Текст книги "Журналюга (СИ)"

Автор книги: товарищ Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Но главное преимущество лагеря заключалось в другом: здесь не было строго факультетского начальства. И куратор второго курса (некий Петр Петрович Воронов), и члены студенческого штаба – все они остались в колхозе. Из старших – только студент-второкурсник Леня Сухих, командир отряда (он же – бригадир). Поэтому жизнь ребят и девчат была довольно вольной: их забирал рано утром на работу разбитый колхозный ПАЗик, и он же доставлял их обратно вечером после ужина.

А дальше начиналось самое приятное – свободное время. И многие студенты и студентки, как вскоре заметил Паша, проводили его весьма и весьма насыщенно. И к взаимному удовольствию…

Кстати, кормили их в колхозной столовой три раза в день, и еды, в принципе, вполне хватало. Правда, она была не очень вкусной и довольно однообразной, повторяющейся изо дня в день почти без изменений, но зато сытной. И всегда можно было попросить добавки. Некоторые студенты (особенно девушки) поначалу воротили от нее нос, но после целого дня, проведенного на свежем воздухе, все-таки охотно ели на обед и ужин то, что готовили местные поварихи. Как шутили острословы, здесь была грузинская кухня – «ешьчтодали».

С прибытием первокурсников молодых людей в «лагерном» отряде значительно прибавилось, и их число практически сравнялось с количеством девушек. Надо сказать, что никого пренебрежения со стороны второкурсников по отношению к новичкам не было, как и какой-либо дедовщины. Все работали на равных (и отдыхали тоже).

Очень скоро выяснилось еще одно существенное преимущество лагерной жизни – можно практически свободно употреблять спиртное. Разумеется, в отряде формально был сухой закон, но никто его не соблюдал: вечером в своих комнатах пили почти все. Главное было – не злоупотреблять и не буянить, не создавать бригадиру лишних проблем. Водку покупали во время ужина в центральной усадьбе (там имелось целых два продуктовых магазина), тщательно прятали от глаз бдительного начальства под телогрейками (засовывали под свитера, поближе к телу), а потом по-тихому распивали (одна бутылка на троих-четверых).

Брали, естественно, что подешевле (за три шестьдесят две), на нос выходило всего по рубль двадцать в день. Зато это было самое верное средство, чтобы не простудиться и не заболеть: несмотря сушилку, одежда почти всегда оставалась влажной (ватники легко промокали под дождем), и это часто приводило к заболеваниям.

Глава 26

Работа на грязных, вязких, раскисших после дождей полях была не столько физически трудной, сколько просто утомительной: главным образом требовалось искать клубни, оставшиеся в земле после картофельного комбайна. Колхоз «Знамя труда» был довольно богатым, специализировался на выращивании овощей и, как следствие, имел неплохую технику. Поэтому и уборка урожая была максимально (по советским меркам, конечно же) механизирована: сначала трактор усердно рыхлил землю, выворачивал картофель из земли, затем по полю шел сам комбайн, собирал клубни в объемистый бункер, а время от времени к нему подъезжал грузовик, и в его кузов пересыпали собранный урожай.

И картошку тут же везли на приемный пункт, где ее тщательно сортировали (в основном на этом этапе работали девочки): хорошие, крупные и средние клубни ссыпали в мешки и отправляли на овощную базу в Москву, а мелкие, порченные или же просто неказистые засыпали в специальное хранилище (они потом шли на семена или же на корм скоту).

Но немало хороших клубней после прохождения комбайна по полю еще оставалось в земле, их тоже следовало собрать (не пропадать же добру!). Этим тоже занимались представительницы прекрасного пола: разбившись на пары, они ползали с корзинками вдоль грядок и смотрели, не виден ли где коричневый картофельный бочок. Когда корзины наполнялись почти доверху, и их становилось тяжело таскать, к ним подходил мальчик и пересыпал содержимое в мешок.

Этих ребят звали «мешочниками» (понятно почему), и их задача заключалась в том, чтобы обеспечивать бесперебойную работу женского конвейера. Обычно парень так и ходил – от пары к паре, пока его мешок, в свою очередь, не заполнялся под завязку. Тогда он оставлял его прямо на грядке и брал другой, пустой. И по новой…

На поле потом появлялся трактор, и тогда тяжелые мешки грузили в прицеп и везли в «сортир» – то есть на сортировку. А затем – снова тот же круговой конвейер: девочки – клубни – корзины – мальчик – мешок – трактор – прицеп – «сортир». За собранный картофель, кстати, платили, но по каким-то совершенно смешным тарифам, так что на нос за целый день работы выходило всего по рублю с чем-то. Как раз на порцию спиртного вечером…

После восьми часов, проведенных в поле (на ветру, под дождем…), становилось отчасти понятно, почему местные селяне совсем не спешат работать в родном колхозе, а отдают все свои силы и время личным огородам и приусадебным участкам. Своя рубашка во все времена и при любых правителях была для них ближе к телу.

Паша тоже попал в число «мешочников» – тех, кто обслуживал девочек-сборщиц. Это давало возможность завязать с ними знакомства и, как следствие, общаться теснее. Поболтаешь о том, о сем, пару раз улыбнешься, а потом пригласишь кого-нибудь на свидание…

Вечерние встречи-свидания в отряде были весьма распространены: из хозчасти, где находился жилой барак для обслуживающего персонала, можно было легко попасть на территорию самого пионерского лагеря, а там – аккуратные асфальтовые дорожки между корпусами, по которым так приятно гулять с девушкой: смотреть на звезды (если они были), болтать о разных пустяках… Причем ребятам разрешалось менять партнерш, приглашать на прогулки разных девушек – это же были не настоящие, любовные свидания, а как бы просто дружеские вечерние променады после тяжелого трудового дня. Соответственно, и девушки могли выбирать, с кем им гулять и когда…

Этим Паша немедленно воспользовался: быстро завязал кое-какие знакомства и начал приглашать на «свиданки» девиц из отряда. Язык у него был всегда хорошо подвешен, болтать он любил и умел, так что подругам с ним было не скучно.

В этих свободных вечерних прогулках заключалось еще одно существенное достоинство лагерной жизни – ничего подобного в центральной усадьбе не было и быть не могло. Там, как помнил Паша по прошлой своей жизни, начальство бдительно следило за всеми студентами. Начальник курса или кто-нибудь из штаба отряда всегда мог неожиданно ворваться в комнату с проверкой: а чем, интересно, вы тут занимаетесь? И не дай бог, если тебя застанут употребляющим спиртное или же учуют запах вина и водки… Сразу же вылетишь из отряда и, скорее всего, из университета (абсолютный сухой закон в главном месте жительства студентов соблюдался весьма строго).

Разумеется, не могло быть и речи о каком-либо неформальном общения между парнями и девушками – никаких свиданий и любовных романов, никаких личных встреч! Ну и что, что у вас вдруг вспыхнула страстная любовь, основанная на глубоких взаимных чувствах, и вы даже решили вскоре пожениться? Вот вернетесь через месяц в Москву, там и женитесь себе на здоровье, совет вам, как говорится, да любовь! Но здесь – ни-ни, даже думать не могите! Не положено потому что! И никаких разговоров, иначе ваше аморальное поведение будет разбираться на комсомольском бюро факультета! Со всеми отсюда вытекающими…

При этом сам куратор курса, Петр Петрович, часто выходил утром к студентам с весьма мятой физиономией и запахом перегара. Но кто же станет его проверять и тем более – наказывать? Как говорили древние римляне, что позволено Зевсу, не позволено быку. К тому же пил он, судя по всему, исключительно один или же в очень узкой компании, и никто из студентов его пьяным не видел. А не пойман – не вор.

Но некоторые злые языки утверждали, что Петрович еще приглашает к себе в домик (а он жил отдельно) девушек, но не студенток – аспиранток (они тоже отбывали картофельную повинность) и оставляет их на ночь. Причем это никак не связано с любовью и высокими взаимными чувствами – исключительно физиология. Причем регулярно менял их: сегодня – одна, завтра – другая… Но никого насильно, заметим, в свой домик не загонял, все происходило исключительно на добровольных началах.

Зато за эти ночные посещения он давал аспирантскому отряду самые выгодные (с денежной точки зрения) наряды, за которые платили уже по-настоящему (а не по рублю с небольшим в день, как студентам), кроме того, позволял своим пассиям регулярно ездить в Москву, чтобы поменять одежду, помыться и немного отдохнуть. В общем, использовал свое положение по полной, но не наглел и по-своему заботился о своих подчиненных…

* * *

На картошке студентов планировали продержать до конца сентября (пока не уберут весь урожай), однако во второй половине месяца начались уже нудные, затяжные дожди и резко похолодало (синоптики в кои-то веки не ошиблись с прогнозом). И, как следствие, – почти повальные болезни у студентов (особенно – у студенток). Доходило до того, что в поле выйти было просто некому: половина отряда – уже больные, а вторая – заболевающие. Поэтому руководство МГУ приняло решение свернуть «картошку», и в двадцатых числах вывезти всех домой. В том числе – и парней-первокурсников с журфака.

Дали им три дня, чтобы смогли немного прийти в себя, а потом погнали на занятия: учебная часть факультета обзвонила всех ребят и предупредила, что нужно выходить на лекции и семинары. А то некоторые парни (особенно бывшие школьники) решили воспользоваться ситуацией и продлить себе незапланированные каникулы, погулять еще недельку-другую (как бы в компенсацию за сокращенный летний отдых).

Паша, став во второй раз студентом журфака, решил на этот раз держать себя совсем по-другому. В той, прошлой своей жизни, он не слишком-то, прямо скажем, утруждал себя учебой, хотя сессии в основном сдавал вовремя, без «хвостов» и стипендию всегда получал (ее давали только тем, у кого в зачетке стояли только хорошие и отличные оценки). И еще он имел твердую репутацию безалаберного и несколько ленивого студента, не утруждающего себя прилежной, старательной учебой, в общем – разгильдяя. Однако теперь, с высоты прожитых лет и большого жизненного опыта, он понимал, что это был не самый лучший вариант поведения.

Да, студенческие годы – это, пожалуй, самая лучшая, веселая пора в жизни любого человека, с этим никто не спорит (дел пока не так уж много, а свободы – целый вагон и еще маленькая тележка), и поэтому крайне глупо было тратить ее на то, чтобы непременно получить диплом с отличием. Тем более что он никак не гарантировал ни хорошего распределения (там имелись свои правила и шла своя игра), ни последующей успешной карьеры. Которая, как показывал опыт, зависела не от университетских знаний, а по большей части – от связей, знакомств и еще в какой-то мере – от собственной удачи, способностей и, что греха таить, от ловкости, пронырливости и оборотистости (что для журналиста было особенно важно).

Поэтому Паша не собирался дни и ночи напролет сидеть за книгами и учебниками, чтобы сдать все предметы исключительно на «пять» – совершенно тупое, по его убеждению, и даже весьма вредное для здоровья дело. Как говорили в то время, либо рожа синяя, а диплом – красный, либо рожа – красная, а диплом – синий. Однако при всём при этом он твердо вознамерился быть у преподавателей и факультетского начальства только на хорошем счету и по возможности считаться уже взрослым, солидным и ответственным студентом. Поэтому Паша обозначил для себя первостепенные задачи: еще до первой сессии заработать себе репутацию умного, серьезного и перспективного, вполне осознающего, что ему нужно от жизни и чего в итоге он хочет добиться.

Да, иногда во время семестра можно и погулять, и расслабиться, и даже пивка попить (или даже кое-чего покрепче), но не слишком часто и при определенных условиях. Как говорится, всему свое время. И главное – смотря в какой компании. Это тоже было чрезвычайно важно, учитывая, что некоторые студенты (как он хорошо знал из своего предыдущего опыта учебы) очень любили почесать языки и рассказать о своих однокурсниках что-то острое, пикантное. И даже такое, чего никогда не было и быть не могло. Слухи и сплетни (самые глупые и нелепые) очень быстро разлетались в журфаковской среде и могли весьма существенно подпортить любую хорошую репутацию. Завоевать которую было довольно трудно, а вот потерять – очень легко. Не зря же русский классик сказал: «Злые языки – страшнее пистолета!»

Два дня Паша отмывался, отсыпался, отъедался, а на третий решил пойти в университет. Сидеть одному дома – очень скучно (родители работают, Васька – в школе или же болтается где-то на улице), по телевизору ничего интересного нет, так почему бы и не начать учебу чуть пораньше? А заодно и познакомиться со своими однокурсниками (и особенно – однокурсницами).

Парней из своей и соседних групп он уже немного знал – вместе трудились на картошке, поэтому кое-какое представление о них (кто есть кто и чем живет) имел. Неформальным лидером на курсе считался Сергей Кравец – он был старше всех и по возрасту, и по жизненному опыту (отслужил в армии и окончил подготовительный факультет). И у него, как это часто бывает, почти сразу же появились друзья-подпевалы – Алексей Урупов и Валерка Едалин (оба – вчерашние школьники). Эта троица держалась почти всегда вместе и всем своим видом показывала, что они тут – главные. Остальные ребята в основном были как бы сами по себе, и Паша более-менее сошелся с двумя из них: Лешкой Арламовым и Костей Железновым. Это вроде бы были нормальные ребята, что называется, без заскоков и каких-то закидонов.

Но среди одногруппников особо выделялся некий Женечка Ведов. Он поступил на журфак по «северной» льготе, предназначенной для тех, кто вырос в районе Крайнего Севера и Заполярья. Отец Женечки, как понял Паша, служил где-то на закрытом военном аэродроме, поэтому он сам провел все свое детство и школьные годы очень далеко от больших городов и настоящей цивилизации. Глубокими знаниями он, разумеется, не мог похвастаться (какие они быть могут у ученика маленькой, затерянной в снегах школы?), зато имел важное преимущество при поступлении – ему достаточно было сдать все экзамены на тройки. При нормальных условиях и общем поступлении он бы, разумеется, никогда не попал бы в число студентов, однако льгота сработала, и его зачислили.

С Женечкой была связана одна очень забавная и смешная история, приключившаяся на картошке. Ребята-втрокурсники, обладающие весьма своеобразным чувством юмора, решили разыграть наивного и несколько заторможенного Женечку, и однажды после ужина они дали ему нечто в красивой заграничной упаковке, сказали, что это американская жвачка. Мол, пожуй после ужина, полезно для зубов и хорошо освежает дыхание. Женечка иностранные языки знал крайне плохо и не прочитал то, что было написано по-английски на яркой упаковке, а там четко и крупно значилось: condom. Где уж парни-второкурсники взяли это интимное изделие иностранных производителей, осталось неизвестным, но никто особо в этом и не разбирался – это был явно не тот случай, чтобы устраивать расследование. Женечка по наивности и некоторой природной глупости безоговорочно поверил ребятам, разорвал упаковку и засунул этот самый condom себе в рот. И стал усердно его жевать.

Ребята выпучили глаза (где вы еще такое увидишь?) и едва сдерживали неудержимо рвущийся наружу смех. А Женечка, пожевав некоторое время, с видом знатока заявил: «Что-то плохо она жуется… И не тянется почему-то». После этого второкурсники не выдержали и буквально согнулись от смеха, а вслед за ними – и все, кто находился рядом. Поскольку же дело происходило во время ужина, то свидетелями этого необычного случая стал практически весь отряд…

Через минуту до Женечки наконец-то дошло, в чем дело, и он резко выплюнул «жвачку» на землю и побежал полоскать рот. А потом еще долго отплевывался и волком смотрел на тех парней, кто его так жестоко разыграл. Но мстить им не решался: они были старше и сильнее него, к тому же – сам был виноват, следовало лучше учить иностранные языки и быть внимательным. И не тащит в рот что ни попадя…

* * *

Паша доехал до факультета журналистики, посидел на двух лекциях и одном семинаре. Из парней он был практически один – остальные, видимо, еще отсыпались и отдыхали. Что же, имели полное право… Но потратил он время не зря: пока сидел на занятиях, внимательно рассмотрел однокурсниц. И среди них ожидаемо оказалось немало довольно симпатичных девиц – приятно посмотреть. Кстати, и сам он время от времени ловил на себе заинтересованные женские взгляды…

Но от более тесного, близкого знакомства с кем-либо он решил пока воздержаться: во-первых, у него была Майя, которая по-прежнему считалась его девушкой, а во-вторых, он рассчитывал продолжить отношения с Ингой, с которой тоже все было, как говорится, на мази.

Что же касается университетских представительниц прекрасного пола – то он еще успеет. Ему с ними учиться целых пять лет, будет возможность завязать тесные отношения и закрутить роман. Но осторожно: девушки обычно очень ревниво следят за парнями и всё прекрасно видят – кто с кем и как. И, если ты сегодня – с одной, завтра – с другой, а послезавтра – с третьей, то и относиться к тебе будут соответствующе – поверхностно, несерьезно, как к какому-то временному развлечению, без должных глубоких чувств и интимной отдачи. Поэтому спешить в этом важном деле никак не следовало.

А потом была еще одна интересная встреча: когда во время перемены стоял в буфете (вечные сосиски, кофе, булочки), снова увидел самого себя – студента уже четвертого курса Павла Мальцева. Который активно клеился к некой приятной девице с младших курсов – буквально вился ужом вокруг нее. Девушка была премиленькая (миниатюрная блондиночка с голубыми глазами, чистым, нежным личиком и отличной фигурой), но она явно знала себе цену: держала своего кавалера на расстоянии. Улыбалась Пашке Мальцеву, смеялась над его шуточками, но, когда он попытался положить свою руку ей на талию (очень важный тест – проверка на доступность), то решительно этому воспротивилась: сразу же отодвинулась в сторону.

Паша напряг память и попытался вспомнить, кто эта девица и какие у него с ней были отношения. Но, как ни старался, ничего определенного вспомнить не смог. Очевидно, у него с этой блондиночкой вообще ничего не вышло: девушка не поддалась его очарованию, не пошла на сближение, а тратить время на долгие ухаживания и уговоры он привычки не имел. Натолкнулся на препятствие и решил прекратить бессмысленные попытки: нет – значит, нет. Что ж, по-своему это правильно и логично: девушек вокруг много, нет смысла зацикливаться на какой-то одной из них. Пусть даже и весьма симпатичной.

Поэтому Паша спокойно доел сосиски, допил кофе и пошел на занятия. Так началась его учеба на журфаке – уже второй раз в жизни.

Глава 27

Учиться во второй раз оказалось намного легче, чем в первый. Паша уже четко знал (сказывался предыдущий опыт), какие лекции и семинары можно пропустить, а какие – не стоит. На занятиях старался вперед не лезть, в отличники не выбивался, но в то же время, когда спрашивали, всегда отвечал грамотно и демонстрировал знания. Отношения со всеми одногруппниками поддерживал ровные, но больше, разумеется, общался с Лешкой Арламовым и Костей Железновым, чем с Сергеем Кравцом и его компанией (от них он вообще держался подальше).

В студенческой среде не было принято давать друг другу прозвища, но его почти сразу же нарекли Дядей Матвеем – за серьезность и солидность (а еще по аналогии с Дядей Федором из популярного советского мультфильма «Трое из Простоквашино»). Паша на эту кличку не обижался – действительно, по отношению к жизни и поведению он выглядел гораздо старше большинства ребят.

Одной из острых проблем, которая встала перед Пашей после возвращения с картошки, была проблема карманных денег. Вернее – их нехватки. По договоренности с родителями он отдавал в общий семейный котел половину своей стипендии, двадцать рублей, а оставшиеся два червонца брал себе. Но них он покупал себе единый проездной билет (три рубля – пятидесятипроцентная льгота для студентов), а также обедал во время учебы (еще примерно пятьдесят копеек в день). Так что, если разобраться, свободных денег у него оставалось совсем ничего. С учетом же того, что он начал почти открыто курить (имел право), а это дополнительно – еще пять-шесть рублей в месяц, то… В общем, наличности явно ни на что не хватало. Пришлось срочно думать, где и как ее достать.

«Макулатурный» бизнес, само собой, уже для этих целей не годился, а оставшиеся брошюры он благополучно сдал в букинистический магазин, потеряв на этом часть их стоимости (не хотел снова встречаться с Марком Абрамовичем – по понятным причинам). Значит, оставался только один выход – «Спутник». И Паша продолжил водить экскурсии. Но, к сожалению, теперь он мог делать это лишь по воскресеньям, так что в месяц выходило лишь около двадцати рублей. Но зато его по-прежнему сильно выручали «платочки» – их фотографирование на Красной площади стабильно приносило еще около двадцати – двадцати пяти целковых. Всё вместе – уже кое-что…

Для пополнения бюджета Паша за семьдесят рублей уступил свою «магнитофонную» долю Сашке (с учетом купленных кассет). И, поскольку Володька находился где-то очень далеко (поступил в какое-то особое военное училище под Пензой), то «Весна» фактически перешла в полное Сашкино владение. Чему тот был очень рад – теперь он сам мог приглашать девушек «послушать новые записи» и потанцевать.

Правда, воспользоваться этой заманчивой возможностью ему было крайне затруднительно – его плотно «пасла» Лена. Она летом поступила в тот же вуз, что и Сашка, и даже настояла на учебе в одной группе. Лена крайне серьезно восприняла их школьный роман и, по-видимому, твердо решила, что тихий, покладистый парень будет ей хорошим мужем.

А почему, кстати, и нет? Он из хорошей, интеллигентной семьи, учится в весьма престижном институте (МАИ), наверняка со временем станет отличным инженером или же ученым. Ума и усидчивости ему всегда было не занимать, а при известной поддержке он может в перспективе сделать неплохую карьеру. Известно ведь: за спиной каждого успешного мужчины всегда стоит амбициозная женщина. Сашка прекрасно понимал, что Лена будет главной в их семье, и, похоже, давно с этим смирился. В конце концов, женский каблук – это тоже крыша над головой, причем весьма надежная. Его судьба, можно сказать, была полностью определена…

Чего не скажешь о самом Паше: он пока что находился на неком перекрестке – повторять свой прежний жизненный путь не хотел (неплохой, но можно выбрать и получше…), а новые дороги еще только-только намечались. И он лишь думал, по какой бы ему пойти.

* * *

Заманчивее всего, разумеется, было сделать журналистскую карьеру, но уже немного по-другому. Не так, как раньше, и не повторяя прежних ошибок. Если в СССР всё и дальше будет, как в прошлый реальности (смерь Брежнева в ноябре 1982-го года, приход к власти Андропова, потом – Черненко и, наконец, Горбачева), то у него появится очень неплохой шанс проявить себя уже в конце восьмидесятых начале девяностых годов. То есть всего через насколько лет после окончания университета.

Раньше высовываться и что-то такое делать смысла не имело: сейчас он еще учится, значит, реально ни на какую карьеру претендовать не может, потом, после Брежнева, настанет суровая эпоха Юрия Владимировича. Тут вообще лучше сидеть тихо, смирно, не суется не трепыхаться.

Паша хорошо помнил андроповскую эпоху – в то время он уже был студентом-старшекурсником, а потом – и выпускником. Приход к власти главного чекиста страны ознаменовался двумя важнейшими событиями. Во-первых, везде появилась водка по четыре рубля семьдесят копеек (ее тут же метко назвали «андроповкой»). Она продавалась в бутылках с характерной бело-зеленой этикеткой и стоила (что очень важно) гораздо дешевле двух самых популярных в тогдашнем СССР крепких напитков: «Московской особой» (пять рублей тридцать копеек) и «Пшеничной» (шесть двадцать).

Столь любимая и ценимая народом «беленькая» резко подорожала в начале восьмидесятых годов: в среднем – в полтора-два раза. Если в конце семидесятых сообразить «на троих» выходило всего по рубль двадцать с носа (при цене бутылки три рубля шестьдесят две копейки), то теперь принять на грудь после тяжелого трудового дня стало стоить гораздо дороже. И это существенно ударило по многим семейным бюджетам…

Паша хорошо помнил: в соседней квартире жал неких дядя Коля, рабочий с «Красного знамени», и он регулярно выпивал за вечер «чекушку» – маленькую бутылку водки, двести пятьдесят грамм. Он не был алкоголиков, в запои никогда не уходил, никогда не буянил и не дрался с женой – наоборот, был человеком тихим, мирным и семейным. Но расслабиться после целого дня, проведенного в горячем цене, для него было святое. Жена относилась к этому с пониманием и даже сама покупала ему «чекушечки» (зарабатывал дядя Коля весьма прилично – коло четырехсот рублей в месяц). В общем, семья была вполне благополучная и по-своему вполне счастливая.

Так продолжалось довольно долго – до резкого подорожания спиртного. Потом покупать каждый день «чекушку» дяде Коле стало не по карману, он не мог больше как следует отдыхать после трудового дня, как следствие – начались скандалы, ссоры – а потом и драки. В конце концов, кончилось все разводом… А в проклятые годы антиалкогольной борьбы, когда купить «беленькую» стало уже почт и невозможно, дядя Коля внезапно умер – отравился каким-то суррогатом…

* * *

По поводу резкого подорожания водки в начале восьмидесятых годов в народе говорили, что руководство СССР решило таким образом наполнить государственный бюджет – а он резко просел после того, как сильно упали цены на нефть и газ. Одновременно с этим намного увеличились военные расходы страны – боевые действия в Афганистане, необходимость быстрого перевооружения армии ввиду враждебных и агрессивных действий ряда западных стран… Плюс к этому – космическая гонка, в которую США все-таки втянули Советский Союз: подготовка к так называемым «звездным войнам» и размещение боевых комических аппаратов вокруг Земли.

Ну, и как всегда – неурожаи два-три года подряд, не слишком просчитанные и умные, но зато весьма грандиозные и крайне дорогостоящие проекты на государственном уровне (вроде печально знаменитого «поворота северных рек на юг»), неразбериха и отвратительное руководство на местах, разбазаривание, семейственность, коррупция и откровенное воровство (особенно в среднеазиатских республиках)…

Все эти проблемы, разумеется, возникли в СССР не в один день и даже не в один год, они накапливались десятилетиями, однако наиболее остро и ярко проявили себя в самом начале восьмидесятых годов – когда пожилое и уже поголовно хронически больное Политбюро перестало осуществлять строгий контроль над всем и вся и фактически просто плыло по течению. У «кремлевских старцев» не оставалось уже ни сил, ни желания, ни возможности что-либо изменить в стране, они просто доживали свой век на высоких государственных должностях.

Покидать которые, разумеется, никто не хотел и на собирался – сидели в буквальном смысле до конца, пока их с громким почетом и подобающими почестями не переносили из больших, удобных кабинетов на мемориальное кладбище у кремлевской стены.

Народ откровенно смеялся над едва живыми, с трудом говорящими и еле-еле ходящими «кремлевскими старцами» и рассказывал о них анекдоты (в тесном дружеском кругу, само собой), но, по большому счету, тоже не хотел ничего менять. Все как-то привыкли, свыклись, а некоторые даже весьма неплохо приспособились и устроились в этой советской политико-экономической реальности и жили себе очень даже неплохо (особенно работники торговли и все, кто кормился от дефицита).

Так вот, повышение цены на водку вызвало у народа понятное недовольство, но оно проявилось лишь в глухом ворчании. Никто никакие бунты и восстания устраивать из-за спиртного не собирался. Зато появление на прилавках магазинной «андроповки» понравилось практически всем, и эта водка стала весьма популярной у людей – и из-за цены, и из-за качества (очень даже неплохого). Единственное, продавалась она далеко не везде и не всегда и ее мгновенно разбирали. А для тех, кто не успевал затариться «андроповкой», всегда оставались «Московская особая» и «Пшеничная» – они никогда не были дефицитом.

Вторым событием, ярко характеризующим приход к власти Юрия Владимировича, стали два важных общественных мероприятия: партийная чистка в рядах КПСС и повсеместное закручивание гаек. Бывших руководитель КГБ серьезно взялся за наведение порядка в стране. Всего через месяц после смерти Брежнева был отстранен от своей должности всесильный министр внутренних дел СССР Щелоков: его обвинили в злоупотреблении служебным положением и коррупции. Затем Николая Анисимовича вообще исключили из КПСС, лишили всех государственных наград (в том числе и высокого звания Героя Социалистического Труда), а также всех воинских званий. И через два года он застрелился у себя на даче… Под анлроповскую раздачу тогда попали многие высокопоставленные люди: был также лишен всех званий и наград зять Брежнева Юрий Чурбанов (к тому же за взятки его приговорили к длительному тюремному заключению), по громкому «узбекскому делу» (злоупотребления с хлопком в Узбекистане) были арестован целый ряд секретарей обкомов и министров этой среднеазиатской республики, очень серьезно взялись за торговцев – были осуждены на разные сроки директора крупнейших московских гастрономов и их высокие покровители в Мосгорисполкоме и Главторге, А директор знаменитого Елисеевского магазина был даже расстрелян).

В общем, Юрий Владимирович стал наводить в СССР дисциплину и восстанавливать социалистический порядок железной рукой (как и положено настоящему чекисту). Причем досталось даже простым трудящимся: намного строже начали следить за трудовой дисциплиной. Если раньше можно было во время обеда сбегать в соседний магазин (не выбросили ли там чего из дефицита?), то теперь – ни-ни, даже не смей думать! Сиди на своем месте от звонка до звонка! Говорили даже, что специальные люди ходят на дневные киносеансы и поверяли документы у тех, кто находился в зале (почему в рабочее время не на работе?). То же самое касалось пивных баров и даже мужских бань.

Разумеется, разговоры об этих строгих проверяющих были по большей части лишь слухами – причем распускаемыми самими же работниками органов. Сами подумайте: где взять столько людей, чтобы постоянно шерстить магазины, пивные и бани? Не отвлекать же весьма занятых сотрудников КГБ от по-настоящему важных и значимых дел… Вотпугали потенциальных нарушителей трудовой дисциплины всякими липовыми «проверками». Но народ, надо сказать, во многом действительно подтянулся и стал более строго подходить к выполнению своих трудовых обязанностей. Так что какая-то польза от всего этого, скорее всего, была…