Текст книги "И жизнь, и слезы, и любовь"

Автор книги: Валерия (певица)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Я ушла из «Таганки-Блюз», перестала есть мясо. Второй «подвиг» мне дался легко: никогда не была большой поклонницей мясных блюд. Кроме того, с Лёней я прошла все стадии капустной диеты!

В то краткое, но счастливое время я летала как на крыльях. Счастливая, прибегала в спортивный зал – много занималась аэробикой. Шуйский одобрял. Восходящая звезда должна быть в форме.

Закончилась идиллия перед 25 августа, днем его рождения…

Конец идиллии.

Только сейчас, с Йосей, я узнала о том, что такое прозрачные отношения. Денежные же дела Шуйского для меня всегда были тайной за семью печатями. Когда мы познакомились, у него водились деньги, хотя вряд ли можно говорить о стабильном доходе. Машина своя у него тоже была…

Не думаю, что он их заработал на группе «Круиз» – не такой он был там значимой фигурой.

В начале девяностых Шуйский вел дела с организацией «Международная книга». Нельзя сказать, что жили мы шикарно. Но, например, могли еду покупать на рынке, – это в те годы далеко не каждый себе позволял.

Мы с Шуйским тогда работали над альбомом романсов «Побудь со мной».

Ближе к концу лета мы засобирались в Германию – подкупить кое-каких вещей для сцены. У Шуйского много друзей жили в Германии. Были еще дела: разрешить вопросы, которые возникли в связи с записью альбома, забрать кассеты. Другое тогда еще было время: через Интернет запись не перешлешь и все ездили с пленками туда-сюда.

В Кёльне мы поселились в доме у Вернера, приятеля Шуйского. Приехали в самый подходящий момент – шла кёльнская музыкальная ярмарка «Pop-Com».

И вот утро. Утро дня, который я считаю началом самого тяжелого и драматичного периода своей жизни. Шуйский сидит, телевизор смотрит, сигаретки покуривает. А я слоняюсь без дела, не знаю, чем заняться: даже книжки не додумалась с собой прихватить. Он говорит:

– Сейчас пойдем в магазин.

Сейчас – так сейчас, в магазин – так в магазин. И опять ни с места. А мне так хочется город посмотреть! Он-то был здесь раз тридцать, а я…

Если бы он не произнес слова «сейчас», а сказал бы «пойдем к вечеру», я сидела бы и спокойно ждала. В этой книге я не раз характеризовала себя как человека организованного. Мне всегда надо обязательно знать, когда и что буду делать. Я не привыкла к безучастности! Мы с Лёней всегда спокойно обсуждали свои планы.

А тут – торчу в чужом доме как ненужная вещь! Близкий человек ко мне невнимателен.

– Ну, мы идем?

– Да, идем.

И ни с места. Через два часа:

– Саш, мы пойдем куда-нибудь?

– Пойдем.

Прошло еще два часа. Вежливо спрашиваю:

– Саш, ну скажи, пожалуйста, пойдем мы куда-нибудь или нет?

Вдруг он вскакивает со своего места как бешеный. Подлетает ко мне одним прыжком и выкрикивает прямо в лицо:

– Ну ты и тварь!

Я даже не поняла, в чей адрес оскорбление. Совершенно оторопела.

И все. После этого Шуйский перестал со мной разговаривать. Такая вот немотивированная вспышка.

На следующий день Шуйский засобирался на музыкальную ярмарку. Господи! Как мне это было интересно, как хотелось туда попасть! Я могла узнать там так много нового!

Я выхожу в прихожую и вижу: Шуйский вместе с Вернером уходят на ярмарку.

– Мне идти с вами или нет? – спрашиваю.

Он делает вид, что меня не услышал, продолжает двигаться в том же направлении, не смотря в мою сторону.

– Саш, я спросила тебя, а ты промолчал. Это означает: ты не хочешь, чтобы я с вами пошла?

А в ответ – тишина. Я расценила его молчание как нежелание видеть меня рядом. Оказывается, все было с точностью до наоборот, и позже мне здорово влетело за то, что я не поняла его.

К Вернеру приехала его девушка – француженка Мюриэль. Я стала с ней советоваться, как мне быть. У Шуйского день рождения через два дня. Не знаю, дарить ему подарок после такого его поведения или не дарить. Мюриэль говорит:

– Пойдем.

Мы пошли в магазин. Я выбрала очень красивый зонт.

Вернулись домой. Я положила подарок на видное место. Он – ноль внимания. (Спать нам в ту ночь все равно пришлось на одной кровати: места в доме было мало.) Шуйский по-прежнему меня не замечал. Я не знала, что и думать, как себя вести.

Подарок он, правда, взял. Воспитанный мальчик. Даже «спасибо» сквозь зубы процедил.

Хоть бы объяснил что-нибудь, мигнул бы мне. Я – девушка понятливая и сообразительная, вошла бы как-нибудь в его положение. А то взять вот так – обругать и замолчать…

Поступки людей, которые меня окружали, всегда подчинялись какой-то логике. Я существовала не в раю. Мир творческих личностей никогда не был раем. Я встречалась с человеческой непорядочностью. Я понимала: такой-то поступает подло, потому что он надеется соблюсти свою выгоду в ущерб интересам других людей. Я знала также, что такое любовь, преданность и великодушие. Но поведение Шуйского не поддавалось никакой логике. Я впервые столкнулась с этим и не понимала, что происходит.

Мы собирались путешествовать по Европе.

Шуйский по-прежнему не замечал меня. Я общалась только с Вернером и Мюриэль. Потом Мюриэль уехала. А я с двумя мужчинами отправилась созерцать красоты европейских просторов.

Они приобрели за пятьсот марок автомобиль, который, наверное, подлежал разбору на металлолом.

Позже, в легенде, которой мой новый продюсер заменил мою истинную жизнь, это путешествие описывалось весьма романтично. Пиарщик он уже тогда был незаурядный. Интуиция ему подсказывала: публика желает лицезреть законченный романтический, гармоничный образ восходящей звезды – певицы Валерии.

Отъехали от Кёльна километров десять – машина закипела. Потом из-под капота стало вырываться пламя. Мы схватили все жидкости, которые были под рукой, и давай ее заливать. Орошали «лимузин» питьевой водой, минералкой, соками. Подождали часа три, пока мотор окончательно остынет. И снова в путь…

Едем мы, окруженные облаком густого черного дыма. Все встречные немцы высовываются из своих чистеньких, новеньких машинок и смотрят на нашу коптелку-тарахтелку. Такую экзотику не каждый день встретишь на дорогах Германии!

Хоть шенгена тогда еще не существовало, границы все равно были прозрачные, особенно для автомобилей с немецкими номерами. Мы проехали через Францию, Бельгию, Люксембург. Места сказочной красоты! Останавливались в маленьких гостиницах. Некоторые отели размещались прямо в старинных замках…

Все это время Шуйский со мной – ни слона. Ко мне обращался только Вернер. С Вернером он шутит – хи-хи, ха-ха всю дорогу.

Так что красоты Европы я наблюдала сквозь пелену слез. Три дня проплакала в машине без остановки. От унижения, оттого, что ничего не могла сделать. Деньги все у Шуйского, документы тоже у него.

Я из вполне самостоятельной, самодостаточной личности вмиг превратилась в абсолютно бесправное существо. В человека, связанного по рукам и ногам.

Потом немного пришла в себя. Думаю: приеду в Москву, документы свои заберу. И прости-прощай.

Но прошло почти десять лет, прежде чем я именно так поступила.

Пока я рыдала, Шуйский любовно фотографировал местные красоты. Меня в кадр не брал. Все фото из той поездки, где есть я, делал Вернер.

Наконец мы вернулись в Кёльн из этой романтической прогулки.

Не успели приехать – телефонный звонок. Звонил Виталик Бондарчук, композитор. Он сообщил, что у Шуйского в Иркутске умер отец.

Шуйский бросился в аэропорт – менять билет.

Похороны Шуйского-старшего

Про родню Шуйского я тогда ничего не знала…

Позже мне стало понятно: зверский нрав супруг унаследовал от своего родителя. В списке «подвигов» Шуйского-старшего числится, например, такой: он избил до полусмерти собственную мать за то, что та не давала ему, пьяному, ключи от гаража.

Через полгода эта женщина умерла от рака. Многие считали, что побои спровоцировали рост опухоли.

Точно так же этот человек относился к своей жене – матери Шуйского и его сестры. Она, избитая им дочерна, убегала от мужа в чем была, с двумя маленькими детьми.

Мать Шуйского развелась с его отцом, когда моему будущему спутнику жизни было лет пять. От супруга она убежала в Ангарск – он в шестидесяти километрах от Иркутска. Муж ее и там настигал. В конце концов моя свекровь от него убежала к своим родителям прямо в ночной рубашке…

Только через много лет после развода она, возвращаясь домой, перестала оглядываться по сторонам – не подстерегает ли ее мучитель.

…Умер человек, с которым Шуйский много лет даже не разговаривал (он в детстве был на стороне матери). Шуйский никогда не изъявлял желания общаться с отцом.

Правда, он, переменчивая натура, как-то, будучи уже взрослым, съездил к отцу в Иркутск. Встретился с родителем.

Шуйский мне рассказывал:

– Я его понял…

В чем, интересно?

Короче говоря, Шуйский страшно переживал смерть отца. Он рвался на похороны.

Я вообще не знала, что мне делать, куда деваться. То ли опять в одиночестве возвращаться в Москву, то ли остаться в Германии. Из аэропорта он мне звонит и заявляет:

– Ты поедешь со мной в Иркутск или нет?

Перед лицом смерти все бледнеет. Я забыла все свои обиды и ответила:

– Саш, если я тебе нужна, то, конечно, поеду.

– У тебя есть двадцать минут на все сборы.

Мы накупили довольно много вещей. (В дни потепления наших отношений Шуйский даже стилиста приглашал, который нам помогал выбирать одежду. Он скрупулезно готовил меня к блестящему будущему – волосы с этой целью мне выкрасили в рыжий цвет!)

Как мне успеть на самолет? Я все мигом – в пакетики. Благо, был большой опыт переездов. Складываю все манатки со скоростью звука. И – пулей в аэропорт. Успела.

Тут с Шуйским произошло нечто вроде душевного переворота. Я подумала: наконец-то у него проснулось чувство вины за то, что он творил. Он стал вдруг такой внимательный. Обмяк весь – мне стало его так жалко. Папа все-таки умер. Мне сразу представилось, что бы я чувствовала, если б моего отца не стало… Бедный Шуйский!

В самолете он говорит:

– Ты меня прости за то, что я так себя вел. Ты для меня самый дорогой человек на свете. Больше никогда в жизни не буду тебя обижать!

Знал ведь, что обижал, но все равно делал.

Я его, конечно, простила.

Руку он тогда на меня еще не поднимал. Имело место просто хамское поведение. Я и предположить не могла, что женщину можно бить. Думала: это только бывает в семьях дикарей. Но чтоб средь бела дня, цивилизованный человек, на трезвую голову…

Мы добрались до Иркутска. Прошли похороны. Сидим на поминках. У нас принято: о покойном – или хорошо, или ничего. Никто про отца ничего хорошего не сказал. Больше хвалили его профессиональные качества. Мол, работяга был, труженик редкий. Потом, когда все уже подвыпили, кто-то встал и говорит:

– Разный он был, конечно…

И вдруг Шуйский, тоже уже изрядно поднабравшись, вскакивает с места и орет:

– Как разный был?!

Началась пьяная драка. Все вывалили на улицу. Шуйский сорвал с носа очки в дорогой оправе. Говорит мне:

– Держи! – И азартно кинулся в это месиво.

Там уже не понятно было, где свои, где чужие: кто за кого.

Я смотрю на это побоище вытаращенными глазами. Мне не верится, что я участница подобного шоу. Люди кидаются друг на друга с чудовищной матерной бранью.

Рядом со мной стоит родная сестра Шуйского. Она посмотрела на меня как-то странно и сказала:

– Ты еще о многом не знаешь…

Я была в таком шоке, что просто лишилась дара речи. Мы сели в машину. Я молчу. Шуйский молчит.

Вдруг он заявляет:

– Я все разрушил.

Он, наверное, имел в виду тот образ, в котором он хотел передо мной предстать. Пожалел, что раньше времени продемонстрировал мне свое нутро.

– Ты меня никогда не простишь, я знаю.

– Всякое бывает, Саш, в таком состоянии. А тот человек был не прав – он задел твои чувства… У меня, Саш, только один к тебе вопрос: вдруг ты за что-нибудь на меня рассердишься? Ты и на меня сможешь вот так, с кулаками?

– Ты думаешь, что говоришь? Как тебе такое в голову могло прийти? – отвечает. – Ты, может, скажешь, что я и маму родную могу избить?

На следующий день поехали к его друзьям. С ними мы совершили небольшое путешествие по берегу Байкала. Красота там сказочная! Мы много фотографировались. У меня до какого-то момента хранилось много счастливых снимков. Позже я их все уничтожила, чтобы ничто не напоминало о Шуйском.

А тогда я опять поверила: просто пару раз сорвался хороший человек. Со всяким бывает.

Опять у нас любовь и полная гармония. Целых три дня.

За перчаточки!

Мы вернулись в Москву. Началась обычная жизнь. В то время мы записывали альбом романсов.

Шуйский, как я уже писала, тогда страшно пил. Выдувал по бутылке виски в день.

И вот как-то собираемся мы на съемку. Он меня спрашивает:

– Помнишь, мы в Германии тебе перчаточки купили – желтые такие, с черной бахромой? Ты не знаешь, где они?

– Саш, сама не могу найти. Все перебрала – их нигде нет.

– Как нет?! Мы же их привезли!

Мы тогда столько всего накупили. И еще надо принять во внимание скорость, с которой мне пришлось собираться по его же милости.

– Саш, может, они у Вернера остались? Они же маленькие, тоненькие, в таком крошечном пакетике. Там много бумажных мешочков оставалось после нашего скоропалительного отъезда.

– Как остались у Вернера?!

Он резко разворачивается и со всего размаху бьет меня по лицу.

У меня случилось что-то вроде короткого замыкания. Даже боли я не почувствовала. Я не могла понять, за что меня ударили.

– Ты не готова к семейной жизни!

Единственное, что я смогла ответить:

– Саш, к такой, пожалуй, действительно не готова.

В ответ он хватает первое, что попалось под руку – бутылку или тарелку, – и кидает с грохотом. Спасибо, не в меня, а куда-то в сторону.

Вырасти я в другой семье, столкнись я раньше с домашним насилием, я бы лучше была готова к такой жизни. А кроме семьи у меня был еще и Лёня, который с меня пылинки сдувал. Не помню, чтоб мой первый муж, выйдя из транспорта, не подал мне руку. Или не помог надеть пальто. Все со мной: будьте добры, извините, пожалуйста… И вдруг – такой Хичхок: ужас абсурда или абсурд ужаса.

Я ушла в чем была. Он мне даже вещей собрать не позволил. Понятно: на его деньги все куплено! Захлопнула дверь… Подождала, пока открылась ближайшая станция метро. И стала кататься по кольцевой. В какой-то момент я уснула, потому что не выспалась.

Ездила-ездила. Проснулась и думаю: куда я сейчас пойду, к кому? Шуйский за эти месяцы умудрился как-то аккуратненько отодвинуть всех моих друзей. Такая любовь: мне в тот момент никто, кроме моего героя, нужен не был.

Я знала: Лёнька по-прежнему снимает квартиру на Пятницкой. Но я не могла к нему пойти. У меня даже мысли не было попроситься у него хоть час посидеть.

Стыдно было даже подумать об этом.

Выйдя из метро, я решила позвонить Шуйскому и попросить, чтобы он просто отдал мои вещи. Пусть вернет хоть то, с чем я к нему пришла. Не надо мне всего, купленного им. Я набираю из автомата его номер. Он не берет трубку долго-долго. Включен автоответчик. Я наговариваю на него:

– Отдай мне, пожалуйста, документы и вещи, с которыми я к тебе пришла.

В какой-то момент он взял трубку. Услышал, что звоню я, – и сразу ее кинул. Я продолжаю настойчиво звонить.

Ни с того ни с сего он одумался. Говорит:

– Заходи.

Я возвращаюсь. Захожу в подъезд. Лифт не работал, поэтому пришлось подниматься пешком.

Уже подходя к нашему этажу, я услышала, как с характерным звуком захлопнулась металлическая дверь квартиры Шуйского. На лестнице лицом к лицу я столкнулась с какой-то молодой женщиной. Я сразу поняла: она вышла от него.

Шуйский распахнул передо мной дверь:

– Заходи!

Я поняла: вернулась зря. Шуйский был пьян и находился в абсолютно невменяемом состоянии. Вещи собрать я не решилась.

Если сейчас примусь выяснять отношения, если скажу хоть слово, случится что-то страшное. Решила: сейчас надо просто затихнуть, дать ему возможность отоспаться. А там, на трезвую голову, все и выясним. Так я осталась в квартире.

Он проспался, проснулся, встал. Молчит. И я молчу. Несколько дней мы вообще не разговаривали. Жили как соседи по коммуналке. Потом Шуйский смилостивился:

– Можешь пожить здесь две недели. За это время квартиру себе подыщешь.

– Хорошо, – отвечаю.

Ситуация повторяется: те же слова я уже услышала от совершенно чужого человека – женщины, которая пустила нас с Лёней две недели пожить в своей комнате. Тогда мы чувствовали благодарность к квартирной хозяйке. А сейчас… Сейчас это я услышала от человека, который утверждал: никого ближе, чем я, у него не было и нет.

Любовь не уходит в один миг. Иногда нужна непросто неприятность, а катастрофа, чтобы ее разрушить.

Я все равно любила его. В начале этой книги я вспоминала, как стояла у окна и рыдала, провожая глазами своего мучителя.

Вот я и дошла до этого эпизода. Шуйский мирно прохаживался по двору с бультерьером на поводке. А я молча плакала у окна: как же это я больше никогда его не увижу, не услышу его голоса, не почувствую его запах. Как же моя жизнь будет без этой любви? Разве смогу я кого-нибудь еще так сильно любить?

Нет, думаю, нельзя легко отказываться от такого светлого чувства. Наверное, я в чем-то не права, провоцирую любимого на неблаговидные поступки своим неправильным поведением. Наверняка можно сделать так, чтобы он вел себя иначе. (Подумать только: жертва должна вести себя так, чтоб маньяк ее не трогал!)

После долгих раздумий я пришла к простому в своей гениальности выводу: нужно бороться с алкоголизмом!..

* * *

За милостиво данные мне Шуйским две недели жизнь пошла в нормальное русло. Мы помирились. Наши отношения восстановились.

– Саш, я не понимаю, как мне себя вести. Я не понимаю, что мне делать? – спросила я.

– Все умеют себя вести со мной пьяным, а ты – нет. Вот и ты учись, – ответил мой избранник.

Он меня такой своей логикой просто обескуражил…

Я тогда достаточно часто звонила маме, но про свои отношения с Шуйским ничего ей не рассказывала. Я жалела родителей.

На пути к большой сцене

Карьера моя не стояла на месте. Шел 1992 год. В то время я много участвовала в разных профессиональных конкурсах. Шуйский придавал этому значение. Надо отдать ему должное, он понимал: не так важно победить, как важно сделать так, чтобы тебя знали. У меня уже были два записанных альбома: было с чем выходить к публике. Но Шуйский считал, что конкурсы – это реклама, возможность проверить свои силы, лишний опыт публичных выступлений на больших, столичных площадках. Никому подобная практика еще не мешала.

Началось все с «Утренней звезды», в которой я победила. Проект был хорош тем, что длился очень долго: отборочные туры давали возможность раз в месяц появиться на центральном канале телевидения, петь живьем, на красивой сцене.

На том конкурсе я впервые услышала о продюсере Иосифе Пригожине. Именно его подопечная стала моей главной конкуренткой. Как и я, она дошла до финала, но проиграла.

Состязание «Ступень к Парнасу» закончилось для меня «весьма престижным» призом зрительских симпатий. В качестве презента я получила платье. У меня сохранилась старенькая видеопленка. Я стою на сцене. Заключительный этап конкурса. Раздают награды. Рядом – худенький молодой человек в очках: Валерий Меладзе. Он также получил тогда скромную награду – ящик шампанского.

В конкурсе «Братиславская лира» я победила. Это было особенно почетно из-за специфической политической ситуации, сложившейся к тому моменту. Варшавский блок недавно распался. Русских в бывших его странах не жаловали. Если раньше наши исполнители ездили в Сопот, Братиславу за призами, то теперь они оказывались освистаны. Меня поначалу тоже приняли в штыки. Когда объявили:

– Валерия! Певица из России, – на сцену полетели банки из-под пива.

Я исполнила песню The Sky Belongs to Me из альбома «Симфония тайги», и она растопила лед в сердцах зрителей.

Мне уделили много внимания: даже организовали сольный концерт…

В 1994 году я дала свой первый сольный концерт в БКЗ «Октябрьский» в Санкт-Петербурге, на огромной сцене одна-одинешенька: еще не было своего коллектива. Это была проверка на прочность похлеще всех конкурсов. Помню, когда концерт закончился, я подумала: теперь мне ничего не страшно.

Я все чаще выступала на больших, престижных площадках. Кажется, можно было радоваться: сбываются мечты о большой сцене. Но каждое, если можно так выразиться, карьерное достижение тех лет связано в моем сознании с очередным кругом ада, через который меня проводил мой благодетель.

Москва. Концертный зал «Россия». Я выхожу на сцену после первого тура конкурса «Ступень к Парнасу». Я счастлива? Мои мечты сбылись? Я думаю, как бы лучше выступить? Отнюдь. У меня тщательно замазанный гримом синяк во всю щеку. И я счастлива тому, что хотя бы один миг на сцене, в свете софитов, на глазах тысяч зрителей я в безопасности.

Объяснения мотивам поведения Шуйского у меня не было. Но ясно было точно: я попала, и попала крепко.

Наверное, если б я разлюбила Шуйского, то нашлись бы и силы раз и навсегда порвать с ним. Но чувства… Они жили, они никуда не делись. Именно они и держали меня около моего мучителя.

Наверное, нормальный человек подумает: эту книгу можно назвать «Исповедь мазохистки». Бытует ошибочное мнение: от домашнего насилия получают наслаждение обе стороны: и истязающая, и истязаемая. Я клянусь: нет на свете женщины, которая с нетерпением ждет, когда домой вернется муж и хорошенько ее изобьет.

Весь ужас ситуации состоит в том, что самый страшный домашний деспот, поняв, что перегнул палку, иногда устраивает своей жертве краткий, но запоминающийся медовый месяц. Он предстает перед ней в образе мужчины ее мечты – того, в кого она некогда так сильно влюбилась, того, о ком она всегда мечтала… Он кается, просит прощения. И жертве начинает казаться: мучитель одумался, он встал на путь исправления и жизнь изменится к лучшему.

Неудача с альбомом «Симфония тайги» на западе не повергла Шуйского в нокаут: он всегда умел конструктивно относиться к неприятностям.

Мы решили прорываться на российский олимп. С этой целью записали альбом русских романсов в современных обработках, к композициям из которого сняли несколько вполне удачных, на мой взгляд, клипов.

Шуйский раскручивал меня даже провокационными методами. В один прекрасный день недалеко от останкинской телестудии появился огромный рекламный щит. На нем была моя фотография и подпись к ней: «Певица, которую все ждали».

Йося недавно мне заявил:

– Ты, Лера, не представляешь себе, как меня возмутил этот плакат. Какая еще певица Валерия? Почему ее все ждали? С какой стати кто-то мне заявляет, что я жду какую-то певицу? Кто смеет решать за меня? Но сейчас я понимаю, что он оказался пророческим.

Так что, как ни крути, иногда и такие методы дают свои плоды. Однажды я спросила Йосю о том, какого он мнения о профессиональных качествах моего бывшего мужа. Сначала он сказал, что не особенно пытался оценивать Шуйского. Потом добавил:

– Безусловно, он талантливый продюсер и менеджер.

Насчет менеджерского таланта у меня есть сомнения. Шуйский хорошо умел подставлять партнеров и устраивать скандалы на ровном месте (об этом рассказ впереди). Такое поведение не шло на пользу его деловой репутации. А вот пиарщик он на самом деле отменный.

Передо мной один из иллюстрированных журналов, датированный началом девяностых. Вот что Шуйский рассказывает о вышеупомянутом щите с провокационной надписью:

«Я целых два месяца ждал, чтобы освободилось именно это место около телецентра, – оно находится практически напротив всех телевизионных „курилок“. Как я и рассчитывал, рекламный стенд стал центром внимания. Через некоторое время в „Останкино“ все знали о Валерии. Кроме того, о плакате Валерии было сделано минимум три телесюжета и написано по меньшей мере шесть заметок в центральной прессе – и все это за стоимость одного стенда. Вы можете назвать хоть один рекламный щит, о котором упоминали в mass media?»

Автор статьи, процитировавший Шуйского в том журнале, полагает: реклама настроила журналистов против молодой певицы.

Наивный журналист – ему, в отличие от Шуйского, тогда было неведомо: любая слава хороша. Притом дурная часто вызывает больший интерес определенной публики, чем хорошая. Вот что говорил Шуйский:

«У меня была даже идея заявить через какое-нибудь авторитетное издание, что я плачу за публикацию негативной информации, как это нередко делается на Западе».

Журналисты и коллеги Шуйского по шоу-бизнесу были тем не менее практически уверены: Шуйский действительно платит за раздувание скандала вокруг моего имени, хоть и не сознается в этом.

О порядочности подобных методов говорить не приходится. Но нельзя не признать: Шуйский еще вначале девяностых был гораздо более осведомлен о методах раскрутки звезд, чем многие другие продюсеры того времени. Он совершал ошибки. Ситуация не всегда виделась ему в правильном свете. Например, нельзя было искусственно формировать для меня несвойственный мне имидж. Но: он сразу понял, что образ должен быть целостным, что рекламную кампанию следует планировать, что средствами массовой информации можно манипулировать. Тогда мало кто до такого додумался. В этом нашему герою помог как опыт работы на Западе, так и его личное хорошее чутье на все новое, оригинальное, на то, что имеет будущее.

Анютка родилась!

Я становилась популярнее. У меня появились преданные поклонники. Я стала мелькать «в телевизоре».

Опять и опять я себя спрашивала: ты практически достигла цели – ты счастлива? Передо мной фотографии того времени. Короткая стрижка. Холодный отстраненный взгляд. Томные позы. Полумрак. Кожаные брюки. Темные тона. Строгий покрой.

Отстраненность… Несвойственная мне черта. Но тогда это было частично моим внутренним состоянием. Видимо, сработала защитная реакция психики: мне казалось, я наблюдаю за всем происходящим со стороны. Вот я пою со сцены и вижу себя как будто зрительскими глазами. Вот мужчина бьет женщину. Эта женщина – я. Но я как будто не чувствую боли. Я лишь сторонний наблюдатель…

Шуйский позиционировал меня как певицу элитарную. Он придумал для меня специфическую манеру поведения, также абсолютно мне несвойственную. Я должна была изображать из себя высокомерную даму. Я должна была быть вежлива, но холодна. Помню, прочитала про себя написанную в то время статью какого-то музыкального критика: на сцену вышел пингвин. Недавно просмотрела видеозаписи тех лет. Боже, какой кошмар! Ни дать ни взять – настоящий пингвин! Это урок для продюсера, как не надо работать с певцом…

Странно: хоть я и не тосковала по Лёне, все время на память приходили наши с ним, в общем, детские, наивные проекты; моя работа с оркестром театра Эстрады… Тогда я была неизвестна, но была собой, и в моей жизни не было страха.

Шел 1992 год. Детей у нас еще не было. Ни я, ни Шуйский по этому поводу не беспокоились. Он мне говорил:

– У меня с этим проблема – от меня никто еще не беременел.

Когда закончились все эти конкурсы, оказалось, что жду ребенка. Думаю: как быть? У меня с молодых лет была твердая установка: абортов делать не буду. Звоню маме, сообщаю ей новость. Мама отвечает:

– Ну и хорошо. Возраст подошел. Самое время – в двадцать пять первого ребенка родить.

Я вышла из кабинета гинеколога и сообщила Шуйскому радостную новость: у нас будет ребенок. Посмотрела на него – он стоит молча, а по щекам катятся слезы. Врач удивлялся, помню, глядя на Шуйского:

– Чем вы так шокированы? Вы – молодой мужчина. У вас молодая жена. Неудивительно, что она беременна.

В 1993 году мы поехали в Аткарск. Дело было в мае, перед самыми родами. Я – уже с огромным животом. Приехали, чтобы расписаться, оформить все документы. Я официально развелась с Ярошевским. Поменяла имя. Теперь вместо Перфиловой Аллы Юрьевны на свет появилась Шуйская Валерия Юрьевна.

Как все хорошо! Все забыто! Всем рты заклеили. Не было Аллы Перфиловой, девочки из Саратовской области. Новая звезда упала прямо с неба.

Беременность была удивительно легкая. Чувствовала я себя прекрасно: активно занималась хореографией, даже не предполагая, что это может как-то навредить…

Шуйский вел себя более-менее сносно. Придирки, выяснения отношений – все это было, но все-таки без рукоприкладства. За всю беременность практически меня не трогал, только один раз перед самыми моими родами у него по незначительному поводу случилась вспышка ярости и он огрел меня толи по руке, то ли по ноге собачим поводком. Но иногда он бывал даже внимательным.

Правда, за беременность я пережила несколько моментов, когда он без битья, чисто психологически, доводил меня до такого состояния, что я рыдала сутками напролет. Шуйский же, по сложившейся схеме «мавр сделал свое дело, мавр может уходить», убедившись, что я в полном отчаянии, не разговаривал со мной по нескольку дней.

Сейчас я понимаю – это был уродливый способ удерживать меня около себя. Как ни странно, одна из причин такого поведения – неуверенность в себе. Домашний тиран в глубине души недоволен собой. Он не верит, что кого-то около него может удержать любовь. Страх и депрессивное состояние партнера представляются ему более прочным фундаментом отношений…

Пришло время рожать, но никаких признаков, что роды скоро начнутся, не было. Меня положили на дородовое отделение Центральной кремлевской больницы (ЦКБ). И только через неделю я родила.

Шуйский очень хотел присутствовать при появлении на свет ребенка.

Когда родилась Аня, наш первенец, Шуйский взял ее на руки и чуть не прослезился.

Потом он звонил мне в роддом и говорил:

– Лера, прости меня за все муки, которые я тебе причинил. Вот увидишь, я изменюсь. Ты больше никогда ничего подобного в своей жизни не увидишь.

Я, конечно же, опять ему поверила.

Началась моя борьба за мужа. Нет, не борьбы с плохим отношением Шуйского ко мне. А борьбы за оздоровление его психики. Ведь он же бывает иногда нормальным, хорошим человеком! Наверняка можно что-то сделать для того, чтобы он был таким всегда!

Врача-психотерапевта звали Марк Ефимович Боймцайгер. Это был очень импозантный мужчина, с сигарой, в дивном парусиновом костюме. Он выглядел как гость то ли из другой жизни, то ли из другого века.

Я ему рассказывала все о своей с Шуйским жизни.

Как-то раз Боймцайгер приезжает к нам с рабочим визитом и спрашивает:

– Как прошел день?

– Мне звонили такой-то и такой-то. Расскажу об этом Шуйскому, но боюсь, он к чему-нибудь прицепится и устроит страшный скандал со всеми вытекающими из этого последствиями.

Врач отвечает:

– Да что ж вы, девочка, как в пионерском лагере. Зачем же ему все рассказывать?!

– Как не рассказывать, если он меня обо всем спрашивает? Как я могу промолчать?!

– А вы преподнесите все немножко по-другому. Не говорите обо всем. А позже, когда все всплывет, скажете: ой, забыла!