Текст книги "There's no professor here (СИ)"

Автор книги: Werpanta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Таблетки приглушают боль, но мне этого мало, и к вечеру я, не выдержав, надираюсь в хлам. Один в комнате. Впервые притронувшись к спиртному с тех пор, как оправился после ранения. До такого состояния, что пришедший будить меня утром Хэнк (а я благополучно проспал занятия), пытается устроить мне скандал. Я просто посылаю его ко всем чертям за дверь, подкрепив это телепатическим приказом. Он в ярости, но понимает, что сделать что-то, пока голос моей совести по поводу такого использования дара заглушён алкоголем, нереально. И слава богу – попытайся он ещё раз, я мог придумать что похуже.

Я бы напился снова, но спиртное после прошлой ночи не лезет в горло. Приходится трезветь. Во второй половине дня всё ещё очень злой Хэнк притаскивает мне еду. После короткого препирательства мы сходимся на том, что пить я больше не буду (всё равно не могу), но и из комнаты не выйду. «Профессору нездоровится, ваши занятия пока будут замещать другие преподаватели» – достаточное объяснение для всех.

Однако лежать в кровати и дырявить взглядом потолок тоже оказывается несладко. Слишком много потревоженных воспоминаний решаются вновь выползти на свет. Поэтому к ночи, снова борясь с головной болью, к счастью, уже не той, я сижу за столом и проверяю накопившиеся домашние задания. Потом корректирую учебные планы, согласую бумаги, до которых не доходили руки по два месяца, про себя радуясь, что согласился сделать кабинет смежным со спальней, так что мне не приходится ни на секунду появляться в общем коридоре.

Дела кончаются к исходу третьего дня. Сидеть взаперти дольше становится просто невыносимо, поэтому утром я, делая вид, что так и надо, отправляюсь на занятия. Встревоженное внимание в мыслях окружающих преследует меня по пятам, но единственное, что я готов по этому поводу предпринять – это на деле доказывать, что со мной всё в порядке. Даже если я сам в это не очень верю. К тому же ближе к вечеру у меня по плану снова занятия с Эдди… и я не представляю, что мне с ним делать.

Но неожиданно Эдди ждёт меня, разливая вокруг радостное предвкушение, и, хотя я был готов поддаться слабости и попросить позаниматься с ним кого-нибудь ещё, это интригует меня достаточно, чтобы молча спуститься с ним в парк. Он уверенно ведёт меня к тому же месту. Не говоря ни слова, перепрыгивает через изгородь, подбегает к груде шаров, едва касаясь, проводит по ним рукой и возвращается обратно. Сразу три шара легко вспархивают вслед за ним. Это поразительно.

Эдди подбегает ко мне, светясь гордостью, и я не могу не улыбаться ему в ответ. Я и предполагал, что вес окажется для него скорее психологической преградой, но лёгкость, с которой он держит на весу каменные шары, хотя раньше дело ограничивалось лишь мелкими предметами, восхищает. Мы пробуем разные манипуляции, синхронность, дальность действия. Обсуждаем с азартом, что даётся легче, а что требует усилий и каких. Время пролетает незаметно, и я спохватываюсь, что наверняка вымотал парня, только когда начинает смеркаться. Напоследок я спрашиваю, с кем он занимался эти три дня.

– С Дэвидом, – тепло улыбается он.

Я удивленно качаю головой: обычно я привлекал Дэвида только для физических и силовых тренировок, или когда это было связано с долей риска. Навыки, основанные на концентрации и контроле, всегда предпочитал оставлять за собой, считая, что мой дар тут лучший помощник. Отпустив Эдди, я еду искать Дэвида.

Он обнаруживается у края просторной поляны, на которой занимаются Алекс с Шоном. Алекс с силой бросает вверх лёгкие диски, а его друг пытается сбивать их звуковой волной. Дэвид обманчиво расслабленно наблюдает за ними, полуприкрыв глаза, и когда я подъезжаю, не оглядываясь, протягивает мне пару наушников. Разговаривать рядом с тренирующимся Шоном было бы сложно, а телепатией я пользоваться не спешу, с удовольствием наблюдая за работой парней. В сгущающихся сумерках диски плохо видно даже на фоне неба, но, похоже, они сами решили усложнить себе задачу. Когда они меняются, мы, наконец, можем снять наушники.

– Я только что занимался с Эдди, – начинаю я. – Он меня удивил. – Дэвид мычит что-то одобрительное, но не отрывает взгляда от поляны. – Мне давно казалось, что он готов уже к совсем другому уровню… просто ему чего-то не хватало. – Дэвид чуть наклоняет голову вбок. Не знай я его достаточно, мог бы обидеться на такие ответы, но я просто продолжаю: – Как ты это сделал?

– Я сказал, что вижу, как он поднимает их.

– …Чёрт. Это так и было?

– Нет, это не было определено.

– Ты соврал?

– Он же поднял. Так что не слишком.

Я качаю головой. Логику Дэвида не всегда просто ухватить, но результат…

– Кажется, мне есть, чему у тебя поучиться.

Он улыбается уголками губ. Потом добавляет:

– Вы обращали внимание, как ему важен физический контакт с предметом, чтобы потом им манипулировать?

– Это может быть психологическим фактором, – возражаю я.

– Может быть, – Дэвид вдруг делает резкий шаг назад и дёргает за собой моё кресло, да так, что я едва не вылетаю из него. Восстановив равновесие, я только открываю рот, чтобы спросить, в чём дело, как Алекс на поляне спотыкается о неудачно подвернувшуюся кочку и падает на спину. Луч энергии пропахивает землю в метре от нас, обдав мелкими комьями. – А может быть особенностью дара, – спокойно заканчивает мужчина и отворачивается, хлопая в ладоши: – Так, ребята, давайте закончим на сегодня!

Он удивительный.

А шесть секунд – это много, да.

====== Часть 4 ======

Незаметно подобралась зима. Дни становились всё короче, а с ними и занятия на открытом воздухе. Вечера же часто отводились под уютные посиделки в общей гостиной с горячим чаем и негромкими разговорами. Я не делал из этого священнодействия; приходили только те, кто хотел. Кто-то оставался в комнате, или в библиотеке, или выходил прогуляться. Но вскоре так сложилось, что стали собираться почти все. Я очень полюбил ленивое тепло этих вечеров. В школе ученики были разбиты на группы по возрасту, да и с учителями держались соответствующе. Тут же можно было увидеть их всех вместе, безо всяких границ, общающихся или спорящих, смотрящих телевизор или обсуждающих книгу. Бывали вечера, когда я специально поднимал на обсуждение какие-то вопросы, возможно, более уместные на уроке, иногда об обществе и нашем месте в нём, иногда о морали, иногда о политике или истории. Нередко это было то, чего мы уже касались на уроках, но здесь обсуждение принимало иной характер. Они не оглядывались на учителей, не думали об оценках, они говорили то, что хотели сказать, или просто молчали и слушали других. Младшие не отставали от старших и даже смело спорили с ними, с учителями, со мной. Я чувствовал, как мы становимся всё ближе, и однажды, окинув взглядом зал, подумал, что за много лет, что несколько поколений моих предков жили здесь, вряд ли старый особняк видел что-то настолько близкое к понятию семья.

В один из вечеров, как, впрочем, и последние несколько дней, главной темой для бесед было потрясшее всю страну убийство президента. Внезапное и загадочное – вся страна, не выключая телевизоров, ждала хоть каких-то новостей. Но спецслужбы, ведущие расследование, предпочитали молчать. Вечерний выпуск привлёк всеобщее внимание – диктор сообщил, что стали известны результаты экспертизы:

– Пули врезались в предметы под разными углами, что, несомненно, свидетельствует о том, что стрелков было несколько. Однако пока спецслужбам удалось задержать только одного подозреваемого. Им оказался…

Имя прозвучало в воздухе, но я его не услышал. Словно вместо него прозвучала пустота.

Осколки чашки на полу. Гул голосов, наперебой обсуждающих новость. Путающиеся мысли, из которых я не способен сфокусироваться ни на одной. Только спрашивать себя: я действительно услышал ЭТО имя?

– Профессор, что с вами? – моё состояние всё-таки было замечено перевозбуждёнными учениками. Впрочем, это Лоора, что неудивительно. Но именно поэтому я должен собраться и взять себя в руки.

– Вы порезались! – восклицает Эдди и тянется к моим рукам с салфеткой. Я послушно отдаю ему последний осколок чашки, зажатый в пальцах.

– Кто такой вообще этот Эрик Леншерр, кто-нибудь слышал это имя раньше? – не унимается обсуждение.

Мне лучше уйти отсюда. Мне нужно…

– Это очень опасный человек, – внезапно привлекает всеобщее внимание Хэнк. Его голос звучит неожиданно жёстко и уверенно, и все взгляды обращаются к нему. – Мы встречались с ним раньше. Это человек, способный на страшные вещи, хорошо, что никому из вас не пришлось столкнуться с ним.

– Почему?

– Кто он?

– Что он сделал? – наперебой звучат вопросы.

Я не хочу слышать этого. И ответа я тоже слышать не хочу, но Хэнк отвечает:

– Год назад этот человек едва не развязал войну. Возможно, что мировую. Он направил ракеты в сторону кораблей, на которых были тысячи невинных людей, и готов был принести их всех в жертву, если бы профессор не остановил его.

Ложь!

~ Прекрати, Хэнк! Это неправда! Всё было не так!!!

~ Это правда! И им лучше это знать!

– Профессор? Наш профессор?

– Это так?

– Вы правда участвовали в этом? Вы остановили третью мировую?!!

– Вы никогда не рассказывали об этом!

Мне хочется замотать головой, хочется опровергнуть эти слова, но голос Хэнка в моей голове продолжает:

~ Им лучше знать это, если вдруг им придётся когда-либо столкнуться с ним.

А вслух отвечает:

– Да, это было так. Магнето – один из опаснейших людей на земле.

– Магнето? – внезапно восклицает кто-то. – Эрик Леншерр – это Магнето, мутант, управляющий металлом?

Я вздрагиваю и открываю глаза.

– Откуда тебе известно, кто такой Магнето? – спрашиваю я, не обращая внимания на голос, севший настолько, что меня едва слышно в общем гуле.

Сэм, парень, заехавший к нам всего неделю назад, небрежно пожимает плечами:

– Я и раньше встречался с другими мутантами, пока колесил по стране. Многие знают Магнето. Он силён, у него есть свои цели и идеалы, но он всегда готов протянуть руку помощи собратьям-мутантам. И уже немало их присоединилось к его Братству. Он звал и меня, но мне больше нравится путешествовать одному, я не хочу никуда вступать. Без обид.

Ещё несколько ребят подтверждают, что слышали о Магнето, хотя и не знали его имени и не встречались с ним лично. Даже Дэвид неохотно упоминает, что и ему предлагали вступить в Братство. Я внезапно понимаю.

~ Ты знал! Ты знал об этом и поэтому так сказал?! Почему я никогда не слышал об этом?!!

~ Я не знал наверняка, но до меня доходили слухи, – мысли Хэнка в смятении, он не врёт, но… я понимаю, почему так. Я сам не хотел ничего знать. Спрятал, как страус, голову в песок, надеясь, что это больше не коснётся меня. Никогда.

Но Хэнк прав, это может коснуться их. И поэтому я должен…

– Магнето, – говорю я и ощущаю, как это имя режет мне самому слух. Но произнести другое я не смогу, – это действительно очень опасный человек. Он не считается с жертвами во имя своих идей. Он готов на многое ради достижения цели. И, к сожалению, его цель – это угнетение или даже истребление человечества. Не всего – только обычных людей. Поскольку он считает, что мутанты – это высшее звено в эволюции, и остальные люди не могут быть им равными. Год назад он действительно своей силой послал ракеты к кораблям со многими людьми на борту. И сейчас, если вдуматься, очевидно: только его сила могла так направить пули, чтобы казалось, что они летели с разных сторон, хотя были выпущены из одного оружия, и это ставит в тупик экспертов, – я перевожу дыхание. – Он вполне мог это сделать, если это соответствовало его планам. Он человек, который способен на всё.

Зал взрывается голосами. Дети галдят, обсуждая услышанное, споря, перебивая друг друга. Я наблюдаю за ними, стараясь не позволять сомнениям подниматься в моей душе. Это правильное решение, так я смогу защитить их.

Внезапно моё внимание привлекают Эдди и Лоора, которые непривычно яростно спорят. Я прислушиваюсь.

– Ты не понимаешь, есть вещи, за которые стоит бороться любой ценой! Я не говорю, что он прав, но…

– Ты и говоришь, что он прав! Что он прав, принося людей в жертву!

– Я говорю, что возможно, его цели действительно того стоят! Ты же слышал, Сэм сказал, что он помогает другим мутантам.

– Убийство никогда не может быть выходом! Никогда!!!

– Упрямый осёл! – Лоора вскакивает, толкнув столик. – Ты просто не представляешь, за что иногда приходится бороться! Ты не знаешь, как иногда приходится выживать!

– Это не повод становиться ТАКИМ! – Эдди вскакивает за ней.

– Наивный дурак!!! – девочка срывается в крик, и остальные голоса смолкают, оставляя их в центре внимания. Я понимаю, что должен вмешаться. Здесь слишком много эмоций для неё.

– Лоора… – я дожидаюсь, пока она обратит на меня внимание. – Пойдём со мной.

Она послушно выходит и молча идёт за мной, но её дыхание настолько тяжёлое, что отражается эхом от стен коридоров.

Мы доходим до моего кабинета, он вдалеке от зала, и здесь ей должно быть легче. Но, кроме этого, я должен поговорить с ней о другом. Потому что эмоции в этом споре, возможно, и были чужие, но вот мысли… мысли она могла высказывать только свои.

– Лоора, я хочу обсудить с тобой то, что ты сейчас сказала Эдди. – Она только злобно выдыхает, но молчит, ожидая продолжения. – Ты же понимаешь, что существуют вещи, у которых нет цены. Их немало, они важны, они достойны того, чтобы за них бороться. Но и сама человеческая жизнь является одной из таких вещей. Мы не имеем права назначать ей цену. Тем более, её с чем-то сравнивать, – я стараюсь говорить спокойно и убедительно. Не то чтобы я не готов к такому разговору… скорее, я не готов спорить на эту тему с ребёнком. Это не тот вопрос, который вообще должен приходить им в голову.

– Своя цена есть у всего, – резко возражает она. – Особенно у жизни. У уважения. У свободы.

– Все эти вещи бесценны…

– Но иногда приходится платить одним за другое! – она обрывает меня, едва позволив начать. Она кипит, и только уважение ко мне заставляет её хоть сколько-то сдерживаться.

– Лоора, этот человек тоже так считает. Но это завело его дальше, он начал решать за других, кому какую цену заплатить. За его цели, для него…

– Для нас! Он делает это для всех нас, он сражается за всех мутантов.

– Я бы предпочёл, чтобы за меня не платили жизнями другие люди. Он не вправе решать за всех. То, что он делает…

– Он хотя бы что-то делает! – она снова почти кричит. – Он делает что-то для нас!

– Это неправильно…

– Мне плевать! Если бы я тогда его послушала, не сбитая с толку его эмоциями, – я вздрагиваю, хотя и догадался уже об этом чуть раньше, – если бы я услышала его, то вам никогда бы не пришлось забирать меня оттуда… откуда вы меня забрали!

– Лоора…

– Мне не пришлось бы проходить через всё это!!! – она кричит, срывая голос.

– Лоора, хватит!

– И мне плевать на ваши цены и ваши нотации!!!

– Лоора!! – я поднимаю пальцы к виску и резким рывком пробиваюсь в её сознание, сминая щиты, которые сам же учил ставить.

Но не успеваю даже сориентироваться, как она вскакивает, отшвыривает стул к стене – откуда только столько силы у ребёнка – и орёт:

– УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!!!

~ Лоора, я только хочу помочь тебе, хочу забрать твою боль…

– Мою боль? – она запрокидывает голову в каком-то жутком оскале, по щекам сбегают слёзы, и почти шепчет: – Мою боль? Это – не моё. Поэтому, если хотите помочь мне, – и вновь срывается в крик, – так уберите СВОЮ боль из моей головы!!!

Я не знаю, это ей удалось вышвырнуть меня или я сам, ошарашенный, не могу удержать контакт, но Лоора вылетает из кабинета, грохнув напоследок дверью так, что звон стоит в ушах. Я смотрю ей вслед и пытаюсь понять, что она только что сказала. Я был спокоен, я взял себя в руки. Я привёл в порядок свои мысли, как делаю всегда перед общением с Лоорой. Мне не было… Я опускаю глаза, глядя на дрожащие пальцы со свежими царапинами, и горько усмехаюсь: или эмпату виднее?

Я долго сижу, закрыв лицо ладонями и впервые за немалое время прислушиваюсь к себе. И я в ужасе от того, что понимаю. Я могу врать себе сколько угодно, я могу не замечать, не слышать сам себя, свыкнуться с этим ощущением настолько, что мне будет казаться, будто его нет. Но эмпату действительно виднее… Я должен быть благодарен ей за то, что она показала мне всё это. Но вместо этого я чувствую себя очень виноватым перед ней. За то, чего ей это стоило.

Пожалуй, мне придется ограничить свое общение с Лоорой. Возможно, надолго.

Прежде чем уйти в свою комнату, – а сегодня я точно не готов больше никуда выходить, – я собираюсь с мыслями, потому что мне предстоит ещё один разговор, который было бы очень несправедливо отложить на завтра. Хорошо, что есть телепатия.

~ Эдди. Я могу с тобой сейчас поговорить?

~ Конечно, профессор.

Он тоже сейчас один, ушёл вслед за нами. И ещё я с облегчением понимаю, что мне уже не нужно будет читать нотации. Он понимает, что был неправ, сорвавшись вслед за Лоорой в этой ссоре. Он сожалеет, что не услышал её в этот раз.

~ Эдди, я вижу, что ты уже и сам многое понял. Добавлю только, что иногда нам бывает очень сложно понять других… не пройдя через то, через что прошли они. Тогда нам остаётся только запастись терпением и постараться выслушать их, постараться принять. Это не означает, что они правы, и что неправы тоже. Это только значит, что они видели этот мир другим и сделали свои выводы в соответствии с этим.

~ Я хотел бы понять её… Хотел бы помочь. Но мне сложно с ней, она бывает такой жестокой. И я ничего не могу с этим сделать.

~ Мы не можем забрать у них прошлое, Эдди. Это тоже часть их самих, какой бы ужасной она ни была. Всё, что мы можем, это попытаться дать им надежду, что их будущее будет не таким. А сейчас я очень прошу тебя… Я не смог успокоить Лоору, она ушла. Кажется, спустилась в парк, а там сейчас холодно. Ей плохо, и я не смогу с этим помочь. Я знаю, что ты умеешь успокаивать её, поэтому, пожалуйста…

Мне не нужно продолжать, он уже подхватывается, мелькают мысли о том, чтобы взять плед, о том, где искать её. Я добавляю к этому примерный образ места, где она сейчас, что стоит взять ещё спички или лампу, что не следует сразу вести её к остальным… Впрочем, это он знает. По крайней мере, за неё я могу теперь не волноваться.

И перед сном мне остается только подумать, ему ли я сейчас всё это говорил.

Время летит быстро и незаметно, теряясь за уроками, тренировками, повседневными хлопотами. Ученики, пришедшие раньше, становятся всё увереннее в своих способностях. Появляются и новые – я уделяю немало времени работе с Церебро. С наступлением лета особняк несколько пустеет: часть детей уезжает по домам, к родителям. Но и остаётся немало, так что скучать не приходится. К тому же на носу защита Томаса, и это тоже отнимает много времени и сил. Я, кажется, перед своей так не нервничал. Но оно того стоило. Я безумно горд за него и ничуть не удивляюсь, узнав, что он решил продолжать научную работу и дальше.

Осень пролетает суматошно, учеников стало в два раза больше, а преподаватель добавился всего один. Я пытаюсь исправить это, но пока безуспешно. Том тоже порывается помогать, и я рассчитываю, что вскоре и он займёт место в наших рядах, но пока его работа отнимает слишком много времени. Он уже вышел за рамки того, что я мог дать ему в пределах Школы, и единственное, что я могу посоветовать – искать новые возможности за её пределами. Выбор для него нелёгкий, но всё же очевидный. Вскоре он находит единомышленников в научном центре Оклахомы. Несколько месяцев всё ограничивается перепиской, но этого недостаточно, и к концу зимы он приходит ко мне, держа в руках письмо-приглашение, как ему кажется, за советом. Что я могу ему сказать?

– Это хорошая возможность дать своим идеям жизнь. Ты пожалеешь, если упустишь её, сам понимаешь. В конце концов, тебе не нужно уезжать насовсем, двери Школы всегда открыты.

– Я знаю. Надолго я и не уеду, надеюсь, пары месяцев хватит. Но даже так мне будет очень всего этого не хватать.

– Ох, мы справимся как-нибудь, не переживай за нас, – я не могу не улыбнуться, почувствовав, что на самом деле тревожит его больше всего.

Томас смущенно смеётся:

– Вечно так, говоришь вам об одном, а вы поймёте всё не так… но правильнее.

– От телепатии не скроешься. Конечно, ты можешь попросить меня не читать твои мысли…

– Никогда!

Мы смеёмся над старой шуткой, но потом лицо Тома снова становится серьёзным.

– Я узнавал, в кампусе не будет места для Чарли. Точнее, я наверняка смогу его туда протащить, но ему придётся сидеть взаперти целыми днями, в маленькой комнатке, что будет для него сущим адом. Поэтому вы не будете возражать, если он останется пока здесь? Я сумею объяснить ему, что он должен вести себя хорошо и слушаться вас, как меня самого.

– Насчет последнего сомневаюсь, но, конечно, я не стану возражать. Мы все любим его, да и он привык к простору особняка. Сам-то ты как, готов к такому?

– Не представляю ещё, как мы оба это переживём… Но вы правы, такой шанс не стоит упускать. А вернусь я совсем скоро, и соскучиться не успеете.

Через неделю мы провожаем его в аэропорт. Перед отъездом он долго сидит в обнимку с Чарли, закрыв глаза и зарывшись пальцами в шерсть. Не знаю, что он наговорил ему, но после этого пёс ходит за мной тенью, внимательно ловя каждый жест. И оказывается способен немало помогать в самых неожиданных вещах. А ещё рядом с ним я словно ощущаю едва уловимое присутствие Томаса. Удивительная они всё-таки парочка.

А потом всё начинает рушиться, нарастая как снежный ком. Обостряется ситуация во Вьетнаме, и по стране прокатывается волна призыва. Я до последнего не думаю об этом, я знаю точно, что никому не отдам своих учеников, свою семью. Неважно, сколько раз за ними придут, неважно, чего мне это будет стоить, но моей силы хватит, чтобы никому не позволить забрать их у меня.

Но всё случается не так, как я хотел, и удар настигает с другой стороны. Они сами приходят ко мне. Смотрят спокойно и уверенно. И я понимаю, что нет у меня такой силы, чтобы защитить их, если они сами этого не хотят. Я обещал себе уважать их выбор.

– В конце концов, – хлопает меня по плечу Алекс, – прятаться здесь – это не то, чему вы нас учили. Там мы сможем принести больше пользы… и на деле доказать, что всё это было не зря.

И они уходят, все старшие ученики и Дэвид. И как бы я не убеждал себя, что это правильно, в глубине души я снова чувствую себя… преданным. Остаются младшие классы, большая часть девушек из старших и Хэнк. Верный Хэнк, которому не составило труда самому обвести вокруг пальца комиссию.

Недели две я привыкал к пустоте коридоров и слишком тихим вечерам. Даже малыши чувствуют себя подавленно и неуютно в общей атмосфере и не спешат, как обычно, шалить. Хэнк старается как может, но ему тоже не хватает ребят: уроков в мастерской, тренировок в окрестностях особняка, просто постоянного присутствия, пусть и сдобренного острыми шуточками Алекса. Весна постепенно вступает в свои права, но кажется, что только на улице. В коридорах и залах особняка время застыло в одном из промозглых зимних вечеров. Я надеялся втайне, что к началу мая вернётся из Оклахомы Том, и хотя бы он поможет разогнать эту тоску. Но эта надежда рушится, когда от него приходит письмо – он тоже был призван, прямо из Оклахомы, просит не волноваться и позаботиться, пока его нет, о Чарли. Говорит, что постарается вернуться, как только это будет возможно. Я чувствую себя немного глупо, когда читаю его письмо вслух для Чарли, но тот смотрит на меня своими умными глазами и тихо вздыхает. В какой-то момент мне начинает казаться, что я слышу его тоску, но, наверное, это просто разыгралось воображение. Эмоции животных – не моя стихия.

Я беру на себя больше уроков, не позволяя совсем провалиться в уныние, больше индивидуальных занятий по развитию способностей, наплевав местами на осторожность. Без Дэвида многие вещи внезапно становятся куда сложнее, но я не могу оставить всё только Хэнку, даже несмотря на ограниченность в движении.

По ночам, не обращая внимания на усталость, я подолгу работаю с Церебро, снова прибегая к нему, как к своему спасению. Ищу, ищу… но редко когда нахожу то, что мне бы хотелось – опустел не только наш особняк. Зато я позволяю себе подсмотреть иногда то за одним, то за другим из своих воспитанников. С Алексом мы и вовсе однажды долго беседуем; он в своей насмешливой манере успокаивает меня, рассказывает о том, что успел увидеть, снова настойчиво убеждает, что их место – там, а их дело важнее остального. У них есть шанс не только принести пользу нашей стране, но и помочь всем мутантам, доказав, что наш дар и наша сила могли бы стать мечом и щитом для обычных людей. Я молчу, не напоминая ему, как мы однажды уже попытались. Когда его наконец окликают, я обрываю связь и стягиваю с головы шлем Церебро. В глаза словно насыпали песка, а под черепом перекатываются камни – я слишком много времени провожу здесь, и это стоит мне головной боли и жуткого недостатка сна. Но зато после разговора с Алексом на душе наконец становится легче. И мне начинает казаться, что мы справимся и с этим, нужно только время.

Но только до первых кошмаров.

Впервые я вижу его спустя две недели после призыва. Я снова вымотан работой с Церебро, и сон – единственное, что мне сейчас нужно. Но этот не приносит с собой отдыха.

Грязно-жёлтые тона. Повсюду, куда ни посмотри. Только наверху осколок ярко-голубого неба. Духота, песок на зубах, пыль в горле, липкая кожа. Растерянность… Безнадёжность…

Я просыпаюсь с рассветом, холодной водой пытаюсь разогнать обрывки смутных образов, смывая несуществующую жёлтую пыль. Хочу просто забыть эту странную картину.

Но сон возвращается на следующую ночь. И на вторую, и на третью, обрастая деталями, подробностями: запахом пота, бьющим по коже ветром, ноющей болью в уставших мышцах.

Я быстро догадываюсь, где я видел эти пейзажи раньше, не раз и не два «проведывая» учеников с помощью Церебро. Только тогда в них не было многих вещей: слепящего глаза света и жажды, громких окриков и звуков выстрелов. А ещё чувства бессилия и отчаяния.

Днём я веду уроки, отвечаю на вопросы, стараюсь улыбаться детям, подбадривать их, несмотря на дикую усталость. А каждая ночь распахивает передо мной двери до жути реалистичного кинотеатра, показывая всё новые эпизоды одного и того же бесконечного фильма. Я не смотрю новости, тем более о войне, у меня нет на это ни времени, ни сил. Зато каждую ночь я смотрю на саму войну словно двумя десятками разных глаз. И ничего не могу сделать.

Мой дар снова играет со мной злые шутки. Как бы я ни пытался, сознательно я не способен установить связь ни с кем из учеников во Вьетнаме без Церебро. Это нереально. Это безумное расстояние, далеко ЗА гранью моих возможностей, даже несмотря на натянутые между нашими сознаниями нити. Но стоит мне уснуть, как образы сами приходят ко мне, рушатся на меня волной, заполняют меня. Я каждую ночь вижу столько всего… но ни на что не могу повлиять. Я не могу ничем помочь, ни подсказать, ни даже просто утешить или успокоить. Только смотреть.

Мне быстро приходится отбросить мысль, что это может быть не следствием ментальной связи, не реальными картинами с другого конца света, а просто причудливой игрой подсознания, вызванной моей тревогой. Ни один сон никогда не был столь ярок и столь навязчив. Даже выпрошенное у Хэнка снотворное «помогает» лишь тем, что теперь я не могу проснуться среди ночи, вынужденный смотреть на это всё до утра. Не знаю, что хуже: выматывающая бессонница или не менее выматывающие сны. Бывают дни, когда я с трудом удерживаю связь с реальностью, едва отдавая себе отчёт о происходящем вокруг.

Только однажды в череду этих снов вклинивается другой. В нём тоже много слишком яркого света, но вместо жёлтого там царит белый. Идеальная, нерушимая, почти стерильная белизна, в которой не разобрать образов и почти нет звуков, но зато есть что-то другое… Сосредоточенность… спокойствие… словно многометровая корка льда. И только где-то глубоко под ней… столько всего…буря эмоций, дремлющая до поры сила, опасный блеск стали, запертой за этой полупрозрачной ледяной стеной... Но я не хочу туда. Лёд такой холодный и манящий. Я ложусь на него всем телом, позволяя холоду проникать в каждую клеточку, прислоняюсь горячим лбом… И вся моя боль, вся усталость, весь страх и отчаяние утекают, растворяясь в бесконечности льда. Оставляя голову пустой и чистой. Такой лёгкой.

Я пытаюсь сохранить это ощущение, проснувшись – уже много дней я не чувствовал себя так хорошо…

Но на следующую ночь мне снова снится песок.

Но я учусь жить и с этим. Приближается лето, и множество забот сваливается на нас в связи с концом учебного года. К тому же некоторые из учеников должны уехать домой на лето, и мне надо ещё о многом с ними поговорить и ко многому подготовить. Нескольких из них мне отпускать ещё очень страшно, всё кажется, что они не готовы вновь встретиться один на один с внешним миром. И я целые дни напролёт посвящаю работе с ними, оставив остальные группы на Хэнка и мисс Стэнсон. Вынужденный раз за разом прибегать к использованию своего дара в надежде ускорить дело, я к концу дня выматываюсь совершенно и не способен заниматься ещё и Церебро. Впрочем, я успокаиваю себя тем, что было бы странно искать учеников за полтора месяца до конца учебного года.

В один из выходных дней, когда нет общих уроков, меня ловит Хэнк. Я только после одного занятия и через полчаса меня ждёт другое, но он настаивает на серьёзном разговоре и просит спуститься с ним в лабораторию. Мне непросто туда попадать, но я смиряюсь с тем, что раз он так настойчив, значит, это важно. Читать мысли, чтобы удовлетворить любопытство, у меня просто нет сил.

Хэнк помогает мне спуститься в его святая святых – просторную, идеально чистую комнату, заставленную жутковатого вида аппаратурой и рядами реагентов. Когда он просил что-то для своих исследований, я соглашался не раздумывая, доверяя ему в этом. Впрочем, многое он собирал и создавал сам, в результате чего лаборатория имела совершенно фантастический и весьма впечатляющий вид. Но сегодня он ведёт меня не к приборам: в центре внимания оказывается ровный ряд ампул, наполненных золотистого цвета жидкостью, и шприц для инъекций.

– Не знал, что ты ещё работаешь над своей сывороткой, – говорю я, позволяя себе секунду полюбоваться необычным оттенком. – Разве тебя что-то в ней не устраивало? Ты даже довёл её до того, чтобы балансировать точно на грани двух состояний, оставляя и нечеловеческую силу, и вполне человеческий вид.