Текст книги "Ещё одно зло во благо (СИ)"

Автор книги: Ungoliant

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Через неделю от Ламберта пришло письмо – лаконичное, описывающее весь пройденный путь до гарнизона, по делу, без эмоций, в самом конце с вежливым пожеланием родне здравствовать. Матушка одобрительно кивнула, а Лир, краснея за косноязычие кузена, хихикнула.

Затем удачно попалась подранная сторожевыми псами кошка, которую удалось вылечить за счёт одного из преступников, – огромного волкодава с дурным характером, – а через пару дней к Лир заявились инквизиторы.

Двое мужчин в красных мантиях не предъявляли обвинения и вывели её из дома словно в тайне. Лир не сопротивлялась и вела себя спокойно: она знала, что хорошо пряталась и предъявить ей нечего. Однако на территории инквизиции уверенность улетучилась. Эхо доносило стоны из пыточных, пока Лир вели по пустым тёмным коридорам – к счастью, в башню, а не в подземелья. Когда раскрылись двери допросной, сердце упало: жрица, которую привёз с собой Ламберт в портовый город, повернула к ней голову как коршун.

Немолодой инквизитор с острым носом и взглядом ворона брезгливо посмотрел на неё и предложил сесть. Лир, пошатываясь, упала на шаткую деревянную табуретку и дёрнулась, когда подол платья зацепился за что-то острое. Сопровождавшие её инквизиторы нарочито громко захлопнули дверь и замерли за спиной.

– Миледи, спасибо, что пришли, – с издёвкой произнёс человек с чёрными глазами, – мы рассчитывали на вашу сознательность и бдительность, но вы почему-то отмалчивались. – Не увидев на лице Лир понимания, он сам изобразил удивление: – Представляете, в городе, где вы отвечали за раненых, кто-то применил еретические практики и замучил до смерти невинного человека! Что вы можете сказать на обвинения?

Даже Лир, привыкшая к хитросплетениям речей аристократов и писарей, не нашлась с мгновенным ответом: инквизитор сходу разложил подводные камни, пытаясь поймать на каждом неудачном слове; к тому же обвинил без обвинения, чтобы жертва запуталась и сама себя похоронила.

Облизнув губы и по движениям бровей собеседника осознав, что выдала волнение, Лир отчеканила:

– Я не буду говорить без своего представителя. Мой отец в курсе, что я здесь?

– Подозреваю, что герцог занят плетением заговора против инквизиции и церкви, но я могу его вызвать, если вы так настаиваете. Нет? Тогда, с вашего позволения, я расскажу об итогах расследования.

Инквизитор деловито шуршал исписанными бумагами, а жрица, поджав губы, не сводила с Лир взгляда. Они опросили всех раненых, установив, что Лир единственной касалась Годрика и Ларсона – погибшего солдата, имя которого она даже не потрудилась выяснить. Она не справлялась и долго возилась с безнадёжными пациентами, один из которых чудесным образом восстановился за день. Жрица оценила способности леди Лир как «весьма скромные», а оказанную Годрику помощь – как «подозрительно безупречную».

Главным козырем инквизитора легло тело Ларсона, которого не успели сжечь.

– Вы знали, что в трупе почти не осталось крови? Поэтому он так страшно выглядел, леди Лир. Конечно, вы знали – вы видели его.

Ровная речь инквизитора выматывала хуже криков – лучше бы он вскочил и, брызгая слюной, орал на неё: «Ересь! Ересь!» Лир глубоко вздохнула; сердце гулко стучало о рёбра, и все это прекрасно слышали.

– Он умер из-за яда.

– Да, поэтому мы не можем обвинить вас в убийстве, не напрямую, – инквизитор опустил бумаги и чуть придвинулся корпусом. Между ним и Лир оставался целый стол, но казалось, что он дышал ей в лицо. – За вами наблюдали, леди Лир. Мы всё знаем: про эксперименты, про животных. Дети прислуги так падки на золотые монеты, их верность ничего не стоит…

Лир сглотнула, подавив приступ дурноты. Если бы он был уверен, то уже отправил её в подземелье; пока что она ходила по краю. Лишь из упрямства и вбитого урока всё отрицать, даже если вина доказана, Лир медленно покачала головой, уставившись на сцепленные руки. Инквизиторов учили противиться любому обману разума – да и сами они мастерски лезли в мысли, научившись у своих врагов.

– Я не признаю вину.

Жрица фыркнула, но ничего не сказала. Инквизитор постучал костяшками пальцев по столу, о чём-то размышляя, затем стул под ним заскрипел. Лир вздрогнула, почувствовав рядом резкий запах застоявшегося мужского пота и гнилых зубов.

– Понимаю. Вы думаете, что отлично замели следы, но не подумали о старике герцоге и своём героическом кузене, о слабом сердце матери: какой удар ждёт репутацию Вайнрайтов при публичном разбирательстве? Мне плевать на недовольства мелкой знати, но ваш отец будет огорчён, узнав, что юношеской глупостью вы перечеркнули все его старания. Чем он там занимается?

– Составляет официальное прошение Его Императорскому Величеству о реформировании инквизиции, – подсказал один из её сопровождающих с нескрываемой насмешкой.

– Точно. Нужно тщательно проследить за намерениями всех участников. Найдётся один преступник против веры – можно привлечь их всех.

– Чего вы от меня хотите? – сквозь зубы выдавила Лир, вскипев от незавуалированных угроз, и взглянула на инквизитора снизу вверх. Тот выглядел омерзительно довольным.

– Скажу прямо: ваше дело – мелкая пыль для церкви. Заморачиваться противно. Но ради безопасности нашей любимой столицы и Его Императорского Величества я обязан сослать вас подальше, леди Лир; туда, где вы будете набираться ума и здравствовать в безопасности, как желал ваш героический кузен. Уверяю, всех устроит такое решение.

Лир почему-то покраснела от стыда, услышав слова Ламберта из письма, и не знала, как реагировать – проиграла она или легко отвертелась от умышленного убийства. «В теле почти не осталось крови», – повторялись слова инквизитора в её голове, заместив все остальные мысли. Жрица выглядела недовольной решением, но возражать не стала и быстро удалилась после оглашения вердикта. Инквизитор придвинул бумагу без кроваво-красной печати, какие Лир часто находила среди документов отца, и дождался, пока она внимательно всё прочитает.

Её отсылали в Бергольд – «по срочному решению инквизитора Ферре, уполномоченного дознавателя Святой Церкви», – и Лир понятия не имела, в какой стороне света этот город находился.

========== 3. ==========

Впервые в жизни Лир подумала, что отец её ударит: он был не просто зол, а раздавлен новостью, хотя подробностей никто так и не узнал. Инквизитор назвал её «подозреваемой в ереси», но под это описание каждый день подходили сотни человек, неудачно высказавшиеся или по дурости натворившие что-то подозрительное. Однако благородных давно не обвиняли – слово «измена» практически крутилось на языках злорадных горожан, которым не так повезло в жизни, как аристократам.

Отец прекрасно понимал, что инквизиция нашла новый рычаг давления – за дело или нет, но Лир потеряла бдительность. Ей хотелось сказать об угрозах их семье, но она задумалась: не уловкой ли были слова инквизитора, чтобы она взяла вину на себя?

Как бы там ни было, изгнание честно заслужено – неужели и Эрхог попалась так же, осмелев от дозволенности? Собирая в путь необходимые вещи, Лир тихо смеялась сквозь слёзы от злополучной иронии, затем – направилась в библиотеку, чтобы официально попрощаться с хранителями и друзьями, а неофициально – уничтожить роковые записи Эрхог. За спиной слышались шаги, но когда Лир оборачивалась, то никого не находила. Люди смотрели на неё с опаской и быстро находили какие-то дела; взгляды шпионов инквизиции жгли затылок до старой секции библиотеки, где Лир могла точно укрыться от наблюдения на несколько минут и спрятать книгу под пышной юбкой.

Больше никто не должен был чувствовать власть над жизнью, держать её в руках – Лир и в первый раз понимала, что ответственность велика, но не задумывалась, каким людям могло попасть это знание. Пусть оно останется только в её голове. Сокрушаясь о наказании, она чувствовала вину – но какую-то неправильную: наверное, так и случалось с нераскаявшимися преступниками.

С громогласным треском Лир вырывала страницы из книги и бросала в печь, проклиная каждое написанное слово. Стук в дверь гостиной выбил её из колеи – с уликами в руках. Лир поспешно закинула книгу в огонь и прикрыла кочергой створку.

– Входите!

Светлая макушка Годрика мелькнула в проёме. Неуверенно помявшись, он решился войти, низко поклонился и затараторил:

– Леди Лир, я поспешил сюда, как только узнал о несправедливом решении инквизиции. Простите, они спрашивали о том дне… когда вы спасли меня. Я честно ответил, что ничего не помню… и всё равно чувствую, что виноват! Позвольте отплатить вам за самопожертвование, возьмите меня с собой!

Лир молча выслушала поток бойкой речи и едва не рассмеялась с «самопожертвования», затем переспросила:

– Ты хочешь покинуть Имперскую армию, чтобы отправиться со мной на край света, в горы? Бергольд стоит на краю известного нам мира, посреди нигде – знаешь ли ты об этом?

Годрик не растерялся – видимо, заранее обдумал своё решение.

– Я не покидаю армию, пока защищаю вас, и продолжаю выполнять свой долг, не страшась трудностей. Быть может, Всевышний подарил мне второй шанс ради этого.

Лир скептически оглядела его – молодого, полного сил и горячей крови – и со вздохом признала, что не хотела бы путешествовать через всю Империю без знакомого лица в сопровождении. Годрик мог тешить себя любыми иллюзиями, это его выбор.

Проститься с нажитыми вещами оказалось слишком просто. Лир забрала с собой только самую тёплую одежду, проигнорировав платья, и сильно удивилась прощальному подарку отца – комплекту доспехов по её меркам, невероятно удобному; такие могли стоить целое состояние. Герцог был зол на свою дочь, но не желал ей смерти.

Они обнялись на прощание – наверное, впервые в жизни проявив искренние чувства. Матушка утёрла слёзы платком и тоже заключила Лир в неуверенные объятия, затем сообщила с трагичным тоном:

– Я распустила слух, что ты на самом деле беременна не пойми от кого. Год посидишь, вернёшься одна – скажешь, что ребёнка потеряла. Все быстро забудут твой позор.

– Благодарю, матушка, – сквозь зубы проговорила Лир и поспешно покинула отчий дом.

Во дворе ждал Годрик, придерживая за поводья двух вьючных лошадей. Обернувшись, Лир увидела в окнах лица прислуги и тут же, поджав губы, отвернулась.

– Тяжело уезжать? Не переживайте, вас быстро призовут, – решил подбодрить её Годрик, но Лир покачала головой: в приказе инквизитора не указывалась дата окончания наказания. Видимо, так он надеялся выдавить последний секрет – или же ухватить старого герцога за горло.

За воротами их окружили всадники из сопровождения – безродные рыцари, которые составляли подавляющую часть армии. Лир мысленно распрощалась с белоснежной столицей – её мощёными улицами, базиликами, башнями, развевающимися флагами и синими черепичными крышами – и отправилась в путь с тяжёлым сердцем. Ей не впервые пришлось держаться в седле целыми днями, но впервые – в доспехах. Сжалившись над ней или заскучав, рыцари давали советы и тренировали Лир на привалах: даже опытным солдатам отчаянно хотелось размять ноги, как и лошадям – сбросить их с себя и спокойно пожевать траву.

Они останавливались в тавернах и постоялых дворах, в крупных городах и деревнях, торговых постах и оживлённых лагерях пилигримов. У Лир не было желания подходить к незнакомцам и злить сопровождающих, так что течение чужих, абсолютно разных жизней проходило мимо неё. Годрик пытался составить компанию, но тушевался и краснел под взглядом Лир: его произвели в рыцари чуть больше месяца назад, так что не только она привыкала к новой роли. Старые вояки посмеивались, но с энтузиазмом вспоминали своё посвящение.

Чем дальше они удалялись от сердца Империи, тем захолустнее становились земли. Люди здесь едва ли знали, что происходило в мире, и сосредотачивались на собственном выживании. Несколько раз Лир требовала остановиться и помочь какой-нибудь деревне изгнать разбойников или стаю волков, но этого всегда оказывалось недостаточно – их провожали проклятиями. Затем к конвою присоединился крестьянин на повозке, набитой сеном, и с ближайших деревень, сделав крюк, рыцари собрали мешки с зерном, грозя какой-то бумажкой с печатью.

Время смешалось в однообразный ком из рассветов и закатов, но по ощущениям они точно ехали больше месяца. Однажды пошёл снег – и больше не заканчивался. Впереди мрачной тенью на горизонте выстроились горы, проткнув вершинами тёмно-серые тучи. Где-то в их сердце ждал Бергольд. Неделями они продвигались по горным тропам, минуя разрушенные крепости гномов, и ночевали в захолустных постоялых дворах. Между ними словно никакой жизни не было.

Город-крепость Бергольд действительно стоял посреди нигде – в заснеженной пустоши, обдуваемой ветрами; так высоко, что снег здесь никогда не таял. Годрик предположил, что деревья вокруг давно вырубили под строительство и растопку. Свежая колея в сторону прореженного леса внушала надежду, что Лир не замёрзнет насмерть во сне. Крестьянин затормозил у одинокой фермы за стенами, где уже ждали свежее сено; остальные припасы отправили в крепость.

Лир чуть не выпала из седла, пока рассматривала древние стены, возведённые на совесть, огромные ворота и небольшие башни, где прогуливались лучники, чтобы не замёрзнуть. По сочетанию разных стилей она поняла, что Империя, скорее всего, завоевала Бергольд у гномов или же заселила брошенную или опустошённую крепость – судя по качеству древесины, дома стояли новые. Цепкий взгляд хватался за каждую мелочь, словно в утешение – что же ей досталось взамен родных земель, – но не находил ничего примечательного: вся история Невендаара строилась на завоеваниях. Взять, например, нынешнюю войну с эльфами: семьдесят лет назад вернулся их бог Галлеан и погнал эльфов вглубь Имперских земель, где они основали новую столицу, а ныне здравствующий император Мередор на закате жизни решил отвоевать их часть.

Рыцари криками отгоняли жителей Бергольда от повозки, пока рабочие перетаскивали мешки в амбар. Они пытались предотвратить давку и разграбление, но Лир уже понимала, что честного деления не предвидится, и вышла вперёд.

– По статусу теперь я могу считаться хозяйкой Бергольда, поэтому беру управление крепостью под свой контроль, – сказала она рыцарю, которого остальные считали за лидера.

– Да как хотите, – буркнул тот с выражением величайшего облегчения. – У меня нет ни малейшего желания здесь задерживаться.

Он сделал жест своим людям и отправился в конюшню. Голодные взгляды уставились на Лир, и она тут же поняла, какую ошибку совершила. Однако как только несколько мужчин сделали шаг вперёд, Годрик пришпорил коня и преградил им путь.

– Не делайте глупостей. Уверяю, еда будет разделена честно.

– Да её едва ли хватит на пару месяцев! – возразили из толпы. – Если зверьё уйдёт, то помрём!

– И тем не менее организованно мы сможем всё пережить! – вступила Лир, чтобы заговорить людей до появления стражников и сквайров. – Обещаю, что я, леди Лир Вайнрайт, позабочусь о Бергольде!

Она говорила как Ламберт – громко, уверенно, до скрипа на зубах наивно – и сама себе не верила, но на людей обещания подействовали. Лир скормила с рук надежду, хотя понятия не имела, что предстояло пережить.

Когда амбар закрыли на замок, она отправилась изучать новые владения. Двухэтажный дом в центре крепости напоминал бледную тень резиденции Вайнрайтов в столице, но Лир не стремилась к излишествам: лучше жить в деревянной хибаре, чем дрожать в ледяном каменном гробу. От служанки она отказалась, припомнив опыт, из-за которого здесь оказалась, только велела греть воду и оставлять кадку у двери раз в неделю.

Сенешаль Миваль был слишком стар, чтобы везде поспеть, но Лир пригодилась его мудрость, пусть и помноженная на типичную для суровых краёв суеверность. В церкви служил старый патриарх, который должен был застать в живых императора Демосфена. Он недобро поглядывал на Лир и наверняка знал причину, по которой её сослали в Бергольд, но тактично молчал или недовольно кряхтел, когда она тянула руки к церковным книгам – кладези местной истории.

Местные вели календарь, опираясь на погодные циклы и совпадения: например, если стада оленей уходили от гор, значит, скоро оттуда спустится великая буря, а если птицы улетали раньше срока, жди долгой зимы. Лир не собиралась спорить с приметами и, как обещала, погрузилась в подсчёты: золота в скромной казне, провианта в амбаре, сколько нужно заготавливать дров, сколько мяса засолить. Она позволяла говорить всем, кто желал дать совет; поощряла инициативу, чаще хвалила и строго обращалась с нарушителями. Ламберт многому её научил – и помог советами закрепиться на новом месте, не подозревая об этом.

Время здесь словно сквозь пальцы уходило: короткие солнечные дни сменялись долгими ночами, как смоль тёмными, словно весь свет Всевышнего иссякал. Ветер приносил волчий вой с гор. Лир поглотила рутина, но всё же они с Годриком выезжали за стены, чтобы развеяться и внести свою лепту в подготовку к зиме.

Как только вставал крепкий лёд, – это в начале осени-то! – рыбаки выходили к реке и строили круглые крытые хижины прямо над лунками, чтобы не замёрзнуть. Охотники отправлялись за дичью, а в опустевшем участке леса работали лесорубы; ополченцы и сквайры охраняли их от заблудшей нежити. Бергольд выживал и без участия Лир, что, конечно, подкупало и расслабляло.

Теперь она понимала, почему охота стала королевской забавой: преследование добычи будоражило сердце, а лук в руках становился словно продолжением её устремлённого взгляда. Годрик стрелял куда лучше, но не кичился успехами: он говорил, что вырос в похожей деревне на окраине Империи и не понаслышке знал о голоде, страхе и самосуде за воровство еды – поэтому и вмешался в первый день. После перенесённой в первую же неделю болезни Годрик стал куда меньше болтать на морозе, и Лир наконец оценила его по достоинству, без напускной бравады: слишком уж многое напоминало в нём молодого Ламберта.

Вдали от крепости мысли словно очищались от проблем с дичью, нерешённых с сенешалем вопросов и тоски по дому. Последние дни осени выдались солнечными, но обманчиво спокойными: мороз щипал за щёки, и Лир надвинула капюшон почти до подбородка. Следопыт рассказал многое об этих землях, но ей, как самопровозглашённой хозяйке, хотелось осмотреть всё лично. Кони не спеша преодолевали высокий снег; столбы с разметкой помогали не затеряться.

На белом полотне снега любая странность издалека бросалась в глаза, поэтому Лир тут же выхватила меч и потянула за поводья, заметив высокий силуэт между деревьями. Годрик выехал вперёд, прикрывая её. Нехорошее предчувствие отдавало зудом в затылке, под волосами, да и кони испуганно ржали, вертели мордами, словно учуяли волка.

– Вам нужна помощь? – донёсся голос Годрика.

Старик не выглядел потерянным или больным – широкоплечий, с густой бородой, отдающей синевой, он неподвижно стоял возле камня с вырезанными рунами, каких было полно вокруг, но Лир понятия не имела, что на них написано. Он посмотрел на неё – и казалось, синева промелькнула на белках глаз.

– Как хорошо, что я нашёл вас! Моя внучка в беду попала, совсем малая, глупая: пошла в лес одна и дорогу назад потеряла.

Для горюющего старика он был подозрительно весел и беспечен, к тому же стоял в ожидании помощи, которая могла не заявиться. Лир поймала недоверчивый взгляд Годрика и спросила:

– В какую сторону она пошла, ты знаешь? – он указал на юго-восток, и Лир почувствовала тошноту. Меч показался бесполезной палкой, зажатой в руке, как в детстве. – Хорошо, я найду её. Возвращайся домой.

– Ох, прекрасно, милая госпожа! Буду с нетерпением ждать!

Годрик нахмурился, попытался что-то сказать, но Лир резко дёрнула поводья, и конь, казалось, повиновался с особой радостью. Она обернулась – старик стоял на том же месте, хотя и неясно было, глядел ли им вслед. Все чувства били в колокол тревоги. Как рыцарь, который не мог оставить в беде страждущего, Годрик до последнего торговался с совестью.

– Ох, Всевышний, на юго-востоке же…

– Да. Лучше побыстрее уехать отсюда. Смотри по сторонам.

– Слушаюсь, госпожа.

На юго-востоке покоилось древнее городище мёртвых, но сонное, словно ожидающее приказа своей не-живой богини. Обмороженные трупы иногда захаживали в Бергольд, но проверять, что там творилось, никто не рисковал – точнее, ещё никто не возвращался, чтобы рассказать. Бежать за мифической внучкой было сродни самоубийству, хотя Годрик, судя по выражению лица, мучился от сомнений.

– Этот старик – не человек, я уверена, – попыталась его успокоить Лир. – Настоящий бы побежал в город за помощью и места бы себе не находил.

– И вокруг снег не вытоптан, словно старик появился из ниоткуда. Странно, что я только сейчас это понял – видимо, морок какой-то.

– Просто ты очень добрый.

– Благодарю, моя леди, но я не уверен, что в данном случае это комплимент.

Они обменялись неловкими улыбками и тут же отвернулись. Лир тоже не могла забыть старика, поэтому наперво пошла в церковную библиотеку – изучать свитки, – однако ничего дельного не нашлось. Чтобы не попасться в возможную ловушку с очередной ересью, Лир попросила Годрика рассказать о встрече патриарху, но тот смерил обоих недобрым взглядом и выгнал на мороз.

Словно в насмешку, на головы посыпался снег – крупный, как тополиный пух. Лир подставила ладонь, поймала целый ворох снежинок и тяжело вздохнула: только этого ещё не хватало! Годрик втянул голову в намотанный вокруг шеи шарф и зябко поёжился, затем сказал:

– Знаете, я подумал, что вам не помешают дополнительные уроки фехтования. Не поймите неправильно, но после сегодняшнего дня я не уверен, что смогу защитить вас от всего на свете…

Лир вздохнула, припомнив нелепый бой с бандитами, и согласилась. Внутренний голос подсказывал, что будущее готовило только больше испытаний.

За уроками и подсчётами, разрешая конфликты и врачуя больных, кутаясь по ночам в волчьи шкуры и маясь то от жары, то от холода, когда их сбрасывала во сне, Лир прожила первые зимние дни. Тревожной новостью стало исчезновение дичи в лесах, а затем, как обещали приметы, с гор спустилась великая беспросветная буря, укрывшая Бергольд саваном.

========== 4. ==========

Патриарх умер первым, несмотря на трогательную жертвенность прихожан: глубокая старость не оставила ему шансов выжить. Горожане понимали, что это – не единственная жертва зимы, и лучше не станет. Буря не утихала ни на минуту, словно пыталась сдуть Бергольд с лица земли; улицы заволокло снегом по горло, отчего приходилось вычищать узкие дорожки и не тратить силы попусту.

Те, кто отважился выйти на лёд, не вернулись – следопыты говорили о веренице волчьих следов и разорванных останках. Порой трупы находили недалеко от крепости, но горожане при этом не убывали. Однажды дозорный на башне увидел бредущего мертвеца, а следом на него налетела волчья стая и растащила кости.

– Плохо дело: заражённые волки куда опаснее голодных, – говорил сенешаль, но Лир не обращала внимания на эту проблему: голод волновал больше – и зря.

Выставленная у фермы охрана из-за снегопада поздно заметила опасность – или же не восприняла всерьёз. Сенешаль был уверен, что они напились на посту, пытаясь так согреться, за что поплатились. В то время как заражённые волки наводили хаос, подошли медлительные, но сильные зомби; и пока скромный гарнизон во главе с Лир добирался по высокому снегу, стало уже поздно.

Она срубила голову оскалившемуся мертвецу и первой пробралась в хлев, чтобы спасти последний скот. На соломе лежали растерзанные тела фермеров; гнилостный смрад выбивал слёзы из глаз. Лир сделала мгновенный выпад в сторону волчьего рыка и разрубила оскалившуюся морду до кости. Шкура отливала болезненной зеленью – самой яркой меткой проклятья Мортис, – с неё свисали клочья шерсти, куски плоти и комки слизи; тёмная жижа капала из пасти.

Когда подоспел Годрик, Лир утешала раненых коров: только безумному животному придёт в голову покусать всё живое, а не убить одну жертву для пропитания. Ополченцы молча наблюдали, как она положила ладонь между рогами, прошептала извинения и вонзила клинок в горло. Вокруг ран над копытами стремительно распространялась метка болезни.

– Всё сжечь – и проследите, чтобы никто не растащил мясо: только вспышки моровой болезни нам не хватало.

– Я прослежу лично, госпожа, – мрачно добавил Годрик и помог солдатам вытащить тушу за порог.

Пришлось выделить больше дров на кострище, но только так можно было остановить возможную эпидемию. Лир велела оставшимся фермерам забрать последних кур, укрыться за стенами и не испытывать судьбу. С надеждой она следила за календарём, но прогнозы не совпадали, солнце не прорывалось за плотные серые тучи, а снег норовил заполонить каждый угол в брошенных оледеневших домах. Все сроки, которые отводились на скромные запасы, подходили к концу: к весне без коров не восстановить хозяйство, придётся гнать новое стадо, искать средства. Планы на будущее вселяли хоть какую-то уверенность, что оно настанет.

Люди молились Всевышнему целыми днями, чтобы не вцепиться друг другу в глотки, и не спорили с решениями ещё чуть-чуть урезать суточную норму. Хотя бы дров они запасли с избытком. К исходу зимы, когда крепчали морозы, ветер всё чаще давал передышку, но Бергольд оказался отрезан от мира непроходимым снегом. В ясную погоду несколько смельчаков отважились уйти на юг за помощью, но Лир сомневалась, что у ближайших деревень в днях пути отсюда дела обстояли лучше. В суровую пору каждый отвечал только за себя.

Из-за вечной усталости пришлось приостановить тренировки. Годрик выглядел неважно, но не терял извечный оптимизм и пёкся о самочувствии Лир сильнее её самой. Днём они помогали монахиням в церкви, но целительство было бессильно перед разрушительной силой голода, когда организм пожирал сам себя в надежде отсрочить неизбежное. К началу весны, скрепя сердце, Лир разрешила забивать лошадей по одной и первой отдала свою.

Стены из налетевшего снега чуть подтаяли, и охотники выдвинулись на поиски дичи; вместе с охраной вышли рыбаки, но все возвращались почти пустыми. Мор прошёлся по лесам, и заражённые звери отгоняли здоровых. Нежить словно взбесилась, почуяла слабость и чаще навещала живых. К тому времени в крепости варили кожаные ремни и ненужные уже уздечки. Люди таяли на глазах и часто болели – кашляли так, словно пытались выплюнуть свои лёгкие. Годрик снова слёг, и Лир велела ему поселиться рядом. К счастью, волчьих шкур для обогрева на всех хватало.

Она читала вслух книги из перенесённой из церкви библиотеки, пока не саднило горло, а он лежал, почти не шевелясь и лишь изредка что-то остроумно комментируя. Молодой и сильный организм быстро переборол недуг, но так повезло далеко не всем: лёгочная хворь прошлась по Бергольду новым вихрем и унесла ослабевшие жизни. Лир с какой-то отчуждённостью поняла, что устала переживать о смерти; апатия захватила её и утянула в серый омут. Если бы не более приспособленные жители города, она бы давно умерла. После болезни Годрик продолжал сидеть в её комнате допоздна и с отстранённым видом начищал их доспехи, но Лир его не выгоняла, даже когда ложилась спать.

С телом слабел и разум: прочитанное едва укладывалось в памяти, и Лир без стеснения перешла к сказкам, надеясь найти утешение. Впрочем, на страницах разворачивались ужасы, не уступающие реальности: чего стоила история о старике, столкнувшем жену в яму, где жил демон – Лир так и не поняла, в чём мораль обмана и убийства.

Снег не спешил таять, как и имперские посланники не торопились навещать Бергольд. Лир чувствовала, что творилось неладное: возможно, тяжёлая зима отразилась на всех северных землях, и до самой окраины помощь дойдёт не скоро, а значит, придётся полагаться только на себя. Подсчитав запасы снадобий, Лир поняла, что их тоже на всех не хватит, и стала больше уделять времени целительству. Навыки росли, как и количество пациентов.

Волчья стая напала на следопыта, но ему удалось добраться до города – почерневшую ногу пришлось ампутировать. Пока Годрик держал его за плечи, а самый крепкий из ополченцев примерялся топором, на соседней койке без интереса за ними наблюдала сухонькая старушка. Когда нога шлёпнулась на пол, она проследила за той взглядом и осталась сидеть со странным выражением на лице. К ночи кашель у больных усиливался, и один мальчишка не мог остановиться – хрипел, втягивал воздух ртом как утопающий, и Лир помогла ему сесть, облокотиться спиной на себя. Поток жизни тихо струился, хотя должен был бушевать; она коснулась его и почувствовала, что могла отдать немного своего – но тогда рискнула бы убить их обоих: в двух пересохших сосудах не бывает равновесия. Точнее, лишь одно равновесие, к котору придёт любая жизнь…

Лир не помнила, когда пришёл Годрик и, не зная об этом, разорвал нити, мягко обняв её за плечи.

– Моя леди, – тихо сказал он, – вам пора отдохнуть.

Она посмотрела на тихо лежащего ребёнка, не понимая, жив ли он, – жива ли до сих пор сама? – и позволила себя проводить. В голове было пусто, словно цветущий сад заволокло снегом. Её усадили на кровать; холодные пальцы коснулись щёк, шеи, прощупали запястья и растёрли ладони. Лир опустила взгляд и увидела, насколько тонкой казалась обтянутая кожей кость – Годрик мог обхватить её двумя пальцами.

– Моя леди… – повторял он с теплотой, которой Лир давно не помнила; его голос разливался в груди солнечным светом – так улыбался ей Ламберт, пытавшийся подбодрить в час скорби, когда умер во младенчестве её младший брат; так он провожал её в последний день. По крайней мере, Лир хотелось так думать.

О, Всевышний, почему её рыцарь не пришёл на помощь?

– Какой нынче день? – рассеянно пробормотала она, отчего-то решив, что уже выспалась, а Годрик пришёл забрать её перед обходом. Он грустно улыбнулся и лишь крепче обхватил её маленькие ладони. Теперь под его пристальным взглядом тепло спускалось ниже и оседало между бёдер. Лир невольно поёрзала.

– Хотите вспомнить, когда последний раз ели? – он вздохнул, не получив ответа, поцеловал её руку и заговорил – тихо, обжигая дыханием кожу: – Моя леди, вы не исправите неизбежное, погубив себя. Люди нуждаются в вашем свете. Только вам по силам трудные решения. Я просто не позволю вам умереть! Если придётся, будете пить мою кровь… и не смейтесь!

Лир покачала головой, не в силах донести, что же именно её позабавило. Знал бы он, сколько света на самом деле осталось – и был ли он когда-либо? Возможно, это по её вине Бергольд падёт – пока Всевышний не получит в жертву еретичку. Глупость, конечно, – какое Ему дело до неё? – но внутреннее чутьё подсказывало, что легче выйти за ворота и упасть в снегу посреди мёртвого поля, чем заслужить прощение…