Текст книги "Игра (СИ)"
Автор книги: tuuli-veter
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
========== «Вулкан» ==========
– Вулкан – это канал, по которому из глубин Земли изливается расплавленный камень.
От низкого, бархатистого голоса можно заснуть.
Снейп резко отворачивается от его ряда, и Гарри осторожно скашивает глаза. Малфой сидит прямо, равнодушно водя рукой по пергаменту. Его строчки – ровные, четкие, – ложатся на бумагу как тонкое кружево, одна за другой. Гарри хорошо видно в очках. У Малфоя волшебный профиль и длинные ресницы. Темные, так не сочетающиеся с белыми волосами. И это безумно красиво.
– Вулканы бывают действующие, уснувшие и вовсе потухшие.
Гарри облизывает пересохшие губы. Что профессор может знать о настоящих вулканах? Малфой ведет рукой по листу, и желание грохочет у Гарри внутри, так и норовя извергнуться наружу пылающей лавой. И тогда уже ни у Малфоя, и ни у одного человека в Хогвартсе не останется вопросов, в кого же влюблен их герой.
Но Малфой на него не смотрит. Не смотрит совсем. Только на своих слизеринцев. И Гарри ревнует к его каждому взгляду. К Забини, к Гойлу и особенно к Паркинсон. Хотя кажется, что никто из них больше не думает о любви. Погасшие после войны, словно опавшие осенние листья в опустевшем саду. Все их жизненные силы ушли на бесконечные суды и дознавания. И Малфой… он теперь точно такой же. Потухший вулкан. Старый выцветший снимок на странице в пожелтевшем альбоме. И казалось бы, так просто перевернуть страницу, держа двумя пальцами заломанный край. Закрыть и забыть. Убрать в шкаф, запереть, чтобы снова увидеть яркие краски.
Но Гарри не может. Эта выцветшая пастель навечно ослепила его, осыпала сердце серым вулканическим пеплом, и ни Гермиона, ни Рон не в состоянии ничего изменить.
– Гарри…
Карие глаза Гермионы глядят на него с укоризной. Подруга права, он уже слишком долгое время не сводит глаз с тонкого профиля. Но разве Гарри виновен, что самым большим волшебством в магическом мире для него оказался Малфой?
– Прости, я что-то не то…
Гарри смущенно трет шрам, а Гермиона кивает и делает выразительные глаза в сторону Рона, который, к счастью, решил задремать.
Гарри благодарен подруге. Если бы не она, он бы никогда не смог отвести глаз от Малфоя. Он давно потерялся в нем, как теряются путники в лабиринте. Как теряются города под вулканическим пеплом. И больше никогда, никогда…
– Малфой, подожди.
Он снова не смотрит. Даже теперь, когда они один на один.
Пепельные волосы, дымчатые глаза, бледные губы. Словно весь запорошен вулканическим пеплом. Вежливо ждет.
– Не уходи.
Гарри осторожно трогает его руку. Он и сам не знает зачем. Он уже ни на что не надеется. Но просто больше невозможно терпеть. Его равнодушие. Его пустоту. Уж лучше старая добрая ненависть, от которой грохочут вулканы.
Он молчит. Глаза смотрят в землю устало и отрешенно, и Гарри в этом молчании слышится: “Что тебе нужно, герой? Что ты еще забыл у меня отобрать?”
И Гарри пугается – по-детски, отчаянно, – тому, сколько в нем этого безразличия. Степь и выжженный пепел.
– Я… – он оступается, но все же пытается встать у него на пути. – Не уходи… пожалуйста, не уходи.
Малфой замирает и стоит молча – послушный, покорный, такой, от которого не хочется жить.
– Я не был с ней, Драко, послушай. Ну почему ты не веришь? – Гарри кажется, что он сейчас просто заплачет. Обреченными, злыми слезами человека, который, не успев получить, сразу все потерял. – Ты один для меня! Ты слышишь? Один!
Малфой равнодушно кивает, показывая, что он знает, он услышал, он может теперь пройти?
– Мы ничего не успели с тобой. Может, она подумала, что если она будет первой…
Длинные ресницы смыкаются еще плотнее, и Гарри чувствует чужую боль как свою.
– Но для меня… только ты… Ты не веришь?
Резкий поворот головы, и Гарри невольно шагает следом за ним. Не дать уйти, не отпустить.
Первые взгляды, касания рукавами, столкновения пальцев, обжигающие огнем, – все было как в сказке. А потом… нелепо, безумно – рыжие волосы, чуждые губы у самого рта и потерянный, оглушенный взгляд ненавидящих серых глаз.
И Гарри понимает, что теперь он точно бессилен что-либо ему объяснить. Сглатывая тяжелый комок, он чуть отступает, давая пройти. И Малфой идет, безучастно движется, мимо него, мимо его жизни и их бывшей любви.
– Эй ты, хорек!
Гарри резко оглядывается, с трудом подавляя инстинктивное желание прикрыть Малфоя собой.
Рон, сунув руки в карманы, смотрит на них сердито и зло, и Гарри чувствует настоящую боль: его лучший друг так ни о чем и не знает, а теперь ему уже будет не о чем знать.
– Хорек! Я тебе говорю!
Малфой разворачивается к нему. Не поднимая глаз даже на Рона. Застывает в показушно-вежливой позе. И неожиданно Рон смущается этого показного покорства, мнется с ноги на ногу и шумно вздыхает:
– Малфой, в общем, это… Я должен тебе сказать. Все правда. Джинни сама. Гарри тут ни при чем. Я все видел.
Впервые за долгое время Малфой вскидывает на кого-то глаза – стрелки длинных темных ресниц взмывают к самому небу. Он смотрит и смотрит на Рона, словно пытаясь впитать, вобрать в себя то, что услышал.
А Гарри стоит с колотящимся сердцем, забыв, как дышать.
– Гарри… ну в общем, он не знал и не видел… Она специально ждала, когда ты подойдешь. Чтобы поцеловать его у тебя на глазах.
Рону неловко, он еще глубже пихает руки в карманы и кивает на темное небо, на котором сбиваются тучи:
– Как вы думаете, будет дождь?
– Дождь? – это первое слово, которое Гарри слышит от Малфоя за последние две недели. И за это одно он готов расцеловать Рона в порозовевшие щеки.
В стальных глазах начинает разгораться привычное пламя, словно просыпается спящий вулкан, и Гарри счастлив этому просто до слез.
Рон угрюмо кивает и ежится, глядя, как наливается свинцом закатное небо:
– Когда не знают о чем говорить, всегда говорят о погоде.
Сейчас он похож на огромного взъерошенного воробья. Или, скорей, на удода с рыжим встрепанным хохолком. И Малфой неожиданно улыбается, впервые за все это время, и Гарри смотрит и смотрит на эту улыбку. Господи, благослови Рона Уизли.
– Ты ведь не врешь, да, Уизли? – голос у Драко такой севший и сиплый, словно он и в самом деле все эти две недели молчал.
Рон хмуро пожимает плечами:
– Мне незачем врать. Я по-прежнему тебя ненавижу. Просто не люблю, когда так… Даже она. А ты слишком наивный для слизеринца. Очень легко оказалось тебя развести, – приберегает он обидное под самый конец и, развернувшись, медленно бредет по направлению к замку.
А Гарри боится повернуться и просто взглянуть на Малфоя. Боится снова увидеть выжженный пепел и пыльную степь.
– Мне послышалось, или он сказал, что я слишком наивный? Поттер, ты понимаешь, что это война? В которой ты обязан быть на моей стороне!
Сильная рука сжимает, жадно стискивает его плечо, и Гарри улыбается, стараясь загнать обратно больше никому не нужные слезы, – он поверил, он тоже соскучился, он простил! – поднимает глаза, разглядывая низкое небо, острые башенки замка и пики вершин.
– Я всегда на твоей стороне, Малфой. Ты кретин.
Ласковая ладонь вызывает мурашки по шее, нежно зарывается в волосы, и забытый вулкан оживает.
– Я кретин, – послушно повторяет Малфой непривычную фразу и, видимо, чтобы добить, добавляет: – Поттер. Прости.
И снова проводит по шее теплой ладонью, и у Гарри плывет все в глазах. Как и обычно рядом с Малфоем.
Не выдержав, он разворачивается и впервые целует – крепко и твердо, словно ставя печать. Подтверждая, что больше никто не посмеет влезть между ними. Теплые губы, чуть дрогнув, неожиданно ему отвечают и так жадно целуют в ответ, что рванувшийся на волю вулкан бурлит и клокочет, пока, наконец, не заливает пылающей лавой весь мир.
========== «Карета» ==========
Дверь кареты громко захлопнулась. Тех, кого невозможно в госпиталь аппарировать, перевозят вот так – в темных глухих катафалках.
Гарри молча смотрел, как под колесами вздымаются серые облачка. Он до сих пор не мог осознать, что случилось. Его вечный враг и нынешний ненавистный напарник, раздражающий уже только тем, что он был, неожиданно принял предназначенный ему удар на себя. Кинулся под Сектумсемпру, закрывая собой. И пока Гарри сражался и обездвиживал остальных, тихо сполз по стене прямо в осеннюю грязь. Странно, что, увидев лежащее на земле безвольное тело, Гарри первым делом подумал только о том, что по своей доброй воле этот сноб ни за что бы туда не улегся. И только потом пришел страх. Одуряющий, оглушающий своей тишиной.
Кровь на остывшей земле. Много крови.
Копыта фестралов последний раз стукнули по мостовой, и черная карета с темно-синей звездой на боку исчезла за поворотом.
Пока безжизненного Малфоя сгружали с носилок, Гарри все смотрел и смотрел на голубую звезду. Чтобы не смотреть вглубь кареты. Чтобы верить. Звезда – символ жизни.
Наглая змея на звезде обвивала собой длинный посох, и нелепые мысли о том, что этот символ, конечно же, придумали слизеринцы, так же обвивали голову, заслоняя от Гарри всё остальное. Иногда лучше не думать.
– Гарри.
Луна мнется у двери в палату. Белоснежные локоны, белый халат. Глаза смотрят в пространство, словно привычно видя сразу два мира.
– Вы с ним не очень-то ладили, верно?
– Что… – голос внезапно сорвался. – Что ты имеешь в виду?
– Просто… Ты думай только об этом. Может быть, так тебе будет легче, – Луна смотрит куда-то через него, и Гарри рассеянно понимает, что только так и можно сообщать о плохом. Не видя, кому ты и что говоришь.
– Гарри, прости. Мы не смогли. Он потерял слишком много крови.
Он не хочет слышать. Не хочет. Не будет.
Гарри молча смотрит на отсутствующие глаза. Как Луна умудрилась стать колдомедиком? Как, с ее привычкой смотреть сквозь все зеркала, ей удается лечить пациентов, не путать диагнозы и правильно выписывать назначения?
Вот и сейчас Гарри уверен: она просто ошиблась. Малфой просто не мог. Это ведь все та же проклятая Сектумсемпра, – на это ненавистное заклинание у него должен был выработаться иммунитет.
– Мне очень жаль.
Кому Гарри врет? Луна – прекрасный доктор. И даже если она не смогла… Гарри не может думать, что именно она не смогла. Он просто не хочет думать об этом.
Лучше он вспомнит о том, как скотина-Малфой утром увел у него из-под носа последнюю кружку кофе. Да, так гораздо, гораздо лучше.
Сизые больничные стены словно давят и давят на мозг, сужаются, зажимают, стискивают между собой пониманием, что никогда больше, совсем никогда… Да пусть эта слизеринская сволочь пьет его кофе хоть литрами. Гарри вовсе не жалко.
– Гарри, воды? – рассеянные голубые глаза наконец-то останавливаются на его лице. – Я думала, вы с ним не очень…
– Не… не очень.
Стены качаются. Луна кивает, словно услышав в его странном ответе что-то понятное только ей.
– Тогда тебе будет не слишком больно. По крайней мере, я на это надеюсь.
Не слишком. Не слишком.
Теперь падает потолок. Почему так трудно дышать, когда сдавлены стены?
– Просто выпей. Вот увидишь, тебе полегчает.
Конечно же полегчает. Если заглянуть внутрь себя, то и не больно совсем. Там просто больше нет ничего. Вообще ничего не осталось, словно Малфой был тем, что внутри. Сердцем, легкими, печенью. Кровью, текущей по жилам. Отравляющей мозг черной кровью. А теперь из черного – только пустая карета. Крови нет, и внутри пустота. Утром, вечером, днем. Серыми однотонными днями.
Один день очень похож на другой, если ничего в них не бесит. Гарри больше не больно. Пустота не умеет болеть.
“Два таких сильных мага… Вы нам оба нужны в одной связке. Вы просто обязаны вместе сработаться”.
Вот и сработались.
Шеклболт устало трет переносицу:
– Гарри, пойми, это не может так продолжаться. Уже месяц прошел, а ты… Это ненормально, пойми. Всю жизнь он тебе был никем. Два года подряд вы ко мне бегали с докладными, умоляли вас развести. И вот ты внезапно съезжаешь с катушек.
Гарри кивает. Вежливо, чопорно. Он понимает Шеклболта. Он с ним даже согласен. Малфой ему действительно был никем. Всю жизнь был никем. Всю его жизнь.
– Ты просил. Мы сработались. Я больше не умею один.
Голос у Гарри хриплый и низкий. Говорят, алкоголь здорово портит связки.
– Я ухожу.
Заявление белым парусом падает в центр стола.
– Гарри, зачем… Постой, ну куда ты уходишь…
В никуда. Вслед за Малфоем.
Кингсли растерянно хмурится, словно услышав его темные мысли, и безнадежно машет рукой. Невилл, Рон, Симус, – в их взглядах сочувствие и непонимание. Друзья тоже не могут понять, что с ним случилось. Никто не может понять.
Одна Гермиона.
Она приходит к нему вечерами и даже не пытается отобрать огневиски. Просто прижимает к себе и позволяет словам течь, как реке.
– Я ненавидел его с самой школы.
– Я знаю, Гарри, я знаю.
– Ты знаешь, он отравил всю мою жизнь. Я и сейчас ненавижу его. Кажется, еще больше, чем раньше. А помнишь, как мы его застали в Запретном лесу?
Гермионины пальцы с силой сжимают плечо, даря чувство поддержки. Еще бы не помнить, – она слышит это всё в сотый раз. Но Гарри так легче. Слово за словом. Глоток за глотком.
– Он мой напарник. Он мой враг, Гермиона… Ты понимаешь? Он мой…
Нужное слово в ненужный момент виснет в воздухе и неожиданно рушит всё. “Мой”. Река разбивает опору, мост падает вниз. Закрыв руками лицо, Гарри неожиданно всё понимает. Малфой просто его. Всегда был его. А теперь его нет. И у Гарри нет и больше не будет. Ничего своего.
– Гарри.
Луна стоит у двери в палату. Белоснежные локоны, белый халат. И призрачная улыбка.
– Он очнулся. И первым делом просил тебя к нему не пускать. Значит, с ним теперь все в порядке, и ты вполне можешь войти.
Гарри тупо смотрит на Луну. Как запутался в ее волосах солнечный луч. Как кусочек улыбки дрожит на щеке.
– Кто очнулся?
Луна рассеянно глядит на него и внезапно смеется:
– И это меня называют странной? Гарри, ты сидишь тут уже третий день. Ты забыл, для кого здесь сидишь?
“Для кого здесь сидишь”. Так могла сказать только Луна.
Он сидит для Малфоя. Вся его жизнь для Малфоя. И не только она.
– Гарри? Идешь?
Гарри кивает и медленно поднимается. Остатки ужасного сна все еще пытаются утащить его в другую реальность, в которой кончена жизнь, но он постепенно осознает – всё это было с ним где-то там.
А здесь и сейчас Малфой наконец-то очнулся. Совершенно живой и привычно нахальный:
– Я же просил! Никаких идиотов. Могу я хоть здесь от него отдохнуть?
Вот только его глаза смотрят на Гарри напряженно и жадно. И он поправляет рубаху, стыдливо скрывая рубцы на груди, поспешно возит ладонью по волосам, пытаясь зачесать челку назад. Как будто его дурацкие волосы могут сейчас значить хоть что-то. Хоть что-нибудь.
Он живой.
– …Мало мне его в Аврорате, так еще и сейчас отдохнуть не дает. Я требую главврача, я требую оградить меня от этого…
Гарри коротко всхлипывает и падает перед ним на колени. Вжимается лбом в худое плечо, втягивая в себя запах крови и лекарственных трав, тянет к себе, и Малфой неожиданно затыкается. И дышит надсадно и тихо. Так тихо, что слышно, как вяло бьется в окно поздняя муха.
– Поттер? – и теплые пальцы в волосах. И дрогнувшим голосом: – Гарри? Ты что?
Помотать головой, чтобы хоть как-то унять текущие слезы и сдержать подлый всхлип. И совсем уже шепотом:
– Я тебя ненавижу, Малфой. Как же я тебя ненавижу.
Гарри и сам знает: он полный кретин. Разве можно этим хоть что-нибудь объяснить хоть кому-то? Рассказать ему, как испугался. Как без него ненавидел весь мир. Потому что без него этот мир оказался просто не нужен. Но Гарри не умеет, не может и поэтому вперемешку со всхлипами всё шепчет и шепчет, как заведенный, своё нелепое: “Я тебя ненавижу”.
Но Малфой неожиданно всё понимает. Заключив в теплые ладони лицо, приподнимает голову, заставляя глядеть на себя. Счастливо улыбается, стирая пальцами текущие слезы, и смотрит так нежно, что, кажется, одним взглядом может согреть.
А потом шепчет в приоткрытые губы:
– Придурок. Я тебя тоже.
И целует. Так целует, что последнее, что Гарри еще понимает, прежде чем захлебнуться им навсегда:
“У любви нет неправильных слов”.
========== «Мышь» ==========
Комментарий к «Мышь»
очередная порция странностей по ключевому слову “мышь” ))
Жить в Хогвартсе всегда интересно, даже если ты обычная мышь.
Хотя разве в Хогвартсе когда-нибудь было что-то обычное?
Родословная Матильды брала начало от славной мышиной семьи, которая жила в этом месте еще со времен Вильгельма Завоевателя. Так рассказывал Матильде дедушка Джек вперемешку со старческими назиданиями. А дедушка Джек всегда знает, что говорит, несмотря на трясущиеся лапы и почти лысый облезлый хвост.
А еще предки Матильды участвовали в построении замка. По семейным преданиям ее пра-пра-прабабка ела крошки со стола самого Годрика Гриффиндора и воровала корочки у Салазара Слизерина. Вот так.
– …Гарри, я с тобой говорю! Не уходи от ответа!
Матильда сердито дернула розовым носом. Голос у этой рыжей слишком высокий – даже для мыши – а иногда и вовсе визгливый. Матильде он совершенно не нравился.
– Джинни, я не хочу об этом сейчас говорить, я же просил тебя…
О, а этот вот голос Матильде нравился очень. Впрочем, как и сам этот Гарри, однажды спасший ее от верной смерти и навсегда ставший Спасителем.
В тот страшный, ужасный день Матильда уже готова была умереть. Она уже практически ощутила на своей шкурке тень огромных и острых когтей, когда чья-то нога уверенно перекрыла миссис Норрис дорогу, отгораживая от перепуганной Матильды проклятую кошку. Матильда не стала раздумывать и быстро юркнула в ближайшую щель, но своего спасителя запомнила хорошо – очки, лохматые волосы, причудливый шрам и безудержная решимость в зеленых глазах.
Лохматый Спаситель поискал глазами пропавшую мышь, посмотрел на возмущенно шипящую на него миссис Норрис и смущенно пробормотал:
– Ну, извини. В своем чулане я научился ладить с мышами и не хотел, чтобы ты сожрала ее у меня на глазах.
И так широко и обезоруживающе улыбнулся мохнатой твари, что та, на какое-то время озадаченно замерев, внезапно громко мяукнула и неожиданно ткнулась в его ногу быстрым коротким движением, оставляя на темной мантии клочья белесой шерсти.
С тех пор Матильда стала присматривать за своим спасителем, умеющим найти контакт даже с откровенным чудовищем. И, в общем, не прогадала. Лохматый спаситель по имени Гарри был улыбчивым, дружелюбным и иногда оставлял ей на тумбочке вкусности со стола, если мышь решалась промелькнуть серой молнией в их гриффиндорской спальне.
В принципе Гарри был обычным хорошим парнем, но неожиданно после войны он оказался Спасителем не только Матильды, но и всего человечества, – национальным героем, Золотым мальчиком или гордостью нации, как его называли домовики. Знаменитым, влиятельным, а еще… чертовски несчастным. Но вот о последнем пункте знало совсем немного народу.
Когда замок восстановили из руин, и жизнь в нем вернулась в привычное русло, Матильда с удивлением начала натыкаться на Лохматого Гарри в самых дальних и заброшенных уголках. Усевшись на старые камни и подперев подбородок коленом, он смотрел куда-то сквозь темные неровные стены, и Матильда не могла даже представить, о чем может думать тот, у кого есть все, что только можно себе пожелать.
– …Гарри, привет. Ты опять ото всех убежал?
Ну вот, а это лохматая подруга Лохматого. Такое ощущение, что на Гриффиндоре вообще никто не знает слова “расческа”.
– Ты искала меня, Гермиона? – при виде подруги Гарри неохотно поднялся.
– Гарри… – лохматая мялась так, будто хотела, но стеснялась спросить что-то важное, и Матильда заинтересованно высунула нос из дырки в стене.
Но спаситель Гарри, видимо, знал все заранее, потому что только взъерошил волосы и устало взглянул на подругу:
– Ты опять насчет Джинни. Я прав?
Она смущенно кивнула, и лохматая темная грива разошлась красивой волной по плечам.
– Она просила меня узнать, что ты думаешь насчет ваших будущих отношений, – Гермиона смущенно потупила взгляд и тут же заторопилась. Слова принялись вылетать из нее бойко и часто: – Гарри, прости, меньше всего я хочу в это лезть, но Джинни переживает, и очень настаивала, чтобы я поговорила с тобой о вашем разрыве. Она совсем не знает, что ей и думать, хочет, чтобы вы помирились, чтобы все у вас было как прежде…
Гарри молча смотрел на нее, и она наконец-то подняла на него глаза.
– Терпеть не могу таких поручений! – с чувством сказала лохматая Гермиона, и он неожиданно рассмеялся:
– Вот теперь я тебя узнаю!
Его подруга смущенно усмехнулась и неловко опустила глаза.
– Мы все изменились после войны. Ты не находишь?
Гарри пожал плечами:
– Ну, не так уж и сильно.
– Но ведь ты… больше не любишь ее, – Гермиона вскинула на него неуверенный взгляд, и Гарри ответил ей так же тихо – так тихо, что Матильде пришлось подобраться поближе, чтобы лучше расслышать:
– Как и тогда. Я ошибся с ней, понимаешь? Просто ошибся. А теперь не знаю, как ей это все объяснить, – он стиснул кулак. – Я ведь ей об этом сказал. Что больше ничего не хочу. Но она считает, что мы с ней просто поссорились. И теперь должны помириться.
– Ну а ты… точно не хочешь?
Лохматый Гарри тоскливо взглянул на нее и снова взъерошил и без того лохматые волосы.
– Ты же все знаешь.
– Что, до сих пор?
Тот молча пожал плечами и сунул руки в карманы, а его тоскливый взгляд, полный горечи, послужил самым лучшим ответом.
Любому человеку со стороны был совсем бы непонятен их диалог, но так вышло, что именно мышь была в курсе происходящего. Только она знала, что когда-то давно – целую вечность назад – ее лохматый спаситель сходил с ума по одному белобрысому парню. Совершенно точно сходил. Ну а как еще можно назвать то, что он таскался за белобрысым целыми днями или следил за его точкой на вкусно пахнущей пергаментной карте, от которой Матильде так и не удалось отгрызть ни куска? Лежал ночью в постели, смотрел, не отрывая глаз, и вздыхал. Так ведут себя все влюбленные, уж Матильда-то была в этом уверена. Понасмотрелась на своем мышином веку.
Не сказать, что белобрысый был ей симпатичен – его черный глазастый филин был редкостный гад, – но глаза у белобрысого были что надо – глубокого серого цвета, такого же красивого, как мышиная шкурка. Поэтому то, что лохматый Гарри так откровенно сходил по нему с ума, Матильду ни капельки не удивляло. Скорее, она поражалась тому, что Гарри не пытается с ним объясниться, ведь было так очевидно, что белобрысый тоже откровенно им увлечен. По крайней мере, это было видно Матильде. Белобрысый постоянно смотрел на спасителя Гарри больными глазами, когда тот не видел.
Но Гарри почему-то только вздыхал и томился, поэтому верная принципу делать своему спасителю хорошо, Матильда однажды выкрала у белобрысого его самое красивое колдо и притащила его в гриффиндорскую спальню. Дождавшись, пока Гарри будет один, она словно невзначай устроилась рядом с ножкой его кровати и принялась деловито грызть у колдографии уголок.
– Ты что это тут уронила? – Гарри задумчиво поднял с пола незнакомое колдо, бросил на него рассеянный взгляд и неожиданно замер, уставившись на него. Белобрысый на колдографии улыбался ему, а Гарри смотрел и смотрел – так, словно не мог на него наглядеться.
– Где ты это взяла? – Гарри бросил на мышь недоверчивый взгляд, но Матильда, как обычно, прикинулась глухой и тупой: никто не ждет смышлености от домашних мышей. – Потом выброшу, – еще больше смутившись, Гарри снова взглянул на мышь и быстро сунул колдо в учебник по Зельям.
Потом он внезапно почему-то начал встречаться с рыжей, и Матильда не могла понять, при чем тут она, если колдография белобрысого так и лежала в учебнике, а сам белобрысый бросал на лохматого такие ненавидящие, убитые взгляды, что даже у Матильды щемило в груди.
– …Гарри, он же с Асторией, – тихо сказала лохматая Гермиона, и Матильда подобралась к ним поближе, чтобы лучше расслышать.
– Мне все равно, – лохматый нахмурился. – Пожалуйста, давай больше не будем об этом.
Лохматая Гермиона вздохнула, и Матильда тихо вздохнула следом за ней. Почему люди так любят все усложнять?
И вот теперь, несмотря на всю свою славу, национальный герой и Спаситель мышей был почти все время один, и Матильда считала своим святым долгом присматривать за грустным героем. Особенно, когда его после занятий оставлял крючконосый профессор. Тогда Гарри расстраивался особенно сильно, и Матильде было жалко его буквально до слез.
Вот и сегодня в кабинете Зельеварения никого не осталось, только лохматый Гарри все еще возился, оттирая черный котел, а Матильда в знак поддержки сидела под соседним столом, чтобы Гарри знал, что он не один. Она уже почти официально считала себя мышью героя.
Неожиданно скрипнула дверь, и белобрысый вошел в кабинет.
– Поттер, ты здесь не видел мое перо?
– Нет, – лохматый даже не поднял головы от котла, несмотря на то, что его спина напряглась.
И Матильде было досадно, что Гарри не видит того, что ей было видно даже из-за ножки стола: как подошедший к нему белобрысый смотрит и смотрит на него долгим и горьким взглядом.
– А тебя профессор снова оставил за тупость? – в голосе белобрысого была едкая злость, которой в его глазах не было и в помине – серые глаза цвета красивой мышиной шкурки смотрели на Гарри жадно, словно пытаясь вобрать целиком.
– Нет, – ответы у Гарри были короткими и сухими, словно специально такими, чтобы у белобрысого не было причин задерживаться возле него. Но тот все стоял и не желал уходить, словно пытаясь найти любой повод, чтобы остаться.
– Приятно посмотреть, как ты оттираешь котел без помощи магии, – он небрежно оперся о край стола и скрестил на груди длинные изящные руки, оглядывая лохматого Гарри с высокомерным презрением. – Я думал, что хоть после войны в твоей ушибленной голове что-нибудь прояснится, и ты сможешь учиться нормально. Кстати, а почему здесь нет твоей рыжей? Даже она не может вынести того, какой ты тупой?
– Что тебе надо, Малфой? – лохматый Гарри наконец-то распрямился, и потерянное лицо белобрысого в одно мгновение стало самоуверенным и наглым до невыносимости, словно тот натянул на себя маску хозяина жизни.
– Мне? Что мне может быть от тебя надо, а, Потти?
Гарри мрачно посмотрел на него:
– Ну, тогда… Тебе еще не надоело меня доставать?
– А разве развлечение может наскучить? – беззаботный насмешливый голос, да и вся расслабленная поза белобрысого сейчас говорили о его успехе и процветании.
Если бы Матильда не видела, как тот недавно пытался магией заштопать прореху на своей серой мантии, даже она бы решила, что дела у белобрысого идут лучше некуда.
Лохматый Гарри, смерив его ненавидящим взглядом, сжал зубы и отвернулся обратно к котлу, снова принимаясь ожесточенно тереть темный бок.
В серых глазах плеснулась тоскливая горечь, и белобрысый растерянно переступил с ноги на ногу, словно не мог решить, что ему теперь делать. Матильда тоже не могла взять в толк, почему Гарри так упорно не желает общаться: ведь она своими глазами видела, как колдография белобрысого благополучно перекочевала уже в третий учебник по зельям и хранилась в нем, пришпиленная магией между пожелтевших страниц. Там-то ее однажды и увидела лохматая вездесущая Гермиона.
– Что может быть приятнее, чем доставать придурка, которого все почему-то считают национальным героем… – настырно сообщил белобрысый темной спине. – Это почти так же приятно, как вырвать у Гриффиндора победу в квиддичном матче, как получить высший балл, как целоваться с невестой…
– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Матильда вздрогнула от этого крика. Зеленые глаза за стеклами очков полыхали первобытной силой и злостью, и от лохматого Гарри шибало магией так, что волоски на шкурке наэлектризовались и встопорщились дыбом. Уму непостижимо, сколько в нем магии. Может быть, он поэтому вечно лохматый?
А эти двое шли друг другу навстречу, нацеливая друг на друга палочки, почти протыкая ими друг друга, их руки дрожали, а лица исказились так, что даже мышь поняла – сейчас случится что-то ужасное.
Не в силах этого вынести, Матильда выскочила из-за стола. Метнувшись в зазор между ними, она пулей взлетела на стол, отвлекая внимание противников на себя, и, отчаянно прыгнув на книгу всем корпусом, спихнула толстый учебник. Рухнув следом за ним, она хвостом выбила из обложки нужные искры, словно невзначай заставляя колдографию белобрысого выскользнуть на пол.
Страницы зашелестели, колдо мягко спланировало на паркет, и белобрысый, совсем еще юный, улыбнулся оттуда чуть насмешливо и совсем беззаботно.
И внезапно все стихло. В кабинете стало так тихо, что самым оглушающим звуком был стук мышиных коготков по паркету.
Белобрысый растерянно и ошеломленно присел, поднял свою колдографию, неверяще покрутил ее в руках, и молча вскинул глаза. Он так и остался сидеть, глядя на лохматого снизу вверх, приподняв брови в немом вопросе, и Матильде была хорошо видна робкая, неуверенная надежда, разгорающаяся в красивых серых глазах.
Лохматый, глядя в стену, молча кусал себе губы, красная краска заливала его лицо, а тишина стала такой ощутимой, что теперь просто не верилось, что кто-то из этих двоих решится ее прервать.
Но ее и не прерывали. Не говоря ни слова, белобрысый поднялся, пару секунд молча разглядывая покрасневшие скулы, а затем положил лохматому Гарри руку на шею, неловко и так же молча потянул его на себя и, зачем-то прикрыв глаза, прижался к его губам.
Ну а потом началось такое, на что приличной мыши было просто неловко смотреть. Лохматый Гарри вместо того, чтобы его оттолкнуть, качнулся вперед и вцепился в своего белобрысого как в спасательный круг. Сжал его плечи так сильно и голодно, что даже побелели костяшки, а потом поцеловал его в ответ, – поцеловал его так, что белобрысый тихо застонал и, зарывшись руками в лохматые волосы, вжался в него всем телом, словно желая слиться в одно.
– Гарри, я жду тебя, жду… – подруга лохматого внезапно появилась в дверях и, тихо охнув, выронила сумку и застыла в неловкой позе.
Бывшие враги с трудом оторвались друг от друга, встрепанные, возбужденные, и, не разрывая объятий, молча к ней развернулись. У Гарри пылали щеки, а затуманенные глаза у белобрысого полыхали такой лютой яростью к посмевшей им помешать, что Матильда поплотней вжалась в ножку стола. Оба парня по-прежнему хранили молчание, словно никто из них не решался первым разорвать тишину и то, что началось между ними.
– Я… – лохматая Гермиона, закашлявшись, подхватила сумку и быстро попятилась. – Я… кхм… Гарри, пойду… Скажу Джинни, что ты очень занят, – пробормотала она и поспешным рывком закрыла за собой тяжелую дверь, кажется, для надежности подпирая ее заклинанием. – Но объясняться с ней и с Роном ты будешь сам! – крикнула она уже из-за двери.
