Текст книги "Игра (СИ)"

Автор книги: tuuli-veter

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Так и будешь молчать? У меня вообще-то дела.

Гарри вздрагивает, понимая, что уже какое-то время не сводит глаз с желтой жижи в собственной кружке, и реагирует на автомате:

– Я задумался. Извини.

– Не ожидал, что ты это умеешь.

Малфой откидывается на высокую спинку стула и снова небрежно теребит воротник длинными пальцами.

Длинными пальцами, которыми наверняка кого-то ласкает. Не его. Гарри проклинает себя за эти изводящие мысли, но они, как обычно, снова сильнее, чем он. Поэтому он опускает глаза и быстро, словно боясь передумать, сыплет чужими рублеными фразами:

– Проверки поместий. Незаконные артефакты. Малфой-мэнор. Завтра по плану.

Малфой напрягается всем телом, всем корпусом, как волк, завидев добычу, и уже не отрывает от его лица прищуренных глаз.

– И ты говоришь мне это потому… – он начинает фразу с насмешкой, но даже Гарри слышно, что его голос немного дрожит.

– …Потому что твоя мать спасла мою жизнь. Я ей должен.

Гарри не может смотреть на него, поэтому смотрит на кружку, которую нервно крутит в руках. Врать он умеет плохо. Нарушать служебный долг – еще хуже. Но он знает, Малфой умрет за свое поместье. Малфой, ради которого Гарри…

Гарри кусает губы и смотрит в остывший чай. Он устал от нерешимых вопросов, устал винить себя в том, что он почти что предатель, способный на преступление ради своей глупой любви.

– Кто проводит проверку? Ты? – Малфой пристально смотрит в лицо, но Гарри мотает головой, показывая, что не скажет. Не он.

Серебристый Патронус – то ли норка, то ли куница, – срывается с черной палочки, пулей мчится к двери, и Гарри опускает голову еще ниже, почти утыкаясь в свой чай. Тяжело себя ненавидеть. Презирать еще тяжелее. Но увидеть Малфоя в тюрьме, а его поместье на распродаже – невыносимо.

Тот, переслав с Патронусом сообщение, неожиданно расслабляется, и его пальцы снова начинают терзать тугой воротник.

– А если узнают? – непонятно, чего в малфоевском голосе больше – любопытства или издевки.

– Пускай. Я делаю то, что должен.

Тот внезапно подается к нему, откидывает назад длинную челку, и Гарри, невольно подняв голову вверх, видит в серых глазах злую усмешку.

– Теперь я тебе должен, Поттер. Что ты хочешь? Ты ведь чего-то хочешь? – его голос внезапно становится настолько призывным, словно в его роду были вейлы или сирены.

Гарри снова мотает головой, резче, чем прежде, но серые глаза неотступно следят за ним.

– Я просто вернул долг твоей матери, – Гарри бормочет это так тихо, словно стыдится себя. – Мне ничего от тебя не надо.

– Даже минет?

Гарри отшатывается так, словно он ударил его по щеке. Хотя лучше бы, и правда, ударил.

Но Малфой смотрит на него с издевательским интересом, продолжая держать цепким взглядом:

– Что ж так? По-прежнему натурал?

– Ч-что? – дыхание сбивается, и Гарри непонимающе смотрит на него. Хорошо, что можно прятаться за очки.

– Я говорю, видимо, ты по-прежнему натурал, раз отказываешь себе в таком простом удовольствии, – малфоевские губы кривятся в ехидной усмешке, но пальцы снова тянут, почти рвут тугой воротник, словно ему нечем дышать.

Гарри старается не думать о том, что он ему предлагает. И что он предлагает это не только ему.

– Не знал, что это стандартная такса на Слизерине, – Гарри тяжело поднимается, словно на него сразу накинули двадцать лет, и брезгливо кривится: – Но меня это не интересует, Малфой. Предложи свои услуги кому-то другому.

Он швыряет деньги на стол, резко встает и быстро движется к выходу, словно пытаясь убежать от мерзких, пошлых картин, вспыхивающих в мозгу.

– …Поттер! – догнавший его Малфой рвет его за локоть так резко, что Гарри едва не падает на него. – Поттер, постой!

По его лицу расходятся пятна, словно Гарри надавал ему оплеух. Хорошо, что в переулке темно, и случайных зрителей практически нет.

– Поттер, я не хотел… – кажется, впервые в жизни он смотрит прямо на Гарри.

– Чего не хотел? Говорить? Или делать? – Гарри снова кривится, и Малфой неожиданно вспыхивает так, что теперь уже и щеки, и шея пылают румянцем.

– Я не то, что ты думаешь, идиот! – он толкает Гарри в плечо, пихая к стене. – Как ты вообще мог про меня такое… такое подумать? – он злится как в школе, безбашенно, искренне, без оглядки, и Гарри невольно легчает.

– А как ты мог такое мне предложить?! – от облегчения он почти орет на Малфоя, но не ожидает, что тот неожиданно припечатает его к стене и зашипит почти что в самые губы:

– А до тебя не доходит, что я предлагаю это только тебе, идиот?! Те-бе! Потому что уже не знаю, как к тебе еще подкатить!

Какое-то время Гарри просто глядит на него. Наверное, не зря Малфой считает его невероятно тупым. Обычно у Гарри получается соображать, но не сейчас, когда в его голове упрямо не складываются два мира: “Малфой” и “к тебе подкатить”. И кто тут из них идиот?

– Куда подкатить? – этим вопросом он словно расписывается в собственной глупости, и Малфой предсказуемо закатывает глаза:

– Не тупи.

Гарри дергается, чтобы уйти, но длинные пальцы, которым он больше не может, не умеет отказывать, снова припечатывают его за горло к стене.

– Почему ты спасаешь наш мэнор? Нарушаешь устав. Только лишь из-за мамы? – Малфой требовательно смотрит Гарри в лицо, и в глазах его намешано столько всего, что Гарри больше не может соврать.

– Не только, – он прячет глаза, кусает губы, пытаясь уйти от ответа, но холодные пальцы сжаты на горле, а светлые волосы рядом, почти на щеке – слишком близко.

– Так почему? Скажи, почему? – у Малфоя такое лицо, словно он готов силой вырвать постыдную правду. И она наконец-то сама собой рвется наружу:

– Из-за тебя.

Вот. Гарри это сказал. Пусть теперь делает, что захочет.

Какое-то время тот недоверчиво смотрит Гарри в лицо и, насмотревшись, когда Гарри собирается его оттолкнуть, прижимается к нему еще ближе и снова выдыхает в замерзшую щеку, почти касаясь губами:

– Идиот.

Иногда Гарри кажется, что слизеринский гад просто не знает других бранных слов. И в общем-то Гарри с ним в чем-то согласен. Конечно, он идиот, раз умудрился влюбиться в него, вот такого.

Но тут Малфой неожиданно жмется к нему, бесстыдно влипает всем телом и обессиленно утыкается мягкой челкой куда-то под скулу.

– Спасибо, – шепчет он так тихо, что Гарри скорее чувствует, чем слышит его благодарность. – Спасибо, придурок.

И Гарри внезапно усмехается, болезненно, горько. Он так устал держать все в себе. Видимо, день сегодня такой, созданный специально для правды.

– За любовь не благодарят, Малфой.

Тот отрывает голову от плеча и снова смотрит на Гарри, изучающе, будто выискивая в его лице подтверждение, словно боясь, не послышалось ли это ему.

– За любовь? – он повторяет это с таким растерянным и глуповатым лицом, что Гарри неожиданно становится очень смешно. Он никогда прежде не видел, чтобы Малфой так тупил.

– Ко мне? – растерянно повторяет Малфой. Сейчас он выглядит так комично – с удивленно-приоткрытым ртом и почти по-детски округлившимися глазами, что Гарри не выдерживает, снова фыркает и возвращает Малфою его же собственный комплимент:

– Не тупи, – он смотрит на потерявшегося Малфоя и мстительно добавляет: – Идиот.

Но тот, будто не замечая грубого слова, продолжает на него смотреть растерянно и непонятно, а кроме того Гарри чувствует, как холодные пальцы у него на горле нервно дрожат. Толком еще не понимая, что делает, он накрывает холодную руку своей, чтобы унять эту дрожь, и говорит, чувствуя, что тоже начинает подрагивать вслед за Малфоем, как будто дрожь от желанной руки перебралась прямо в душу:

– К тебе. К кому же еще. Только сейчас это понял?

Он устало глядит на Малфоя. Он, и правда, смертельно устал. Любить без ответа.

Еще какое-то время Малфой недоверчиво и недоуменно смотрит на Гарри, а затем его лицо проясняется:

– Зато, похоже, до тебя даже сейчас не дошло, – злорадства в его голосе хоть отбавляй. Он торжествующе смотрит на Гарри, но потом его лицо неуловимо меняется и он выдыхает: – Придурок, да я бы мог полюбить тебя только за то, что ты спасаешь мой мэнор.

Гарри неуверенно пожимает плечом. Рассеянно смотрит на его растрепанный воротник и растерзанный галстук. Из всей его речи он слышит и понимает только одно:

– Ты мог бы меня полюбить… – он настолько подавлен, что Малфой коротко выдыхает и, словно сраженный его тупостью, снова роняет голову ему на плечо. Уже почти привычным движением. Неужели к этому можно привыкнуть?

Гарри щекой чувствует мягкость его волос, тепло его тонкого тела и легкий запах сирени. Откуда в зимнем переулке сирень? Он невольно тянется за этим призрачным запахом, осторожно ведет по виску и зарывается носом в светлые волосы, которые все сильнее пахнут цветами и летом:

– Но не полюбил, – шепчет он, закрывая глаза. Не стыдно признаваться в своей слабости, если не смотришь.

Поэтому Гарри не видит, что какое-то время Малфой глядит на него так, словно задыхается в чем-то одуряющем, невыносимом:

– Не полюбил, – покладисто соглашается он, но прежде чем Гарри успевает отпрянуть, обхватывает в ладони лицо и, коротко и зло прижавшись губами к губам, тихо шепчет в приоткрытые губы: – Потому что больше некуда, идиот. Хоть это ты способен понять?

И Гарри послушно кивает, хотя по правде не понимает уже вообще ничего. Кроме того, что губы у Малфоя горячие и сухие. И что целуется он так, что за это весь мир не жалко отдать, все планеты и звезды. И что когда Малфой оттягивает пальцами воротник и рвет галстук с шеи, идиотом станет любой, потому что думать все равно нечем. А еще, что Гарри безумно любит сирень.

========== «камин» ==========

Объятия, которые были вчера. Крышесносные поцелуи. И наивное “я люблю”, которое колется больнее всего. А вдруг это все-таки правда?

Драко морщится, он не верит в счастливые сказки. Стараясь двигаться по возможности тише, он выскальзывает из кровати.

Поттер спит, завернувшись в уютный кокон, подсунув кулак и подушку под щеку, припухшие губы чуть приоткрыты. Драко больно смотреть. Потому что невозможно любить с такой силой. Когда эта сила сильнее тебя. И ты каждую секунду чувствуешь себя проигравшим.

Одежда, ведомая заклинанием, обхватывает тело привычно и тихо; сама собой расходится смятая ткань. Смятая сильными руками аврора. За окном шумит новый день, подавляя реальностью, и теперь, при свете яркого солнца, Драко не верит в то, что ночью все это было. Потому что так не бывает. Потому что он должен уйти. Уйти навсегда, прежде чем увидит разочарование и стыд в зеленых глазах.

Галстук чуть шуршит, оборачивая шею в тугой узел, и Поттер, видимо, это услышав, тихо стонет, возится, и, наконец, раскрывшись, раскидывается на кровати. Драко, не удержавшись, бросает на него беглый опасливый взгляд и замирает. Тело, укрытое вчера темнотой, сегодня можно разглядеть во всем совершенстве: горы мускулов, мышц, темные ореолы сосков и упругая гладкая кожа, чуть тронутая загаром, неизвестно откуда взятым зимой. А по рукам и груди – росчерки тоненьких шрамов. Что с ними делают в этом гребаном Аврорате?

Поттер красив настолько, что ноги сами собой примерзают к полу, а во рту царит великая засуха. Гарри снова стонет, прикрывая глаза рукой, словно пряча глаза без привычной защиты очков, и вздрагивает во сне так, что Драко колет в самое сердце. Можно ли любить кого-то сильнее?

Больше всего на свете Драко сейчас хочется сжать, обхватить это прекрасное тело, чтобы утешить, чтобы сберечь его сон. Но он должен, он обязан уйти, чтобы хоть раз в жизни выиграть. Иначе перестанет себя уважать. Остается одно: нервно сглотнуть и закрыть глаза. Чтобы не видеть, от чего ты уходишь. От кого ты уходишь.

Драко кусает губы и стискивает кулаки, навсегда прощаясь с любовью. Он должен, он должен уйти.

Шаг к камину. Еще один шаг.

Отпусти меня, Гарри. Пусть я умру без тебя, но ты об этом уже не узнаешь.

Камин неожиданно вспыхивает пламенем, – бледным, нелепым в утреннем солнце, – и Драко, отшатнувшись, растерянно глядит на него, еще не понимая, что путь к отступлению ему кто-то отрезал. Кроме того, что-то невесомое, неведомое, мешает ему дальше идти. Растерянно остановившись, трогая рукой невидимую преграду, он медленно оборачивается.

Поттер сидит на кровати, сжав в руке палочку, хмурый, напряженный и злой.

– Хорошо, что я знал, с кем имею дело, Малфой! – цедит он и, пока Драко напряженно ожидает от него гневных речей или привычного Ступефая, неожиданно швыряет в него подушкой. Этот удар настолько по-слизерински нелеп и коварен, что Драко едва не падает с ног. – Хрен ты сбежишь от меня! Ясно тебе? – орет Поттер, и новая подушка прицельно бьет по лицу, растрепывая прическу. В Драко мгновенно просыпается спортивная злость.

– Тебя не спросил, идиот!

Он собирается развернуться, сохраняя остатки достоинства, но какое может быть достоинство с Поттером? Новая подушка, крупнее и весомее предыдущих, едва не валит Малфоя с ног, подло шлепая его по мягкому месту. Такого унижения Драко стерпеть просто не в силах:

– Ах ты, гад!

Подушек у Поттера много, и Драко с упоением возвращает ему еще три: одну – по лохматой упертой башке, вторую в плечо, а третью… третью туда, где больше всего хочется целовать.

Поттер уворачивается, фыркает и швыряет в Драко еще штуки три, коварно используя магию, чтобы метнуть их сразу зарядом. Где же его хваленая львиная честь?

– Ты попал, Поттер! – рычит Драко, срывая с плеч надоевшую мантию, и выхватывает палочку наизготовку.

– Конечно попал! Не всем быть такими косыми, как ты!

Драко задыхается от возмущения. От того, что придурок уел его даже там, где Драко считал его ни на что не способным, Драко впадает в праведный гнев. Подушечный бой разгорается не на шутку, белые снаряды мелькают в воздухе один за другим, а перья летают по комнате, как по совятне. Пара подушек уже свалила Поттера на кровать, и Драко для надежности припечатывает их сверху еще одеялом. Теперь национальный герой позорно барахтается как жук на спине, пытаясь выбраться из-под завалов.

– Сдаешься, скотина? – в пылу азарта Драко торжествующе лупит его подушкой по тупой голове, но Поттер голый, лохматый, хохочущий в утреннем солнце, неожиданно выныривает из постельного бастиона, хватает Драко за руку и тянет к себе, целуя страстно и жадно. И Драко больше некогда рассуждать, должен ли он уйти, потому что теперь цель одна – целовать, целовать его так, чтобы снова начал стонать под ним, как вчера, чтобы снова раскрылся навстречу, став уязвимым до боли. И Гарри с лихвой оправдывает его ожидания – тихо стонет, подставляет под жадные руки и губы сильное теплое тело, и сам, срывая с Драко одежду, оставляет на его чувствительной коже горящие страстные метки. Как рядом с ним продержаться и не сорваться в оргазм за десять минут? Драко этого не умеет. Упираясь в его плечо головой, он кончает с каким-то животным, подавленным рыком и ненавидит себя за это. Он снова ему проиграл.

Даже расслабленный Поттер держит его надежно и крепко, заботливо стирает с животов их общую сперму, целует в висок, водит пальцами по плечу, вызывая толпы мурашек. И уткнувшись в затылок, шепчет совсем еле слышно:

– Снова сбежишь?

Драко пожимает плечом. Он не может ничего обещать. Он не знает.

Но Поттер лишь крепче прижимает к себе.

– Знаю, сбежишь. Иначе ты не Малфой, – шепчет он, и в его голосе слышится обреченность: – Только знай, я аврор, ради тебя стал аврором. Я тебя где хочешь найду и буду ждать тебя, сколько нужно. Лишь бы я был нужен тебе. Я тебе нужен? Малфой?

Драко хочет помотать головой, из вредности, по старой глупой привычке, но неожиданно слышит, как в мощной груди гулко, тревожно колотится любимое сердце, и зачем-то покорно кивает.

– Я так и знал, – Поттер с облегчением откидывается на подушки, его сильные пальцы запутываются в волосах, и это приятно до дрожи. – Тогда, пожалуйста, не уходи. Не смогу без тебя, – шепчет он по-детски растерянно, и Драко неожиданно вспоминает, как тот спит: уютный кокон и надутые губы. Теперь Драко надо как-то жить с этим знанием.

– Не уйдешь? – настырный, зараза.

Драко приподнимается на локте и с горечью смотрит во встревоженное лицо: встревоженное любовью. Что поделать, если он опять проиграл?

И он снова сдается:

– Да куда я от тебя денусь, придурок, – Драко старается сказать это очень надменно, чтобы хоть как-то смягчить свое поражение, но, кажется, Поттер давно уже научился слышать только то, что он хочет.

– Правда? – он внезапно вскакивает на постели и расцветает такой наивной, доброй улыбкой, что от нее начинает щемить где-то внутри. А еще он снова неловко тянет Драко к себе и целует, – целует так робко и нежно, что до Драко наконец-то доходит, как же он был не прав. Как он мог считать себя проигравшим, если в кои-то веки по-настоящему выиграл? Выиграл свое лохматое счастье. Выиграл Гарри.

========== «мантия» ==========

Хлопнула аппарация, и Гарри, шагнувший в комнату из серого вихря, принялся ожесточенно срывать с себя мантию. Только слепой по его резким движениям мог не понять, как тот не в духе. К Малфою это, разумеется, не относилось. Осторожно отложив книгу на стол, Драко замер, изучающе рассматривая его прищуренными глазами.

– Поттер?

Гарри молча кивнул, начиная терзать свой шрам привычной рукой. На Драко он подчеркнуто не смотрел.

– Поттер. Что-то случилось?

Гарри, пренебрежительно хмыкнув, яростно швырнул аврорскую мантию, больше похожую на шинель, в кресло у дальней стены. Услужливый домовик, ловко подхватив ее, тут же исчез, здраво рассудив, что лучше не попадаться ему на глаза.

– Поттер? – Драко, поднявшись единым слитным движением, застыл перед ним в выжидающей позе.

Гарри наконец-то взглянул на него, и в его глазах за тонкими стеклами полыхнула гроза.

– Мэг мне сказала, что видела тебя в городе с Диланом. Рассказывала в красках, как вы с ним… – он поморщился, мотнул головой и замолчал, тяжело уставившись в стол.

Малфой холодно взглянул на него.

– Мы с ним что? – уточнил он спокойно, и в его голосе было столько этого напускного спокойствия, что Гарри буквально почувствовал, ощутил аврорским чутьем, как кончается жизнь.

– Целовались, – бухнул он, не собираясь щадить ни его, ни себя. – А потом вдвоем пошли в номер. Это правда? Это правда, Малфой?

Вперившись взглядом в Малфоя, он ожидал увидеть хотя бы раскаяние или вину, но Драко смотрел на него так, как обычно смотрел в своей лаборатории на особо неудачное зелье.

– А если это и так, – в его голосе, несмотря на издевку, не было привычной насмешки. – Разве это что-то меняет?

Гарри, не в силах больше выносить изучающий пристальный взгляд, рванул воротник, словно ему стало нечем дышать и, с трудом дойдя до окна, тяжело оперся о подоконник. За стеклом в серых сумерках моросил скучный дождь, и тонкие острые капли катились как слезы.

За спиной послышались неуверенные шаги, и теплая узкая ладонь осторожно легла на предплечье.

– Поттер…

Гарри дернул плечом, сбросив руку, призывая его замолчать, и уперся пылающим лбом в стекло.

– Знаешь, Малфой, я ей ничего не ответил. Усмехнулся прямо в лицо и прошел мимо. Как будто ничего не случилось. Как будто я все еще могу тебе доверять, – он с силой впился пальцами в теплое дерево. – Ты знаешь, я не имею права показывать им, где у меня слабое место. Сразу сожрут. А тебе вот скажу. Хотя ты, в общем, тоже… Но ты все равно должен знать. У меня от ее слов в груди будто Круциатус взорвался. Это было не больно. Это было никак. Как будто меня больше нет.

Гарри больше не слышал позади ни единого звука и только поэтому смог продолжать:

– Я понимаю, что ничего не могу от тебя требовать, Драко. Мы так и договорились на эту сделку. Тебе – мэнор, мне – статус официального мужа, чтобы все отвязались. И за все это время… Ты ни разу мне не сказал, что ты любишь. Ничего не обещал никогда. Я сам себе все напридумывал. Что могу рассчитывать на тебя. Что имею право не делиться тобой ни с кем. Но оказалось, что я не могу. Ты не мой, никогда не будешь моим. Наверное, нам надо…

Он не смог довести до конца эту фразу, прислоняясь лбом к холодному стеклу.

С той стороны в жестяной подоконник долбились жестокие капли. Наверное, в такие моменты всегда должен идти дождь. Символ безвременья. Символ конца.

Сзади было так тихо, что Гарри казалось, в комнате он остался один. Но внезапно сильная рука сжала его плечо, и он невольно оглянулся назад.

– Отвернись – то ли приказал, то ли попросил его Драко. – Отвернись, Поттер, чтобы я смог сказать тебе все. Наверное, и правда, я должен признаться.

Гарри вздрогнул, болезненно разглядывая решительное лицо, незнакомое без привычной насмешки, затем молча кивнул и снова покорно отвернулся к дождю.

Несколько секунд Драко молчал, и в комнате слышалось лишь неровное дыхание обоих.

– Не тяни, – глухо приказал Гарри, и впился пальцами в подоконник. – Скажи все, как есть.

Малфой испытующе посмотрел на него и отступил на шаг назад так, что его лицо скрылось в полной тени.

– Ты тоже никогда не говорил мне, что любишь. Поттер. Ты в курсе?

Гарри невесело усмехнулся и мотнул головой.

– Разве это что-то меняет? – с горечью повторил он малфоевскую же фразу.

Но тот снова сдавил его плечо, приказывая замолчать.

– Я ждал, я долго этого ждал. Но потом понял, что все это зря.

Гарри дернулся и попытался оглянуться, но, вспомнив свое обещание, только крепче вжался пальцами в шершавое дерево.

– Выходит, ты из-за этого мне изменил? – глухо спросил он. – Из-за того, что я тебе чего-то там не сказал?

В малфоевском голосе проскользнула до боли знакомая холодная усмешка:

– Так и будешь меня прерывать? Если все знаешь сам, зачем спрашивать?

Гарри стиснул зубы и молча помотал головой, предлагая продолжить. Если сейчас замолчит, то это надолго. Гарри ненавидел эту его привычку. Он многое в нем ненавидел. Так же сильно, как и любил.

– Я слушаю. Говори.

Словно ведет допрос в аврорате.

Малфой, видимо, тоже это заметив, опять усмехнулся, потом вздохнул, словно решаясь перед прыжком, и, наконец, заговорил непривычно и быстро, словно боясь, что Гарри его опять оборвет:

– Так вот, однажды… Однажды я понял, Поттер. Что ничего от тебя не дождусь. Ни твоих слов, ни любви. Ни тебя самого, – Гарри невольно дернулся, и Драко снова предупреждающе сжал плечо, приказывая не шевелиться. – Ты сейчас все правильно просчитал. Все верно подметил. Только ошибся в одном. Это уже ни на что не могло повлиять. Потому что… Потому что я сильно любил тебя. Слишком сильно. С самой школы. Любил. Люблю. И знаю, что буду любить. Наверное, меня кто-то проклял. Это я каждый день боюсь, что ты с кем-нибудь там… в Аврорате, – Драко выдыхал эти слова тише и тише, откровенно стыдясь своих чувств. – Это за тобой бегают толпы. А я никогда не буду тебе изменять. Я просто этого не умею. Не знаю, кто там и как развлекался с моей обороткой… Но ты всегда можешь мне верить… Я только твой, просто не могу по-другому. Каждый день, каждый час. Сколько мы будем вместе. Столько, сколько ты сочтешь нужным. Пока не надумаешь избавиться от меня… – его голос невольно дрогнул, но, тяжело сглотнув, он ровно закончил: – Потому что сам я уйти от тебя не смогу. А сейчас… А сейчас, Поттер, я выйду из комнаты, и только тогда ты обернешься. А когда ты пойдешь следом за мной, я очень хочу, чтобы мы с тобой оба забыли этот разговор навсегда.

Драко тихо выскользнул из темной гостиной так бесшумно, как умел только он, а Гарри еще какое-то время стоял в тишине, не в силах поверить тому, что услышал. Надменный Малфой, красивый до умопомрачения, холодный и отстраненный всегда и везде, кроме их любовного ложа, сказал ему… он сказал…

Гарри порывисто развернулся, ища его взглядом, но комната давно опустела.

– Драко, – пробормотал он, пытаясь очнуться от морока. – Драко! – выкрикнул он, бросаясь за ним в коридор.

Вдалеке хлопнула дверь. Встречный домовик поспешно махнул ему лапкой в сторону сада, и Гарри, благодарно ему кивнув, вылетел на крыльцо.

– Малфой! – с облегчением выдохнул он.

Привалившись к колонне, Драко небрежно пускал облака сизого дыма в струи дождя. Оглянувшись на Гарри, он усмехнулся ему ровно и холодно, как всегда, одними губами. Но теперь Гарри заметил, что в самой глубине серых глаз притаились горечь и страх. Как он не видел этого раньше? Слепой, недалекий аврор, не видящий того, что у него было прямо под носом.

– Говорят, дождь зарядил на неделю, – Драко, уверенно взяв светский тон, рассеянно кивнул на мелкие лужи с расходящимися пузырями.

Но Гарри меньше всего был настроен сейчас говорить о погоде. Решительно шагнув вперед, он молча опустился перед замершим Драко на колени, обхватывая руками за бедра и утыкаясь лбом в живот.

– Я очень люблю тебя, Драко, – пробормотал он в жесткую мантию. – Прости, что не говорил, прости, что такой идиот… Думал, так сильно люблю тебя, что ты и так это знаешь. Не можешь не знать. Только слепой не увидит, что ты для меня – всё. Я люблю тебя больше жизни. Никогда не изменю тебе. И никогда не уйду. Если не выгонишь. Не выгонишь? Драко?

В ожидании приговора, Гарри уткнулся в него еще сильней, впиваясь пальцами в бедра, показывая, что никогда и никуда его не отпустит, и все равно вздрогнул от теплой ладони, опустившейся на затылок.

– Вы как были кретином, так и остались, господин главный аврор, – Малфой картинно вздохнул, и Гарри, представив, как тот закатил глаза, с радостным облегчением выдохнул и еще сильней, еще глубже зарылся лицом в плотную ткань. Сильные пальцы благодарно и нежно вплелись в его волосы, а голос, прикрытый привычной насмешкой, внезапно дрогнул и сбился. – Сам бы подумал своей ушибленной головой. Даже если и выгоню… Разве это хоть что-то меняет?

Неожиданным рывком Драко дернул Гарри к себе, заставляя подняться, вжал в колонну спиной и, впившись глазами в лицо, то ли спросил, то ли потребовал:

– Мой?

Гарри осторожно отвел с лица промокшую светлую прядь. Неужели можно больше не скрывать свою нежность?

– И больше ничей.

– Идиот.

Драко попытался усмехнуться с привычным пренебрежением, но усмешка не получилась – вместо этого он улыбнулся Гарри криво и жалко, но с таким облегчением, словно так до сих пор и не верил. Продрогший, любимый, родной.

Унылый дождь продолжал занудно стучать по крыше, по гравию, по траве, но Гарри уже было не до него.

– Замерз? Иди ко мне, Драко…

Он распахнул мантию, то ли забирая его, то ли отдавая себя целиком, чувствуя, как в груди разгорается жаркое солнце.

Потому что иногда дождь – это просто дождь. Вода с неба. Был и не стало.

========== «эмоции» ==========

Под пальцами теплая кожа, на ней порезы и ссадины, которые так легко стирать заклинаниями. Драко ощущает почти физическое блаженство от того, что может прикасаться к нему, но тот, как обычно, молчит, привычно не замечая его; молчит, уперевшись в стену тяжелым, невидящим взглядом. В груди снова щемит. Эмоции – роскошь для колдомедика. Но Драко ничего не может с этим поделать. Он любит его. Любит забирать его боль.

– Тебе не кажется, что ты стал слишком часто попадать ко мне в кабинет?

Здесь, в одной на двоих тихой комнате, они могут переброситься парой слов, даже не пытаясь друг друга убить. И для Драко даже это уже нестерпимое счастье.

Поттер молча хмурится, дергает покрасневшим плечом, по которому немилосердно прошлись чьи-то клыки и острые когти. Заклинание плавно стягивается, начиная неспешно залечивать глубокие раны. Поттер вздрагивает, зажмуривает глаза, но терпеливо молчит. Настоящий аврор.

– Даже в твоей ушибленной голове уже должна срабатывать самозащита.

Голос у Драко сердитый, да и сам он действительно сердится – хорошо, что эти ранения можно лечить. А что если… Если?.. Драко боится додумывать эту мысль до конца. Как обычно, слишком сильно боится.

Ничего с ним не будет, тут же врет он себе. Даже на войне ничего не случилось, что может случиться в мирное время?

– К свету сядь.

На лбу у него новая рана. Видимо, одного шрама дураку было мало. Окровавленный прочерк симметрично нарисован с другой стороны – ровный и длинный, – и чтобы его рассмотреть Драко решительно отводит со лба темную челку. То, что теперь он знает на ощупь, какие у Поттера волосы, делает его счастливым и несчастным одновременно. Жесткие в середине, мягкие на концах. Такие же, как и он сам.

– Повернись.

Какая ирония: небрежно лечить раны у Поттера, потом неделю болея им так, словно забрал всю его боль на себя. Драко всегда мечтал быть таким как отец – рассудочным, холодным, расчетливым. Но очкарик, как обычно, спутал все его планы.

Поттер сидит, крепко зажмурившись: он не любит, когда Драко стоит так близко к нему. Но Драко это сейчас совсем не волнует. Под пальцами у него пульсирует венка, пульсирует бесконечно любимая жизнь, и он, забывшись, проводит рукой по темной, лохматой копне. Раз. И второй.

Поттер сглатывает, шумно вздыхает, проезжаясь задом по стулу, и Драко, вздрогнув, тут же делает вид, что это просто рука сорвалась. Так ведь бывает.

– Если ты и дальше собираешься получать столько шрамов, тебя лучше побрить. Налысо, как в Дурмстранге, – Драко самого раздражает его собственный ехидный и менторский тон. Но он ничего не может с этим поделать, потому что замечает на шее лиловый синяк в обрамлении кровоподтеков. И этот неизвестный синяк бесит его просто до дрожи. Говорят, рыжие ведьмы очень охочи до секса.

Драко закусывает губу, стараясь выкинуть из головы ненужные мысли. Пусть она дома творит с ним все, что угодно, но здесь, на приеме, Поттер только его. Пусть даже не подозревая об этом.

– И как все это терпит Джиневра? – Драко произносит ненавистное имя легко и непринужденно, словно это не он все эти годы призывает проклятия на рыжую голову.

Поттер морщится под его сильными пальцами, но даже не пытается от него отшатнуться.

– Не терпит.

– Истерики, ссоры? – Драко понимающе хмыкает. – Потом сладкое перемирие…

Он с силой наклоняет лохматую голову вбок, открывая засос, и мстительно накладывает на мощную шею щипучую холодную мазь, скрывая под нею засос.

Поттер дергается и невольно шипит, когда Склеивающее проходится пламенем по краям рваной раны тут же на шее.

– Это от оборотня, идиот. Джинни ушла, – роняет он, скривившись от боли, и Драко замирает, – неловко застывает с приподнятой палочкой в левой руке и банкой с тиной, зажатой в другой.

– Прости. Я не знал.

Драко и правда не знал, что рыжая может уйти. Взять и так запросто отступиться от того, к чему стремилась всю жизнь.

– Теперь знаешь.

Драко молча кивает. Теперь знает. Только какой в этом прок? Знать, что теперь Поттера будет домогаться кто-то еще. Заново натягивать чуть утихшую боль на себя. Смотреть, как тот снова влюбляется, как пялится на незнакомую девушку дурными глазами.