Текст книги "И жизнь, и слезы, и любовь"

Автор книги: Валерия (певица)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

ВАЛЕРИЯ
И жизнь, и слезы, и любовь

ЧАСТЬ I
Детство и юность

Моя семья

Бежать, бежать, бежать… Детей в охапку и бежать. На поезде, на автобусе, на самолете… Главное – быстро, пока он не настиг. Господи! Надо же успеть взять билеты! Я начинаю лихорадочно собираться, кидать какие-то вещи в сумки, пока он не вернулся…

…Я просыпаюсь. В соседних комнатах мирно сопят мои дети. Йося рядом. Тишина.

Как хорошо, что это только сон! Теперь Шуйский приходит ко мне только в снах. Скоро начнет светать. Я не могу уснуть.

В сотый раз спрашиваю себя: как это могло случиться? Почему все это произошло именно со мной? В чем я провинилась? Шуйский всегда умел объяснить мне, в чем моя вина. С первых дней с ним я чувствовала себя виноватой. Хотя в душе сознавала, что не повинна ни в чем. Это был гипноз? Наваждение?..

Опять воспоминание. Я в очередной раз собиралась, бежать. Хотела успеть, пока он гуляет с собакой. Выглянула в окно, увидела его удаляющуюся спину и вдруг заплакала. Рыдала от жалости к нему. Как он будет без меня, без моей любви? Бедный, неистовый, грубый, жестокий сумасшедший.

Я пытаюсь заниматься самоанализом. Ох, как тяжело быть психологом для самой себя!

Я хвалю себя. Все кончилось. Кругом все говорят: «Ты победила». Что мне помогло? Что меня поддерживало в самые черные дни? Что помогло не выпрыгнуть из окна, не наглотаться таблеток, не перерезать себе вены? Я ведь не раз это прокручивала в своем сознании! Наверное, помогли воспоминания о детстве.

* * *

Если меня кто-нибудь спросит, знаю ли я, что такое счастливое детство, я отвечу не задумываясь: да, знаю!

Я родилась и прожила первую часть жизни в Аткарске, в девяноста километрах от Саратова. По столичным меркам, в крошечном городке – население тридцать пять тысяч.

Одно из первых моих воспоминаний – наша новая двухкомнатная квартира, в которую мы только что переехали. Чудеса! Перед моими глазами – огромный пятиэтажный дворец. В нем несколько подъездов. И в одном из них буду жить я с родителями! Сейчас это называется хрущевкой. Мама с папой до сих нор живут в этой квартире.

А тогда… В новом доме поселили всю аткарскую элиту. В отдельные квартиры въехали врачи, юристы, всякое начальство. Мой отец – Юрий Иванович Перфилов был директором единственной в городе музыкальной школы. (Ею он руководил более тридцати лет и ушел на пенсию недавно, по состоянию здоровья.) Мама Галина Николаевна Перфилова (в девичестве – Никитина) и по сей день преподает в той же школе.

Мой муж Йося называет моих родителей провинциальными интеллигентами. Представляются какие-то одиозные персонажи, в строгих нарядах, в пенсне. На самом деле мои родители – веселые, живые люди. И если из меня что-то получилось, то только благодаря их любви, вере в меня, той атмосфере доверия и понимания, которая царит в нашей семье. Рассказы об «извечном и неминуемом» конфликте отцов и детей мне всегда казались странными.

Одним из элементов нашей домашней гармонии всегда была музыка. Она была не просто папиной и маминой специальностью. Она была частью нашей жизни. Все домашние мероприятия в нашей дружной семье проходили под музыку. Вопрос о выборе профессии для меня не существовал. Само собой разумелось, что я буду музыкантом. Родители мне это не внушали. Вся наша семья очень музыкальна. Инструментами у нас владеют даже те, кто в своей профессиональной деятельности с музыкой никак не связан.

Мы любим шутить, что моя мама появилась на свет «через уроки музыки».

Дело в том, что моя бабушка с материнской стороны, Валентина Дмитриевна Качанова, выросла в бедной многодетной семье. Там все было «как полагается»: концы еле-еле сводили с концами, донашивали латаную-перелатаную одежду друг за другом.

А бабушка мечтала заниматься музыкой. На это у семьи денег и в помине не было. И моя десятилетняя бабушка нашла выход из положения! Она устроилась няней к учительнице музыки. А та расплачивалась с ней уроками. Бабушка была очень хороша собой: маленькая, замечательно сложенная, настоящая статуэтка.

У этой учительницы мой дедушка, Николай Васильевич Никитин, и увидел свою будущую жену. Он сразу решил, что эта девочка будет его. Было ему тогда двадцать лет. Они поженились спустя десять лет…

Одно из самых замечательных детских воспоминаний – это семейные поездки на машинах на юг, к морю. У папы были тогда «Жигули» второй модели – пикап. С нами всегда ездили мои дядья – мамины родные братья с семьями. Помню, мы несемся по шоссе и поем песню, которую придумали сами на мотив «Погони» из кинофильма «Неуловимые мстители»:

 
Усталость забыта, колышется чад,
И снова колеса дорогой шуршат,
И нет нам покоя от встречных ГАИ,
Машина-машина-машина-машина-машина, гони…
 

Отдыхали в Ольгинке, в кемпинге. Ольгинка – это такой маленький поселок на Кавказе, под Геленджиком… Тогда мне казалось, что там был рай. Много лет спустя я приезжала туда на гастроли. Кемпинга того, конечно же, давно уже нет…

Я глубоко убеждена, что гораздо больше, чем нравоучения, ребенка воспитывают атмосфера семьи и личный пример родителей. Мои мама с папой всегда очень много работали. Только во время их отпуска у меня была возможность общаться с родителями столько, сколько хочется. Они уходили на работу рано. Приходили домой поздно. Я никогда не чувствовала над собой жесткого контроля со стороны родителей. Но всегда понимала, как себя надо вести, чтобы их радовать.

Говорят, у человека есть дар предчувствий. Предугадывала ли я то, что потом случится со мной? Могла ли я предвидеть те долгие годы страха, через который прошли я и мои родные?..

В детстве мне несколько раз снился страшный сон. Я иду по темной улице. Вдоль дороги – маленькие домики. Окна в них погашены. Я точно знаю, что все спят. Я иду с фонариком и как бы балуюсь: знаю – если я посвечу фонариком в окно, оттуда ведьма, Баба-яга выскочит. Я фонарик выключаю, и она до меня не дотягивается. И вот я так хожу-хожу, играю-играю с фонариком. И в один прекрасный момент я не успеваю выключить его и Баба-яга меня хватает и тащит к себе в берлогу. Я в ужасе просыпаюсь в своей детской кроватке с решеткой. Мне было тогда не больше четырех лет.

…Уже в тех снах я играла с огнем. Уже убегала от кого-то страшного, лютого. Спасало меня только пробуждение…

* * *

Дом в Крёкшино, который Шуйский построил для семьи, стал для меня настоящей тюрьмой.

Я с детства не деревенский человек. И об этом судьба меня предупредила. И даже не сном, а вполне реальной историей. Несмотря на то что Аткарск, по большому счету, глушь, но все-таки это город. Однажды родители повезли меня в деревню к своим знакомым. Какая-то бабушка повела меня в курятник, чтобы показать, как курочки живут. И вдруг одна курица взлетела и села мне на голову. Я как закричу! Потом я заявила, что больше я в деревню – ни ногой. Меня отпаивали чаем, сладким-сладким. А я всю жизнь чай без сахара пью! Я пила эту приторную жидкость, мне было очень плохо, а отказаться неловко. Мне тогда лет пять было, от силы шесть.

Говорят, со временем самые обычные эпизоды прошлого окрашиваются в розовые тона. Что такое Аткарск? По сути, обычный провинциальный городок масштаба райцентра. Пара заводов: маслоэкстракционный и какой-то связанный с военной промышленностью… На них работало большинство жителей городка…

Обычно я приезжаю к родной город летом – он в цвету. Кругом все убрано, вычищено. Я понимаю, что все стало еще лучше, чем было в моем детстве и юности. У нас новый мэр. Он заставляет жителей выходить на субботники – благоустраивать территорию вокруг собственных домов. Многих это, естественно, раздражает. Но факт есть факт: в городе стало чище. Я вижу чистые речки – Аткару и Медведицу, в которых мы купались в жаркие дни. Кажется, такие банальные воспоминания. Но именно они были тем якорем, который удерживал меня в жизни в самые трудные, беспросветные годы.

Именно Аткарск стал единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности. Городок, где жили и живут мои родные, всегда принимал меня в свои объятия. Аткарск – место, где меня всегда рады видеть такой, какая я есть, где любят меня без всяких условий и не задают лишних вопросов.

Я не раз отмечала, что жители центра столицы считают обитателей «спальных» районов чуть ли не инопланетянами.

– Где-где? В Свиблово? А как туда попасть? Ой, да я заблужусь…

Точно так же обитатели больших городов представляют себе провинциалов. Есть где-то какие-то аборигены. Существуют там по своим законам. Да-с, везде жизнь…

Мой дед по материнской линии работал секретарем райкома, позже, уже в пенсионном возрасте, был начальником станции «Аткарск». Должности, явно далекие от искусства. Но это не мешало бабушке и дедушке держать в доме нечто вроде музыкального салона, выражаясь дореволюционным языком. Будучи в Аткарске проездом, к ним нередко приходил Иван Яковлевич Паницкий – великий слепой баянист. Отсутствие зрения обострило у него другие чувства: он как-то по-особенному слышал и ощущал музыку.

Друзья собирались у маминых родителей дома. Музицировали, пели, читали стихи.

Моей бабушке скоро девяносто три года, она абсолютно уникальная личность. В свои годы она сохранила ясный пытливый ум и продолжает жить полноценной духовной жизнью. Она плохо видит, поэтому читает с помощью лупы. Баба Валюшка всегда в курсе всех мировых событий. И обо всем старается иметь свое, ни от чего не зависящее мнение. Ее старушки во дворе приглашают:

– Приходи, Дмитриевна, к нам во двор на скамеечку свежим воздухом подышать!

Она отказывается:

– Не пойду – плохо себя чувствую.

А родным признается:

– Чего мне во дворе делать? Слушать, кому какой сон приснился? Да я лучше почитаю что-нибудь!

Моя бабушка – это ходячая энциклопедия. Я частенько совершаю, как я люблю говорить, «звонок Другу»:

– Бабуль, я два месяца назад книжку прочитала, я уже забыла, как этого героя зовут?

Бабуля своим по-прежнему молодым голосом называет имя персонажа. Она недоумевает: разве можно было забыть, как его зовут?! Я ей:

– Спасибо.

А она в ответ:

– Да будет тебе, я уже ничего не помню…

Дай бог нам всем так ничего не помнить.

Бабушка внимательно следит за каждым моим появлением на сцене. Ей многое нравится, но, случается что-то критикует. Например, в прошлые годы она была недовольна моим стилем одежды. Недоумевала:

– Не понимаю я такой красоты.

Мой нынешний имидж ей по душе.

У бабули пытливый ум. Мой средний ребенок Тема увлечен компьютером. К нему в Аткарске сбегаются мальчишки со всего двора – поиграть. Бабушка становится за Тёминой спиной и пытается вникнуть в процесс:

– Куда тут надо щелкать? А почему ты так сделал, а не вот так?

* * *

Наверное, секрет счастья нашей семьи в том, что нас всех связывают не только кровные узы, не только общие интересы, но и дружба. Мои родные всегда были для меня лучшими друзьями. Я вспоминаю: кого еще в жизни я могла бы назвать другом? Приходит на ум детская песенка:

 
Друг в беде не бросит,
Лишнего не спросит…
 

Я спрашиваю у Йоси, кого он считает своими друзьями. Он, не задумываясь, отвечает, что это я и его бывшая жена, Лена.

– Что бы там ни было между нами, но она, безусловно, порядочный человек.

Вот так. Только двое. Это говорит Йося, «всемогущий» продюсер Пригожин, который вывел в люди немало нынешних звезд шоу-бизнеса, человек, которому многие завидуют, тот, у кого, кажется, всё в жизни есть.

Иногда во сне ко мне приходит воспоминание. Я даю интервью какому-то иллюстрированному журналу. Я еще с Шуйским. Вымученно улыбаясь, докладываю, что на выходные у нас запланирован пикник. Муж, я и дети будем за городом, в Крёкшино, жарить воскресный шашлык. Говоря это, я представляю себе семейную идиллию. Я, Шуйский и дети, болтая и смеясь, собираем щепки, чтобы разжечь огонь. Хохоча, мы накалываем куски рыбы (мяса в доме не ели) на шампуры. Муж смотрит на меня с умилением, пока я отвечаю на вопросы корреспондента. Журналист и фотограф уходят. Улыбаясь, я поворачиваюсь к Шуйскому. Наверное, он мной доволен. И вдруг – пощечина.

От оплеухи у меня темнеет в глазах.

– Почему болтала с такой кислой миной? Хотела, чтобы тебя пожалели, сука? Никто тебя не пожалеет. Кому нужна певица с тоскливой мордой?

Кто мне помогал тогда? Кто был моим другом? За годы мытарств я убедилась, что мир не без добрых людей. Мне было безумно трудно, страшно. Но когда, казалось, все пропало и помощи ждать не от кого, всегда находился кто-то, кто протягивал мне руку.

Первые друзья

Считаю, что моя взрослая жизнь началась в четвертом классе, после того как судьба разлучила меня с лучшей подругой. Наша квартира на четвертом этаже. А на пятом жила семья Плотниковых. Их дочь Алена (мы звали ее Люлькой) была моей лучшей подругой. Музыка всегда была частью не только моей жизни. Как-то так получалось, что судьба меня постоянно сводила с очень музыкальными людьми. Причем они часто не имели никакого отношения к музыке в своей профессиональной деятельности. Например, супруги Плотниковы были врачами. Но Люлькин папа Александр Сергеевич, чудесно играл на семиструнной гитаре, прекрасно пел, сочинял стихи. Он даже внешне сильно походил на Владимира Высоцкого. Наши семьи замечательно дружили. Его жена, Любовь Филипповна, тоже обладала прекрасным голосом, и супруги Плотниковы часто пели дуэтом.

Нашим с Люлей главным развлечением были домашние концерты, которыми мы страшно развлекали родителей. Аленка училась на два класса старше. Она была настоящей красавицей: темноглазая, с черными вьющимися волосами, пышнотелая. Я на ее фоне смотрелась как гадкий утенок. Мы с ней исполняли разные песни. Петь хотелось обеим, поэтому аккомпанировали друг другу по очереди. Но нашим коронным номером был балет собственного сочинения «Ромео и Джульетта». Люльке досталась роль Ромео, так как она была крупнее. Я изображала Джульетту. Выглядело это так. Люля меня таскает на себе, и мы хором поем какую-то мелодию – ля-ля-ля. Лучше всего, как нам тогда казалось, нам удавалась сцена смерти юных влюбленных. Я и мой пылкий пухлый Ромео ложились рядом и, умирая, успевали подталкивать друг друга в бок – «подвинься». Представляю, как это было забавно. Но наши родители не позволяли себе даже улыбаться. Только став взрослой, я поняла, как важно для ребенка серьезное отношение взрослых к тому, чем он самозабвенно и упорно занимается…

А потом Плотниковы переехали в Магадан. Мне тогда было десять лет. Дело в том, что Александр Сергеевич злоупотреблял алкоголем. Не в силах бороться с зависимостью, он пытался куда-то убежать от самого себя. К сожалению, это не удалось. Он рано ушел из жизни. Мне кажется, после отъезда моей первой лучшей подруги у меня началась взрослая жизнь.

Мы сейчас не теряем связи с Плотниковыми. Правда, больше с Люлькиной мамой. Ома чаще приезжает, как они говорят, на материк…

Тогда я бредила карьерой балерины. У меня была книга «Майя Плисецкая». Я перерисовывала оттуда все фотографии. Знала все ее партии. Потом, когда я была во втором или третьем классе, мне от кого-то по наследству достались пуанты. Я в них изображала из себя нечто хореографическое. Смешно это все вспоминать. Но тогдашние детские экзерсисы приучили меня к работе над собственным телом, которую я не прекращаю и сегодня.

Важной частью жизни нашей семьи были праздники. И как одна из главных их составляющих, чего греха таить, – еда. Главным семейным торжеством был и остается бабушкин день рождения – 6 ноября. Даже сейчас я, несмотря на плотный гастрольный график, стараюсь этот день проводить с родными в Аткарске.

7 ноября после демонстрации все шли к бабе Валюшке. Меню варьировалось, но было два фирменных блюда: эклеры и торт из пакетов готового заварного крема. Я не любила и не люблю сладкое. Эклеры, например, для меня специально делались без начинки. А от торта я получала чисто эстетическое наслаждение. Бабуля где-то доставала кондитерскую краску и затейливо декорировала свое изделие. Я с замиранием сердца ждала: что же она вылепит в этом году?

Пища, все связанное с ее приготовлением, для меня было всегда скорее психологическим, чем физиологическим моментом. Бабушка пекла удивительно тонкие блинчики, прямо кружевные. Мне так нравилось, что они просвечивают. Зато щи получались гораздо лучше у мамы. Я и по сей день, после всех изысканных блюд в ресторанах, могу смело утверждать: ни одному шеф-повару самого элитного ресторана, не дано в его мастерстве даже приблизиться к тем щам, которые варит Галина Николаевна Перфилова из города Аткарска Саратовской области.

А по воскресеньям мама пекла оладьи на завтрак.

Я лежу в постели. Уже просыпаюсь. Но не открываю глаза от радостного чувства – можно поспать подольше. В квартире пахнет оладьями, а по радио идет передача «С добрым утром!». Впереди целый счастливый день. А сейчас я буду есть оладушки без счету. Нынче забота о фигуре мне таких вольностей не позволяет…

Примерно с третьего класса я вела книгу рецептов. Она была моей спутницей во все годы мыканья по чужим углам.

Эту книжку изорвал в клочья бультерьер, которого мне подарил Шуйский. Супруг всегда заводил собак бойцовых пород. Когда я, беременная третьим ребенком, лежала в больнице на сохранении, муж был в свирепом состоянии. В тот момент у нас жил стаффордширский терьер. Никогда в жизни я больше не видела такого здорового стаффордшира. Встав на задние лапы, он мог с легкостью положить передние на плечи взрослому человеку.

Пес не был злым, но одним своим видом наводил панический ужас на моего сына Тему.

И вот мне в больницу звонит няня в слезах:

– Шуйский решил за что-то наказать Тёму и запер его в клетке с собакой!

Они в Крёкшино, я в Москве. Ничего поделать не могу, вся трясусь от страха, плачу…

Он, конечно, выпустил мальчика. Собака Тёму не тронула. Но какая это была травма для сына…

Я часто думаю о свободе и несвободе. Многие говорят, что чувствуют себя в провинции, как в тесной душной комнате. Мол, мало там свободы.

Уроки, праздники, книги, музыка

Все мое детство было расписано по минутам. Родители приходили домой поздно, поэтому после школы я шла к бабушке. Там я делала уроки. Потом бежала по своим делам: в музыкальную школу, кружки, библиотеку.

В библиотеку я записалась сама в возрасте пяти лет. Примерно с этого возраста я стала читать запоем все подряд. У нас была «всемирка» – двухсоттомное собрание сочинений писателей всех времен и народов. Это было подписное издание. Помню, как эти книги приходили к нам по почте. По две штуки в бандероли. Боже мой! Какой это был для меня, маленькой, праздник! А чьи произведения нам прислали на этот раз? Я пыталась все читать. Глотала эти книги: и японских поэтов, и американских писателей, даже если не всегда могла вникнуть в содержание.

Ребенок подсознательно принимает систему ценностей взрослых, которые его окружают. Я сразу почувствовала, что «всемирка» – это редкий клад. Тем более ни у кого вокруг такого клада, вернее, не клада, а кладезя знаний не было.

Самым ярким детским литературным впечатлением был для меня «Малыш и Карлсон» Астрид Линдгрен. Родители отнеслись к этой книге с недоверием. Как это так: толстый дядька прилетает, шкодит, ест варенье, берет чужое без разрешения? А меня привлекала атмосфера гармонии и уюта, которая царит в этой книжке. Помню, все просила у бабушки:

– Сделай мне булочки с корицей и горячий шоколад.

После «Малыша и Карлсона» я незнакомцев описывала так: «Мужчина в самом расцвете сил». Взрослые умирали со смеху.

Я часто думаю, что так рано повзрослела, так рано стала стремиться к самостоятельности из-за того, что с детства чувствовала себя равноправным членом «взрослой» компании родителей и их друзей. Взрослые люди, которые меня окружали, всегда проявляли ко мне неподдельное внимание. Мои родные всегда старались понять, что интересно мне. Они видели, что я не отходила от инструмента, поэтому в пятилетнем возрасте меня отдали в музыкальную школу.

Со мной вместе учились ребята на три-четыре года старше. Сохранилась смешная фотография. Старший хор. Поют совсем большие дети. И я среди них – крошечная, пятилетняя. У меня страшно серьезное лицо…

Я с детства пою правильно, не фальшивлю. Меня всегда бросали на ответственные участки – «держать» второй голос, чтоб вся группа не сбилась. В этот же период я, в составе хора естественно, впервые выступила на радио.

Самым главным для меня всегда было чемзаниматься, а не с кем. Я всегда не любила пионерские лагеря. Ужасно раздражала несвобода, которую там культивировали. Привели строем, пересчитали, увели строем.

Когда меня начали учить музыке, из моей жизни ушел еще один мой ужас – детский сад. После теплого дома, в котором я росла, эта казарма для самых маленьких вызывала во мне глубокое отвращение. У мамы сердце кровью обливалось, когда она, приходя за мной, видела, как я стою, прижавшись к воротам, и высматриваю ее…

Когда я недавно рассказывала об этом Йосе, он вдруг грустно посмотрел на меня и говорит:

– Вот и я стою так у ограды, когда тебя нет рядом. Знаешь, Лера, мне без тебя не дышится…

Свой угол, теплый гармоничный дом. Как в годы скитаний по задворкам столицы я об этом мечтала! До того как у нас появились деньги и Шуйский стал скупать квартиры (в них мне пожить не удавалось: супруг таким образом вкладывал деньги), мы с ним жили в крохотной квартирке у метро «Пролетарская».

И вот счастливая новость! Мы покупаем дом. И не где-нибудь, а в престижном поселке Крёкшино под Москвой! Ура!

Шуйский редко выпускал меня из квартиры. Контролировал все мои встречи, звонки, даже походы в магазин. А теперь в голове крутилось: у нас будет своя загородная вилла! И я, как освобожденная женщина Востока, смогу ходить, куда мне вздумается. Как может быть иначе? Там ведь сельская местность: ступил за порог – и ты на улице.

Домик был простенький – одна комната и кухня. Потом пристроили «удобства»: провели воду, у нас появился городской санузел.

Крёкшино стало моей тюрьмой. Сейчас я не столько вспоминаю, как я там жила, сколько, как я оттуда убегала на автобусах, электричках, попутных машинах.

Шуйскому стало еще удобней: в сельской местности кричи не кричи, никто тебя не услышит. За пределы участка мне выходить не разрешалось. Супруг кичился тем, что мы жили на свежем воздухе. Чистая правда: во дворе, за забором я могла гулять, сколько захочется.

Когда мы переехали в Крёкшино, Ане был месяц. Мне двадцать пять лет. Шел 1993 год.

Я заболела сценой

Что еще меня поддерживало и поддерживает в жизни? То, что я – человек организованный. К этому я также приучена с детства. Жизнь убедила меня в одной, на первый взгляд парадоксальной, мысли: чем больше ребенок загружен вне школы, тем лучше он успевает в школе.

Распорядок дня у меня был такой. Я прихожу из общеобразовательной школы. Бросаю взгляд на часы. Ой, уже скоро начнутся занятия в музыкалке. Бабушка греет обед. Я тем временем делаю письменные задания. Сколько успею. Часть письменных упражнений сделано еще в школе, на переменах. После музыкалки делаю оставшиеся задания. Никогда не уходила гулять, если знала, что у меня не выучен хотя бы один урок.

Таких, как я, иногда называют «положительными до тошноты». В детстве из-за этой моей черты произошел почти анекдотический случай, который в нашей семье вспоминают до сих пор. Я училась в первом классе. На улице май. Мы с родителями выехали на пикник за город. Вернулись домой очень поздно и сразу легли спать. В пять утра я проснулась, вспомнив, что не сделала домашнее задание по письму. Я встала тихонечко – решила никого не будить. Открыла тетрадку и принялась за упражнение. Мама, очень сонная, входит в мою комнату в шесть часов:

– Чем ты занимаешься?

– Домашнее задание делаю, о котором вчера забыла.

– В шесть утра! Такого я еще не видела!

Сейчас я контролирую учебу своих детей. Если им не напомнить, они за уроки могут и не сесть. А у меня была изначальная установка: решать все вопросы самостоятельно, не прибегая к посторонней помощи.

Такой склад характера помог мне окончить школу с золотой медалью.

Примерно годам к десяти я почувствовала, что мой страстный интерес к балету ослабевает. В этот же период произошло мое первое выступление на настоящей сцене. Именно тогда, вдохнув воздух публичного признания, я узнала, что чувствует исполнитель, когда его слушают люди, когда на него устремлены сотни внимательных глаз.

Мы с моей подругой Люлькой исполняли со сцены районного Дома культуры песенку Тухманова про Сапожника. И все. Я заболела сценой. С тех пор я, наверное, и начала мечтать о карьере профессиональной певицы.

До сих пор я часто слышу иронические отзывы о самодеятельности. Мол, это не профессиональный, а самодеятельный уровень работы. Так у нас говорят о плохих, с чьей-то точки зрения, исполнителях. Выражение «провинциальная самодеятельность» звучит как ругательство. Но те, кто так говорит, забыли или не хотят знать о том, что многие звезды большой сцены (и не только певцы, но и актеры, танцовщики, музыканты) выросли из этой самой провинциальной самодеятельности.

Дворцы культуры со сколоченными из дерева сценами были первыми стенами, которые слышали голоса многих выдающихся исполнителей. Хоровые студии, оркестры, ансамбли народного танца, которые были во многих небольших городах и поселках, не сделали всех своих участников звездами. Но сколько они оставили о себе приятных воспоминаний, скольких людей заняли в свободное время интересным делом, скольких спасли от скуки и пьянства!

Для самодеятельного коллектива, впрочем, как и для любого другого, огромное значение имеет, кто им руководит. Мне повезло: руководитель моего первого ансамбля стал не только моим учителем, но и другом, единомышленником. Это был настоящий профессионал.

Скажу больше: самодеятельным коллективом, даже если ему не суждено превратиться в профессиональный; должен руководить серьезный знаток своего дела. Иначе вся затея превратится в нечто вроде пародии на бездарный народный театр из фильма «Берегись автомобиля». И «рулят» такими «кладезями талантов» горе-режиссеры вроде того, чью роль так блестяще исполнил Евгений Евстигнеев. Они то играют «Вильяма нашего Шекспира», то исполняют Джорджа нашего Гершвина, то танцуют под музыку Арама нашего Хачатуряна… Но о моем учителе – чуть позже.

В одной песенке поется: «музыка нас связала». Эти банальные слова могли бы стать настоящим девизом всей моей жизни. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что не только профессиональная, но и вся моя личная жизнь – как кусок полотна, в котором музыка и чувства сплелись так тесно, что невозможно вырвать отдельно ни единой нити.

Учителя. И то, чему я у них научилась

Школа. Первая учительница. Звали ее Ольга Дмитриевна Ходыкина. Она никогда не была замужем. У нее был роман с близким другом моего папы. Но этот человек на ней так и не женился. Наверное, поэтому всю досаду на свое одиночество она вымещала на мне.

Я пришла в первый класс подготовленная: давно бегло читала, умела даже считать в столбик. Те, кто помнит то время, знают, тогда в школу принимали не по знаниям, а по возрасту. Сейчас, если владеешь программой, можно сдать экзамены в любой класс. А тогда, если тебе семь, будь ты хоть сам Леонардо да Винчи, иди в первый класс – и все тут. Мои «избыточные» знания выводили из себя учительницу. Помню несколько неприятных эпизодов.

Это было время тотального дефицита. В продаже отсутствовали самые элементарные вещи. Например, колготки. Но ничего: голь на выдумку хитра. Бабушка виртуозно, просто ювелирно штопала мне колготки. Меня это нисколько не смущало. Все так ходили!

Первая учительница могла запросто поставить меня перед всем классом и сказать, прокурорским тоном:

– Ну что за семья: машины как перчатки меняют, а девочка ходит в заштопанных колготках!

Я не понимала, в чем можно обвинить моих родителей. Они не спекулянты, не воры, не работники торговли. Да, они хорошо зарабатывают. Так и трудятся почти круглосуточно. У отца всегда были подработки: частные уроки за хорошие деньги. И у мамы тоже. На машину они сколько лет копили!

Опять же те, кто учился в советской школе, помнят, что форма состояла из шерстяного коричневого платья и черного шерстяного же передника. На платье нашивались воротнички и манжеты, из кружев или из шитья. Делалось это раз в неделю. Обычно мамы всех девочек приводили в порядок школьную форму своих чад по воскресеньям. К пятнице вся эта прелесть была уже, понятное дело, не первой свежести. Так вот, моя первая учительница как-то в пятницу почувствовала себя особенно в ударе. Она сорвала у меня кружевной воротничок и манжеты и пустила по классу. Мол, посмотрите, какие они у Перфиловой несвежие!

Как-то раз Ольга Дмитриевна попросила меня вымыть доску. Я была очень исполнительной девочкой. А тут забыла. Кажется, чем-то была занята. Помнится, буквы в кассу складывала. Она так меня ругала… Весь класс ее ужасно боялся. Но надо отдать Ходыкиной должное: дисциплину она держала железную…

Спустя годы мы иногда оказываемся способны не только преодолеть свои страхи, но и воззриться на них с иронией. Когда, уже будучи ученицей старших классов, я встречала Ольгу Дмитриевну, мне смешно было вспоминать о том, как мы все ее боялись.

Моя первая учительница снижала мне оценки за малейшие помарки в тетрадке. Несмотря на все это, я продолжала оставаться отличницей. Даже такому придирчивому педагогу ничего не оставалось, кроме как ставить мне пятерки.

Я иногда думаю, что эта привычка быть отличницей, всегда первой во всем, сослужила мне в чем-то и дурную службу. Привычка предъявлять к себе высокие требования, которой я страдаю с детства, лила воду на мельницу Шуйского. Он сразу понял, что такая хроническая отличница, как я, всегда будет прислушиваться к любым упрекам, принимать любое, даже самое абсурдное по сути своей, замечание близко к сердцу. Он такую и искал. Меня ведь только попрекни. И все – я всю ночь не сплю: думаю о том, что я сделала не так, как исправить положение.

За десятилетие жизни с Шуйским я узнала, что я дура, уродина, безвкусная женщина, плохая жена, мать, хозяйка, певица. Что бы я делала, если б не он, великий профессионал и благородный рыцарь без страха и упрека Александр Шуйский.

В школе мы получаем не только знания, но и ценные жизненные уроки – уроки поведения в разных ситуациях, которые пригождаются нам на протяжении всей дальнейшей жизни. Например, ситуация, в которую я попала в третьем классе, навсегда отучила меня от хвастовства.

Как-то раз к нам в класс заходит мама одного из моих одноклассников – председатель родительского комитета (учительница как раз в тот момент вышла) и просит подписать поздравительную открытку. Обращается к классу: