до боли сжать ручки кресла, и внезапно вместо Мойры я вижу лишь часть системы, бесконечное доказательство моей глупости и чужой правоты. На мгновение меня захлёстывает почти ненависть, но тут же сменяется чувством острейшей вины за подобные мысли. Ведь Мойра так много сделала для меня за последнее время, вопреки всему. Но мне становится невыносимо трудно поднять на неё глаза. В сознании всплывает мысль, к которой я уже приходил в одну из бессонных ночей и которую тогда с ужасом отбросил подальше, надеясь, что смогу обеспечить нашу и её безопасность и без таких мер.

Осторожно, словно бесконечно извиняясь, я целую её и незаметно подношу пальцы к виску. Ворошу её воспоминания долго и бережно, стараясь причинить как можно меньше вреда, забрать минимум, но и не оставить каких-то осколков, нестыковок, зацепок, способных потом вернуться ночными кошмарами или навязчивыми идеями. Я уже сталкивался с таким и не хочу этого для неё. К тому же, хотя многие воспоминания причиняют мне боль, но её сознание и её отношение дарят мне… надежду. Надежду на то, что пока такие люди, как она, есть на этом свете, у моей борьбы есть смысл, и моя правда тоже имеет право на существование.

Когда я заканчиваю, мне требуется какое-то время, чтобы переждать подступившие слёзы, прежде чем позвать Хэнка и объяснить ему, как лучше доставить её домой. Он смотрит непонимающе, неверяще, и мне приходится подтвердить: да, это именно то, что я сделал. Господи, избавь меня от расспросов, Хэнк, мне и так тошно.

Заботы отвлекают меня от мыслей, и я окунаюсь в них с головой. Ребята тоже изо всех сил стараются помогать мне, а Хэнк и вовсе, кажется, существует в нескольких местах одновременно, принимая участие во всём сразу. Но главное, с чем я его тороплю, это Церебро. Мне безумно хочется снова прикоснуться к нему сознанием, слиться, позволив всему миру затопить мою голову миллионами образов. Хэнк ворчит, призывая к терпению и убеждая, что это не та вещь, с которой следует спешить. Зато обещает, что теперь, когда он точно знает, для чего и для кого он это делает, он сможет куда лучше подогнать новый Церебро под меня, что сделает его намного мощнее. Я смиряюсь и жду обещанного, как не ждал в детстве рождественских подарков. Единственное, о чем я ещё прошу Хэнка, даже немного внезапно для себя самого:

– Только больше никакого вывода координат. Это не нужно, я вполне способен сам определить и запомнить местоположение мутанта. А все эти списки… мы не имеем на это права, мало ли, что может произойти. Мне до сих пор страшно подумать, в чьи руки попали наши первые бумаги с координатами, и чем это ещё может обернуться для тех мутантов.

Но тут он удивляет меня, возмущённо сообщая:

– Я никогда бы не оставил подобной вещи в чужих руках! Всё это здесь, в особняке, я забрал их вместе с ключевыми элементами Церебро, которые теперь легли в основу для новой его версии, – я стискиваю зубы, осознавая, насколько был беспечен, если даже Хэнк тогда сразу позаботился о том, до чего я додумался только намного позже. – Впрочем, если бы я не сделал этого, их забрал бы Эрик, он спрашивал меня о них.

С событий на Кубе твоё имя впервые звучит для меня вслух, и это на секунду выбивает из колеи. Хэнк досадливо замолкает, опасаясь, что зря завёл разговор в эту сторону. Но я справляюсь с собой, к тому же подстёгнутый появившейся возможностью начать задуманное ещё до готовности нового Церебро, и прошу Хэнка найти эти списки.

И тогда оказывается, что ты их всё-таки забрал.

К началу лета Церебро наконец готов. И он прекрасен. Даже просто внешне. Первый прототип действительно заставлял чувствовать себя немного подопытной крысой, на которую нацепили связку электродов и вот-вот начнут бить током. С новым я чувствую себя словно на острие клинка. И это ощущение только усиливается, когда я пробую его в деле. Хэнк был прав, когда говорил, что может подстроить его под меня.Теперь при подключении к Церебро мне не нужно справляться с ним – он, как привычное и удобное кресло или как идеально сидящий костюм, обволакивает меня с первого мгновения контакта и предоставляет всю свою мощь в моё полное распоряжение. Кроме того, после нескольких проб я обнаруживаю, что при таком внешнем строении – большом, пустом и тёмном зале – мне не обязательно удерживать вспыхивающие образы в голове, а достаточно просто и удобно проецировать их прямо поверх реальности. Вначале я воспринимаю это просто как небольшое удобство для себя, но вскоре мне в голову приходит идея, и я впервые показываю Хэнку, как работа его творения выглядит моими глазами. Он очарован почти до детского восторга, после сеанса его глаза горят, и я понимаю, что теперь, когда он увидел всё с этой стороны, Церебро могут ждать новые доработки. Безусловно, к лучшему.

Но тут обнаруживается новая проблема. Хотя работа с Церебро идёт прекрасно, я нахожу так много новых мутантов, что начинаю перебирать и оставлять для будущих визитов только тех, кто кажется мне наиболее подходящим. Но на самих визитах дело останавливается намертво, я отчётливо понимаю, что просто не готов к ним. Я не знаю, как мне к ним прийти, что говорить, и я совершенно не представляю, как буду делать это один. Я никогда не выезжал к новым мутантам один.

Однажды я всё-таки пытаюсь. Хэнк отвозит меня по нужному адресу и терпеливо, не торопя, ждёт, пока я, тяжело дыша, собираюсь с мыслями на заднем сиденье. Проходит достаточно много времени, когда он, наконец, подаёт голос:

– Может, мне стоит пойти с вами, профессор?

Нет. Нет-нет, я не могу даже мысленно поставить Хэнка на это место. Я вообще никого не могу туда поставить, я уже думал на эту тему. Я стискиваю зубы и, простонав что-то невнятно-матерное, говорю:

– Прости, Хэнк… Поехали домой.

Оставляя несказанным: «Спасибо, что не задаёшь вопросов».

Дома я как к спасительному источнику снова бросаюсь к Церебро, потому что работа с ним даёт мне успокоение. И иллюзию, что я что-то делаю. Хотя на самом деле это лишь замкнутый круг.

Но случай сдвигает дело с мёртвой точки. Однажды, маясь бессонницей, я спускаюсь в Церебро глубокой ночью. И хотя понятно, что сейчас от этого вряд ли будет много пользы, порядочные мутанты ночью спят, а копаться в чужих снах меня никогда не привлекало, но мне скорее нужно отвлечься и, может быть, немного устать, чтобы уснуть.

Какое-то время я неспешно качаюсь на волнах чужих чувств, но потом что-то привлекает моё внимание, и я ныряю глубже.

Девочка-подросток. Почти совсем ещё ребёнок. Мутант. Перепуганная – её страх бьётся мне в висок – отчаявшаяся, потерянная. Я коротко выдыхаю и вглядываюсь дальше, пытаясь разобраться, в чём дело. Сбежала из дома? Одна, ночью, на незнакомых улицах? Голодная, попыталась стащить что-то в магазине, но была поймана за руку. Вырвалась, видимо, применив свои способности, и теперь в отчаянии мечется по переулкам, ожидая окрика полицейского или чего похуже. Я, не задумываясь, тянусь к ней, чтобы успокоить.

~ Не бойся. Всё хорошо. Я могу помочь.

Вспышка страха, вызванная чужим голосом в её голове, вышибает меня вон. Чёрт, я идиот. На таком расстоянии я могу с ней говорить, но едва ли смогу успокоить. К тому же, её страх и, вероятно, не только он, а ещё какие-то способности, мешают мне снова зацепиться за её сознание. Я, путаясь и ругаясь, стягиваю шлем Церебро и, не раздумывая ни секунды, бужу Хэнка.

Он ничего не понимает спросонья, но без возражений подгоняет машину и помогает мне в неё влезть. Ехать довольно долго, и единственное, о чём я могу думать – насколько далеко девочка может уйти за это время от места, которое я запомнил.

Когда мы подъезжаем, я прошу Хэнка не спеша поколесить по ближайшим улицам, а сам прикладываю пальцы к виску и полностью отключаюсь от реальности, то пытаясь нащупать её сознание, то без зазрения совести тормоша разум поздних прохожих, надеясь выудить из него нужный образ. Но её никто не видел.

После получаса поисков, я, наконец, с облегчением чувствую девочку поблизости. Боясь снова потерять связь, я, не отключаясь, кидаю Хэнку короткие образы, куда нужно ехать. Я больше не пытаюсь заговаривать, только очень легко и ненавязчиво подталкиваю её из хаотических метаний в нашу сторону. И вот мы совсем близко, я прошу Хэнка остановить машину и помочь мне выбраться. Только когда я уже собираюсь углубиться в темноту переулков, он всё же возмущается, не желая отпускать меня одного. Мне приходится отвлечься, чтобы настоять на своём, но он отступает только перед ворчливой угрозой продемонстрировать на нём, насколько я способен справиться с теми, кто рискнёт столкнуться со мной в темноте.

Мы встречаемся уже через пару кварталов, и девочка вздрагивает, увидев меня. Лёгким касанием я гашу её первое желание – бежать. И чуть-чуть приглушаю страх. Я много размышлял раньше над тем, что никогда не буду использовать своё влияние во время таких разговоров. Это должен быть только свободный выбор. Но сейчас я оправдываю себя тем, что это нужно, чтобы меня выслушали. Сложно сделать какой-то выбор, даже не услышав, что говорит собеседник. А дальше… я, конечно же, не буду на неё влиять.

– Не бойся, – как можно мягче говорю я. – Тебе незачем меня бояться, Элис. Я только пришёл сказать тебе, что ты не одна.

Хотя девочка вновь вздрагивает, услышав своё имя, я рискую заговорить телепатически:

~ И я знаю место, где ты больше никогда не будешь одна.

Её глаза расширяются, но прежнего страха в них уже нет. И я, открыто улыбаясь, представляюсь, протягивая ей руку:

– Я Чарльз Ксавье, телепат. А какие способности у тебя?

Терпеливо жду с протянутой рукой, пока она робко подходит ближе.

– Я могу... ну вроде как ставить стену в воздухе, – отвечает она, касаясь наконец моей руки.

«Силовые барьеры» – перевожу я для себя, пролистнув пару её воспоминаний. И, не отпуская руку, предлагаю:

– Поехали домой.

Когда мы вот так выходим к машине, я говорю:

– Хэнк, это Элис, наша новая ученица, – он вначале едва уделяет ей внимание, обеспокоенный моим долгим отсутствием. – Элис, это Хэнк, точнее, Генри МакКой, он тоже один из нас.

Элис, в свою очередь, смотрит на него с таким восхищением, что у него вспыхивают кончики ушей, и он спешит скрыться в машине.

Я понимаю, что должен бы сначала поехать к её родителям, которые наверняка сходят с ума от беспокойства, объяснить им всё, добиться от них разрешения перевести Элис в мою школу (которой ещё толком-то и не существует). Но я слишком вымотался за эту ночь и позволяю себе слабость махнуть рукой и просить Хэнка ехать домой.

Утро начинается в атмосфере лёгкой настороженности. За завтраком Элис опасливо косится на парней, Шон тоже обходит её по широкой дуге. Зато Алекс удивляет нас всех и быстро берёт девушку под своё крыло. Развлекает разговором, травит байки о том, как Банши учился летать (вызывая немалое возмущение друга), а потом и вовсе уводит показывать особняк.

Позже он, чуть краснея, признаётся мне, что всегда мечтал о младшей сестре. Я, смеясь, шучу, что у него вскоре может появиться много таких младших сестёр. Он, кажется, не против.

Разговор с Элис о необходимости встречи с её родителями начинается непросто. Девушка взволнованно оправдывается, но я чувствую, что у них хорошие отношения, и её страх не более чем боязнь непонимания и неприятия, но никак не что-то серьёзнее. Наконец она сдаётся, но, едва сдерживая слёзы, спрашивает: а что если они не отпустят её, не согласятся с моим предложением.

Я сам много ночей провёл, ломая голову над этим вопросом. Мучаясь дилеммой, что правильнее: позволить несовершеннолетним детям решать свою судьбу, не оглядываясь на мнение родителей, или позволить родителям, далеко не всегда понимающим, каково приходится их детям, ставить крест на их возможности научиться жить в ладу со своими способностями.

Выбор был нелёгким.

– Элис, запомни, решение оставаться в школе или нет, будет только твоим. Ты можешь советоваться с родителями, спрашивать их мнение, но я обещаю тебе, что если ты захочешь остаться здесь вопреки их воле, то так и будет. Я найду способ их убедить, даже если для этого мне придётся применить свою телепатию.

Девушка смотрит на меня ошарашенно, словно не до конца понимая мои слова. Мне остаётся только грустно улыбнуться ей и сказать:

– Но я надеюсь, до этого не дойдёт. Твои родители – хорошие люди, я чувствую это. И верю, что они постараются понять тебя и твоё желание.

Вскоре мы выезжаем к ней домой. Мой страх пропал без следа, и разговор с её семьей проходит как нельзя лучше. Родители действительно очень любят её, просто они, впрочем, как и сама Элис, были в смятении от проявления её силы и в какой-то момент не смогли найти общий язык. Я чувствую их радость и облегчение, когда рассказываю, что мог бы помочь Элис совладать со своими способностями, научиться их контролировать.

Я уезжаю оттуда с лёгким сердцем, а Элис остаётся, чтобы через неделю уже окончательно переехать в особняк. «В школу» – поправляю я себя, стараясь привыкнуть поскорее к этому факту. Так же, как и к обращению «Профессор».

====== Часть 2 ======

Теперь я лучше понимаю, что искать, и вскоре особняк заполняется весёлыми воплями, смехом, топотом ног. Пока Хэнк однажды полушутливо не замечает, что мы вскоре перестанем со всем этим справляться. Тогда я, несколько опомнившись, переключаюсь на поиск более взрослых мутантов, и мне даже чертовски везёт найти двоих из преподавательской среды. Они соглашаются сразу и с жаром. Вносят массу рациональных правок в мои планы, неоценимо облегчая мне работу своим опытом и, главное, бесконечной трудоспособностью. Им не нужно объяснять, что в такой школе они будут на работе двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю и двенадцать месяцев в году. Они к этому готовы.

Особенной находкой для меня становится Дэвид, взрослый, молчаливый и порядком суровый внешне, но безгранично терпеливый во всём, что касается детей, мутант с непостижимой для меня способностью очень точно предсказывать будущее… на несколько секунд вперёд. Во время наших с ним тренировок я взрываю себе мозг в поисках ключей к этой силе. Мы добиваемся чуть лучшего контроля, более осознанного вызова предчувствий… но ни на секунду не способны сдвинуть временную границу этой невозможной силы. Шесть секунд. Иногда меньше. Иногда вообще никак, и Дэвид только, чуть улыбаясь, качает головой: «Сейчас нельзя ничего предсказать, сейчас оно не предопределено». В конце концов я сдаюсь и оставляю его в покое. Зато он успешно доказывает мне, что шесть секунд это очень много. Особенно с детьми.

Он единственный, кому удаётся управляться с целым классом вне стандартного урока за ровными рядами парт и не выходить при этом из своего ровного и спокойного состояния. Потому что даже моя телепатия не способна наверняка предсказать, что может внезапно стукнуть в голову одному из двух десятков возбуждённых тренировкой или выходом в город юных мутантов. Дэвид же умудряется предотвратить наиболее опасные их выходки или хотя бы последствия, не меняя при этом выражения лица. В этом он прекрасен.