Текст книги "Ещё одно зло во благо (СИ)"

Автор книги: Ungoliant

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

========== 1. ==========

С каждым толчком крови жизнь покидала солдата – Лир почувствовала поток через связующие нити и снова воззвала к Всевышнему. Слабое свечение окутало ладони, а затем устремилось к ранам. Кровь не останавливалась: расползалась по белой рубахе и капала с койки на её сапоги.

Способностей Лир хватало лишь на мелкие раны – лёгкие порезы, укусы да царапины, – но сейчас, пока город осаждали, помощь каждого целителя ценилась на вес золота. Настоящие жрицы ушли к защитникам, поддержать их в бою, а Лир оставили в тылу – наедине со смертью. Далеко не сразу стало ясно, что клинки убийц отравлены, и те, кто вышел из битвы почти невредимым, через пару часов падали замертво.

Второй солдат на соседней койке словно сгорал заживо, и Лир ничем не могла помочь ему – только оттягивать неизбежный конец, выбиваясь из сил. Пока она разрывалась между двоими, за ширмой ожидали помощи другие – хотя бы в сознании, чтобы позвать на помощь. Прислуга и крестьянские жёны, успевшие укрыться в городе, промывали раны и меняли повязки; зелья лечения кончились в первый же день, а осада длилась почти неделю.

Лир срезала пропитанную кровью рубаху и осмотрела раны: следов яда она не обнаружила, но кожа стремительно бледнела, что говорило о критической кровопотере. Грудь солдата была страшно изувечена, некоторые раны успели затянуться, но самые страшные, от алебарды, углублялись до костей и чернели от извергающейся крови. Лир словно перетягивала канат, в центре которого теплилась жизнь, и потратила слишком много сил, чтобы бросить свой конец и сдаться смерти.

Воззвание к Всевышнему слетало с пересохших губ бессознательно; Лир почти бредила без сна и отдыха, но хотя бы еды на всех пока хватало. Портовый город потому и стал лакомым кусочком для бандитов. Кто-то шепнул, что на простой разбой не похоже – скорее на работу наёмников, – но Лир было всё равно, кто их убьёт. Её меч всегда лежал рядом – на случай, если ловкий лазутчик ворвётся в лазарет добить раненых и лекарей. В этом было преимущество и недостаток образования аристократа: Лир знала многое из разных областей, но без должной глубины.

Сонный разум мгновенно пробудился, когда она подумала о Великой Имперской библиотеке в столице, где почти всю жизнь работала – конкретно о старых книгах по целительству времён императора Демосфена. Тогда некоторые утверждения показались странными, но сейчас Лир не приходилось выбирать.

Убедившись, что её навыков исцеления не хватает даже на двоих, Лир взглянула на умирающего от яда солдата, закусив нижнюю губу: он всё равно обречён – и тянет за собой того, кого ещё можно спасти. Лир уверяла себя, что это простой прагматизм; сердце настолько устало страдать, что никак не отреагировало на решение фактически убить кого-то.

Нет – спасти.

Нити магии Жизни окутывали тело, удерживая в нём душу. Лир чувствовала через поток, как яд забирал своё по капле, с каждым биением сердца, распределяющим кровь по органам – и потянула обратно. Однако ничего не произошло. Лир безрезультатно пробовала снова и снова, чередуя попытку убийства с лечением, чтобы не потерять обоих солдат раньше времени. Щёки горели, а сердце билось так, что становилось больно; она осматривалась как преступница, чтобы никто не поднял крик. Их жёны сейчас наверняка перевязывали других солдат, не зная, что происходит в паре шагах за ширмой.

Лир перестала тянуть и прислушалась к ощущениям – к потоку и пронизывающим нитям, пока не услышала слабый стук измученного сердца. Сначала звук показался обманом измождённого рассудка, но он равномерно повторялся – и Лир снова потянула: медленно, на одном дыхании.

Жизнь полилась к ней по рукам, но свечение оказалось как кровь красным. Лир оцепенела на миг, а затем – больше от страха, пытаясь сбросить что-то чуждое, – потянулась ко второму солдату. Её тело стало мостом для потока между двумя душами; точно морская волна в шторм, ощущение власти над жизнью захлестнуло и бросило на камни, выбивая из груди воздух. Лир согнулась, но не разжала хватку – не могла: поток хлынул бесконтрольно, едва не высушив её саму. Энергия живого тела в сотни раз превосходила целительские умения.

Смерть оборвала этот удушающий кошмар – словно ножницами нити обрезала, – и Лир смогла отнять руки. Солдат, которому досталась вся магия, дышал ровно, его щёки порозовели, а раны затянулись – только шрамы остались. Выходить его будет просто.

Лир перевела взгляд налево и подавила крик, закрыв рот ладонью. Второй солдат умер в агонии: его широко распахнутые глаза закатились точно в припадке, перекошенный рот замер в немом крике, по губам медленно растекалась кровавая пена; кожа посерела, избороздилась глубокими морщинами; в светлых всклокоченных волосах серебрились седые пряди. Лир смотрела на него, не в силах отвести взгляд, пока не пришла в себя.

Влага на щеках и губах оказалась не слезами – кровью с ладоней; она в прямом смысле вытянула её магией. Пальцы мелко тряслись. Лир вытерла их о край короткой мантии и накрыла труп простынёй – потом его сожгут во дворе вместе с остальными, чтобы не отдавать Мортис, и похоронят прах в общей могиле.

Спасённый солдат мирно спал, и Лир, выполнив свой долг, наконец смогла немного выспаться без кошмаров. Мысли одолевали то сомнения, то любопытство. Очевидно, почему церковь не приняла такое целительство – ценой другой жизни, – в нём не было смысла в обычное время, но в тёмный век Демосфена любые средства могли пригодиться. Лир продолжала помогать раненым, мечтая вернуться в столицу и узнать больше; к «переливанию» жизни ещё раз не пришлось прибегать.

Однако к вечеру она вернулась к той койке, где дремал солдат. Прислуга говорила, что он приходил в сознание, выпил две чашки воды залпом, съел немного хлеба и снова уснул. Лир таращилась на пустую койку рядом, не понимая, о чём вообще думала. Кто-то заботливо убрал окровавленные простыни, чтобы ничто не напоминало о недавней смерти.

Грохот в зале, где в мирное время проводили богослужения, заставил Лир вздрогнуть; раздались лязг металла и крики – мужские и женские, испуганные; топот приближался. Дверь распахнулась, но на пороге стоял не имперский солдат, а головорез с двумя окровавленными мечами в руках. Лир сидела ближе, но благодаря ширме её не заметили. Головорез кинулся вглубь лазарета, и монахини бросились от него врассыпную. Те солдаты, кто был в сознании, попытались дать отпор врукопашную.

Лир схватилась за меч и выскочила из укрытия наперерез следующему бандиту – к счастью, тот тоже был без тяжёлой брони, чтобы быстро проскочить в тыл. Она рубанула сверху вниз по диагонали – от шеи к бедру. Лёгкий длинный меч от лучшего столичного кузнеца играючи рассёк мышцы, и кровь хлынула на кожаный нагрудник. В уме Лир молитвой повторяла уроки фехтования: как парировать атаки двух кинжалов и не подставить уязвимые места на бедре и шее.

Спрятавшись за дверью, Лир смогла застать другого убийцу врасплох, но следовавший за ним её видел. Низкорослый, одноглазый бандит в нелепой куртке с меховым воротом усмехнулся и облизал губы, словно собирался её съесть. Сердце ухнуло в пятки, когда Лир увидела зеленоватый отблеск на клинках – яд!

Он извернулся и взмахнул снизу вверх двумя мечами сразу, но Лир успела отскочить. Умом она понимала, что нужно действовать, атаковать, а то её загонят к стене, но страх словно парализовал мышцы, вынуждая только защищаться. Лир сделала ещё несколько шагов назад. Пахло кровью и – в отдалении – гарью. Где-то начался пожар.

Убийца рыкнул как зверь, замахнулся – и дёрнулся в сторону, когда полуголый солдат кинулся ему на спину и схватил за шею. Будто сон сбросив, Лир тоже атаковала, тесно прижавшись к противнику, как учили – так, удерживая его в тисках, она могла контролировать удары.

Имперский солдат отобрал один из отравленных мечей и вонзил во второго бандита; Лир добила его. Они уставились друг на друга, тяжело дыша.

– О, леди Лир, давно мечтал познакомиться с вами!

Сухом ком перекрыл горло, мешая продохнуть: это был он – спасённый за счёт чужой жизни солдат. Широкие красные полосы испещряли его грудь и живот, словно ещё вчера и не было жутких рубленых ран. Возможно, никто, даже он, не понял, насколько близко подкралась смерть.

– Я тоже… – промолвила Лир кое-как, но искренне.

– Годрик, моя леди, сквайр.

Он улыбался, не обращая внимание на кошмар вокруг – такой молодой и пылкий, не старше самой Лир; жизнь кипела в нём как в котле – две жизни, если точнее.

– Отлично, Годрик, помоги выгнать захватчиков из моего лазарета.

Накинувшись толпой, раненые сами убили первого ворвавшегося бандита и под руководством Лир баррикадировали двери шкафами, сундуками и койками, вооружались всем, что находилось под рукой. Они ждали, прислушиваясь к звукам боя; женщины тихо молились Всевышнему – и он услышал их.

– Да здравствует Империя! – кричали солдаты во дворе под окнами. – Враг бежит в гавань!

Лир же ждала до последнего, пока не услышала звон доспехов в зале, и вздохнула с облегчением. Тело тут же переполнила невыносимая усталость, отчего пришлось присесть на ближайшую койку.

– Мы спасены.

Подкрепление прибыло как раз вовремя – защитники города держали последний рубеж обороны и едва ли контролировали все входы в церковь, где укрылись выжившие крестьяне и монахини. Имперская жрица, прибывшая с отрядом, взялась за раненых и мастерски поставила всех на ноги за пару часов.

– Вы неплохо справились, – жеманно похвалила она, узнав, что Лир осталась одна в лазарете, и гнев вскипел в одночасье. Церковников не волновали ранги и титулы – их вёл сам Верховный Отец, и власть над жизнью отражалась в старших жрицах самодовольством. О да, Лир знала это чувство не понаслышке! Однако стоило рот открыть для колкости, как в разговор вмешался Годрик.

– Только благодаря леди Лир я ещё жив. Она не просто справилась: она спасла нас всех!

Солдаты поддержали его нестройным ропотом. Кровь ударила в лицо, когда жрица опустила взгляд и увидела зарубцевавшиеся раны, наспех прикрытые рубахой не по размеру. Конечно, она всё поняла. Лир с силой вонзила ногти в ладони, чтобы не закричать: «Замолчи! Замолчи!»

Солёный воздух с примесью гари пошёл ей на пользу: после душного, пропитанного запахами испражнений и крови лазарета Лир словно начала жизнь заново. Одолевали гнетущие мысли, вопросы без ответа, – а смогла бы она продержаться чуть дольше и дождаться спасения? – но не чувство вины. Нет, тому человеку нельзя было помочь, но облегчить муки следовало. Лир виновата лишь в том, что воспользовалась магией как дилетант и сама едва не погибла.

Зябко обхватив ладонями плечи, она наблюдала за крестьянами, таскающими воду в вёдрах, чтобы потушить последние очаги пламени. Видно, узнав о наступлении Империи и отчаявшись, бандиты пытались избавиться от города. Теперь их гнали конные рыцари, чтобы допросить и добить оставшихся.

Как подобало знатной леди, Лир встретила отряд спасителей на парадной лестнице. Взгляд зацепился за подсохшие капли крови на граните, отпечаток чьей-то руки на стене. Сил не осталось пугаться и горевать – это и значило быть подданным Империи.

Однако когда Лир увидела командующего, то едва не разрыдалась от счастья; колени дрожали. Заметив её, Ламберт соскочил с коня, передал поводья оруженосцу, быстрым шагом направился к ней и заключил в крепкие объятья. Лир уткнулась в рукав камзола, под которым серебрилась кольчуга.

– Моя дорогая кузина, вы всегда там, где опасно и трудно. Хотите поплакать? – Она покачала головой. – Нет? Ну смотрите, я рядом.

Его голос звучал с горечью, но полнился невыносимой теплотой. Так умел только он – быть добрым, несмотря ни на что, видеть в людях только хорошее и забывать зло. Многие посмеивались, называли Ламберта Вайнрайта наивным дураком, которого легко обмануть, но Лир с юности всегда защищала его, часто до драки.

Только из-за приличий она нехотя отстранилась и обратилась к рыцарям, поблагодарив за спасение города. Мысли тут же заполонили мирские дела: как накормить всех, разместить, вернуть крестьян по домам и компенсировать убытки, затем следовало написать отцу о непростой ситуации и дождаться поддержки – ведь все целители, отправившиеся на защиту города, погибли.…

Лир удавалось держаться, изображая хозяйку – герцогиню, а не самозванку, – когда Ламберт находился рядом. Ополченцы обожали его открытость и простоту, безоговорочно слушались и ходили за советом. Казалось, вокруг него рассеивалась любая тьма. Годрика посвятили в рыцари, как ещё нескольких отличившихся сквайров, и Лир следила за его успехом с какой-то материнской гордостью. Только теперь она поняла, как тот похож на Ламберта внутренним светом.

Вместе они разобрались со всеми проблемами, успели и по душам поговорить, и вина за ужином выпить, а через пару дней Ламберт забрал Лир с собой в столицу, посчитав, видимо, что там она будет в безопасности. За спасение дохода кучки торговцев Вайнрайты получили похвалу от самого императора Мередора. Лир нервничала и огрызалась на каждое поздравление, но то связывали с пережитым сражением. Давно прошли те времена, когда боевым подвигам аристократок удивлялись – теперь каждая могла постоять за себя.

Ламберт, очаровательно поклонившись, удалился по своим делам, а Лир наконец вернулась в башню магии, ставшей роднее семейного замка. Великая библиотека Империи, позабытая всеми сокровищница, хранила в себе древнейшие книги и манускрипты – старьё в глазах советников и средство пыток подрастающих аристократов. Благодаря поддержке Лир, башню спасли от разрушений временем, достроили новые секции и починили старый телескоп – чудесное изобретение нищего, но талантливого зачарователя.

Сколько себя помнила, Лир тянулась к знаниям. С детства придворный маг вбивал детям знати в головы, что факты нужно не воспринимать на веру – если те не касаются самой веры в принципе, как ни странно, – а проверять, даже если ни в чём не сомневаешься. «История пишется победителями, как им удобно… как приказали помнить», – говорил он, и столь наглый обман, у всех на виду, жутко напугал юную Лир.

Пока старшие кузены проходили одну веху истории и со скрипом переходили к следующей, она чуть ли не вгрызалась в манускрипты, мемуары и пергаменты в поисках истины, но не находила особых различий с имперской летописью. Возможно, в детстве она приняла урок чересчур близко к сердцу, отчего никому не могла поверить на слово. Разве что только Ламберту, который врать не умел в принципе.

Однако те записи, так удачно всплывшие в памяти, оказались правдивы.

Лир провела почти всю ночь за поисками нужной книги. Чихая от поднявшейся пыли, она аккуратно доставала ветхие фолианты и не дыша листала пожелтевшие страницы в поисках нужных рисунков. Если попадались отдельные записи, сложенные или распиханные между других страниц, Лир бережно разворачивала их и оставляла распрямляться.

За почерком давно умерших людей скрывались свои трагедии, альянсы и предательства, победы и поражения, и Лир просто не могла проигнорировать чужой горький опыт. Правление Демосфена едва не разрушило Империю семьдесят лет назад, но беда пришла задолго до возвращения одержимого наследника Утера: из-за внутренних распрей знати, интриг и погонь за еретиками подданные остались сами по себе и не поддержали своих правителей.

Разве что-то изменилось?

Холодок пробежал по коже, когда Лир увидела тот самый рисунок: силуэт человека в центре, нити, словно растущие из его рук, и символ с волной – потока жизни. Она увидела описание ритуала будучи ещё девчонкой, глотавшей знания огромными кусками, обрывочно, поспешно, и осталась под таким впечатлением, что не прочитала чересчур заумную книгу до конца. Тогда она самонадеянно думала, будто поняла всё – в принципе, частично так оно и было.

Она провела пальцем по нарисованным линиям – чернила растрескались, но вгрызались в бумагу, – повторила символ потока и опустилась к имени в правом нижнем углу: «Эрхог Светлая, прорицательница Его Императорского Величества Демосфена».

Лир вздрогнула от шороха во тьме башни, но так скрипели потревоженные ветром ставни. Когда сердце чуть успокоилось, она глубоко вдохнула и подвинула свечу поближе, чтобы продолжить чтение. В книге описывалось, как перенаправить магию Жизни и преобразовать в магию Смерти, чтобы питать другое существо.

«Перенаправление жизни проходит как в сообщающихся сосудах, – писала Эрхог. – Сильное существо не почувствует серьёзный урон, но слабое – больное или раненое – обречено умереть».

Лир вспомнила ощущение потока, проносящегося через её тело, и сглотнула.

Так чувствовалась некромантия.

========== 2. ==========

– Не может быть, перепроверь!

Лир устало потёрла глаза, борясь со сном и головной болью. В свете одинокой свечи лицо матери казалось застывшей маской ужаса, с глубокими тенями под глазами, точно у давно больного человека. Пьянство оставило свои следы, особенно с возрастом, пусть придворные дамы и не считали пристрастие к вину тяжёлой зависимостью – благородный напиток же. Бокал в день рекомендуют лекари, а пара бокалов точно не навредит. Мать и сейчас была пьяна – судя по истеричным ноткам в голосе и эмоциональной жестикуляции.

Спрятав взгляд, чтобы не выдать презрение, Лир пододвинула бумаги с огромной бордовой печатью.

– Ошибки нет: глава инквизиции Иоганн IV повысил церковные налоги для всей знати, не только нам. Вот приказ, вот печать.

– Но… как же нам выжить? Они отберут почти половину нашего дохода!

На самом деле обычный солдат, рискующий жизнью, получал куда меньше за год, чем бесполезная герцогиня Мария Вайнрайт за день. Лир и собственную работу считала бестолковой по меркам Империи, но матушке не было равных в праздности.

– Значит, научишься жить скромнее. Война идёт, помнишь?

– Она никогда не заканчивалась, – парировала матушка, и Лир про себя невольно согласилась. – Будто я не знаю, что на самом деле происходит: инквизиция попирает наши исконные права, прикрываясь войной. Помяни моё слово, они прогрызают дорогу к императору.

Лир промолчала, что священники всегда лили воду в уши – и правителям, и знати, и простым людям, падким на надежду. Инквизиция неразрывно существовала рядом с церковью, рьяно выпалывая ростки ереси, но сейчас, стоило признать, голоса её представителей звучали чересчур громко. Из слуг народа они превратились в надзирателей, как всегда поступали в сложные времена.

Не обращая внимание на гневные причитания матери, Лир закончила приводить бумаги в порядок – доверять настолько личное дело посторонним она не собиралась, – затем заперла их в тайнике за картиной. Делами родных земель занимался отец, Лир же помогала ему по мелочам, постепенно вникая в нюансы управления. Конечно, она никогда не унаследует их единолично, пока живы более успешные старшие кузены, но останется вести дела за управляющую, а в чьих руках деньги – у того и реальная власть.

Всю жизнь Лир думала, что её путь в Империи распланирован, а место нагрето до рождения; что юность пройдёт в забавах и органично перейдёт в чинную зрелость: она выйдет замуж за какого-нибудь шального графа, которому хватит ума не умереть от собственных интриг, нарожает детей и станет… чем-то вроде её матери? Представлялась жизнь ничем не примечательная и одинокая – Лир даже заранее расстроилась.

Кусок в горло не лез; стук приборов по тарелке мерзким скрипом разносило эхо, отчего матушка, мучимая благородным похмельем, хмурилась и награждала Лир немым укором. Отец, Ламберт и другие кузены к ужину не явились, а значит, задержались на совете: решение увеличить налоги никому не пришлось по вкусу. Правда, Ламберт, как капитан Императорской Гвардии, права голоса в этом вопросе не имел и разрывался между дружбой с императором и кровным долгом.

Семейное древо Вайнрайтов раскидывалось так запутанно, что каждый аристократ мог приходиться Лир дальним родственником, но только Ламберт и его младший брат Грэгор роднились с императором по материнской линии – однако недостаточно, чтобы претендовать на трон. Их отец перед смертью распределил земли на каждого сына, никого не обидев, что многим казалось благородной глупостью: однажды кому-то всегда оказывается мало. Чтобы Лир не задохнулась под грузом семейного древа, ей дали лучшее образование и все навыки для боя, но фехтованием определённо следовало заняться больше.

Распрощавшись с матерью, Лир, как обычно, отправилась в библиотеку. Хранители и маги-послушники здоровались с ней как с хозяйкой, хотя знания Империи принадлежали всем. Впрочем, некоторые – не должны были. Лир понятия не имела, как книга прорицательницы Эрхог сохранилась: возможно, её высокий статус в церкви внушал доверие, или же никто внимательно не читал. Любой инквизитор счёл бы одно упоминание магии Смерти ересью.

Как и сто лет назад, прорицательницы мастерски владели магией Жизни и единолично поддерживали целые армии, снимали эффекты ядов и проклятий одним заклинанием. Лир представила такую мощь и вздохнула: сидя в библиотеке, подобное можно лишь представить по мемуарам полководцев.

Копнув глубже, она поняла, что правильно поступила, не отправившись к магам за разъяснениями: своими взглядами Эрхог вдохновила многих имперцев отвернуться от Всевышнего и основала новый культ, затем отравила императора Демосфена и погибла от мечей гвардейцев. В летописи указывались сухие факты без разъяснений, а Лир сжирало любопытство: как обычно, победители не упоминали, как культы привлекли столько церковников и насколько глубоко проникла ересь Эрхог.

«Ересь есть ересь – что в ней разбираться?» – сказал бы любой инквизитор.

Спрятав книгу там, где её искать не станут – на своём месте в библиотеке, – Лир вернулась к обязанностям, но мыслями пребывала в крепких раздумьях. Факт одного существования записей говорил о том, что в начале пути Эрхог не касалась некромантии и изучала исцеление из добрых побуждений, из жажды знаний, затем её могли объявить еретичкой и выгнать, бросить на произвол судьбы, а там и до мести с культами недалеко. Так бывало, когда людей загоняли в угол и лишали всего; неудивительно, что Эрхог демонизировали. Лир не собиралась обелять её – за отравление императора она заслуживала казни, – но и не связывала чистые знания с личностью исследователя.

Идея сообщающихся сосудов подтвердилась на практике: если бы не отрава, то жизненной силы хватило для баланса обоим солдатам, поровну, и никому бы умереть не пришлось. Лир ворочалась в постели без сна, зная, что могла исправить ошибку, а если никто не умирает, то и ритуал к некромантии не относится, ведь так? Грехи одного человека не должны перечёркивать целое направление в исследованиях, тем более в исцелении.

Инквизиция, наперво, не имела права выбирать, какие знания полезны, а какие – нет. Империя и так потеряла кучу сильных заклинаний после смутного времени! Уверенная в успехе, Лир решилась продолжить то, что так бездарно начала…

– Кузина? Гляжу, вы, как всегда, вся в делах.

Лир подняла взгляд с бумаг, которые даже не читала – что-то об увеличении пахотных земель, кажется, – и улыбнулась Ламберту, вздохнула с облегчением. Родные голубые глаза лучились нежностью.

– Я задумалась, – честно призналась Лир и поднялась из-за стола.

Сцепив за спиной руки, Ламберт медленно повёл её к саду, где так любил отдыхать в юности после тренировок. Лир тогда была совсем малышкой – бойкой и задиристой; она обожала ходить за ним хвостом и делать вид, что палка – это меч, как у него. Ох, и доставалось же нянькам, которые пытались её остановить! Зато родители быстро отправили на тренировки – пар выпускать.

– Понимаю, ваш отец тоже встревожен, но вместе вы справитесь, – Лир нахмурилась, ведь говорил он так, словно прощался – и не ошиблась: – Долг зовёт, пора возвращаться в гарнизон. Вы сами знаете: ситуация неспокойная, невинные страдают.

Капитан Императорской Гвардии не мог говорить иначе – пафосно, одухотворённо, от чистого сердца.

– Да, людям нужен герой.

Повоевав с собой, Лир признала, что в столице Ламберт лишний. Она выросла ничем не примечательной придворной дамой, острой на язык и подкованной в истории; он же лучился светом и грезил подвигами, помогал нуждающимся, не выделяя кого-то из толпы, и чётко разделял добро со злом. Лир закусила губу, лишь подумав, что бы он сказал о её поступке в лазарете, как посмотрели бы на неё эти пронзительные голубые глаза.

Любая женщина отдалась бы ему по первой просьбе – коренастому, статному, бесконечно верному, пусть и уже не юному, – но сердце Ламберта давно отдано Империи – стервозной и ненасытной мегере. Когда-нибудь она высосет его без остатка и выбросит на задворки истории. «Вот был славный рыцарь – таких уж нет», – скажут однажды про Ламберта Вайнрайта, герцога Триэльского.

Тело словно налилось стылым железом; Лир теребила в руках длинный край накидки, не зная, что сказать – как заговорить. Дурное предчувствие сдавило горло, а отпущенное время меж тем утекало сквозь пальцы. Ламберт глядел только вперёд, пока Лир плелась на шаг позади; когда прогулка из вежливости подошла к концу, он наконец остановился и попросил:

– Благословите меня, кузина, чтобы я точно вернулся.

Так он говорил давным-давно, вгоняя в краску маленькую Лир. Тогда она чувствовала себя необычайно важной, взрослой – нужной. Как жаль, что для Ламберта эта игра – попытка вернуть давно утраченное с возрастом, но Лир подыграла: выпрямилась, изобразила строгость преподобной матери. Раньше она давилась от смеха, а теперь – от едва сдерживаемой ревности ко всему на свете, что ему дорого – к армии, незнакомым людям и самому императору.

Конечно, Ламберт слишком добр и наивен, чтобы обидеть хоть кого-то умышленно, даже врага. В его глазах Лир просто-напросто осталась всё той же неугомонной девочкой с косичками, чьё взросление он не заметил. Она не хотела чего-то большего – кровь слишком уж тесно роднила, хотя для многих семей связь не была запретной, – хватило бы одного осмысленного взгляда, ласкающего женское самодовольство.

Ламберт встал на одно колено, склонил голову, и Лир коснулась коротких светлых волос, не удержалась и чуть погладила пальцами. Душа выла, кричала, но с губ слетала заученная молитва Всевышнему.

– Я обязательно напишу вам с дядюшкой, когда доберусь. До встречи, кузина!

Лир смотрела Ламберту вслед, пытаясь держать лицо и не разреветься при возможных свидетелях. Он же ни разу не обернулся.

Империя перманентно находилась в состоянии войны, и сыновья знати разъезжались по миру, возглавляя отряды, города и экспедиции. Женщины ждали братьев и мужей в столице, предаваясь утехам с рыцарями и напиваясь вином до безобразного вида, за редким исключением – когда присоединялись к походу. Возможно, Лир поняла бы их скуку, если бы не интересовалась жизнью за стенами дворца.

Парадный лик Империи лучился бледным серебристым светом, ангелы спускались с небес, чтобы покарать её врагов; плодородные земли покрывала насыщенно-зелёная трава, а в умах людей царила священная чистота. Пусть и прогнившая изнутри, столица поражала богатством и красотой, внушая опасное спокойствие.

Возможно, отец был единственным, кто видел тяжёлые тучи надвигающейся бури. Он рисковал, объединяя знатные семьи в союзы против инквизиции, а Лир пока не могла сделать серьёзный шаг в исследованиях: вызубрив записи Эрхог и как следует всё обдумав, она решила, что смогла отсеять зёрна от плевел. Пришлось сходить на несколько открытых занятий по алхимии, чтобы воочию увидеть опыт на так называемых сообщающихся сосудах.

Предполагалось, что гномы использовали те же трюки, чтобы мастерить бомбы и воспламеняющиеся смеси, но состав ревностно охранялся, так что в Империи его аналогом веселили зевак, окрашивая жидкости в разные цвета. Лир вместе с другими придворными дамами наблюдала, как через тонкий мостик две колбы всегда находили идеальный баланс, и представляла то же в виде потока с собой в центре.

В другом опыте разные жидкости выталкивали друг друга, словно захватывали слабого – и это больше походило на реальную жизнь.

Чтобы проверить, возможен ли баланс по теории Эрхог, Лир заплатила несколько золотых мальчишкам – детям прислуги, – чтобы те наловили мышей в хлеву. Однако, уже сидя перед клеткой, Лир столкнулась с неожиданной проблемой: все мыши были здоровы и бодры, а значит, ей следовало это исправить.

Обливаясь потом, она бродила по комнатам, пытаясь найти для себя приемлемые варианты – растягивая время, по сути, – пока взгляд не остановился на иголках, воткнутых в едва начатое вышивание – так матушка пыталась бороться с тревожными состояниями, но чаще швыряла пяльцы в стену и уходила к подругам. Лир вытянула одну и замерла уже перед клеткой, будто только сейчас поняла, что собиралась сделать.

– Это во благо, – увещевала она саму себя. Всё нутро противилось, когда Лир подносила иглу между прутьями, где в ужасе носились маленькие мышки. Не работала даже мысль, что они – вредители, пожирающие зерно и сено. Наверное, стоило ещё приплатить мальчишкам: детям жестокость давалась куда легче.

В то же время убить бандита за дело, чтобы выжить самой, оказалось очень просто, даже совесть не мучила. Вряд ли и Ламберт отмаливал каждое убийство, считая деяние праведным.

Наконец Лир собралась с силами, тыкнула самую неудачливую мышку в бок – неглубоко – и тут же отдёрнула руку, услышав тихий писк. Капля крови выступила на шёрстке. Лир закрыла глаза и обратилась к потоку, потянулась к двум маленьким жизням. Рана едва ли могла навредить мыши, но для эксперимента этого было достаточно. Аккуратно, перебирая каждую нить, Лир соединила их и отправила немного энергии от здоровой мыши к раненой.

Кровь исчезла. Первая мышь продолжала бегать по клетке в панике, а вторая выглядела немного квёлой. После трапезы хлебной коркой обе пришли в норму.

Конечно, маленькая рана не могла ни подтвердить, ни опровергнуть теорию, но Лир, поверив в себя – и что никого не убьёт, – мгновенно осмелела. Рука окрепла, как и уверенность в правоте. Мыши отказывались умирать, пока одна из них не получила глубокую рану от ножа для писем, и вторая не погибла, отдав жизнь, как тот отравленный солдат. Лир уже не расстраивалась – и мысленно делала заметки на будущее.

Пока она не понимала, как могла применить новые знания, кроме экстренных случаев, ведь скромных навыков целительства вполне хватало для лечения несмертельных ран. Однако сам факт, что Лир знала чуть больше, чем верховная жрица, тешил самодовольство. Утолив любопытство, какую-то жажду быть правой, она чуть успокоилась и вернулась к семейным делам, тем не менее, поглядывая по сторонам.