Текст книги "О чем не рассказал Победоносец (СИ)"

Автор книги: Течение западных ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Дяденька с газетой опять зевнул. Я не сообразил отвернуться.

– А ещё он увидел принцессу…

– Какую принцессу?

– Ну как какую, в любой сказке должна быть принцесса, это же сказка для девочек. Он увидел принцессу, а тролль хотел, чтобы красивых девушек приносили ему в жертву, и рыцарь решил спасти ее и весь народ.

– Угу…

Мы отражались в темном стекле. Белый берет Гедвики, словно одуванчик. От гула и стука колес меня клонило в сон. Змея бы не уронить!

– Народ ликовал, рыцаря чествовали, как спасителя, а тролля приковали к стене в подземелье. Но люди хотели получить сокровища тролля, и сказали рыцарю вести их в горы.

– Ага…

Кажется, я что-то пропустил. Я честно пытался слушать, но глаза закрывались. Хорошо, Гедвика смотрела куда-то вдаль, а не на меня.

– Это был долгий и трудный поход. Горы были неприступны, высоки и опасны…

Громкий механический голос объявил остановку, пока не нашу, но я дернулся и проснулся. Зевающий дяденька сложил свою газету и поспешил к выходу.

Гедвика замолчала. Она заговорила снова, когда поезд тронулся.

– Вот такими неблагодарными оказались люди. Рыцарь уже и сам жалел, что взялся им помогать, но он не хотел ещё покидать их, он надеялся изменить их жизнь. Сделать их добрее и лучше.

Колеса убаюкивающе стучали. Я попробовал ущипнуть себя, чтобы не дремать, но на мне было пальто из прочного твида.

– …и тогда люди взбунтовались. Они шипели, злились и проклинали рыцаря, они говорили, что до него счастливо жили в своем уютном мире, и им не нужны ни новые законы, ни новое знание, а он возмутил их спокойствие, и за то они теперь должны его убить. Рыцарь был силен, но врагов много, очень много, и они навалились на него толпой.

– Толпой нечестно!

– Да. Но кто сказал, что они были честными? Может быть, он и одолел бы их, но тут из замка выбежала принцесса и вонзила кинжал ему в сердце.

Тут я окончательно проснулся.

– Э-э, почему?

– Ну как же ты не понял! – с упрёком сказала Гедвика. – Она же была заколдована злым троллем.

Да уж. Я точно пропустил добрую половину сказки.

– Ну, тогда понятно. Слушай, у тебя какая-то очень грустная сказка получилась.

– Да, – вздохнула она. – Наши девочки тоже так говорили, но все равно просили придумывать. Эта и правда безнадёжная. Но можно же рассказывать дальше. Например, что у принцессы и рыцаря остался сын, и даже тролль привязался к нему. Потому что совсем не любят детей только те, у кого вообще нет сердца. Так наша нянечка в интернате говорила. Она ещё говорила: сердиться я на вас сержусь, но не простить не могу.

– А у тролля сердце было?

– Ну он же живой, значит, было…

Объявили нашу остановку. Здесь выходило много людей, я беспокоился, что змей помнется, но все обошлось.

– А мы найдем больницу? – на станции уже Гедвика забеспокоилась.

– Да ерунда! Спросим у кого-нибудь.

Первый прохожий замялся и ответить не смог, зато второй вытянул палец (вот было бы шуму, если бы я сделал так на глазах у отца) в нужном направлении и пошел по своим делам, не дожидаясь благодарностей.

– Ох, – обрадовалась Гедвика. – Ты молодец. Я боюсь у прохожих дорогу спрашивать. Вдруг обругает или спросит – зачем тебе?

– Спросит – не ударит. Пошли.

До больничного комплекса ещё было идти и идти. Солнце спряталось, стало прохладно и как-то мрачно. Змей при такой погоде не к месту. И стрелка на часах уже шустро перебежала за полдень. Ладно, успеем!

Место, конечно, было очень славное само по себе. Дома старые, кирпичные, все такие солидные и основательные, вокруг них деревья, тоже старые, высокие, кругом аллейки – словом, тихий и красивый сад. Не знал бы, что это психиатрическая больница, ни за что бы не догадался.

По дорожкам бродили пациенты. То есть, с виду это были нормальные люди, на нас они не набросились, передвигались на ногах, а не на руках, ничего про себя не бормотали, волосы на голове не рвали. Значит, они уже выздоравливали. Только из-за набежавших облаков казалось, что здесь мрачно. У калитки сидел сторож, он на нас слегка покосился, но ничего не сказал. Видно, приемный час ещё не кончился.

Мы чинно прошлись по дорожке, пристроившись в хвост пациенту – с виду совершенно нормальному человеку, который гулял, заложив руки за спину. Я хотел уже расспросить его, где тут что устроено, но Гедвика испугалась.

– А откуда ему знать, Марек? Он всё-таки больной.

– Но его же не заперли. Ладно, может, вернёмся и у сторожа спросим?

– А вдруг он нас выгонит? Скажет, подите прочь?

– Эх ты, трусиха. Ну давай вон в то здание зайдём и спросим? У папы твоего какая болезнь?

– Нервы не в порядке, я же говорила, – голос у нее стал строгий, а в глазах исчезла тревога.

– Тогда нам надо отделение неврозов, пойдем, спросим.

Я зашагал к ближайшему зданию, она за мной. Сначала она шла рядом, но когда вход оказался совсем близко, занервничала.

– Погоди… Дай, я соберусь. Мне страшно. Здесь как-то мрачно и печально.

– Да брось. Обычная больница.

– Нет. Чувствуется, что не обычная. Вдруг они скажут что-то плохое.

– Да что плохое они могут сказать? Ну, выгонят.

– Не знаю, – сказала она беспомощно. – Просто мне так кажется.

– Ладно, держи змея, чтобы меня с ним не загребли, как психа, – я хотел ее развеселить, но она посмотрела ещё более испуганно. – Фамилия у твоего папы как? Как у тебя, да? Ну и не бойся, жди меня здесь, на скамеечке. Я быстро спрошу и выйду к тебе. У нас времени не так много.

Был уже почти час, в больницах обычно это обеденное время, во всяком случае, такой порядок в госпитале, где лежал дед. Стоило поторопиться, а то нас в самом деле не пустят и предложат ждать вечерней прогулки.

Снаружи дом был облицован красным кирпичом и, вообще, красив – с башней, с длинными фасадами, он напоминал скорее церковь, чем лечебницу для психов. Не для психов, для невротиков, напомнил я себе. Не надо обижать Гедвику.

Я ожидал, что толстая тяжёлая дверь заскрипит, но она раскрылась беззвучно и мягко. Сначала я попал в вестибюль, красивый, со стенами, выложенными мозаикой, но слишком пёстрый. А вот коридор был светлый, не мрачный и не печальный, разве совсем немного, зачем Гедвика паниковала…

Я чуть окошко дежурного не пропустил, а оно было на входе, из него выглядывал аккуратный старичок, подстриженный и с белым воротничком. Он-то хотя бы нормальный?

– Тебе, мальчик, чего? – заговорил старичок, пока я вспоминал фамилию Гедвики, она у меня, как назло, из головы вылетела. – Для посещений осталось десять минут.

– Мне… – я замялся, но тут же вспомнил. – Покорный. С такой фамилией пациент у вас есть?

– Нет, не лежит у нас Покорный, я всех знаю, ты ему кто? – старичок все же втянулся в свое окошечко и нагнулся так, что видна была только розовая макушка посредине седины. Видимо, смотрел журнал пациентов.

– Лежит, точно лежит, с августа он у вас, это папа…

Старичок вдруг подхватился и пошел куда-то вглубь своей каморки, я только его спину видел через стекло, а потом услышал голос:

– Послушай, Покорный это тот, кто сразу после прибытия… да?

У кого он спрашивал, я разглядеть не мог, слишком маленькое было окошечко, да и обзор старичок загораживал, даром, что щуплый.

– А что, его кто-то спрашивает? – донёсся до меня негромкий, но пронзительный женский голос. И это она ещё далеко была, а если бы рядом, так и оглохнуть можно.

– Вроде как сын.

– Да нет, вы не расслышали, у Покорного не было сына, когда он повесился, мы сообщили бывшей жене.

– Тише ты, – зашипел старичок. – Ну, не сын, ну, племянник…

– Дайте-ка я сама посмотрю, – обладательница пронзительного голоса, судя по звукам шагов, направилась к окошечку. Я не стал ее дожидаться и выскочил в вестибюль. Мне что-то кричали вслед, но догонять не пошли.

Я остановился у стены, покрытой мозаикой. Вот как! Вот почему ее папа не давал о себе знать. И ей не сказали, почему? Может, мои родители не хотели ее огорчать… мама не хотела огорчать, а отец не счёл нужным. Но сказать надо. Это честно. Человек должен знать правду. Я бы предпочел знать, как же иначе?

Только сердце! У нее сердце, как же я забыл! Нельзя ей говорить, ни в коем случае нельзя. Надо ее сначала подготовить… Но она же меня ждёт! И эти могут за мной выйти и посмотреть.

Так и не определившись, что же я скажу Гедвике, я выскочил на улицу. Вроде и больница была чистенькая, а насколько легче стало дышать! Будто тесный шарф размотал.

Гедвика ждала меня, но смотрела не на дверь, а перед собой, причем с ужасом в глазах. Но там был просто газон!

– Тут такое дело, – начал я, она вздрогнула и перевела взгляд на меня. – Понимаешь, сказали, детям справки не дают. И тебе не дадут. Ты же несовершеннолетняя. Вот. И без взрослых нельзя видеться. И ещё уже конец прогулки. Они обедать будут. Чувствуешь, съедобным пахнет?

Пахло и правда едой, не то тушёной капустой, не то ещё чем-то больничным и унылым. Гедвика смотрела на меня. Глаза у нее потухли. Но, похоже, она мне всё-таки поверила.

– Жаль, – выдохнула она. – Ты не огорчайся. Я так и думала.

– Это ты не расстраивайся. Мы пытались. Только сейчас ехать надо, тогда мы вернёмся домой к трем часам и не заметит никто. А я попрошу дедушку, когда он поправится. Ты не представляешь, какой у меня замечательный дед. Если его попросить что-то хорошее сделать, он луну с неба достанет. Он или позвонит, или человека найдет, который бы с нами сюда сходил. Пойдем?

Назад мы шли куда менее весело, хоть и быстро. Змей тоже поник и норовил волочиться по дороге. Поезда пришлось ждать дольше. Солнце ушло за облака. Разговор не клеился.

– Подожди немного, совсем немного, – пробовал я ее уговаривать. – Дед поправится, он всё решит.

Впервые в жизни мне приходилось врать, да ещё симпатичной девочке. Она кивнула, но незаметно, чтобы это ее утешило. Поезд все не шел. Змей мешал, как черт знает что. Я ещё вспомнил про кольт и про то, сколько сегодня потратил, и разозлился. Про кольт могу думать, когда вон какая беда! Что со мной не так?

– А о чем ты думала, пока я туда ходил? О папе?

– Да, сначала. И про то, что ты смелый. Не боишься взрослых.

– Да ладно! – всё-таки похвала и кошке приятна, как говорит наш садовник. У меня щекам опять стало горячо. – Чего их бояться?

– А потом, – сказала она, сделав глубокий вздох, – потом мне показался каменный столб. Такой толстый, и к нему были привязаны каменные мертвые дети.

– Что-что? Фантазии у тебя!

– Да. Иногда бывают. Я же говорила. Но это просто камень был. А внизу там было написано: «Если я забуду об этом, пусть Бог забудет про меня».

Надпись мне понравилась. Наверное, она ее сама придумала, а про видения просто так говорит.

– Знаешь, ты могла бы сказки писать, когда вырастешь. Ну, как Мария Конопницкая.

– Да? Спасибо! – она не улыбнулась, но лицо у нее просветлело. – Я бы тогда папу забрала к себе. Как я не подумала, что детей к нему не пустят.

– Пустят, подожди месяц. Ты же уже три месяца у нас прожила и ничего про него не знала. Месяц подожди. Идёт?

Она кивнула. Конечно, через месяц ей тоже нельзя будет знать. Вот так вот сразу. Надо будет ее подготовить как-то… как к такому готовят? В книгах про всякие потрясения говорится «как громом поразило». Меня не громом поразило, конечно, но это и не мой папа был. А ей и так несладко живётся. Ничего, я деду объясню, он поможет. А когда Гедвика попадет в Закопан, ей там будет хорошо, и все это перенести ей будет легче. Ну, или не в Закопан. Короче, только бы дед скорее поправился, он поможет, непременно, иначе отец ее со свету сживет.

Обратный путь казался длиннее. Гедвика ничего не рассказывала, я и не просил. Меня снова клонило в сон, но, стоило задремать, вагон потряхивало и я просыпался. А ещё жутко хотелось есть, хотя мы и перебили аппетит мороженым.

До дома мы добрались только к половине четвертого. Начал накрапывать дождь, я поднял воротник и пожалел, что не взял шапку. Гедвика прихрамывала – натерла ногу, и носок не помог. Друг с другом мы не разговаривали. Недалеко от нашего забора мы остановились, во дворе машины не было, но все равно, осторожность – начало любой конспирации.

– Гедвика, ты вот что. Ты иди вперёд и в свою комнату. Или на кухню к Марте, если там больше никого. А я подойду позже. Скажу, что был у Каминских. Ты тоже что-нибудь придумай, ну, что у подружки была, например. А то мало ли, он начнет придираться.

– Я скажу, что одноклассница случайно забрала мой учебник, – у нее был совершенно спокойный голос и ясные глаза. Она ни о чем не догадалась, и замечательно.

– Вот, видишь! Тебя и учить не надо.

Она пошла вперёд, чуть прихрамывая, я замедлил шаг и посмотрел на небо. Дождь шел. Змей потяжелел. Ещё чуть-чуть, и он совсем размокнет. Пришлось идти следом за Гедвикой и быстро проскользнуть в домик садовника. Это была крохотная клетушка, годная только для житья в теплое время года, зимой он ночевал в специальной пристройке, а в этой клетушке хранил инструменты и горшки с некоторыми цветами. И сейчас, когда он высунулся из двери, у него в руках был горшок.

– Молодой пан? Чего вам? Вы вон как промокли, идите скорее в дом!

– Дядя Богдан, – попросил я, – можно, я у вас свою покупку оставлю? Я ее потом заберу. Не хочу, чтобы родители видели сейчас, это сюрприз. До весны.

– Да пожалуйста, хоть до самой весны оставляйте, – согласился он. – Да зайдите, не мокните, у меня и обёртка есть, упакуем сейчас и на антресоль спрячем. Тут хоть и холодно, но сухо. Подержите цветок.

Он сунул мне в руки горшок с черной землёй, из которого торчала сухая палка, зашуршал хрустящей коричневой бумагой.

– Вот и все. Давайте теперь зимолюбку. Она мороза не боится, мы ее туточки спрячем. Что вы невеселы?

Ну вот, и он заметил.

– Да нет, вам показалось. Слушайте, а как можно человеку что-то очень плохое сказать? Ну, как его подготовить?

– А никак, – усы у него слегка покривились. Должно быть, он улыбнулся, только глаза были грустные. – У каждого своя ноша, как вам совесть позволит, так и скажете. Бегите домой, пани, кажется, вернулась давно, как бы она за вас не беспокоилась.

Мама вправду была дома. Она спускалась со второго этажа, когда я вошёл. Увидела меня и ахнула:

– Марек, где ты был? И почему ты весь мокрый?

– Я не мокрый, я только чуть-чуть попал под дождь, я у Каминских играл в шахматы, а что? Разве уже поздно?

– Конечно, поздно. Четвертый час. Ты хотя бы у них пообедал? Я надеюсь, пообедал, через час вернётся папа и будет полдник, а ты же знаешь, он не любит, когда мы садимся за стол не все вместе.

Я так и не успел вставить слово «нет». Ну и хорошо, а то стала бы допытываться, почему я не пообедал, отец Каминский очень радушный хозяин, к нему в дом невозможно зайти на минуту и не оказаться усаженным за стол. Ладно, дотерплю до полдника, хоть и считается, что сладкие пироги – не еда, по-моему, это глупости, вполне даже еда!

– Ну все, я пойду к себе… Ты что, хочешь ещё что-то сказать?

Конечно, я хотел сказать, что у Гедвики умер папа. Но у матери было нетерпеливое лицо. Сейчас говорить ничего не стоит. Потом.

– Нет, ничего, от дедушки не звонили? Скоро он поправится?

– Я звонила сама, ничего нового, не переживай… Ему не хуже, это главное, скоро врач разрешит, его сразу и выпишут. Ну, беги.

Она провела рукой мне по волосам, будто я маленький. И головой трясти в ответ не захотелось. Нет, я всё-таки счастливый. У меня мама есть. И отец живой, да, занудный, да, вредный, но живой. У него работа нервная, может, когда он выйдет в отставку, он перестанет ко всем придираться.

Я ушел к себе, переоделся, собрал учебники на завтра, сел и задумался. Вот так воскресенье почти прошло. Последнее воскресенье осени. И вот такая вещь выяснилась.

Хотя надо было догадаться, ведь папа у Гедвики давно был нездоров, раз она жила в интернате. А ещё он был женат, наверное, это мачеха ее и сдала, кто же ещё. Мамы у нее наверняка давно нет в живых.

Надо пойти и посмотреть, как она. Или я ей за сегодня надоел? Ещё и встречи с папой не добился, то есть, это она так думает. Ладно, скоро увидимся за столом… Хотя там атмосфера и скверная. Не то, что в Закопане.

Странно, что в Закопане мы, дети, могли сбежать из дома на целый день, носиться по кустарникам и лужайкам, и есть при этом не хотелось совершенно, а сейчас у меня живот к спине присох. Может, потому, что там было слишком много впечатлений. Мы воображали себя индейцами и следили за чем придется, даже за рыжим котом, который тоже исчезал из дома на весь день. Над ним летели сороки и стрекотали так, будто поймали медведя, а кот с независимым видом крался в кустах.

Потом бабушка (ну, мне она была не бабушка, а сестра моей родной бабушки, которая уже умерла), ругала кота и вычесывала у него из шерсти репейник. А потом пришла соседка и тоже ругала кота: ее кошка принесла четырех котят и наотрез отказалась их кормить.

– Теперь топить придется! А все он, враг рыжий!

Кот старательно намывал свой пушистый воротник и помалкивал. Мы с двоюродным братом Яцеком переглянулись и рванули на поиски, перевернули весь пригород, но нашли хозяев с кормящей кошкой, которые разрешили подложить ей котят. Кошка немного пошипела, а потом приняла подкидышей. Я думал, она шипела, потому что они рыжие, а она серая, но Яцек сказал, что кошки цвета не различают, им главное – запах. Яцек ходячая энциклопедия, по-моему, его учителя не понимают, зачем он вообще ходит в школу.

Тут меня позвали к столу. Я за своими воспоминаниями не заметил, что отец уже вернулся. Обычно он довольно громко разговаривает на лестнице, но может и молчать – если он в настроении или, наоборот, очень сильно не в настроении…

По его виду сразу стало понятно, что верно последнее.

Мы расселись по местам, стараясь соблюдать тишину. Но где вы видели абсолютную тишину, в могиле только что, и то там, наверное, слышно, как трава растет. Отец болезненно морщился, когда кто-то (не я) сдвинул стул, когда звякнула чашка, даже когда дождь вдруг пошел сильнее и застучал в окно крупными каплями.

На полдник была королевская мазурка. Это – вещь, даже у сытого человека от одного запаха слюнки потекут. Она пахла теплым сдобным тестом, на срезе виднелась оранжевая полоса из кураги, а сверху все было залито лимонным желе, вот даже на языке стало кисло. От чайника шел горячий пар. Жить можно, а папаша… что папаша. Он все равно три раза в неделю злой.

Куски разложили, чай разлили. Отец свирепо сверкал глазами, но пока не происходило ничего, что могло бы заставить его сорваться. Катержина недавно научилась обращаться с ножом и вилкой (молодец!), она лихо отрезала маленькие кусочки и отправляла их в рот. У отца даже разгладилась морщина между бровями, все же Каська – его любимица. Но тут она совершила промах – взяла чашку двумя руками – и он опять нахмурился.

У меня звякнула ложка, как на грех. Отец перестал жевать. Мама виновато вздохнула. Мы и так представляли, что он сейчас начнет говорить.

– Я пашу, как вол, целую неделю, не имею ни единого выходного. Заслужил я хоть один вечер покоя в собственном доме?

Он резко отодвинул свое блюдо, так, что стол дрогнул. И тут раздался звон. Гедвика выронила чашку. Отец поднялся во весь рост. Бедняжка Гедвика хотела нырнуть под стол за осколками, но отец смотрел так, словно хотел взглядом пригвоздить ее к стулу.

– Конечно, вещи, которые достались даром, можно не беречь, – прошипел он. – Которые заработали другие. У меня ни минуты отдыха, а…

– Под меня копают! – вдруг взвизгнула Катержинка.

Воцарилась испуганная тишина. Только за окном стонал ветер и капли били по стеклу.

– Так, – ледяным тоном сказал отец. – Я и не ждал благодарности, не тот уровень. Но учить всяким гадостям моего ребёнка… После того, как я, можно сказать, вытащил из грязи… Предоставил кров над головой… Кормил, поил, туфли эти полтораста злотых стоили, между прочим…

Я вспомнил, как отец в начале лета возмущался, что жалованье министра составляет всего восемьсот тысяч. Гедвика совсем сжалась, если бы можно было превратиться в жидкость и стечь вниз со стула, она бы так и сделала. А отец стоял над ней, больше ничего не говорил, только в горле у него клокотало. С места вскочила мать, всхлипывая, бросилась к ним, схватила Гедвику за руку и дернула так, что бедняжка упала на коленки.

– Гадкая, дрянная девчонка, – голос у матери срывался, наверное, от страха, да, она боится отца, мы все его боимся, но нельзя же так!

– Гадкая, гадкая, неблагодарная, проси, проси немедленно прощения, ты хоть понимаешь, что ты натворила, я так и знала, неблагодарная, зачем ты вообще родилась!

Громко заревела Катержинка. Валери попыталась взять ее на руки и унести, но она отбивалась ручками и орала, а она уже довольно крупная, прошли те времена, когда ее легко было поднять со стула!

Тут я вышел из ступора, просто не ожидал всего этого, слишком уж было все дико и несправедливо.

– Но ее же никто не учил! Он же сам! Она ж сама!

– Марек, молчи, мне нет покоя в этом доме! – закричала мать со слезами.

– Папа, Каська научилась от тебя! – я уже не думал, что он меня услышит, но он услышал. Круто повернулся ко мне:

– Что? Что ты сказал?

– Ты сам! Ты сам всё время так говоришь! Она просто за тобой повторяет!

Он смотрел на меня так, будто готов был ударить, на шее, под подбородком, у него дрожала вена. Так у лягушки дрожит горло. И ещё я в эти несколько секунд подумал, что мы в росте почти сравнялись, раньше у меня перед глазами оказывался воротник рубашки и галстук.

Отец вдруг снова повернулся и быстро вышел, не сказав ни слова.

– Север, Север, – закричала вслед мама, но за ним не побежала, упала в кресло и залилась слезами. Катержинка тихонько подошла к ней и уткнулась в колени. Гедвика так и сидела на полу, не решаясь встать.

– Мама, – начал я. – Ну Каська ведь от папы научилась, ну смешно представить, что от Гедвики, она ее почти не видит…

Мама подняла заплаканное лицо. Одной рукой она привлекла к себе Катержинку, другой достала из кармана платочек и стала вытирать покрасневшие глаза.

– Ну что ты говоришь, Марек… Катержинка, дочка, ведь это тебя подучили? Ведь так?

Каська посмотрела на нее и кивнула.

– Вот видишь, – мать качнула головой с упрёком. – Пойдем, малышка, пойдем к папе. Марек, иди, пожалуйста, в свою комнату. Нет никакого покоя в этом доме!

Она подняла Катержинку на руки. Та, всхлипывая, обняла мамину шею. Они прошли мимо Гедвики, которая все ещё стояла на коленях на полу.

Валери, до сих пор наблюдавшая за скандалом с равнодушным лицом, наклонилась и потянула Гедвику за локоть.

– Вставайте, барышня, ступайте к себе. Нехорошо здесь сидеть и нехорошо с вашей стороны учить маленькую таким словам. Ещё убирать за вами осколки. Ни малейшей благодарности у вас.

Гедвика покорно встала. Я сделал ещё одну попытку вмешаться.

– Валери, послушайте, но…

Гедвика повернула ко мне голову.

– Не надо, Марек, – сказала она громко и одними губами выдохнула: – спасибо…

В глазах что-то защипало… Теперь столовая была пуста. Мне оставалось только тоже уйти.

И лишь у себя в комнате я вспомнил, что мазурки успел съесть всего ничего.

К ужину я не вышел, сказал, что неважно себя чувствую и не голоден. Хотя живот уже прилип к позвоночнику, да что там, пробил его и вылез со спины, так я себя чувствовал. Я ожидал, что придет отец и потребует объяснений, но его вообще было не видно и не слышно. Вместо него пришла мама.

– Марек, так ты все же заболел? Зачем сегодня так легко оделся… Я бы не хотела, чтобы ты сейчас пропускал гимназию, но если температура, нужен врач.

Она приложила ладонь к моему лбу.

– Я не пропущу, завтра буду здоров. Мам! Ну послушай меня теперь, насчёт Гедвики, мне ты веришь?

Она страдальчески закатила глаза.

– Ох, Марек, не начинай, прояви хоть чуть сострадания, мне и так нет ни минуты покоя… Никто же её не наказал. Всё, ложись пораньше спать, завтра, если будет температура, сразу говори!

Она вышла из комнаты, только запах духов остался. Мне было и жалко её, и досадно. Ну как можно так бояться отца! Хорошо, что старая Марта его не боится. Она потом непременно покормит Гедвику, может, и мне потом пробраться на кухню?

Весь остаток вечера я пытался читать. Только ни одна из книг у меня не пошла. Я вспомнил, что рядом с отцовским кабинетом библиотека, а в ней «Отверженные», хотел потихоньку пройти и перечитать про Козетту, но остановился. Уже взялся за ручку двери и остановился. Это, получается, я свою маму сравниваю с тёткой Тенардье? С отвратительной злобной уродиной – мою красивую добрую маму? И отец, он, конечно, мерзко себя повел, но он не негодяй-трактирщик.

Тут я вспомнил про томик Грабеца. Надо хоть полюбопытствовать, что там у него за «взрослые стихи». Хотя стихи не очень люблю, заучиваю легко, а специально читать нет. Но за что-то же ему Нобеля дали? И ахают все – прекрасно, гениально, талант. Даже Гедвика.

Стихи Грабеца не сильно отличались от всего, что нам давали в гимназии. Рифмы на месте, размер на месте. Смысл… ну, наверное, какой-то был. А где-то я даже рифмы не нашел, но именно эти строчки почему-то понравились.

И всё-таки неправы слёзы!

Я вижу Солнце. Это значит:

Стеною времени,

Пространства

И зла с тобою разлученный,

Я адресат твоей улыбки,

Когда бы ты ни родилась.

Это было непонятно, но красиво. Не буду я Юльке говорить, что видел Махачека, просто объясню, что дед ещё не выздоровел и Грабец его не навещал. Тем более, это правда будет. А сборник сейчас отдам Гедвике, все ей радость.

Я уже начал спускаться по лестнице, но там, несмотря на поздний час, была мама:

– Ты это куда? Ты это зачем? Ты же болен, позвонил бы, все, что надо, тебе принесут.

Я сказал, что мне уже лучше, и спасся бегством, пока она не заметила у меня в руках книгу.

Ночью я внезапно проснулся от странной мысли. А что, если Гедвика – внебрачная дочка моего отца? Если этот ее папа ей не папа, а отчим, тем более, у него что-то психическое, а она нормальная? Это бы много чего объясняло! И почему ему пришлось ее забрать. И почему мама ее не любит, это неправильно, но я как-то слышал, она говорила, что всякая птица защищает свое гнездо от чужих.

И даже объясняет, почему отец на неё злится, он такой поборник закона и порядка, а она ему напоминает, что он сам нарушил порядок… Взрослые думают, что дети в тринадцать лет ничего не знают, а я много чего знаю, между прочим.

Только мне не хотелось, чтобы она была моей сестрой. Как сестра – другое дело.

Нет, вряд ли это так. Отец так любил свою умершую жену Анну и Златушку, неужели он не полюбил бы новую дочку? И потом, Гедвика рыжая. На отца не похожа, вот совершенно. Нет-нет, я на него наговариваю. То есть надумываю. Даже стыдно. Просто он взял сиротку, потому что по работе занимается детскими домами…

И я благополучно заснул обратно, а утром проспал – меня никто не разбудил, так распорядилась мама, решив, что я всё-таки заболел. Гедвика уже ушла в школу. И получается, зря мы с ней вчера стихи сочиняли…

В ожидании врача я сел у журнального столика. В газете боковая колонка была посвящена назначениям, про отца скупо указали, что он остался на своем посту и повышения не получил.

Комментарий к Горе вам…

https://stihi.ru/2017/11/27/12156

Стихи Максима Орлова (Белоруса)

========== Прежде, чем пропоет петух ==========

За окном кружились первые снежинки. Зима пришла, хоть и с запозданием, и Рождество с каждым днём было все ближе. А мне с каждым днём становилось все яснее, что нужную сумму на кольт собрать не удастся. Перерасход у меня случился всего один лишь раз, во время нашей поездки в Творки. Только обычно мне и дед добавлял к карманным («На что собираешь, Марек? Ну, это твое дело»), а он все это время болел. Я уже почти решился попросить у отца, но он эти три недели был злющий-презлющий. Не стоило дразнить судьбу. Он бы допытался про кольт, и что бы тогда было, я и представить не могу.

И теперь мне предстоял неприятный разговор с Юлькой, с любым другим одноклассником это было бы в тысячу раз проще, потому что другой просто откажет, пусть даже нагрубит. Юлька же – о! Юлька умел мотать нервы не хуже взрослого. Когда он слышал, что нужной суммы на руках нет, он вздыхал, смотрел мимо, замолкал надолго, а потом начинал всячески намекать, что у него были покупатели получше, только он им отказал ради тебя, дурака необязательного. И ты ему обещаешь, объясняешь, предлагаешь взрослое умное слово «компромисс», а он продолжает смотреть мимо тебя и рассуждать вслух, сколько он потерял, понадеявшись. Сколько бы он уже выручил, если бы с самого начала заключил сделку с другим покупателем. Я несколько раз был в таком положении, когда два года назад собирал марки. Эх, и ерундой я тогда занимался…

Вообще, ничего не поделаешь, придется просить у Юльки отсрочку. А ещё надо подумать, что подарить Гедвике. Дома у нас считалось, что дети (то есть я, Каська же не в счёт) должны дарить подарки, сделанные своими руками. Хорошо, что давным-давно, в Закопане, меня научили резать и выжигать по дереву. Поэтому Каське я заготовил собачку – деревянную, гладенькую, отполированную, маме вырезал лебедя на дощечке, как на озере, особенно с шеей пришлось повозиться. Отцу – проще, ему я купил самую простую деревянную кружку и выжег на ней слова: «Ещё Польша не погибла». Да, не оригинально. Но пойдет. Все равно он всем недоволен, так всегда перед праздниками. Мама бегает за ним и предлагает:

– Может быть, ты просто устал, Север, как насчёт того санатория в Штеттине? Ты мог бы взять отпуск после Рождества и подлечиться!

– Ты же знаешь, я не люблю немцев, Вера, – морщится отец, и мать виновато замолкает.

А для Гедвики я вырезал кошечку. Маленькую и гладенькую, чуть-чуть подчернил ей мордочку и хвост, как сиамским. Только мне казалось, что этого подарка недостаточно. Отец говорит ещё, что подарок должен пригодиться, он иногда очень правильно рассуждает. У родителей и Катержинки и так есть все. А у Гедвики одежда не по размеру и папа умер. Да, она не знает про папу. Это значения не имеет…

Только мы с ней и не говорили почти все это время. На дачу мы больше не ездили, Катержинка в начале зимы захворала, и родители все выходные проводили дома. Мы виделись только за столом и утром, когда шофер отвозил ее в школу, а меня в гимназию. Так не поговоришь.

На улице все падал снег. Я оделся, думал сходить к Каминским и поиграть в снежки. А вдруг Гедвика внизу, вдруг она выйдет со мной, братья Каминские нормальные, они к ней хорошо отнесутся. Есть, конечно, у нас в классе кое-кто, кто давно не получал по морде. Не хотел бы по морде, не спрашивал бы ехидно: «А что это за рыжая оборванка у вас поселилась, Марек?» Я тогда смолчал, потому что маму жалко, она, как ей сообщают, что я подрался, несколько дней ходит сама не своя. Как будто я один дерусь, ведь не сам же с собой, верно? Но в следующий раз точно не сдержусь, и плевать мне, у кого папаша в юстиции.