Текст книги "Журналюга (СИ)"

Автор книги: товарищ Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Глава 24

Сочинение Паша написал на «четыре». Вернее, ему поставили эту оценку экзаменаторы – снизив на бал за якобы имеющиеся в работе какие-то речевые ошибки и стилистические неточности. Но Паша был больше чем уверен: педагоги просто подстраховались. Существовало правило: если сочинение претендует на пятерку, его должны посмотреть еще два человека – кто-то из экзаменаторов и сам руководитель предметной комиссии. И еще подробно указать, почему эта работа заслуживает самой высокой оценки.

Возиться же с дополнительной проверкой никому не хотелось (что зря тратить время и силы?), гораздо проще было поставить человеку «четыре», и тогда – вообще никаких проблем. На показе сочинений (это происходило на следующий день) Паша внимательно посмотрел на свои якобы имеющие место быть ошибки и неточности, на пометки экзаменаторов, сделанные красной ручкой, и совершенно ясно понял, что это были по большей части простые придирки – поверхностные, чисто формальные замечания, никак не влияющие на качество работы. Однако спорить он не стал и подавать законную апелляцию – тоже.

Да, он имел такое право – подать апелляцию, но это было несколько чревато: в этом случае спорную работу просматривали дополнительно и очень внимательно, изучали ее чуть ли не под лупой, проверяя каждое слово и каждое предложение. Апелляционная комиссия могла, в принципе, придраться к чему-нибудь еще, найти какие-то мелкие неточности (преподаватели, понятное дело, отстаивали честь своего мундира), и тогда отметка снизилась бы еще на один балл, до тройки, что Пашу категорически не устраивало. Поэтому он все оставил так, как есть.

Если подумать отметка «четыре» за сочинение вполне вписывалась в его план по поступлению на журфак и позволяла и дальше успешно бороться за попадание в число первокурсников. Зачем тогда поднимать шум? Паше было важно не засветиться, он не хотел привлекать к себе внимания преподавателей, проще говоря, старался быть, как все. Логика тут была самая простая и понятная: идти в общей массе, в толпе, гораздо проще, чем одному, и преодолевать препятствия вместе со всеми сподручнее, чем самому пробивать головой крепкую стену. А в том, что в случае скандала он тут же попадет под особое внимание приемной комиссии, можно было даже не сомневаться. И тогда зачем это ему? Слишком принципиальных и упёртых людей никто не любит…

Следующим испытанием стал устный экзамен по русскому языку и литературе. Тут тоже пришлось согласиться на «четыре» – отчасти сам был виноват, допустил по невнимательности глупую ошибку в морфологическом разборе да еще слегка напутал с датами жизни Ивана Тургенева. Нет, содержание романа «Отцы и дети» он знал прекрасно, как и проблематику, поднятую в нем, рассказал всё правильно, подробно описал главных героев и их отношения между собой, но одна из пожилых преподш, принимавших экзамен, неожиданно попросила назвать годы жизни Ивана Сергеевича. Вот тут память несколько подвела Пашу – ошибся на два года.

И экзаменаторша радостно улыбнулась:

– Вот видите, вы недостаточно хорошо знаете творчество Тургенева!

И в результате – обидная четверка вместо заслуженной пятерки. Но Паша опять-таки спорить не стал: понимал, что у экзаменаторш была четкая установка, спущенная сверху: максимально валить «чужих» абитуриентов, чтобы легче было протащить «своих». Список которых, кстати (маленьких листочек с фамилиями), лежал тут же, на столе. Преподши его даже не скрывали – почти открыто сверялись с ним, когда слушали ответы очередного поступающего: видимо, боялись по ошибке завалить не того, кого нужно. Что ж, абитуриентов было много, легко можно ошибиться…

Такой принудительный отсев на устных экзаменах был делом обычном и в чем-то даже оправданным: если много абитуриентов получат высокие баллы, то протащить" «своего» человечка будет несколько затруднительно (как правило, «блатные» и «позвоночные» поступающие глубокими знаниями не обладали). А вот если отсеять всех лишних и ненужных на устных испытаниях (что делалось легко и просто – придраться всегда есть к чему), расчистив, таким образом, дорогу для своих, «списочных» ребят, то задача решалась легко и без проблем.

Причем не обязательно было ставить «чужому» абитуриенту «два» (наоборот, это создавало лишние проблемы с апелляцией), для отсева вполне хватало и обычной тройки. Если на первых двух экзаменах человек набирал всего семь баллов (четыре и три), то шансов пройти у него уже практически не оставалось. Что в итоге и требовалось доказать.

На этом, собственно, и строили расчет опытные экзаменаторши: они, скорее всего, собирались поставить Паше три балла, чтобы сразу же вывести его из игры, но он отвечал так хорошо, так уверено, что ушлые, тертые тетки просто не решились на это. Придрались по мелочам и со спокойной душой поставили ему четыре. И передали эстафету вступительных испытаний дальше – пусть с этим Павлом Матвеевым на следующем этапе разбираются…

Третьим устным экзаменом была история СССР. Вот тут Паше пришлось поволноваться: по какой-то странной случайности (так и хотелось сказать – по иронии судьбы) он попал к секретарю партбюро, доценту кафедры отечественной истории Степану Давыдовичу Марченко. На чьей лекции по истории КПСС он когда-то благополучно заснул…

Заснул, разумеется, не он сам, не нынешний Пашка Матвеев, а студент журфака Павел Мальцев (за что чуть было не вылетел из университета), поэтому в плане узнавания (и заведомо негативного отношения) он был совершенно спокоен: для сурового, строгого Степана Давыдовича он – лишь безликий абитуриент, один из сотен (или даже тысяч) таких же вчерашних школьников, на которых можно не обращать никакого внимания, поскольку они еще никто, ничто и звать их никак. Точно так же, кстати, к нему на собеседовании отнесся и Виталий Иосифович, что помогло ему благополучно преодолеть первую преграду.

Поэтому, когда пришла его очередь сдавать экзамен, он спокойно подошел к столу и левой рукой взял билет. Вопросов было два, и оба, к счастью, простые: «Реформы Петра Первого и их последствия» и «Коллективизация в СССР, ее предпосылки, причины и характер».

По поводу первого вопроса, петровских реформ, можно было вообще не напрягаться – материала много, и Паша его хорошо знал (зря, что ли, зубрил учебники?), а вот по поводу второго имелась некая тонкость. Дело в том, что Степан Давыдович, человек уже немолодой, бывший фронтовик, был, как все хорошо знали на журфаке, настоящим, убежденным, истинным сталинистом. Разумеется, он никогда не шел против генерального курса партии, всегда его поддерживал, поэтому, когда на Двадцатом съезде КПСС гневно осудили культ личности вождя, он, естественно, с этим решением и принятыми документами полностью согласился. Но только на словах – в душе же продолжал безоговорочно верить в гений Иосифа Виссарионовича и люто навидел (опять же, исключительно тайно, про себя) тех, кто смешал его светлое имя с грязью, а потом ночью, тайно, трусливо выбросил тело этого великого человека из Мавзолея. Поэтому при нем имя лысого кукурузника (а также некоторых его подпевал и соратников) лучше было не упоминать…

Это обстоятельство, несомненно, следовало учитывать при ответах. Тем более что тема коллективизации сама по себе была достаточно скользкой – следовало не только ответить так, чтобы обойти острые вопросы насильственного загоны в колхозы миллионов крестьян, но и постараться вообще избежать разговора про голодомор и репрессии (так называемые «перегибы»), допущенные при этом сложном историческом процессе. Но как отделить одно от другого, они же неразрывно связаны? Однако Паша с этой задачей прекрасно справился.

Начал он, само собой, с первого вопроса, бодро ответил по теме, подробно рассказал про петровские реформы, подчеркнул их крайнюю необходимость для тогдашней России и раскрыл их общее историческое значение для страны, а затем плавно перешел ко второму пункту билета.

Сначала описал сложную экономическую и политическую обстановку в СССР, сложившуюся в самом конце двадцатых годов, упомянул про империалистическое окружение молодой Страны Советов и угрозу новой войны со стороны западных стран, сказал о начавшейся индустриализации, изложил причины, по которым необходимо было как можно скорее загн… э… собрать бывших единоличников в колхозы и совхозы, подчеркнул, что дело это было не только архиважное, но и сверхсложное, натолкнувшееся на непонимание и даже на острое неприятие со стороны темных, не слишком политически грамотных селян, указал, что новая, светлая жизнь в колхозах столкнулась с отчаянном сопротивлении кулаков и их прихвостней и даже кое-где вылилась в локальные вооруженные мятежи… Которые, впрочем, были быстро и успешно подавлены частями Красной армии.

Тут очень к месту пришелся роман Михаила Шолохова «Поднятая целина» – как раз на эту тему, и Паша стал успешно развивать свою мысль, опираясь уже на сюжет и героев этого известного советского произведения. При этом время от времени смотрел на Степана Давидовича, следил за его реакцией. И вскоре понял, что излагает свои мысли правильно, как и следовало это делать. Поэтому с оценкой тоже все было ясно и понятно – заслуженная пятерка.

После этого оставался только один предмет – английский язык. Ну, с ним у Паши проблем никогда не было, поэтому сдал спокойно, без нервов и напряжения: прочитал текст, бегло перевел его, ответил на пару вопросов преподавателей. Особо глубоких знаний по инглишу и правильного оксвордского произношения от него никто не требовал (он же не на филологический поступает!), и тетки-экзаменаторши были вполне довольны его уровнем знаний и подготовки (по сути, гораздо выше обычного, школьного – сказался недавний практический опыт общения с интуристами).

В итоге Паша набрал на вступительных испытаниях восемнадцать баллов. Плюс четыре с половиной по школьному аттестату, итого – двадцать два с половиной. Впритык, но этого вполне хватило, чтобы пройти по конкурсу. Помогло еще и то, что на собеседовании и первых двух экзаменах преподаватели явно переусердствовали и отсеяли слишком много абитуриентов, поэтому к концу вступительной кампании конкурс упал до полутора человек на место. С учетом же недобранных баллов у части поступающих – выходило даже ниже…

После сдачи английского Паша спокойно ждал итоговых списков. Их вывесили 30 августа – в предпоследний день лета. И в них ожидаемо оказалась и его фамилия. Радовался не меньше, чем в первый раз, когда поступал на журфак в своей прошлой своей жизни…

Паша отметил это радостное событие дважды: сначала – со своей семьей (Васька уже вернулся из пионерлагеря), потом – с друзьями. Сашка спокойно прошел по конкурсу в Московский авиационный институт (сказал, что хочет делать приборы для космических аппаратов), а Володька неожиданно для всех решил стать офицером – пошел в военное училище. Что казалось странным и нелогичным – все считали, что он двинет по стопам своего дедушки, известного ученого, академика. Однако парень решил по-своему, решил сам управлять своей судьбой. Что ж, это был его выбор.

Майя тоже стала студенткой – успешно выдержала вступительные испытания в МГПИ имени Ленина, на иностранный факультет. Теперь ей предстояло пять лет зубрить английский (и еще как минимум один иностранный язык), В общем, для всех в их маленькой компании лето оказалось успешным,, и все так или иначе, но реализовали свои мечты (опять же – в той или иной мере). И впереди у всех была лучшая пора жизни – студенческие годы. Время учебы, любви, развлечений и приключений…

* * *

Конец лета ознаменовался для Паши еще одним весьма приятным событием – удалось наконец пригласить на свидание Ингу. Она сначала долго отказывалась (по вполне понятным причинам), но потом все-таки согласилась: решила, что теперь можно. Павел Матвеев, во-первых, стал студентом журфака (то есть почти своим человеком), а во-вторых, они уже значительно сблизились во время работы в «Спутнике».

Занятия в университете в этом году начинались немного позже, чем обычно – 3 сентября (что тоже было связано с Олимпиадой-80), и Паша решил этим воспользоваться. Позвонил Инге (у него уже был ее телефон) и уговорил сходить в одно милое кафе в Парке культуры и отдыха имени Горького. Это был хороший вариант: с одной стороны, он не слишком нагло навязывался (посидим, попьем кофейку или еще чего-нибудь, съедим по порции мороженого…), а с другой, он позволял гораздо ближе пообщаться с девушкой. И не слишком уж выходило затратно: по прикидкам, он должен был уложиться всего в три-четыре рубля.

Встретились в воскресенье, 31-го августа, в последний день лета. Народа в Парке Горького было много – все хотели насладиться хорошей, солнечной погодой и выходным днем. Сначала немного погуляли по набережной вдоль Москвы-реки, полюбовались на красивые городские пейзажи, открывающиеся на противоположном берегу, поговорили о работе в «Спутнике» (Паша рассказал несколько забавных случаев, произошедших с ним и его туристами), об Олимпиаде (кто где был и что видел), о вступительных экзаменах. Потом пришли уже в кафе. Пришлось немного подождать, пока не освободится столик. Сели, заказали мороженое и кофе. Милое, непринужденное общение продолжилось и здесь – теперь уже больше рассказывала Инга: о предметах, которые его ждут на первом курсе, о преподавателях…

Кого следует опасаться, а кого – нет, кто как относится к студентам, какие лекции и семинар можно прогуливать, а какие – ни в коем разе, и всё такое прочее… Для большего сближения Паша заказал чуть позже по бокалу крепленого вина (продавалось тут же, в буфете), выпили, разговор пошел гораздо живее. Затем он повторил заказ… Инга охотно пила вино, смеялась над его шутками и вела себя очень просто и непринужденно. И, несомненно, получала удовольствия от общения с ним.

Паша даже стал немного ревновать ее к самому себе: он же (вернее, Пашка Мальцев) кажется, еще встречался с ней в это время, а она, выходит, уже успешно подыскивала себе какие-то другие варианты… Он напряг память и вспомнил: верно, они расстались как раз в сентябре, в самом начале четвертого курса. То есть, получается, он отбил ее у самого же себя? Бред какой-то! Что-то такое из области фантастики – когда человек женится на своей бабушке и становится дедушкой самому себе.

Очень трудно было в это поверить, но факт оставался фактом. Однако имелось и другое предположение: Инга виделась с несколькими молодыми людьми, и Пашка Матвеев был лишь одним из них. Поэтому Павел Мальцев о нем, Павле Матвееве, ничего и не знал… Инга всегда отличалась умом и никому ничего не рассказывала о своей личной жизни, однако давала понять своим кавалерам, что каждый из них – для нее единственный. Разумеется, проверить это было невозможно, да никто, понятное дело, этим и не занимался – не было принято. К тому же все верили Инге – так просто и естественно она себя вела. Следовало отметить: это было весьма расчетливое и по-женски правильное поведение!

Второе предположение было более правдоподобным. Значит, уже тогда Инга задумывалась о выборе постоянного спутника жизни (в идеале – будущего мужа) и перебирала разные варианты – искала нужного человека. Чтобы любил ее, был верен, и чтобы за ним она чувствовала бы себя, как за каменной стеной. Третьекурсник Павел Мальцев, само собой, на эту роль никак не годился – все знали его как веселого, компанейского, но совершенно безответственного человека, проще говоря – полного разгильдяя.

Павел Матвеев, с ее точки зрения, был намного более перспективен – по крайней мере, он достаточно серьезен (несмотря на свой юный возраст), к тому же отличается неплохой деловой хваткой (Паша не утерпел и похвастался перед Ингой своими «левыми» доходами). Но, к сожалению, он еще только начинает свою взрослую жизнь – лишь студент-первокурсник… Однако есть верная пословица, подходящая для каждой девушки: хочешь быть генеральшей – выходи замуж за лейтенанта.

Но только за перспективного, способного сделать успешную карьеру. А там – как повезет: можешь и в сорок лет стать уважаемой супругой обладателя красных лампасов, но есть и вариант в пятьдесят остаться женой всего лишь майора, считающего дни до отставки, скитаться по казенным квартирам и дальним гарнизонам. Без всякой надежды обрести собственное жилье и вернуться в большой город…

Глава 25

После кафе они еще немного погуляли по парку Горького и Нескучному саду. Неспешно наступил вечер, людей стало гораздо меньше: завтра понедельник, рабочий день, к тому же – 1-е сентября, надо вести детей в школу… Полюбовались на красивый розовый закат (небо было еще по-летнему чистое, почти без облаков), посидели на лавочке. С трех сторон их окружали кусты, с дорожки – почти не видно…

Паша этим тут же воспользовался – полез целоваться. Инга не возражала – сама с удовольствием отвечала. Дело пошло так хорошо, что он рискнул залезть рукой ей в трусы… Но дальше она его не пустила, сказала: «Не сейчас и не здесь!» Паша всё понял и настаивать не стал – ни к чему портить отношения. У него пока есть с кем, а с Ингой можно раскрутить роман позже… Никуда она от него не денется – на одном факультете теперь учимся, будем видеться регулярно. А там уже – как оно пойдет.

К тому же свет клином на Инге не сошелся: на журфаке училось много симпатичных девиц, уж кто-нибудь из них – да ответит на его чувства (и страстные желания). Можно было завязать отношения с какой-нибудь однокурсницей, но все же лучше – с кем-то постарше, типа Инги. Возни будет гораздо меньше, а понимания – намного больше. Да и про предохранение эти взрослые, опытные девицы уже кое-что знают, понимают, как и для чего это нужно…

В общем, лето закончилось для Паши весьма приятно. Примерно через час он проводил Ингу до дома (жила на Соколе), поцеловали еще пару раз на прощанье и договорились о встрече на следующие выходные. Снова сходим куда-нибудь, можно даже – в кинотеатр на вечерний сеанс, посидим на балконе на последнем ряду, пообжимаемся…

* * *

Однако встретиться с Ингой в субботу или в воскресенье, как планировал Паша, не удалось: буквально через два дня после начала занятий первокурсникам объявили, что все мальчики должны отправиться на картошку. В Подмосковье, как это иногда бывает, случилась большая беда – уродилось рекордное количество овощей, и этот чудесный урожай следовало срочно убрать. А поскольку уже в середине месяца синоптики твердо обещали затяжные дожди и резкое похолодание, то времени оставалось совсем мало. Не спрячут люди вовремя корнеплоды в надежные хранилища – те просто сгниют в полях…

Однако местные колхозники, призванные, по определению, бороться с этим урожайным бедствием, все, как один, буквально поголовно, были заняты на собственных огородных грядках – усердно, не разгибая спины, трудились на приусадебных участках, делали запасы на зиму. И на колхозные поля выходили с очень большой неохотой… А то и вовсе забивали на свои прямые сельские обязанности.

Объяснялось это просто: что им какие-то жалкие копейки, которые им платили за тяжелый труд в колхозе, когда на рынке за свою, огородную картошку (а также морковь, свеклу, капусту и т. д.) они смогут выручить намного больше? Не говоря уже о том, что следовало как можно плотнее забить свой погреб и кладовые овощами (образно говоря, под завязку), чтобы семье хватило еды до следующего лета. Прогноз погоды сельчане тоже слушали очень внимательно, о похолодании и дождях хорошо знали, вот и спешили с уборкой – терять свои, лично выращенные овощи и фрукты никто не хотел.

Рассуждали колхозники примерно так: с наших полей почти весь урожай идет в город, на овощные базы, вот пусть сами городские о себе и позаботятся. Любите картошечку с морковкой и капусткой или же вкусный свекольный супчик – будьте любезны постоять кверху попой две-три недели (на холоде, на ветру, часто – под дождем), покопаться своими нежными ручками в грязной, мокрой земле и собрать выращенный нами (с таким трудом!) урожай. Если же нет – оставайтесь голодными или платите за те же самые овощи втридорога на городских рынках. Вы там, у себя в Москве, все богатенькие, денег куры не клюют (зарплаты вон какие получаете!(, что вам стоит лишний рублик за картошечку отдать… А нам прежде всего о себе думать надо, печься о своих семьях…

Эту мелкособственническую и откровенную жлобскую крестьянскую психологию не смогла сломать никакая Советская власть, и каждую осень повторялось одно и то же: городские школьники, студенты, а также несчастные солдатики гнули спины на колхозных полях, а местные жители дружно копались у себя в огородах. И только через две недели, собрав весь свой урожай, они соглашались приняться за что-то «чужое» – то есть, за колхозно-общественное…

Помогать подшефным хозяйствам с уборкой традиционно отправляли студентов второго курса, однако на сей раз решили привлечь и мальчиков с первого – требовалась грубая мужская сила. Нежные девочки с журфака не были приучены к ежедневному и крайне тяжелому физическому труду, к тому же, как правило, не отличались особо крепким здоровьем (не то что местные деревенские тетки), поэтому быстро выбывали – буквально одна за другой: простужались, заболевали, начинали натужно кашлять и срочно возвращались обратно в Москву под теплое мамино крылышко.

А оставшихся в строю бойцов явно не хватало, чтобы справиться с рекордным урожаем картошки и прочих сельхозкультур. Поэтому руководстве университета приняло решение послать в подшефные колхозы парней с первого курса (причем со всех факультетов сразу). Разумеется, эта отправка была делом добровольно-принудительным, и отвертеться от нее не представлялось возможным (только при наличии определенной медицинской справки). Однако в качестве некой компенсации ребятам обещали дать кое-какие поблажки во время первой сессии: преподаватели примут во внимание, что они учились не весь семестр и не будут слишком уж строгими и придирчивыми на экзаменах.

Лично Пашу это вполне устраивало: он хорошо помнил, как сдавал первую в своей жизни сессию: буквально ночи напролет просиживал над книгами и учебниками. Экзаменов было всего четыре, но зато какие! Одна история античной литературы чего стоила! Попробуйте-ка прочитать всех этих занудных греческих и римских писателей с их классическими мифологическими сюжетами и совершенно невменяемыми именами главных и второстепенных героев! А на экзамене придирчивые преподы требовали не только подробно изложить сюжет (таким образом проверяли, читал ли студент произведение), но еще и хорошо знать историю и обстоятельства его создания. Не говоря уже о необходимости помнить (хотя бы в общих чертах) биографии всех главных античных авторов… А тут ошибка могла быть не на два года, как вышло у Паши с Тургеневым, а гораздо больше – на два-три столетия, что сразу же вело к снижению оценки на балл. Хорошо, если жалкую «удочку» поставят, а не постыдную двойку влепят…

Список же обязательных к прочтению произведений, как хорошо помнил Паша, был весьма и весьма внушительным, и в него входили чрезвычайно объемные произведения: поэмы, трагедии, комедии, речи известных ораторов, философские трактаты… Один только Гомер чего стоил! Его бессмертные поэмы «Илиада» и «Одиссея» просто убивали своей толщиной, да еще и написаны были гекзаметром, что крайне затрудняло прочтение. А вдобавок к этому были еще Демосфен, Овидий, Вергилий, Сенека, Цицерон, Тацит и другие великие античные писатели, вкупе с историками, мыслителями, политиками и философами… С ума сойти можно!

Даже комедии Аристофана усваивались с большим трудом (хотя считались относительно простыми и легкими для запоминания), что тогда уж говорить про трагедии Эсхила, Софокла, Еврепида? Да в них сам черт ногу сломит! Единственное, что более-менее произвело впечатление на Пашу и читалось с некоторым интересом, – это знаменитый «Золотой осел» Апулея (очень игривый и вольный сюжет), а также, разумеется, бесподобный «Сатирикон» (который вообще мог сойти за современный эротический роман) Петрония. Тогда-то Паша и понял по-настоящему строчки «нашего всего» Пушкина, описавшего в «Евгении Онегине» свое царскосельское обучение: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал, читал охотно Апулея, а Цицерона не читал…»

Паша и сам бы на месте юного Александра Сергеевича откровенно манкировал всеми этими занудными цицероновскими речами и трудно воспринимаемыми греческими трагедиями, зато с удовольствием бы листал веселые, забавные страницы «Золотого осла». Как говорится, дело это было со всех сторон нужное и полезное: классика мировой литературы (надо знать!), в то же время – чтение весьма завлекательное (местами – даже очень).

Но таких произведений, как у Апулея и Петрония, в программе по античной литературе было всего два, все же остальные – скука скучная. Однако, тем не менее, знать их было необходимо, в том числе – и особенности их композиции, сюжета, имена и роли главных героев. В общем, намучился тогда Паша с этой античкой изрядно, и был безмерно рад, когда преподаватель после двадцати минут тотальной проверки знаний (спрашивал не только по билету, но и практически по всему курсу) нехотя поставил ему в зачетку «хор». О большем Паша просто и не мечтал. Вылетел, как пробка, из аудитории и долго еще приходил в себя в коридоре – с трудом верил, что уже отмучился…

И вот теперь ему предстояло снова пройти тот же самый путь. Но он надеялся, что во второй раз будет немного легче (все-таки кое-какие знания и представления об античной литературе у него еще оставались), к тому же появилась возможность в самый критический момент сослаться на свой ударный (и незапланированный) труд на картошке и попросить за это у экзаменатора снисхождения. Может быть, и прокатит в крайней ситуации…

* * *

В группе Паши было двадцать пять человек, из них – пятнадцать девчонок и всего десять парней (так уж получилось). И всех молодых людей практически принудительно отправили на картошку: ранним сентябрьским утром собрали у входа на факультет, загнали в старенький автобус и повезли в Можайский район Московской области, где и располагался подшефный колхоз. Вместе с его группой, само собой, ехали и другие ребята с факультета (всего около сорока человек). Самые опытные (в том числе и Паша) были одеты в теплые телогрейки и свитера, а ноги – в плотных брезентовых брюках и высоких сапогах, но некоторые «домашние» мальчики (их было сразу видно) отправились на картошку, как к себе на дачу: прямо в легких курточках и ботиночках. Паша тяжело вздохнул: эти мамины сыночки заболеют в первую же неделю и, скорее всего, отправятся домой лечиться. Значит, им придется работать вдвойне – вместо выбывших. В этом можно было даже не сомневаться – опыт «картошки» уже имелся.

Среди ребят большинство составляли вчерашние школьники, но имелось и несколько парней постарше, уже после армии. Они щеголяли в зеленом х/б – и удобно, и практично, и все равно потом выбрасывать (не будешь же в военной форме на лекции и семинары ходить!). В группе Паши такой был один – некий Сергей Кравец. Он поступил на факультет, как выяснилось, с подготовительного отделения (так теперь назывались бывшие рабфаки). Туда зачисляли ребят, отслуживших два года «срочки» в армии (или же имеющих два года рабочего стажа), учили девять месяцев, готовили к поступлению. Экзамены они сдавали раньше всех остальных – уже в конце июня, и для зачисления на первый курс им было достаточно получить по всем предметам «удовл».

Такие особые льготы для уволенных в запас военнослужащих и рабочих имелись во всех советских высших учебных заведениях, и ими охотно пользовались те, кто по какой-либо причине не смог поступить в вуз сразу же после школы, однако мысль получить хорошее высшее образование не оставил. Подготовительное отделение (рабфак) можно было назвать советским социальным лифтом для части молодежи.

Сергей Кравец держался особняком и всем своим видом показывал, что он не ровня каким-то там зеленым школярам. И сразу же дал понять, что будет делать не только журналистскую карьеру, но, скорее всего, и комсомольско-партийную: ему удалось еще в армии стать кандидатом в члены КПСС, теперь он надеялся скоро получить партийный билет¸ а потом – занять какую-нибудь должность в комсомольском бюро факультета. Возможно, через год-другой он мог возглавить уже всю комсомольскую организацию журфака, задатки лидера у него имелись…

После окончания учебы это стало бы для амбициозного Кравца отличным стартом в движении наверх. Все на журфаке прекрасно знали: на ответственные должности главных редакторов (даже в маленьких, малотиражных газетах) назначали только тех людей, кто уже имел в кармане заветную красную книжицу. Значит, Кравец, как молодой и весьма активный член КПСС, мог рассчитывать на хорошее распределение и быструю карьеру: от простого корреспондента – к спецкору, потом – к ответсеку, а дальше – к главреду. Или же был вариант пойти другим путем – сразу по партийной линии: начав работать в райкоме или даже обкоме комсомола.

Тогда, преодолев все положенные ступени, он мог через три-четыре года перебраться в райком партии, а затем – в сам обком. И далее – по восходящей. Карьерные перспективы для Кравца открывались просто головокружительные, но сначала следовало закончить журфак и как-то зарекомендовать, показать, проявить себя.

* * *

Через два с половиной часа они наконец-то добрались до центральной усадьбы колхоза «Знамя труда» и выгрузились возле местного клуба культуры, где располагался штаб «картофельного» отряда. Рядом в небольших домиках жила б о льшая часть студентов. Однако их отправили совсем в другое место – в пионерлагерь, расположенный в шести-семи километра от усадьбы. Это было несколько неожиданно: в прошлый раз Паша жил со своими однокурсниками здесь, в домиках.

В лагере ребят поселили в длинном дощатом здании (летом в нем обитал обслуживающий персонал пионерского лагеря – повара, рабочие, уборщицы и т. д.) по четыре человека в комнате. Отопления не было (по сути – простой барак), приходилось рассчитывать лишь на собственную теплую одежду и тощие казенные одеяла. Но зато имелась котельная, значит – и горячая вода в ней. Поэтому принимать душ можно было ежедневно, а не раз в неделю, как это практиковалось в центральной усадьбе: в субботу и воскресенье все студенты дружными рядами шли в баню – мылись, стирали одежду, наслаждались горячей водой (из-за ее отсутствия по понятным причинам больше всего страдали девочки).

При лагерной котельной имелась и сушилка – очень полезная штука при нашей сырой и мокрой погоде. Так что в смысле комфорта «лагерные» ребята значительно выиграли по сравнению с «усадебными». И благополучно влились в отряд уже обитавших там студентов (по преимуществу – девочек).