Текст книги "Бестия (СИ)"
Автор книги: Una Farfalla
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Думаю, здесь нужен такой переход. Посмотри, – Юри демонстрирует жест рукой, прогибается в пояснице. Лицо его одухотворенное и откровенно обожающее свое дело, Виктор не смог бы отвести взгляд, даже если бы ему чемпиона мира пообещали в данный момент. Это тот самый Эрос, просто скрытый. – Уверен, что справишься?
– Не сомневайся! – Виктор продемонстрировал готовность к тренировкам. И к соблазнению недогадливого, неподатливого Эроса. Что может лучше продемонстрировать намерения, чем растяжка на полу студии или па возле станка. Гибкость, изящество, страсть.
“Смотри только на меня. Думай только обо мне. Зачем тебе другие, если есть я?”
Четыре часа спустя был готов проклясть собственный длинный язык. Яков не скрывал информации о повышенных требованиях к высшей лиге. Больше элементов, выше сложность и техничность, больше артистизма и эмоциональности. Но как-то они подходили постепенно, разрабатывали программу шаг за шагом – Фельцман чего-то опасался. Скорей всего того, что Виктор сорвался бы.
Юри поставил его перед фактом, показал программу сразу, от и до, а затем уже перешел к элементам. И тут проявил себя настоящим монстром. Связки, переходы отрабатываются перед зеркалом в студии. Тянуть носочки, хотя в коньках их не будет видно, чувствовать все тело, до самых кончиков пальцев, контролировать мимику и жесты. В такие минуты японец забывал обо всем на свете, кроме своего подопечного. О стеснительности в том числе, мог подойти, обдать сумасшедшим ароматом и поправить обжигающими пальцами стойку или изменить положение рук.
Дело в ответственности. Юри привык доводить все до завершения, идеально.
Виктор лежал звездочкой на мате, майка прилипла к спине, ее можно было смело выжимать. Сбоку свежий как огурчик Юри беседовал о чем-то на тайском с Пхичитом. Это не нравилось Никифорову, но отреагировать сил не было. Хотелось только закрыть глаза и умереть.
– Как ты? Слишком тебя вымотал, да? – в волосы вплелась чья-то рука. Виктор по запаху определил, кто это, подался навстречу. Полыхнуло смущением, атмосфера слегка загустела, и Юри поднялся. – На сегодня все. Завтра попробуем на льду.
– Поднимите мне руки, поднимите мне ноги. Можно и веки, – простонал Никифоров.
Мысль, что крепкому, плотному Юри по силам поднять худосочного фигуриста взбудоражила. Виктор порадовался собственной предусмотрительности – лег передохнуть на живот – теперь стояк прикрыт. Хотя немного больно и неудобно.
Над головой послышался смешок, но голос Юри, когда он заговорил, был озабоченным:
– Если ты сейчас не выдерживаешь, может, перенести дебют на следующий сезон? Окрепнешь, потренируешься?
Сама мысль была абсурдной! Его же так Якову вернут. Или хуже того – Лилии на растерзание отдадут. И от Юри он ничего не добьется! Не дождетесь!
Виктор взвился.
– Нет! – придвинулся к Кацуки, тот опешил, отшатнулся, Виктор пополз следом. – Я справлюсь, я смогу! Вот увидишь!
Юри коротко кивнул, но Никифоров не ощутил в этом окончательного согласия.
Значит, надо убедить! А для этого – тренироваться.
Юри просматривал старые видео, видео с новых тренировок, обеспеченных загадочно улыбающимся Пхичитом. Таец улыбался постоянно даже, наверное, когда спал, но Юри слишком хорошо и давно его знал, чтобы определить окрас той или иной улыбки. Бродящая по лицу друга в последнее время называлась “Тут происходит что-то интересное, и я уже начал принимать на вас ставки”.
Чего добивался Фельцман, передавая ему Виктора? Без программы, накануне перехода во взрослую лигу. Юноша талантлив, безусловно, но все время играет. Не этого ли опасался Яков? С гениями он был строг, но заботлив, никогда не давал всю программу целиком, учил постепенно, выстраивал, меняя под конкретного фигуриста. Он не мог не знать, что Юри слышит музыку и видит сюжет целиком, а такое потрясение – вывалить на бывшего юниора усложненную схему…
Чего добивался Фельцман?
Юри потер переносицу. Виктор трудолюбив, старателен, а еще абсолютно безответственен ко всему, кроме фигурного катания, но и тут возможны варианты. Немного инфантильный, с виду общительный, но иногда как глянет – мороз по коже.
Кацуки потянулся, посмотрел на часы и охнул: давно пора собираться домой. За окном уже стемнело, в школе не осталось никого.
Как он ошибся, японец понял, когда увидел свет с катка для взрослых. Юри тихонько приоткрыл дверь, не желая мешать. Может, это снова Яков молодость вспомнить решил? Тогда можно будет обменять фотографии на отпуск…
По льду кружился Виктор. Поначалу Юри хотел окликнуть его, но слова застряли в горле.
Этот Виктор был совсем другим, незнакомым. С лица исчезла актерская неумелая улыбка, фальшивая насквозь, движения стали плавными. Фигурист перетекал из одного положения в другое, он не повторял, а вырисовывал коньками на льду нечто новое, совершенно неповторимое.
Юри узнал программу, которую придумал. Как только увидел Виктора, решил, что нежность и любовь ему подойдут больше воинственности, по крайней мере в этом сезоне. У Никифорова изящное тело, точеные, пока еще нежные черты лица и длинные волосы. Мягкие мелодии как правило оставляют на конец соревнования, этакий успокаивающий десерт, самое вкусное. Для Виктора это шанс показать себя, войти с блеском во взрослую категорию.
У Кацуки никак не получалось нащупать ту нежность, что мелькала в движениях катающегося на льду Виктора. Эфир забивала игривость, нарочитая распущенность юноши, его умело-неумелое актерское мастерство. Да, он соблазнителен, на него могут клюнуть незнакомые люди, но тренерский состав знал фигуриста не первый год. Трудно видеть соблазнителя в мальчишке, которого Яков за ухо таскал.
Виктор сам не давал себя узнать, как будто играл, был несерьезен. Все изменилось в какой-то – данный – момент. Никифоров скользил по льду и нежно улыбался чему-то своему, а переливчатая музыка лилась, кружила его в своих объятиях.
Когда фигурист приземляется на лед, это всегда заметно. Стук коньков, прогиб ноги, как пружинят тела. Некоторых так и хочется назвать бревном на коньках, у некоторых – даже самых талантливых – видно тяжесть прыжков. Чувствуется, что лед под ними – твердая, непреклонная поверхность. Лед под Виктором напоминал… мягкую жвачку, маршмелоу, настолько мягко принимал он фигуриста. Виктор взлетал высоко, как будто не весил ни грамма, опускался легко, как перышко. Ни звука. Тшш. Никифоров сам состоял из жидкого, резинового серебра, податливого. Лепи, что хочешь. Когда юноша поднимал руки, когда прогибался в спине. Его словно вела невидимая сила, дергала за ниточки, именно лепила.
Юри затаил дыхание. Будь он сейчас младше, будь фигуристом, а не хореографом и наставником, влюбился бы в Виктора без оглядки. Сделал бы своим кумиром, обклеил бы его изображениями комнату и, вдохновленный программами, сам взялся бы подниматься по лестнице фигурного катания, лишь бы встать на один лед с гением.
Потому что нельзя не любить того, кто своими коньками творит историю. Кто столь… непреклонно мягок, откровенно влюблен в лед. Всего себя отдает, выплескивает чувства на лед, рассыпает по гладкой поверхности душу цветными искрами.
Но Юри, увы, хореограф и наставник, к тому же на восемь лет старше Виктора. Поэтому он может только влюбиться в искусство своего подопечного.
– Кацуки, сегодня занятий не будет, – Фельцман поприветствовал вошедшего хореографа. – Обесточили все здание, какие-то проблемы в центральной проводке. Предупреди Виктора. Он сейчас в школе, перехвати после уроков.
– Ты не позвонил ему?
– Телефон отключил, – раздраженно махнул рукой тренер. – Ну, хоть Лилию пообедать свожу, раз свободное время появилось.
– М, удачи.
– Давай-давай, остальные уже все сбежали.
Перед тем, как предупредить Виктора, Юри решил прогуляться. В чем-то Фельцман прав, когда еще выдастся возможность посвятить целый день себе.
Сан-Франциско Юри любил. В первую очередь за погоду. Чем-то она напоминала ему Японию. В Японии, говорят, двадцать четыре времени года. В Калифорнии климатические условия более стабильные, нет такого колоссального разброса температуры, как в России и странах Европы. Но предугадать, какой именно будет погода сегодня, невозможно. Синоптики могут предсказать только температуру, об остальном люди должны догадываться. Солнце может скрыться в любой момент, смениться жутким ветром. Поэтому жители города предпочитали многослойную одежду – всегда можно скинуть слой, чтобы не было жарко. В первое время Юри поражало, когда на улице встречал парня в куртке и девушку в коротком платье одновременно.
Кацуки нравилось гулять не только по туристическим, переполненным людьми районам, но и по простым кварталам, наполненным шумом проезжающих машин. В центре Сан-Франциско всегда шумно, поэтому Юри первое время сбегал к “дамочкам” – красиво украшенным домам, которые в городе так и называли – разрисованные леди, или дамочки. Или в маленькую Осаку, где с неожиданной силой накатывала тоска по родному Хасецу. По маленьким улочкам, магазинчикам, загнутым к небу крышам домов.
Мимо проехал мужчина на велосипеде с привязанным к багажнику унитазом. Тоже в принципе обычное дело. Толерантность во всех отношениях. Это если не вспоминать костюмированные шествия и флеш-мобы, где мускулистые мужчины могли прийти в пышных коротеньких юбочках. Юри не хотел вспоминать пример того, что быть без одежды – тоже модно. Нет, он хотел выбросить из головы образ вытянувшегося на солнце посреди улицы мужчины в чем мать родила. Хотя нет, в сапогах она его точно не рожала.
– Простите, вы не подскажете…
О, вечная беда туристов – в Сан-Франциско нельзя без навигатора. Тут в одних только холмах можно заплутать. Юри взял путеводитель у немолодой пары и указал в направлении канатной дороги.
В Сан-Франциско оставили парочку старинных канатных трамваев, как раз для туристов. Очередь на них страшная, длинная, такой в магазинах перед Рождеством не найдешь. И билет можно купить только в самом трамвае, мелочью либо бумажками по одному доллару. Надо ли говорить, сколько туристов бегает между скамеек с просьбой поменять деньги?
Больше всего Юри нравился переход. Когда из шумного центра, пропахшего бензином и бизнесом, шагаешь в сторону океана, и мигом попадаешь под соленый, влажный ветер, наполняешься криками чаек и тюленей, развалившихся на тридцать девятом пирсе. Где-то вдалеке гудит Рыбацкая пристань, доносятся запахи жарящихся морепродуктов, шипящего на раскаленной сковороде масла. В одном из ресторанчиков можно заказать на вынос гречневые блинчики с начинкой из ветчины и жареного яйца. Их пекут прямо при посетителе, на широкой специальной сковородке, напоминающей тумбу. Тонко размазывают тесто круговыми движениями, переворачивают специальной лопаточкой, а после заворачивают конвертиком. Можно съесть за столиком, а можно спуститься по лестнице и погрузить ноги в песок, закусывая на ходу. А по пальцам щедро будет течь прозрачный, горячий, вкуснющий сок.
Сан-Франциско покорял своей яркостью, контрастами, необычностью. Казалось, деловой центр опирался только на то, что он деловой. За его пределами не видно ни одного стандартного дома, жители считали своим долгом украсить внешнюю сторону жилища хотя бы нарисованным от руки плакатом, призывающим беречь здоровье или деревья.
– Юри-и-и! – на шею бросился светловолосый вихрь.
Кацуки сам не заметил, как прогулял все время до окончания уроков, ноги сами привели его к воротам школы.
– Что ты здесь делаешь? – Виктор отстранился, но не подумал выпустить мужчину из объятий. Какой же он высокий. И красивый.
Мимо прошли, хихикая, девушки. Юри попытался отстраниться, при первой же попытке побега тонкие, на вид изящные руки Никифорова превратились в стальные канаты.
– Не дам убежать, – промурлыкал он на ухо, обдувая кончик жарким дыханием. Юри поежился. – Так что ты здесь делаешь? Соскучился по мне? – отстранился, как ни в чем не бывало. Лишь глаза блестели дьявольски. Яков, забери его обратно! – Не думай, я рад тебя видеть, просто интересно.
– В школе проблемы с электричеством, так что сегодня занятий не будет. Тренер не смог до тебя дозвониться, поэтому просил меня сообщить тебе.
– О, ты потратил на меня время! Тогда я просто обязан компенсировать тебе, – по дьявольской ухмылке можно прочитать, как хотел бы компенсировать Никифоров.
Юри в панике задумался, все ли подростки настолько озабоченные. Он в свое время таким не был.
– Нет-нет, все в порядке, я гулял неподалеку.
Но Виктор уже загорелся. Ухватился за предложенную возможность моментально.
– Тогда можно погулять с тобой?
– А как же домашние задания?
– Уже сделал, на большой перемене, в библиотеке.
Юри подозрительно подумал, так ли не знал Никифоров об отмене катания? По лицу Виктора прочитать невозможно – тот сбрасывал перед Юри маску насмешника и раздолбая (словечко из лексикона русской части тренерского состава) и учился прятать истинные мотивы и эмоции за становящейся с каждым днем все более искусной игрой.
Узнает ли Юри когда-нибудь настоящего Никифорова?
Или он уже заглянул под маску, поэтому Виктор позволяет себе и ему столь много?
Вопросы, и нет ответов.
– Сейчас, я только забегу за Маккачином! – Виктор скрылся за ближайшим поворотом.
Юри вздохнул и прикрыл глаза, он смирился с тем, что отвязаться от Никифорова не получится, тот умел не замечать очевидного, когда ему было нужно.
Поначалу да, это слегка раздражало сохранившего остатки традиционного японского замкнутого воспитания Юри, но потом… Наверное, все дело в дьявольском обаянии Виктора, не поддающемся описанию. Трудно подобрать слова, когда речь идет о Никифорове. Он блистателен и сиятелен во всем. Из его жестов, мимики исчезла значительная доля фальши. Юри сказал бы, что русский изменился. Слегка. Возможно, только с Кацуки, потому как Фельцман, проверяющий результаты своего любимчика раз в неделю, все еще называл его талантливым поганцем.
Но недоволен не был.
Шоколадного цвета пудель с лаем бросился к Юри, тот не успел испугаться толком, когда пес поднялся на задние лапы, передние опустил тяжело на плечи и принялся жадно обнюхивать ухо японца, шевеля отросшие пряди волос.
Если его не съедят, надо бы постричься.
– Фу, Маккачин! – Виктор подбежал, размахивая поводком. – Прости, у него слишком много энергии. И он любит людей. Не в гастрономическом смысле. Хотя я его понимаю, – вдруг безобидный школьник пропал, оставив Бестию спортивной школы. Виктор сияющими глазами обвел Юри, буквально облизал с головы до пят. – Я бы тебя тоже понадкусывал с удовольствием.
Лучший способ – не реагировать. Даже если румянец грозит сжечь уши и шею.
– Кхм, – Юри откашлялся и сделал вид, что целиком и полностью занят собакой. Флирт, переходящий в почти откровенные приставания, нервировал. Не то, чтобы Кацуки никогда ни с кем не встречался, но… Роман с Юко до отъезда из Хасецу и пара свиданий с парнем по имени Марсель, вместе с которым танцевали в мюзикле – явно не то, что могло бы подготовить к массированной русской атаке. – Куда пойдем?
– Какие будут предложения?
Юри прикусил губу. Не у одного Маккачина, судя по всему, сегодня много энергии. Нужно сбросить ее, а лучший способ – тренировка в бытовых условиях, когда спортсмен не подозревает, что это тренировка.
Сан-Франциско, город холмов и крутых склонов, идеально подходил для этого.
Заодно отомстит за потраченные нервные клетки.
– Ломбард-стрит.
– Любишь достопримечательности?
Они повернули на безлюдную улицу. Посреди рабочего дня жители в большинстве своем находились в офисах или других местах, улицы пустели. Юри наслаждался стелющейся под ноги ровной дорогой с пробивающейся на обочине редкой травой. Припаркованные машины блестели на солнце, за грязь на средстве передвижения налагали серьезный штраф.
– Сколько ты уже в Сан-Франциско живешь? – с интересом спросил Виктор.
Искренность юноши, то, как он заглядывал в глаза… подкупало. Юри знал от Фельцмана, что родители Никифорова переехали в Америку десять лет назад, когда Виктор был еще маленький. Они дружили с Яковом и Лилией, поэтому сразу привели сына на каток. Кацуки мельком видел Никифорова, когда Минако только-только привела своего ученика на новое место работы.
– Восемь лет, – Юри улыбнулся воспоминаниям. – Меня наставница позвала к себе, удалось поступить в Академию искусств на бюджет.
Какое-то время они шли молча, ветер бросал в лицо волосы, ерошил на макушке непослушные пряди. Юри краем глаза следил за спутником. Никифорову любая погода была нипочем. Юноша подставил лицо ветру, давая волосам разлететься блестящим атласом, в глазах его мелькала задумчивость, отрешенность. Выглядел он печальным и поэтичным. Неземным. Пара девушек, проходящих мимо, оглядывалась долго, пока не скрылась за поворотом. Юри понимал их восхищение, но в груди поселилось неприятное, давящее чувство.
На которое он не имел прав.
– Лилия показала мне “Эрос”. Почему о нем никто не знал? – Виктор наконец выплыл из задумчивости и вернулся в бренный мир. – Вернее, никто не знает, что это ты.
Юри хмыкнул, теперь он подставлял лицо ветру, словно надеясь, что тот выдует все ненужные, неправильные мысли из головы прочь.
Стоит ли раскрываться перед Виктором, фигуристом, с которым они работают всего один сезон? Юри посмотрел на Никифорова. Тот терпеливо ждал ответа, так искренне, так… внимательно и тепло. Даже если потом они не пересекутся толком, скрывать что-либо не хочется. Да и нет никакого особого секрета.
– В тот год я только-только переехал в Америку, попал на бюджет в Академию искусств и искал подработку. Режиссер мюзикла набирал артистов, в основном студентов, чтобы платить меньше – бюджет-то не резиновый. Сначала он не предполагал ставить меня на сцену в сольном выступлении, но в последний момент артист, который должен был исполнять “Эрос” потянул ногу. А первое выступление прошло, артист “засветился”, я единственный подходил по комплекции и внешности. Пришлось заменять. Случай единичный, давний. Теперь, если кто-то находит видео в интернете, не соотносит его со мной. Разве может начинающий студент-танцор так выступить? – развел руками.
Виктор засмеялся.
– Как же тогда узнал Яков?
– Видео Минако предоставила в доказательство моей компетентности, как начинающего хореографа. Кстати, еще одна причина, почему никто не сопоставляет хореографа спортивной школы и танцора-однодневку “Эроса”. Все думают, что просто однофамильцы, совпадение. Меня тогда взяли на подхват к Минако, по окончанию Академии приняли на полную ставку.
– А ты… – Виктор прикусил губу. – Ты меня видел?
Юри хотел сказать, что в то время ничего не замечал, так уставал на учебе и работе, но… Он помнил смешного мальчишку с длинноватыми волосами, забавно насупленными, когда что-то не получалось, серебристыми бровками. Хотя тогда он сам был всего лишь подростком, сейчас воспоминания умиляют.
От необходимости ответа избавила вывернувшая из-за угла Ломбард-стрит. В отличие от практически безлюдных соседних улиц, эта была полна туристов. Группками и по одиночке люди спускались и поднимались по лестнице, фотографировали причудливые изгибы, медленно – не больше восьми километров в час – передвигающиеся по желобу машины, утопающие в цветах дома. Сан-Франциско был достаточно зеленым городом, в спальных районах возле домов обязательно росли деревья, ухоженные, аккуратно подстриженные. Если не было деревьев, плетущийся виноград или плющ поднимались по стенам и специально обустроенным рабицам, стекали пышными водопадами цветы с подоконников. Но Ломбард-стрит утопала в зелени и крупных, розовых и синих махровых гроздьях цветов, узкая змейка проезда поднималась вверх под немыслимым наклоном. Раньше он был еще круче, но люди отказывались селиться в домах, стоящих под таким уклоном, цены на недвижимость упали, и властям пришлось пересмотреть отношение к городской достопримечательности.
Туристы могли подняться по широкой лестнице сбоку от проезжей части. Через равное количество ступеней были организованы смотровые площадки, где туристы могли передохнуть и сфотографировать понравившийся вид. Правда, с верхушки подъема открывалось еще более увлекательное зрелище.
– Раньше я использовал Ломбард-стрит в качестве тренажера. Вверх-вниз по лестнице, без остановки, – Юри лукаво посмотрел на Виктора.
Примет вызов или нет? От собственной смелости закладывало уши.
Синие глаза потемнели до оттенка штормового океана, в глубине вспыхнули маяками искры.
– Не интересно заниматься просто так. Раз у нас сегодня свободный день, и официально это не тренировка… – Ками-сама, этот голос больше подходит искусителю, чем школьнику и фигуристу. Виктор подался ближе, почти вплотную. Люди смотрели с интересом, но без излишнего любопытства. – Если я пробегу вверх-вниз без остановки, ты угостишь меня чаем. У себя дома. А то нечестно – я до сих пор не знаю, где ты живешь! Яков бережет личные дела сотрудников и молчит, как партизан, – прозвучало обиженно. Виктор даже губки надул.
Юри вздохнул. Расхожие выражения на русском – первое, что учишь в интернациональном педагогическом коллективе.
– Зачем тебе все это? – посмотрел он на юношу.
– Потому что хочется, – задрал тот подбородок. – Ну, так что, не боишься, Юу-ури?
То, как он тянул имя, заставляло сердце подпрыгивать в груди. Бархатистый голос взмывал на “Юу” и падал как с отвесной скалы в пропасть на “Ури”. Казалось, стук сердца Кацуки слышит сейчас вся Ломбард-стрит.
Это важно – то, что сейчас происходит. Юри не мог объяснить, почему, откуда знает… Просто знал. Виктор казался таким серьезным, был так настойчив. Это льстило, пугало, сводило с ума, если на секунду призадуматься, что мальчишка не просто играет. Нет-нет, это развлечение, всего лишь развлечение. Юри вздохнул, взял себя в руки.
– Идет.
Виктор просиял, сбросил легонькую куртку в подставленные руки, забрал волосы в высокий хвост и побежал специальным тренировочным бегом. Юри сам стянул верхнюю одежду и рубашку – становилось жарко. За сорок минут, что они неспешно шли до достопримечательности, температура подскочила градуса на три, а вот ветер пропал совершенно.
Бежал Виктор красиво, что и говорить. Мышцы перетекали, мускулы бугрились под кожей, не так, как у атлетов по телевизору, более тонко, изящно. Однако для Юри это было свидетельством недюжинной силы, не только тела, но и духа. Воля к победе, решимость идти до конца, невзирая на боль в израненных ногах, ноющие мышцы, падения на жесткий лед. Сколько жертв получило великолепное катание Никифорова?
Сколько еще получит, если Виктор сейчас не закроется? Он уже начал, это беспокоило. Юри волновался за мальчишку. Хотя… какой там мальчишка, если близость его так волнительна? Да и сам он ведет себя по-взрослому. Иногда.
Люди видят блестящие стразами костюмы, длинные волосы, улыбку и манерные взмахи руками. Красивую оболочку фарфоровой куклы. Даже сейчас туристы оборачиваются вслед пробегающему по лестнице пареньку, фотографируют его. А Виктор серьезен, губы его поджаты. Юри не обязательно смотреть, чтобы видеть.
Никифоров гений фигурного катания, тренер пророчит ему великое будущее. Юри видит перед собой того, кто будет творить историю, если справится с собой сейчас. Мальчишку, любящего собак, социальные сети, фотографии и вкусно покушать, хотя приходится соблюдать диеты. Душа компании – само собой, это у Виктора получается на автомате и совершенно не тяготит его. Он не только заряжает, он подпитывается от людей. Умеет замечать, видеть и переносить это на лед.
Юри беспокоился и отчаянно желал его внимания, подлинного, не игривого. Однако не смел связывать свою судьбу с судьбой юноши, которому пророчат все награды мира фигурного катания. Нельзя тормозить Виктора, становиться камнем на шее, тянущим на дно. Он, Кацуки, имеет право только дать ему взлететь, распахнуть крылья, вернув прежнюю нежную улыбку и любовь к фигурному катанию.
По какой-то причине – любовь Юри не брал в расчет категорически, слишком сладко несбыточное мечтание – Виктор относился к нему иначе, нежели к остальным людям. Выделял из толпы, позволял увидеть то, что не видел больше никто. Правда, ожидал взамен откровенности. Справедливый обмен, если честно. Им можно воспользоваться.
Уже сейчас Кацуки видел, как можно подправить программу, над чем следует поработать в движениях Виктора, какой переход лучше сделать.
Движения следует отработать до автоматизма.
Да, впереди у них много работы.
– Юри! – перед глазами что-то промелькнуло.
Кацуки моргнул. Ну, надо же, замечтался.
Виктор стоял перед ним, взмокший, раскрасневшийся слегка, но довольный, как слон.
– Где мой выигрыш? – требовательно произнес юноша. Сдаваться он не собирался, это видно с первого взгляда. Всеми правдами и неправдами заслужит визит домой к хореографу.
За что Кацуки заслужил такой подарок?
Юри улыбнулся, кивнул.
– Идем, напою тебя чаем.
========== Часть 3 ==========
На стене тикали часы, солнечные зайчики скакали по светло-салатовым креслам, по шкафам с документами и сонным тренерам, присосавшимся к первой дозе кофеина за сегодня. На зависть спортсменам.
Дверь открылась, тренеры удивленно подняли головы. Единственный, кого еще не было – а это Кацуки – никогда не входил так осторожно.
Юри, сжимая в руке стаканчик с кофе, прошел на свое место и со стоном растекся по столу. Светлая голова хореографа издала подозрительно гулкое “бам” при встрече с полированной поверхностью.
– Яков, что мне делать?
Фельцману не надо было задавать уточняющий вопрос, чтобы понять, о чем идет речь. Впрочем, как и всем сидящим в учительской.
– Расслабься и получай удовольствие, – фыркнул мужчина, переложил документ, взял следующий. – Пей свой кофе, наслаждайся жизнью. Ты его отлично выдрессировал. Мне этот поганец чай принес один раз в жизни – когда я ему заплатил за него дополнительно.
Со стороны прибежища итальянского начинающегося алкоголизма раздалось насмешливое фырканье. Фельцман метнул туда тяжелый взгляд, но у них с Челестино вчера снова имела место попойка, а потому Чао-Чао был доступен миру частично – из-за стакана с прохладной водой, который прижимал ко лбу.
– А с поцелуями он к тебе не лез? – поднял голову Кацуки. Кто ее знает, эту загадочную русскую душу.
– К тебе стало быть лезет? Это правильно, это хорошо, – покивал удовлетворенно тренер. – У мальчика сейчас как раз такой период…
– У мальчика сейчас как раз такой период, чтобы ухаживать за девочками, а не за стареющими хореографами! Девочками, Яков, девочками! Разве я похож на девочку?
– Кто тебя знает, имя-то женское.
Юри проклял тот день, когда рассказал коллегам о тайне своего имени.
– Не-не, Юри точно не девочка, мы с ним вместе в одной душевой мылись, – вмешался Пхичит.
Челестино заржал, застонал, схватился за голову, разрываясь между желанием посмеяться и диким похмельем.
Юри уткнулся носом в стол, простонал приглушенно. Спасибо, Пхичит, сейчас он больше всего хочет обсуждать общие душевые.
– Упор нужно сделать на молодость и противоположный пол, – все же не торопился сдаваться Кацуки. – Почему именно я?
– Это же Виктор, – пожал плечами Фельцман.
Как будто это все объясняло. Хотя… в их школе определенно.
Юри выпрямился, придвинул к себе кофе. То, что это подарок шумного Никифорова, не повод отказываться от вкусного напитка.
Кацуки буквально физически ощущал тяжесть мешков под глазами.
– Если без шуток, то Виктор еще слишком юн, и я не знаю, как поговорить с ним. Как начать этот разговор.
– Признайся, он тебе тоже нравится, – улыбнулся доброжелательный таец.
– Пхичит! – возмущенно посмотрел Кацуки на друга. – Ты, как психолог, должен отговаривать Виктора от его намерений в отношении меня.
– Зачем? Вы красиво вместе смотритесь. Особенно на льду.
Нет, Юри не хотел знать, как и где Пхичит успел увидеть их парные прокаты, на которые Кацуки развел неугомонный Никифоров, и есть ли теперь на странице друга соответствующее видео.
После чаепития у Кацуки дома Никифоров совсем распоясался. Никто и ничто не мешало ему подлететь к хореографу, впечатать того в свое тело сокрушительными объятиями и потребовать сладкий, горячий поцелуй. Фигурист словно решил, что они миновали одну стадию, пора перейти к следующей.
Все это и смущало, и пугало, и… радовало? Последнее Кацуки меньше всего желал ощущать. Однако никакой аутотренинг не мог заткнуть предательское сердце, что колотилось как сумасшедшее при приближении Никифорова. Дурацкий румянец растекался по щекам и шее, стоило больших трудов вспомнить о собственном решении не подпускать юношу к себе. Не нужны талантливому фигуристу эти глупые чувства к скромному хореографу.
– Послушай, Кацуки, – Фельцман вздохнул, с нажимом провел по седой гриве с залысинами у висков. – Виктор уже большой мальчик, семнадцатый год лбу! У него есть своя голова на плечах, дурная временами, но все же голова. Позволь за себя решать ему самому. Ты лучше подумай о собственном отношении к данной ситуации.
Юри знал, что старый тренер прав, однако меньше всего желал размышлять о ситуации с Виктором, анализировать личные желания, потому что, увы, они были просты и примитивны.
Виктор ему нравился. Для японцев это выражение, если без перевода, синоним любви.
Он не имеет права отнимать Виктора у фигурного катания, с Никифорова станется погрузиться в роман с головой. Кто знает, как это скажется на душевном состоянии спортсмена. Юри страшила ответственность, пугали собственные дикие желания.
Нет, он не имеет права. Не должен.
– Юри, – Минако присела на подлокотник кресла. Во взгляде бывшей учительницы – тепло и сочувствие. Юри стало на миг теплее. Женщина всегда понимала его лучше остальных. – Подменишь меня сегодня у младшей группы? А твоих пусть Фельцман возьмет.
Учительница давала желанную передышку, без присутствия Виктора. Юри благодарно кивнул.
– Разумеется, Минако-сенсей.
– Ну, и где он?
Сказать, что Виктор был не рад увидеть на катке Фельцмана, значило не сказать ничего. Вообще-то он предвкушал встречу с совсем иным… собеседником. Спортсмен сразу же отказался тренироваться без Юри, сел на скамейку и демонстративно достал телефон. Яков последовал его примеру. Через полчаса стало ясно, что Юри не придет, и Виктор прекратил забастовку.
Может, он перегнул палку, и не стоило переходить к стадии поцелуев так быстро? Но как иначе, если один Эрос перед глазами?
– Наш сокол пришел ко мне сегодня, – заговорил тренер на русском, – и взмолился: “Гой ты свет наш, Яков Фельцманович, нет сил больше терпеть приставания срамные юнца бесстыдного, Виктора Никифорова. Переведи ты меня на должность другую, али отпусти совсем, ибо нет мочи, всю душу мне поганец вынул”.
