Текст книги "Бестия (СИ)"
Автор книги: Una Farfalla
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Виктор поднял брови. Оптимальный, проверенный годами и многими стычками вариант – не встревать в перепалку, без ответа тренер сдастся. Хотя сейчас откровенно наслаждается издевательствами. Отомстил, и радуется. Ничего, у Пхичита наверняка еще фотографии имеются.
– Короче, у юнцов он, – махнул рукой Фельцман.
Виктор подскочил и выбежал с катка. Что значит “у юнцов”? Он что же, решил больше не заниматься Никифоровым?
В груди заклокотало что-то пенное, большое, кипучее и ядовитое. Виктор продохнуть не мог, до темной пелены в глазах, стискивал зубы, чтобы не высказать Кацуки все, что он думает о таких финтах хвостом. Какого черта он творит? Что же, Виктор теперь значения не имеет? Нет бы предупредить заранее, так мол и так. Хотя при подобном раскладе Никифоров его точно никуда не отпустил бы. Наверное, Юри это понимал.
Младшая группа и начинающие юниоры занимались на втором катке. Перед дверью Виктор остановился, вдохнул пару раз, загоняя злобу глубоко внутрь. Устраивать скандал не вариант, Кацуки точно этого не оценит, хотя хочется прижать японца к стене и отыметь по полной программе. То, что Юри не актив, Виктор понял далеко не сразу. Кацуки предпочитал отмалчиваться и делать по-своему, принимал решения самостоятельно. Но в объятиях Виктора расслаблялся, так и льнул к рукам. Эрос властвовал, а Юри поддавался.
Это сводило с ума, сны наполнились новым содержанием. Теперь не его Эрос, а он – Кацуки.
Виктор выдохнул еще раз и приоткрыл дверь.
Каток заливал свет, в центре Юри поддерживал какого-то подростка с короткими льняными волосами. Мальчишка стоял в “ласточке”, и Юри поправлял ему отставленную ногу, кружил, помогая обрести равновесие. Затем отъехал, показал, как надо делать. В разных возрастных категориях требования к элементам различаются. То, что может позволить себе ребенок, разумеется, не имеет права делать представитель высшей лиги. Прыгать низко, не идеально прямой угол в той же “ласточке”.
Мальчишка – Плисецкий, Виктор вспомнил – улыбнулся, тепло и светло, и Юри улыбнулся ему в ответ. Так, как никогда не улыбался Виктору. В груди защемило, сердце болезненно заныло. Виктор стиснул до боли телефон, тот пискнул, затрещал и погас.
Этот Юри другой, та самая непритязательная на вид раковина-жемчужница. Которая тоже может быть фантастически прекрасной, если посмотреть на нее под другим углом. Эрос пробудил страсть, жгучее желание, Виктор возжаждал его и болел им днями и ночами. Но там, где Эрос давил чувственной властностью, Юри Кацуки окутывал мягкой домашней атмосферой, теплом и искренней, неподкупной заботой. Будь то пластырь или поддержка, смех от того, что во время очередной прогулки чайка снайперским выстрелом испоганила любимую куртку Никифорова. Юри же ее и оттирал под недовольное бурчание Виктора о мести всем птицам.
Юри любит растянутые свитера и широкие брюки, в деловых костюмах походил на выпускника школы. Но на льду, когда одежда не скрывает изгибов сильного, тренированного тела… Виктор погружается в безумие от одного лишь взгляда. Любимая олимпийка давно уже привыкла, что теперь ее основное место – на коленях. И какое счастье, что на катке обычно прохладно, иначе Никифорову точно с собой бы не справиться.
Мальчишка на льду закрутился волчком вокруг Юри, заговорил, размахивая руками. Виктор прислонился к косяку. Он так и не снял коньки, но сейчас это не имело ни малейшего значения.
Больно. До чего же больно смотреть, как Юри уделяет внимание не ему, другим. Аж злость разбирает. Виктору хочется ударить, развернуть к себе резко Кацуки, впиться поцелуем в эти пухлые губы, прикусить до боли, чтобы раз и навсегда, чтобы…
Дурак! Как будто он может причинить вред Юри. Виктор хотел Эрос, а влюбился в Кацуки. До чего не смешная ирония. Две стороны одной монеты, обе притягательны, обе хороши по-своему. Виктор уже не знает, на кого именно дрочит темной ночью. То ли на Эроса в темном костюме на сцене, то ли на Кацуки в водолазке и спортивных брюках на льду.
Чтобы какой-то мальчишка отобрал его Юри? Не бывать этому!
Виктор процокал внутрь, Кацуки на звук обернулся. Виктор нацепил привычную улыбку, в мгновение ока снял чехлы с коньков и оказался на льду.
– Юри-и-и! – он давно заметил, как реагирует Кацуки на протяжное произнесение собственного имени. Вздрагивает, покрывается восхитительными мурашками. Если бы мужчина позволил, Виктор слизал бы их с его кожи.
Никифоров обхватил хореографа со спины, вжался всем телом. Девочка-школьница-фанатка восторженно пискнула, когда ощутила крепкие ягодицы Юри.
– Ты скучал по мне?
О, в отношениях прогресс – Юри уже не вырывается, понял, наверное, что это бесполезно.
– Безумно скучал, Виктор, но у нас занятие с Юрио.
Виктор поджал губы. А его имя Кацуки не изменял, тем более на японский манер.
– Может, тогда он сделает пока что-нибудь более сложное, чем просто поднимет ногу надо льдом, – фыркнул фигурист и оттащил мужчину к бортику. – Мне нужно поговорить с тобой!
Яков говорил, что в России бортики металлические, зимой подмерзают основательно, даже в помещении. Это быстро отучивает фигуристов виснуть на них. Но теперь Виктор счастлив, что в Сан-Франциско бортики пластиковые, иначе к ним бы не получилось так крепко прижать Юри.
Глаза мужчины расширились, зрачок, наоборот, превратился в точку. От удивления? От шока? Виктор не знает, но положительно сходит с ума от разрешенной власти, от податливости и покорности Юри. Его не смущает присутствие постороннего – Плисецкому лучше сразу понять, что здесь претендовать не на что.
– Ты мой, – почти шипит, обжигая мгновенно краснеющее ухо. Становится стыдно, но тренер не отвечает. Не Виктору.
– Юрио, на сегодня достаточно. Ты хорошо поработал.
Мальчишка кивнул, бросил выразительный взгляд из-под густой челки в сторону Никифорова и неторопливо отъехал к противоположному бортику. Виктор, скрипя зубами, ждал, пока мальчишка переобуется и смоется. Тот не торопился уходить, выпендрежник чертов! Но, наконец, пропал за дверью. Виктор тут же повернулся к Кацуки.
– Это моя замена?
Удивленный взгляд стал ему ответом. Юри хлопнул пушистыми ресницами, вскинул брови.
– О чем ты, Виктор?
– Тебе же его хотели дать, правда? Только Яков все перекроил, – зло спросил Никифоров. Он не хотел так говорить, но иначе не получалось, слова сами рвались с губ. Внутри поселился не знакомый ранее страх. Потерять Юри, узнать, что Виктор всего лишь замена, неудачная, раз хореограф сбежал.
Они вышли с катка. Виктор сел, опустил взгляд на руки. Злость исчезла, оставив разочарование. Было стыдно за свои слова, но по-другому он не мог. Не знал, как выразить свои чувства. С ним вообще подобное впервые. Кацуки умудрился каким-то образом занять важное место в системе его ценностей. Если вообще не первое.
Юри к тому времени уже снял коньки, переобулся и теперь опустился на пол перед Виктором, принявшись неторопливо расшнуровывать его “копыта”.
– Для Юрия на данный момент не имеет значения, кто будет его хореографом. Он еще слишком юн, чтобы показать что-то конкретное, личные переживания, по-взрослому, – негромкие слова прохладным дождем гасили полыхающую ярость Никифорова.
Виктор смотрел на склоненную голову, на ловкие движения красивых пальцев и… Хотел. Всего Юри, без остатка. С растрепанной шевелюрой, красными от смущения ушами, капельками пота на лбу. Хотел целовать, и чтобы целовали его, тонуть в свежем запахе морского дезодоранта.
– Яков посчитал, что тебе моя помощь нужнее, – японец помолчал, и Виктор замер в ожидании следующих слов. Было видно, что Юри много и старательно о чем-то думал. Лишь бы не скрывался, не прятался в своей раковине. – И я рад этому. Честно.
Проклятье! Снова прячется за ролью учителя! Поздно: Виктор заметил реакцию на себя, уловил дрожь тела Юри. Пожалуй, можно сказать спасибо Плисецкому, когда бы еще Никифоров смог так запросто прижать японца к бортику и доминировать над ним – сладкая мечта волшебных сновидений.
Юри стащил носки и нахмурился. Виктор тоже посмотрел на свои ноги, смутился. Избитые, натруженные – сказывались усилившиеся тренировки. Все фигуристы через это проходят. Но как же некрасиво выглядит! Сукровица, лопнувшие мозоли. Никифоров поморщился. Не аппетитное зрелище.
– Тебе не нужно так загонять себя, – Юри достал из сумки антисептик и бинты. – Отдохни.
Его, судя по всему, все устраивало. Виктор затаил дыхание и в панике стал припоминать, где там его олимпийка, когда пальцы заскользили по своду стопы, по ранам, обрабатывая. Антисептик пощипывал, кусочек бинта убирал сукровицу, сушил. Юри склонился так низко, что по коже гуляло его нежное дыхание. Виктор сглотнул, от интимности момента сердце заходилось почти в инфаркте. Девочка-школьница-фанатка раскинулась звездой и вяло подтверждала, что она кончила.
– Не могу, Гран-при скоро, – слова не шли на ум. Какого черта Кацуки творит? Какого хрена он так соблазнителен без своего Эрос-мод-он?!
– Это не значит, что нужно выматывать себя, – категорично произнес Юри.
Как же Виктор обожал этот тон! В его властных мотивах проскальзывали нотки Эроса, словно говоря, что тот живет не глубоко, можно дотянуться в любой момент.
Напряжение ушло, своими поступками Юри показывал, что по-прежнему выделяет Никифорова. Многие ли хореографы ухаживают за ногами фигуристов?
– Ну-у-у, не зна-а-аю, – Виктор прижал палец к нижней губе, с радостью отмечая, как нервно сглотнул Кацуки. Настроение стремительно повышалось. – Вот если бы ты поцеловал меня, я бы подумал об отдыхе.
– Увы, могу предложить только чашку чая у себя дома, – снова эта категоричность. Впрочем, лучше, чем ничего. А в домашней обстановке, может, Юри слегка расслабится и позволит хотя бы обнять без стеснения и мученического вида.
Виктор ликовал, затем вспомнил о мелком белобрысом препятствии. Прищурился на секунду.
– А тот мальчишка…
Юри вздохнул, взъерошил волосы неловким жестом.
– Сегодня я заменял Минако-сенсей, но ты же понимаешь, Виктор, что в будущем именно я буду заниматься Юрием. И не только им. Меня все равно придется с кем-то делить.
Виктор надулся обиженно, как маленький ребенок. На японца это действовало безотказно, тот смягчался. Вот и сейчас поднялся, возвышаясь над сидящим Никифоровым, но выражение лица уже не такое строгое. Вести себя инфантильно фигурист не любил, однако сейчас ему нужно было сделать так, чтобы Юри выбросил из головы его яростный тон и бушующую ревность. Виктор притянул не сопротивляющегося Кацуки, уткнулся лицом в живот.
– Я что-нибудь придумаю.
Сверху раздался еще один вздох.
– Это-то меня и пугает.
– Кацуки, что это такое?! – Яков потрясал телефоном. – “Я самый счастливый на свете Никифоров!”
Юри покраснел, когда увидел на открытой странице фотографии с их с Виктором совместного ужина в японском ресторане, куда Кацуки пригласил подопечного в качестве компенсации за перенесенный стресс во время отмены тренировок.
Когда Никифоров успел сделать фото? Брал мастер-класс у Пхичита?
Коллеги в учительской захихикали, склонившись над бумагами, мол заняты по самое не могу.
– “Долгожданное свидание с моим любимым Кацудончиком!” – Юри стало страшно за здоровье тренера: тот багровел на глазах, дышал, как загнанный носорог.
– Почему Кацудончик?
– Виктор узнал, что это мое любимое блюдо, – выпустил артиллерийский залп взглядом в угол Юри. Пхичит заинтересовался потолком, насвистывая популярный мотивчик.
– Так, – тренер вдохнул пару раз, успокаиваясь. Потер переносицу и поднял глаза на японца. – То есть ты определился, кем хочешь быть для Виктора?
Юри кивнул. Вывод на самом деле очень простой, логичный. Когда решение пришло, сразу стало спокойнее, буря в душе угомонилась.
– Я стану для него тем, кем могу, не переходя границы допустимого. Наставником, другом…
– Любовником… – подхватил Челестино.
– Плюшевым мишкой… – пропел Пхичит.
– Кацудончиком… – ухмыльнулась Минако.
Юри в очередной раз задался вопросом, почему именно они его коллеги. Чем он заслужил такое наказание?
– Так, Кацуки, не знаю, что у вас там было на свидании…
– Это не свидание!
– …но советую крылышки слегка подрезать, потому что поганец стал совершенно невыносим, – Фельцман посмотрел серьезно. – Ты должен не только дарить ему мотивацию, но и спускать с небес на землю при необходимости. Понятно?
Юри кивнул. Этого-то он не умел делать совершенно. А в случае Виктора не хотел. Он так долго искал подходы, смывал прилипшую позолоту фальшивой улыбки, обнажая чувственное, нежное ранимое. Виктор в последнее время летал, как будто в самом деле отрастил крылья. Подрезать их – кощунство, преступление. У Юри просто не поднимется рука. В глубине души он счастлив, зная, что в полете есть и его заслуга.
Яков прочитал ответ по упрямому выражению лица Кацуки и страдальчески вздохнул, как будто задаваясь вопросом, почему он работает с идиотами.
Все придется делать самому.
– Поговори с ним! – Фельцман нарисовался неожиданно.
Кацуки удивленно хлопнул глазами, он присутствовал на соревнованиях, как хореограф обеих групп, женской и мужской. Минако не смогла поехать, у нее появились какие-то срочные дела, а потому на плечи японца свалилась еще и Мила Бабичева, волнующаяся из-за своей давней соперницы, Сары Криспино.
Если бы это было единственной проблемой! Виктор… С ним творилось что-то неладное.
Юри не понимал, что происходит. Гран-при подкрался незаметно, хотя вроде бы его так ждали всей школой. На национальных Виктор выступил отлично, прошел на международный этап, а вот потом словно погас, сдулся. Потерял мотивацию? Вроде бы Фельцман планировал поговорить с ним. Что тренер сказал Никифорову?
– Он никого не слушает, витает где-то в облаках.
– Вы же говорили с ним…
– Как будто он тогда меня слушал, – всплеснул руками Фельцман. – В общем иди и растормоши нашу звездочку, иначе оба получите звездюлей.
Возмущенно бурча что-то себе под нос, мужчина удалился к дожидавшемуся его Георгию, выступившему группой раньше.
Кацуки подошел к бортику, просигналил Виктору подъехать. В первый момент ему показалось, что Никифоров откажется, но затем юноша послушно сделал разворот.
– Виктор, – Юри встревоженно посмотрел на подъехавшего к бортику подопечного, прижимая к груди упаковку салфеток в виде маленькой копии Маккачина. – Что происходит?
За спиной катались другие фигуристы, разминаясь перед выступлением. Виктор выделялся на их фоне, сильный, гибкий, безусловно красивый. В его костюме присутствовали женское и мужское начало одновременно, что как нельзя лучше характеризовало внешность и выступление. Фишка, способная удивить и поразить судей и зрителей, если правильно разыграть ее.
Но в данный момент не получалось у фигуриста раскрыть индивидуальность костюма так, как на тренировках. Катался он без души, механически, как кукла. Юри не устраивали стекляшки вместо блестящих синих глаз.
– Ничего, – буркнул фигурист, отворачиваясь.
Юри упрямо подался вперед.
– Я же вижу, что что-то не так.
Никифоров вскинулся, глаза его полыхнули дьявольским блеском, знакомым, заставившем всколыхнуться душу в предчувствии неотвратимого. Юноша гневно раздул ноздри, вздернул подбородок, пальцы до побеления впились в пластик бортика.
– Видишь? Видит он! Я слышал ваш разговор. “Я стану для Виктора тем, кем смогу… Наставником, другом”, – передразнил он, кривляясь. Не сильно, чтобы не привлечь внимания журналистов. – А меня ты спросил? Чего хочу я?
Виктор выдохнул, а Юри стало страшно. Не этого он желал, честное слово. Он всего лишь хотел дать юноше свободу выбора, свободу от обязательств, от себя.
– В общем, у меня пропала мотивация, – буркнул он, отвернувшись и надувшись, до боли напомнив Плисецкого, когда у того не получался прыжок.
Юри сглотнул, горло пересохло.
– Чего ты хочешь, Виктор?
– Поцелуй, – пробурчал Никифоров, все еще играя. Только нервное подрагивание пальцев выдавало с головой, насколько важен ему происходящий разговор.
– Нет, чего ты хочешь на самом деле? – тихо и серьезно спросил Кацуки.
От ответа фигуриста зависело многое, очень многое.
Виктор медленно повернул голову, как будто спрашивал, не шутит ли японец. Посмотрел испытующе, глаза его потемнели, став свинцово-серыми, штормовыми, как небо в бурю над океаном. Фигурист приблизился почти вплотную, взял хореографа за галстук. Сейчас он выглядел сущим демоном. Ни стыда, ни совести по отношению к окружающим. Впрочем, зрители и судьи, многочисленные журналисты меньше всего волновали самого Юри. Он не мог толком вздохнуть, кровь стучала в висках, по спине поползла холодная испарина. На стадионе холодно, ему чертовски жарко.
– Я хочу всего тебя, – глаза в глаза, дыхание в одно. Пальцы легли поверх плюшевой шерстки игрушки, переплелись с пальцами Юри, холодные, трепещущие. – Не забывай, я первый, кто увидел подлинного тебя. Твой Эрос, твой Кацудон. Я хочу всего тебя. Хочу стать единственным, кто сможет удовлетворить тебя, Юри. Единственным, в ком ты будешь нуждаться больше жизни. Смотри только на меня, думай только обо мне!
Юри потрясенно охнул, мир вокруг сомкнулся и перестал существовать, оглушительная тишина обрушилась на голову. Он не шутил, этот русский юноша, как будто обдумывал все не раз.
Он видел настоящего Юри сквозь слои оберток. Цельного, без масок, с недостатками.
Проклятье! Юри совершенно не умел противостоять Виктору Никифорову. Не умел и не желал учиться.
Кацуки сдвинул очки на кончик носа, чтобы стекло не мешало, прикусил губу, подался вперед, как это часто делал Виктор. Правая рука отпустила игрушку, вплелась в волосы Никифорова, слабо, чтобы не разрушить прическу, бескомпромиссно придвигая спортсмена ближе. Виктор вздрогнул, кажется, застонал. Глаза его расширились.
Две грани личности, которые он тщательно разделял, слились воедино на короткий миг. Ради этого русского мальчика.
– Твой Юри отличается от Юри-для-всех-остальных, не правда ли? – шепот горячим медом влился в уши. Не только Виктор умеет быть демоном. Но только Виктор потом не стыдится этого. – Заставь меня думать лишь о тебе. Покажи мне такое выступление, чтобы я забыл обо всем на свете, чтобы весь мой мир сосредоточился до тебя одного, – влажное дыхание скользнуло по щеке фигуриста. – И тогда я сделаю для тебя все и даже больше.
Юри оттолкнул от себя Никифорова, юноша выглядел ошеломленным, приоткрыв рот, он задыхался. Великолепное, волнительное зрелище.
На секунду дымчатые ресницы прикрыли сияющие глаза, фигурист привел в порядок дыхание, прическу. А когда вновь посмотрел на Юри, перед Кацуки стояла Бестия школы Фельцмана. Виктор улыбнулся, сделал изящный пируэт, послал воздушный поцелуй двумя пальцами и влился в группу разминающихся.
Юри перевел дыхание. Возможно, он совершил сейчас самую большую в жизни ошибку. Но однозначно самую головокружительную.
Он никогда о смене решения не пожалеет.
– Я просил тебя немного убавить у него самоуверенности и дать мотивацию на выступление, – Яков, как маленький пушной зверек, подкрался незаметно. – А не давать мотивацию превращать мою школу в сумасшедший дом! Ты вообще представляешь, что натворил? Дал карт-бланш этому поганцу!
– Кто сказал? – хмыкнул Юри.
Фельцман ошеломленно замер.
– Погоди, – мужчина подозрительно прищурился, – но ты же сам пообещал, что сделаешь все… – покраснел, видимо, соотносить слова и своего шебутного ученика ему было тяжело.
Юри не отрывался от фигуры Виктора на льду. Душа вернулась в движения юноши, а вместе с нею сила и огонь.
– Да, пообещал, но кто сказал, что абсолютно все наступит раньше американского совершеннолетия?
Фельцман посмотрел на полыхающего щеками и ушами хореографа, перевел взгляд на самоуверенного, довольного, как сытый удав фигуриста и захохотал.
Совершеннолетие в двадцать один! Еще четыре с лишним года.
Яков прикрыл лицо ладонью.
Никифоров ведь не отступится, не теперь, когда Юри в своей манере признался в ответных чувствах. В крайнем случае припомнит, что в России совершеннолетие наступает в восемнадцать. Тут уж все зависит от того, победят ли упрямство и принципиальность Кацуки.
Интуиция подсказывала, что крепость не устоит.
В любом случае… это будут совершенно безумные четыре с лишним года!
