Текст книги "There's no professor here (СИ)"

Автор книги: Werpanta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Приближение учебного года мы встречаем почти в полной готовности. Хотя летом были и тренировки, и какие-то более привычные уроки, но всё это было не всерьёз, настоящая учёба начнётся сейчас, и нам всем нужно будет привыкнуть к такому формату общения. В качестве прощания с летом мы решаем устроить общий поход в зоопарк. Дети – это всегда дети, какими бы способностями они не обладали. Время проходит замечательно, ребята постарше разбредаются по парку для самостоятельной прогулки, и я их не держу. За младшей группой мне помогает присматривать Дэвид, и с ним спокойно, так что я не напрягаюсь, когда Хэнк отстаёт от нас, останавливаясь у чем-то заинтересовавших его вольеров.

Волну нарастающего страха я чувствую даже раньше, чем Дэвид предупреждающе касается моего плеча. Едва я успеваю развернуть кресло в ту сторону, как появляются поспешно разбегающиеся люди, и следом причина этого – крупный тигр, сверкающий невыносимо рыжим на солнце, и не отделённый от толпы никакой оградой. С одной стороны, я испытываю тайное облегчение от того, что это не один из моих воспитанников внёс такую панику в ряды отдыхающих (впрочем, уже потом, в особняке, по острому чувству вины и сообщению в новостях, что в вольере тигра внезапно рухнуло стекло, я таки нахожу виновника и долго отчитываю у себя в кабинете), а с другой – надо быстро решать, что делать. Тигр хоть и неспешно, но движется в нашу сторону, и разумнее всего было бы увести детей, пока от него нас отделяет ещё достаточное расстояние… и два десятка человек. И это не то, чему я их учил. Поэтому я пока остаюсь на месте, не давая детям поддаваться панике и перебирая в голове доступные варианты. Надёжнее всего было бы отправить туда Хэнка, он способен если не справиться, то по крайней мере отвлечь животное без серьёзного риска для себя. Но только в своей звериной форме, что нас полностью демаскирует. Куда аккуратнее могла бы справиться Элис, её барьеры практически незаметны для стороннего наблюдателя, но она ещё не настолько уверена в своих силах и если, испугавшись, не удержит барьер, то может оказаться в большой опасности.

Люди тем временем пробегают уже мимо нас, и я решаю выждать ещё немного в надежде, что мы останемся с тигром наедине, без лишних глаз. Но схлынувший поток людей оставляет за собой долговязого парня, стоящего, словно зачарованный, прямо на пути зверя. Понимая, что больше времени нет, я готов уже крикнуть Хэнку, который успел почти пробраться к нам сквозь толпу и ждёт только моей команды, чтобы рывком преодолеть оставшееся расстояние. Но тут Дэвид хватает меня за плечо, останавливая, и резко вытягивает другую руку, преграждая путь Хэнку. Мы оба замираем скорее от неожиданности, чем сознательно.

Тем временем долговязый парень начинает медленно, без резких движений, опускаться перед тигром на корточки. Тот смотрит без злобы, не спеша двигаться вперёд. Чуть щурит глаза, потом встряхивает головой. Ещё раз. Лениво зевает. Парень осторожно касается ладонями земли, тигр неторопливо ложится, по одной вытягивая лапы.

Я очень осторожно, боясь сбить его с концентрации, касаюсь сознания парня. Так и есть, мутант. Его контакт с тигром неуловимо напоминает мою телепатию, но даже если бы я мог настроить связь с животным, мне этого не повторить. Это как совсем другой язык.

Тем временем подоспевают работники зоопарка, негромко хлопает выстрел, парень вздрагивает и, убедившись, что глаза тигра закрываются уже под действием дротика со снотворным, а не его влиянием, торопливо встаёт и спешит скрыться. Я оставляю детей под присмотром Дэвида и Хэнка и следую за ним.

Он обнаруживается на склоне у пруда, задумчиво глядящий на воду и приводящий в порядок мысли. Я съезжаю с тропинки, но выезжать на склон не рискую, чтобы не скатиться ненароком в воду. Останавливаюсь в паре метров позади него – не лучшая позиция для разговора, но что поделать.

– Ты неплохо справился, – двусмысленно начинаю я. Он немного напрягается, но не подаёт виду и не спешит оглядываться.

– Сначала не понял, что к чему, почему все бегут, а потом оказалось поздно, и я решил, что драпать из-под самого носа тигрицы будет плохой идеей. Да и испугался. Хорошо, служащие подоспели быстро.

– Наверное, ты неплохо управляешься с животными, – продолжаю я, словно не заметив его слов. Напряжение уже откровенно сквозит в его эмоциях, но голос остается ровным. Молодец парень.

– Я разве что со своим псом хорошо управляюсь, да и то не всегда. Мне чертовски повезло.

– Ты можешь контролировать их или только успокоить, как сейчас?

Вспышка раздражения хлещет меня по нервам, и он резко оборачивается, чтобы отвадить назойливого незнакомца. Но сбивается с мысли при виде кресла. Ненавижу использовать его как орудие в споре, но сейчас вышло неплохо. Пока он снова подбирает слова, я, стараясь не улыбаться совсем уж по-хулигански – давно не получал такого удовольствия от знакомства с новым мутантом – демонстративно подношу пальцы к виску.

~ У меня нет причин выдавать чужие секреты. Зато могу поделиться своим. Не у тебя одного есть необычные способности.

В его мыслях смятение, а слова застыли на губах. Я позволяю себе беззлобно рассмеяться и протягиваю руку:

– Чарльз Ксавье, – и, когда он автоматически пожимает её, весомо добавляю: – Телепат.

– Томас Форстоун. С… студент.

Я открыто забавляюсь его растерянностью, но за ней нет злости, и вскоре мы открыто болтаем с ним, прогуливаясь по тропинкам. Я рассказываю ему о школе и её учениках. Вижу, как загораются его глаза. Приглашаю заглянуть как-нибудь, намекая, что он мог бы остаться и надолго. В его эмоциях последовательно вспыхивают радость, потом смущение, неуверенность, я чувствую, что он уже готов отказаться, но не тороплю, ожидая, что он сам объяснит мне причины.

– Вы понимаете... – мнётся он. – Я знаю, что это звучит нелепо, но у меня есть пёс, и мне не хотелось бы оставлять его надолго. Мы вроде как… он почти как часть меня. А если речь идёт об общежитии при школе, это не лучшее место…

По его эмоциям я понимаю, что это действительно очень важная для него причина, и пожимаю плечами:

– Знаешь, у одной из учениц настолько тонкий слух, что в её комнату пришлось поставить многослойную звукоизоляцию, чтобы она могла спокойно спать. Другой ученик периодически бьёт стекла, особенно когда нервничает, а мой главный помощник иногда обрастает синей шерстью. У обитателей особняка много довольно специфических потребностей, думаю, твоя ещё нормально сморится на их фоне. Как его зовут?

Парень мило краснеет, отводя глаза, и говорит:

– Чарли.

Я в голос смеюсь, хотя мы уже выходим на полянку, где меня ждёт автобус с детьми, и мне стоило бы принять более подобающий вид.

– Думаю, – я заговорщицки подмигиваю ему, – для моего тёзки мы найдём местечко.

Так в особняке появляется рыжая молния, всеобщий любимец и объект для бесконечных шуточек на тему клички. Я стоически терплю, тайком посмеиваясь над особо удачными.

Томас не преувеличивал, говоря о важности для него пса. Если на поведение других животных он может осторожно влиять, склоняя к тем или иным действиям (хотя он мне признался, что до дня нашей встречи объектами его опытов становились больше кошки и собаки, с таким опасным и полудиким зверем ему пришлось столкнуться впервые), то его контакт с Чарли был постоянен и невероятно глубок. Пёс фактически ощущался как продолжение его пальцев, повинуясь не то что мыслям – казалось, даже рефлексам. Это не требовало от Тома ни контроля, ни никаких-либо усилий. Причём, если бы мне вздумалось повторить подобное при помощи телепатии с человеком, это было бы чистой воды насилием. А Чарли был, кажется, безгранично счастлив, что может понимать желания своего хозяина безо всяких команд и прочей ненужной мишуры.

Но основной проблемой с Томом стало вовсе не присутствие Чарли в школе, о чём он подумал в первую очередь. Меня же заботило другое: Томас не был школьником, я не мог просто так перевести его к себе. Но и до учителя он не дотягивал – вскоре у него должны были начаться занятия на последнем курсе университета. И ему нужно было учиться, я не собирался заставлять его отвернуться от учёбы только ради его присутствия в особняке. К тому же Томасу нравилась его специальность – он занимался зоологией, и в зоопарк в тот день его привели поиски возможностей для научной работы. Там, в общем-то, согласны были дать ему место, но только на условиях постоянной работы в качестве сотрудника и с проживанием на территории, что не вязалось ни с участием в жизни нашей школы, ни с Чарли, а значит, отпадало.

В один из вечеров, которые мы провели за обсуждением этой проблемы, Томас высказал идею, что оптимальным вариантом для него было бы найти научного руководителя, согласного работать с ним на расстоянии, по переписке. Он мог бы вести свою работу почти самостоятельно, главное, чтобы был официальный, признанный руководитель. В университете можно было бы появляться и не так часто, на последнем курсе больше внимания уделяется научной работе, а не посещению лекций. А лаборатории особняка и помощь Хэнка (с которым они быстро нашли общий язык) давали и так немалые возможности.

Я задумался, перебирая в памяти старые связи, но ничего подходящего на ум не приходило. Хотя…

– Том, а ты не думал о том, чтобы немного сместить направление твоих работ в какую-нибудь смежную область, ну например, с генетикой?

Он раздражённо взмахивает руками:

– Можно подумать, что найти профессора генетики, согласного меня принять, легче, чем какого-либо ещё!

Я, озорно сверкая глазами, наклоняюсь к нему и сообщаю:

– Кажется, я знаю одного.

Так у меня появляется первый настоящий студент, и это оказывается не таким уж страшным, как мне когда-то казалось. Я даже не начинаю чувствовать себя старым.

И хотел бы я сказать, что это были дни светлого и безоблачного счастья. Но это означало бы покривить душой. Я понимал, что со всеми заботами – об учениках и учителях, тренировках и занятиях – лишь бегу от воспоминаний, способный спрятать их поглубже, но не справиться с ними. Воспоминания молчат и вроде не тревожат меня даже во снах, как это бывало первое время. Но они продолжают влиять на меня.

Для меня важными становятся вещи, о которых я раньше даже не задумался бы. Каких-то тем я, напротив, стараюсь не касаться любой ценой.

Одним из острых для меня вопросов стала внешность некоторых учеников, обусловленная их мутацией. Я не то что не пытаюсь призвать их прятать свои особенности, – я практически настаиваю на их открытости в пределах особняка, где нет чужих глаз. Не уверен, насколько это разумно, но знаю, что больше никогда и никому не запрещу быть тем, кто он есть, если в этом нет прямой необходимости. Ученику со странными глазами, состоящими, казалось, из одних зрачков, и привыкшему без конца носить тёмные очки. Подростку с жабьей кожей и языком хамелеона. Хэнку… с ним отдельная история. Он отлично понимает, откуда берёт начало эта моя одержимость и не признает её правильности. По крайней мере, в отношении себя. Он пользуется сывороткой почти постоянно, держа под контролем и свой внешний вид, и своё звериное начало. Это не даёт мне покоя. Для меня и позже самыми трудными учениками будут те, кто не признаёт себя. Но прямые разговоры не складываются, он просто уходит, когда я поднимаю эту тему. Поначалу в лабораторию или в классы. Потом плюёт на такт и начинает успешно скрываться от меня по ближайшей лестнице. Я только закусываю губу, понимая, что первый перехожу черту и полученного вполне заслуживаю. Но не отстаю. И выход находится.

– Тренировки, Хэнк, тренировки! Нет, стой, причём тут ты, я о детях. Им нужно тренировать свои способности не только поодиночке, но и в командной работе. Нет, Дэвид один такую нагрузку не тянет. В конце концов, он не железный, да и одновременные выходки двадцати подростков-мутантов перебор не только для него, но и для любой тренировочной площадки. Группу надо поделить, и вторую возьмёшь ты. Что значит нет, а кто ещё? Ты предлагаешь мне с ними в кресле кататься по пересечённой местности? Или мисс Стэнсон на каблуках? Она, конечно, прекрасный преподаватель, и её абсолютная память – потрясающая способность, но никак не применимая в полевых условиях. Так что это твоя группа и это решённый вопрос.

Первая тренировка провальна. Вторая провальнее ещё раз в двадцать. Ребята начинают ворчать, желая вернуться к Дэвиду. Пока про себя, но Хэнк это тоже чувствует и безо всякой телепатии. Пытается взбунтоваться ещё раз, но я неумолим. И наконец это происходит. Двое шалопаев, отчаявшись добиться толку от преподавателя, решают развлечь себя сами, но контроль их подводит и ситуация резко выходит за границы безопасности. Думать некогда, сомневаться некогда. Да и просто зверь опережает человеческую скорость реакции в разы, перехватывая контроль независимо от того, согласен с этим человек или нет.

Всё кончается хорошо. Оба виновника крепко потрясены, причём в прямом смысле слова – над землёй за шиворот. Остальная группа тоже под впечатлением и ведёт себя тише воды, ниже травы. Нет, все ученики в курсе мутации Хэнка хотя бы теоретически. Многие видели его в обличии Зверя… но не в действии. Будь в школе другие уклады, другое отношение, в них мог проснуться бы страх или неприятие. Но, к моей гордости, этого не происходит, скорее, они начинают его больше… уважать.

Хэнк тоже, то ли сдавшись на мою волю, то ли под влиянием своей дикой половины, меняет тактику, и с этой тренировки ученики возвращаются, едва держась на ногах. И с последующих тоже. Со временем мне даже приходится начать тасовать группы, для большей справедливости, а также потому, что класс, выгулянный Хэнком, способен потом ещё 3-4 урока просидеть спокойно и без приключений. А после Дэвида их хватает максимум на один.

Я доволен, хотя Хэнк и смотрит на меня обвиняющее, почти обиженно первое время. Потом свыкается и даже признаёт про себя, что ему это тоже нужно. Легче выгуливать зверя время от времени, позволяя спустить пар, чем вечно держать на цепи, ожидая момента, когда она может не выдержать. Но со мной он предпочитает это не обсуждать, да я и не настаиваю.

На самом деле, обсудить – да нет, просто показать, – чего я добился и буду продолжать добиваться, я хотел бы только одному человеку. Той, для которой я подобного сделать не смог. Просто не готов был, не понимал, не хотел видеть. Как будто этим мне хочется извиниться, искупить вину. Глупо. Я отлично понимаю, что даже если она и узнает когда-то обо всём этом, то вряд ли это теперь будет для неё что-то значить. А как же мне на самом деле не хватает её поддержки… того времени, когда все мои идеи и начинания для неё действительно много значили. Моя Рейвен. Как же я мог не понимать, насколько ценно для меня было её присутствие в моей жизни, её одобрение. Мы многое осознаём... только когда лишаемся.

Ещё одной моей манией становится ментальная связь с учениками. Когда-то круг моего постоянного общения был сильно ограничен, а точнее сказать, заключался всего в одном человеке. Да и то Рейвен всегда просила не лезть к ней в голову, умолчим уж о том, насколько я это соблюдал. Потом, когда мы впервые вернулись в особняк, чтобы тренироваться, в моей жизни внезапно появилось ещё несколько человек, за которых я отвечал. Но тогда я всего лишь полусознательно касался время от времени их мыслей, в какой бы части особняка они ни находились. Просто убеждаясь, что они тут и всё в порядке, не залезая глубже. Это было как… взглянуть на них в окно. Постоянную и глубокую связь я тогда держал только с одним человеком. И, к сожалению, она оказалась глубока настолько, что после разрыва оставила огромную дыру в моей душе.

Особняк заполняется новыми обитателями постепенно, и в нём нет людей, появившихся случайно. Каждый раз это отдельная история, каждый ученик уникален, каждый человек – особенный. Они все имеют значение для меня, и за всех я отвечаю. Привычка появилась незаметно. Это не казалось чем-то важным. Но время шло, количество людей в особняке росло, а связь с ними только крепла. Это уже не было периодической «проверкой», я привык чувствовать обитателей особняка постоянно, каждую секунду. Если бы я захотел узнать, где сейчас находится кто-то из них, это больше было бы похоже не на установление ментальной связи заново, что я, конечно, давно и хорошо умел, а, скорее, на сосредоточение на своих внутренних ощущениях. Так мы задумываемся на секунду, если нас вдруг спросят «Как сейчас лежит твоя рука?» или «Что за поверхность ты ощущаешь спиной?»

Когда я впервые осознал это, то испытал весьма смешанные чувства. С одной стороны, никакой тактичностью и уважением личного пространства здесь и не пахло. С другой… разве забота обо всех учениках не являлась основной моей обязанностью? К тому же, что ни говори, ещё год назад я не мог бы и подумать, что использование силы в таком масштабе будет даваться мне настолько легко, что я даже не сразу это замечу. Безусловно, это говорило о развитии, причём немалом, моих способностей. И само по себе было его причиной, можно сказать, моей постоянной тренировкой.

Но это становилось всё сильнее. Уже не нити – настоящие ментальные канаты связывали нас, словно так я пытался заполнить ту пустоту в своей душе. И как остановить это, я не знал. Сейчас, обернувшись назад, я могу сказать, что мной руководил бессознательный страх, страх их всех потерять… их тоже. Но тогда я не признавал и не осознавал его, а значит, и контролировать это не мог. Однажды, раздираемый сомнениями, я решаюсь поговорить об этом с самими ребятами.

*

Том вообще не понимает проблему. Нескладно пожимая плечами, он машет рукой в сторону Чарли, сразу оглянувшегося на нас с дальнего конца площадки.

– Чего плохого в этом, это же просто контакт. Мы с Чарли связаны куда сильнее, но мне никогда не приходило в голову искать от этого беды.

– Но вы – не Чарли! – только и могу воскликнуть я.

– Но вы и не пытаетесь нами управлять, – Том снова пожимает плечами и считает тему исчерпанной.

*

– Это удобно, – чуть хмурится Хэнк. – Вы можете позвать в ту же секунду, если что-то случится или что-то будет нужно.

Я даже не пытаюсь спорить, слишком много раз я именно так и делал.

*

– Ну, не знаю, – закусывает губу Алекс. – Мне это не кажется излишним. Если честно, – он замолкает на пару секунд, – это по-своему… важно. Осознавать, что я могу закрыть глаза и подумать: «Профессор, мне не помешал бы ваш совет…» – и быть услышанным. У меня нет дара телепатии, чтобы осуществить такое самому, и это именно та связь, о которой вы говорите, даёт мне такую возможность. Это много значит для меня.

*

И я сдаюсь. Позволяю этим связям развиваться и крепнуть, навсегда связывая меня с множеством таких дорогих мне людей. Тем более, что я уже не представляю себя без этого. Это чувство – первое, что я ощущаю, проснувшись, – напоминает мне, что у меня есть повод вставать и без устали работать весь день. И оно дарит мне чувство порядком забытого спокойствия.

====== Часть 3 ======

Первым действительно крепким орешком для меня становится Лоора. Причём отчасти я предвижу это, ещё когда понимаю, кого и откуда мне придётся забирать. Даже для меня, телепата, давно прошедшего этап бесконтрольных вспышек способностей и научившегося отключаться, когда это нужно, пара часов пребывания в доме для умалишённых – немалое испытание. Что говорить о совсем юной девочке-эмпате, без малейшего навыка экранирования, мешающей свои и чужие эмоции в одну ужасающую кучу и вынужденную провести там без малого четыре месяца.

Врачи считают её безнадёжной. Я же понимаю, что говорить хоть что-то о её состоянии можно будет только, когда мы увезём её подальше отсюда. Я не уверен. Но когда нас пускают к ней и, повинуясь моей воле, чужие эмоции в её голове стихают, и она поднимает на меня глаза – я понимаю, что надежда всё-таки есть. Совсем зыбкая – её сознание очень нестабильно и почти подавлено за эти месяцы, но она ещё хочет бороться.

Я мог бы просто внушить врачам отпустить её со мной, даже с бумагами бы проблем не возникло – у Лооры не было известно ни родителей, ни опекунов, ни даже настоящего имени, только то, которым она когда-то назвала себя сама. Но поскольку мне надо убедить не только их, но и её, я выбираю другой путь. Врачам я достаточно убедительно плету что-то об испытаниях нового лекарства, для которых Лоора подошла бы как нельзя лучше, телепатически только снижая их уровень критичности. Лооре же терпеливо и осторожно объясняю, отчасти словами, отчасти образами, что могу показать ей способ уйти отсюда, если она готова делать то, что я скажу.

Далее следует демонстрация «эффективности» лекарства. Лоора стоит перед врачами и медленно, неуверенно отвечает на их вопросы. Я не управляю ею, только подсказываю, когда она сбивается, держу блоки, заглушающие чужие эмоции, и поддерживаю осторожно её сознание, слишком слабое для таких испытаний и пытающееся то и дело ускользнуть от реальности. Но с каждой минутой она ощущает себя всё увереннее, и, когда мы выходим оттуда, я уже точно знаю, что приехал не зря. Но это ещё только начало.

Первую неделю я вынужден посвятить ей практически полностью. Особняк тоже не самое спокойное в эмоциональном плане место, хотя и получше психушки. Надеюсь. Но пустых уголков в нём ещё достаточно, и для начала мы с ней обосновываемся в одном из них. Из записей в её истории следует, что ей около тринадцати лет и что она не помнит ни родителей, ни своего полного имени, ни вообще большей части своей жизни. Это на момент поступления, далее её состояние стремительно ухудшалось по необъяснимым для врачей, но вполне понятным для меня причинам, и они вскоре потеряли возможность контакта с ней.

На мой взгляд, это не является неразрешимой проблемой, мне уже доводилось работать с повреждённой памятью. Собственно, первое, что я ей предлагаю, как только она становится способна воспринимать окружающий мир более-менее адекватно, – помочь восстановить воспоминания. И тут мне впервые приходится столкнуться с её весьма непростым характером. Лоора категорически против. Я не знаю, что и насколько она на самом деле помнит, но позволять копаться в этом она никому не намерена. Возможно, моё любопытство и имело бы шансы победить в борьбе с честностью, но выясняется ещё одна вещь. Хотя девочка практически не способна контролировать свой дар, а принадлежность улавливаемых эмоций может определить разве что по расстоянию от людей до себя и соответствующей этому «громкости», но телепатический контакт она тут же учится вычислять на раз, поскольку эмоции телепата, решившего покопаться у неё в голове, звучат для неё набатом, выдавая с потрохами. Так что мне приходится безоговорочно уступить её решению, если я хочу рассчитывать хоть на какое-то доверие.

Впрочем, против телепатических разговоров она не возражает, и в целом быстрее других учится общаться таким образом, предъявляя телепату именно то, что она хочет сказать, а не обрывки мыслей и образов, не оформленные в речь. Единственное, о чём я всегда забочусь перед этим – привести свои эмоции в порядок. Но это же относится и к обычному общению с ней и быстро входит в привычку.

Второй раз она поражает меня, когда к исходу второй недели появляется среди учеников. Видно, как тяжело ей это даётся, и её первые визиты в общие залы очень кратковременны, но и запираться в дальних комнатах, как я ожидал, она не намерена.

Я рассчитывал вначале дать ей восстановиться и только потом начинать постепенно работу над её способностями. Но она решает всё иначе, и я снова вынужден уступить. Мне нужно время, чтобы разобраться в тонкостях её дара; у каждого мутанта способности уникальны, даже если они объединены общим названием, и приёмы, помогавшие когда-то мне, могут оказаться совершенно бесполезны для неё.

Отчасти так и происходит. На внешние ментальные щиты она, по-видимому, не способна. Впрочем, остается вероятность, что это вопрос времени. В конце концов, я и сам освоил возможность блокировать чужое влияние до того, как оно на меня подействует, совсем недавно, окончательно разобравшись в этом фокусе, только когда он был продемонстрирован мне Эммой. У неё все-таки несравнимый с моим опыт; как жаль, что мне самому не у кого было поучиться.

С внутренними блоками всё ожидаемо лучше: по сути, они доступны и не телепатам, хотя разница будет немалой. Лоора осваивает их быстро, но, к сожалению, оказывается, что они способны отсечь лишь небольшую часть эмоционального спектра, в основном из наиболее сложных и высокоорганизованных эмоций. Более примитивные и грубые остаются проблемой, и основное решение, которое у нас пока есть – учиться отличать своё от чужого. Лоора пользовалась этим и раньше, сама найдя такой выход, и, постепенно освоившись, она наверняка смогла бы сладить со своим даром, не ухудши всё попадание в приют для душевнобольных. Там у неё шансов не было; это вообще чудо, что она оказалась способна настолько сохранить себя.

Лоора присоединяется к остальным ученикам уже через месяц. Её целеустремлённость впечатляет, а упрямство воистину безгранично. Но при этом она никогда не стремилась к абсолютному контролю. Я ожидал, что, освоившись с разделением эмоций, она будет применять его постоянно, когда находится среди людей, хотя это и требует определённых усилий и концентрации. Но нет, большую часть времени Лоора по-прежнему позволяет чужим эмоциям течь в её голову, мешаясь там с её собственными. Это делает её не лучшим собеседником. Да и в отличие от большинства людей, она не слишком сдерживает в себе весь этот коктейль, позволяя себе нередко выплёскиваться на окружающих. То есть, если в компании с ней оказывается человек, который на кого-то злится, но держит это при себе, то Лоора мало того, что подцепит себе эту злость и совершенно некритично примет за свою. Она ещё и обязательно её на кого-нибудь выплеснет, как правило, на совершенно невиновного. За ней быстро закрепляется репутация неуравновешенной и вспыльчивой особы, но это её не смущает. Мои осторожные попытки убедить, что это не слишком правильный подход, упираются всё в то же упрямство и мысль «Но это я. Такая, как есть. Хотите вы этого или нет». Мне остаётся только тихо радоваться, что способность проецировать свои эмоции на других не входит в её арсенал. По крайней мере, пока.

Эдди появляется в школе чуть позже Лооры, хотя она ещё на тот момент практически ни с кем не общается. Его случай благополучен настолько, что даже не верится. Едва просыпающиеся способности к телекинезу, развивающиеся медленно и неспешно, не успевшие напугать ни его, ни окружающих. Благополучная и любящая семья. Ему пятнадцать, хотя он кажется ещё младше, учитывая несвойственную этому возрасту открытость и доверие ко всему миру. Я откровенно отдыхаю, общаясь с ним после Лооры. Во время наших занятий он способен отвлечься на открывшийся внезапно вид или слетевшихся птиц, и у меня не поднимается рука его одёргивать. Я предпочитаю позволить себе насладиться этим миром вместе с ним и только потом вернуться к занятию. Неудивительно, что дело движется медленно.

Его характер привлекает не только меня – у Эдди немало друзей, и среди них внезапно оказывается и Лоора. Конечно, здесь нечему удивляться, я хорошо понимаю, что притягивает её. Не раз я наблюдаю, как он терпеливо слушает её, кипящую в очередной вспышке, а когда она наконец иссякает, просто мягко улыбается и продолжает разговор. Или берёт за руку и уводит подальше от всех, оставляя ей только свои эмоции – ровные, спокойные, чистые. И я с удовлетворением наблюдаю, как Лоора, пусть не раз и не два назвав его наивным дураком, постепенно смягчается, поддаваясь ему.

Но жизнь способна шутить злые шутки

В тот день я твёрдо решаю проявить больше настойчивости в занятиях с Эдди. Мы снова прогуливаемся по парку, где всё сильнее вступает в свои права осень, но теперь я не даю себя отвлечь.

– Эдди, левитировать ручки или ластики на занятиях в школе – это, конечно, забавно, но мне кажется, ты давно уже способен на большее, просто не знаешь, как за это взяться. Как насчёт того, чтобы поднять один из них? – я киваю головой на груду отшлифованных каменных шаров, служащих украшением парка. Я уже давно наметил их как удачный объект для тренировок: они немало весят, но при этом обманчиво невелики, на что я и рассчитываю.

Эдди послушно протягивает руку в их сторону и пытается сосредоточиться. Но проходит минута, а шар лишь раз едва заметно вздрагивает. Мальчик неловко улыбается и только разводит руками. Я хочу сказать, что ему просто не хватает немного настойчивости, немного… злости… Но я не могу. Вместо этого я выбираю обходной путь.

– А с чего началось проявление твоих способностей? Что стало первым, на что ты смог повлиять?

Эдди улыбается чуть смущённо:

– Ну, всё началось с того, что я порядком дурачил своих друзей, играя в «Орёл или решка». Сейчас.

Он торопливо залезает в карман и ловким движением подбрасывает…

…небольшую серебряную монетку…

…которая неспешно летит вверх…

…а потом повинуясь движению пальцев…

…зависает в воздухе…

…напротив моего лица…

И этот образ взрывается в голове дикой болью, на миг выдёргивая меня из реальности.

Я с трудом открываю глаза, пытаясь понять, сколько времени прошло. Несколько секунд? Я сижу, согнувшись в кресле, прижав руки к вискам. В траве передо мной валяется пресловутая монетка. Эдди, бледный и перепуганный, стоит рядом, не зная, куда бежать и кого звать на помощь. Впрочем, сюда уже, перепрыгивая через пролёты, спешит Хэнк. Я кричал? Я вслушиваюсь в нарастающий гул тревоги и понимаю – нет, хуже. Не справившись с болью, я позволил ей выплеснуться вовне, на окружающих. И по связям, натянутым с учениками, тоже. Лишь на мгновение, долю секунды, но… как я вообще мог такое допустить?

Стараясь выровнять голос, я говорю Эдди:

– Боюсь, на сегодня нам придётся закончить. Всё хорошо, не переживай, продолжим позже. На чём-нибудь другом, – улыбка у меня, наверное, кривая, но Эдди кивает, очень стараясь поверить.

Подлетает Хэнк, но я не даю ему сказать ни слова и сразу прошу помочь добраться до моей комнаты. Тело будто ватное, а в голове всё ещё пульсирует боль, но не в висках, как я привык ощущать её от других, а яркой полосой ото лба к затылку. Хэнк, не разбираясь, сгребает меня в охапку и относит в особняк на руках. Меньше всего мне сейчас хочется отвечать на вопросы, поэтому я категорически отказываюсь от разговора, сославшись на плохое самочувствие, и прошу только принести что-нибудь от головной боли и оставить меня в покое. Совсем в покое. Когда он уходит, излучая укоризну всей своей синей спиной, я жалею, что не сообразил чуть подправить воспоминания Эдди. Мне не хотелось бы, чтобы он рассказал Хэнку о монетке, и тот… Хотя что с того? Я вдруг понимаю, что Хэнку это ничего не даст. О той маленькой, зависшей в воздухе монетке знают всего два человека на этом свете. И от этой мысли мне становится только хуже.