Текст книги "Сто оттенков Веры"

Автор книги: Талаssа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– А… Может, у подружек надо было осторожненько расспросить?

– Какие там «подружки», Верк?! К ней уж с полгода, даже больше – вообще никто в гости не приходит! Был разговор из серии «А куда, блин, все подевались? Или ты – чумная?!» Свела к шутке: всех, дескать, переросла, ровесники – неинтересны никак. А кто тогда, спрашиваю, интересен вдруг стал, и с какого перепугу? Опять – какие-то отмазки, шуточки, тоже странные – не такие, как раньше были. А вот глаза, кстати сказать… – Коп как сам себя остановил, – да, глаза: сейчас подумал. Почему-то в них – плохо скрываемая… радость! Точно. Вот же ж блин, а? Как это я…

– Слушай, – Вера, хоть сама ни детей, ни младших сестёр не имела, догадывалась, что действительно, глаза – всё скажут о ребёнке, и спрашивать не надо будет – вглядись только. – Ты вот что – не мучай Алиску вопросами своими, а? Толку-то! Если видишь, что взгляд – спокойный, если не заметно, чтобы плакала – так отстань от нее. Ей всё-таки не семь и даже не тринадцать. И потом – всё же ты ей не отец родной, а всего-то – дядюшка.

– Че-е-ево-о-о?! – Коп прямо подпрыгнул на стуле, вскочил, глазищи выпучил, руками замахал! – Да я ж ее растил, как свою, родную, самую что ни на есть… Я же к ней… Я… ВСЁ – для нее, ты же знаешь! Я ночей не спал, на памперсы целое состояние ушло, только что грудью не кормил! А она… – и он, не сдержавшись, грохнул наотмашь крепкой ладонью по стенке кухни: аж всё на ней, маленькой, вздрогнуло.

– А она… – Вера подержала паузу, дождалась, пока затихнут на полке крышечки на потревоженных чайничках (она их собирала – и даже с отколотыми носиками), и спокойно глядя ему снизу в глаза, сказала, – она будет любить не тебя, а своих детей. И племянников с внуками. Вот так-то, Коп.

…

Вход Веры в собственную приёмную, как рот – ладонью, прикрыл довольно громкий общий разговор. «Великий топ-менеджмент» в количестве всего-то четырёх человек «толпился» перед дверью генерального в ожидании начала еженедельной летучки. Они смолкли, почему-то смущённо поздоровались и поспешили войти в широко распахнутую шефову дверь.

Она размотала шарф, вынула наушники, сняла и убрала в шкаф серебристую, из козочки, шубку и быстро переобулась в чёрные туфли-лодочки.

Включила комп, сразу ткнула в мигающую (значит, есть новая запись) табличку «Непредвиденное»: заполнялась она в выходные и праздничные дни охраной (внизу, на входе), и доступ к ней был только у охраны, Веры и шефа. Запись от 23.03 вчерашнего дня: «Со двора было слышно крик о помощи. Конкретно – помогите, спасите, кто-нибудь скорее. Был произведён выход на улицу. В освещённом квадрате местности никто не обнаружен. Старший дежурный… (ФИО, подпись)».

– М-да, шершавым языком охраны, – вздохнула Вера, читая дальше: – «О проишествии записано в 23.07. В 23.13 явился сотрудник компутерного (sic!) центра Семён… (неразборчиво, вчиталась) Пахотников (да, есть такой, взяли в штат, дизайнером в КЦ, неделю назад: рыжеватый, симпатичный, видно сразу – непростой), сообщивший, что желает пройти в туалет. Был допущен без пропуска на второй этаж, в вышеозначенное помещение. Вышел через 25 минут».

Что делал Пахотников тридцать пять минут в служебном туалете сразу после чьих-то криков о помощи? А может, ничего такого особого не делал, делая лишь то, что и положено делать – в туалете.

«Что-то я сегодня притормаживаю… Ах, да, я же мало спала!» – Вере будто кто-то другой сообщил об этом: она не чувствовала ни усталости, ни покалывающих и ведущих не туда, хорошо известных ей ощущений послебессонья, ни сухости во рту, ни песочка в глазах.

Всё же – проверочно – встав от стола, подошла к зеркалу.

Аккуратная стрижка.

Ровная, тёплого смуглого оттенка, кожа.

Зелёные – спокойные и внимательные – глаза.

Не особо строгий, но достаточно офисный тёмно-бежевый костюм – прямая юбка, пиджак. Лёгкая кремовая блуза.

Туфли-лодочки.

Чёрные туфельки от Kurt Geiger – весьма изящные, дорогие и удобные.

…

«Веруся, ты сейчас будешь смотреть это кино одна!!!»

Тихо разъярённый Сашка-синдром (самый распоследний из её ванильных бойфрендов) резко встал в темноте летнего фестивального показа в Доме кино и, небольно наступив на одну из Вериных чёрных туфелек (они тогда были свежекупленными), ломанулся к выходу. Вся спина его кричала при этом «верни меня немедленно!».

Вера спину не послушалась.

И ничего относительно спины не предприняла. Лишь с довольной физиономией покрутила в руках только что у Сашки-синдрома отобранный DVD со старым, но спецом отреставрированным (чего в инете не сыщешь), пока не смотренным ею фильмом «Четыре».

А месяц назад Аглая как раз упомянула, когда они вацапались, об этом творении Хржановского-младшего. И понимала она в кинематографе поболе Вериного: немало текстов написала в своё время для киноэнциклопедии «Кино и контекст» – под псевдонимом «Марина Ильина», водила знакомства с несколькими известными режиссёрами, а с одним была настолько близка, что имела право называть его просто Арчи.

– Ну, Илья снял мощный довольно-таки, но с массой несовершенств фильм. Сначала он монтировал его вроде как курсовую или дипломную, я не помню точно, работу. Потом перемонтировал на полный метр, который его как раз и подпортил. То видно концепт, то нет, в сюжете – разбросы и провалы. Но это – чуть ли не первый очень узнаваемый и хорошо прочитываемый Сорокин: настоящее готическое мракобесие совкового разлива. Ну, ты понимаешь! Некоторые сцены я только с изрядным трудом могла смотреть. Большой кусок фильма снят в настоящей русской деревне. Показаны одни старушки, а старики их все померли – от пьянки, ясно. Старухи – никакие не актрисы, то есть, понимаешь – натуральные, пожившие, без грима, без пудры, без зубов. Делают кукол, в процессе этого пьют самогон, матерятся, скачут, расхристанные, устраивая настоящую оргию! Жуть, Вер… Неприкрашенный такой «а-ля рюсс», не матрёшечный, а настоящая «немытая Россия». Я, конечно, понимаю (да-да, отсюда, из пупа Земли, Москвы-столицы и понимаю!), что это – правда, но смотреть на это не хочу. Я – урбанист, ну, ты это знаешь. Так что, даже и перематывала, при просмотре, кое-какие сценки. Там еще Шнур – равный сам себе и очень хороший. Хвостенко чуть ли не в последний раз появляется на экране. Мурзенко – «алкаш» с длинным носом (в «Апреле», в «Богине» снимался: тощий такой, весь скукоженный). Тяжёлый фильм, но такой – значительный. Если бы ещё перемонтировать по уму: вкус у Ильи есть. Ну, так что ты хочешь? – воспитанный поколениями художников! Но мастерство там и не ночевало. Может, молод больно? Да, не последний, по-московски ухватистый мальчик. Но фильм, дорогуша, смотреть надо. И не перематывать! – Такой вот развернутый коммент Вера от Аглаши получила. Даже и не встряла ни разу: Аглая увлекалась всегда хорошо и неперебиваемо.

А Сашка-синдром достал этот диск внезапно.

Она попросила посмотреть (быстро) и пообещала вернуть (через день буквально).

Он отказал.

Она снова попросила.

Порезче.

Он снова отказал, промямлив невнятное.

Она попросила в третий раз: тон её был явственно-угрожающим.

Сашкины гнилые отмазы снова не прокатили: он элементарно вредничал.

И именно в эту минуту стало понятно, насколько он Веру достал за пару месяцев своим общим и частным поведением, а именно: ленивым и наплевательским на всех, кроме себя-любимого, а также сексуально почтинесостоятельным, псевдофилософски-размазанным и даже вербально – неинтересным. Вот Вера и отняла у него, весьма ловко выхватив, диск – только для того, чтобы, наконец, покончить с «синдромом Кавериной» раз и навсегда.

«Синдром Кавериной» возник в переписке с этой самой Кавериной Касей. На самом деле – «Кассиопеей» аж! Такой вот выверт в её свидетельство о рождении попросила вписать 35 лет назад ее чудаковатая маман – сама именуемая Мелиссой Витальевной. «Однако Кассиопея Львовна Каверина – лет в твоих, например, 96, – поверь, будет произноситься дивно, дивно!» – так успокаивала Касю Вера. А была Кася очень славной, поэтической и вместе с тем цинически-насмешливой приятельницей Веры уже десятилетней давности, врёмен частых походов по местам «Боревой и пьяновой славы». Происходило выражение от названия многим известной галереи-кафе на Литейном – ну, и того, что в ней еженедельно (а то и чаще) происходило.

И вот как-то, в онлайн общении с Касечкой, высказана была ею же, Касечкой, мысль следующая.

«Вот ты, Верок, такая вся активная! Сама вечно со всеми знакомишься, ничего и никого особо не смущаясь. Сама всё придумываешь и изобретаешь. Сама им звонишь, мужикам. Или – не звонишь, коль не хочешь! А я вот так не могу. Я обычно тихо-тихо сижу – и жду. Никаких практически тело– или душедвижений не совершаю. Я, понимаешь ли, считаю, что они сами, мужики, должны это всё делать. Равно как и всё вокруг должно происходить как-то… само. А уж моя забота – принять и…»

«И не питюкать, что ль?!» – естественно-негодующим образом вопросила Вера. Она тогда не то чтобы возмутилась, но от роли «пассивной жертвы», на себя пару раз ее примерив, отказалась сразу и наотрез: не те, не так и непонятно, для чего.

Отсюда и родился «синдром Кавериной»: сидеть тихо и ждать, пока всё как-то само собой сложится.

С Сашкой-синдромом Вера именно так и попробовала. Даже нарочно «забившись» с Касечкой: дескать, а попытаем вот такого еще щастьица! Причем, попробовала честно. И той же Касе без утайки описывала, как вполне себе милый Саша пришёл на выставку в музей фотографии (что на Петроградке её любимой и родной), как его с ней, Верой, познакомили, как она сидела потом в кулуарах выставочного зала, приведомая туда (именно так) всёподрядснимавшим Сашей. Как она вела себя там – тихо-тихо, прямо как сама, вероятно, в такие же минуты, Каверина. Как молчала, слушала и тихо, уже совсем тихо, улыбалась. Как ничему не противилась. Ничего не предлагала. Ни с кем не шутила. И – боже упаси! – ничегошеньки сама не придумывала.

И вот, прошла неполная пара месяцев – и что мы имеем?!

Скуку смертную. Обречённость ждать (чего-то). Свою «жилеточность» – для его постоянных нескладух и метательств. И полное непротивление ничем – всему.

Вот вам и тема…

«С полным уходом из этого кино, Веруся!»

…

– Фу-у-уф!.. – Она, сидя тогда в тёмном зале, с явным и громким облегчением выдохнула, хихикнула и сунула коробку с диском в сумку. Уселась в кресле поудобнее, развеяв пришедшее в мысли ужасающее: они вместе смотрят фильм до конца, он через губу комментирует, потом идут в молчании и отчуждении, а в ярком свете метро ей невмоготу даже ему под ноги глядеть, не то, что в постное личико – кошмар кошмарный!

А фильм «Четыре» после просмотра – тем же вечером, только поздним, тщательно вымарав все «адреса и явки» Сашки-синдрома из своего телефона и головы, – она подарила той же Касечке (они жили через две улицы друг от друга). Предлог для подарка был хохочущей Верой тут же представлен изумлённой Касе, что спустилась на улицу в халате и тапочках, прямо под мелким тёплым дождичком:

– В честь благополучного избавления от синдрома имени тебя, милая моя Каверина!

…

– Ну что, доброе моё утро, удалось ли отдохнуть-выспаться? – выпроводив тихо жужжащий обсуждениями менеджмент за дверь, шеф подошёл поздороваться. Невеликий рост, седая шевелюра, цепкий молодой взгляд. Дорого, стильно и неброско одет. Ему – хорошо за шестьдесят, но всегда подтянут, бодр и ровен, а редкая суровость (только не к ней – она любимица) никогда не бывает беспричинной. И безрезультатной.

– Спасибо, Андрей Андреич, да, в общем.

– А отчего неуверенность такая? – Нечто отеческое проступало иногда в начальнике. – Да и, постойте-ка…э-э-э, неправда ваша! И спали скверно, и ели кое-как, да и… думаете о чём-то… – он запнулся.

– О чём?

– А сами-то мне не хотите ли сказать? Что ж я вас допрашивать буду?

– Нет-нет, Андрей Андреич, всё нормально, не беспокойтесь, – Вера благодарно улыбнулась.

– Ну-у-у, милая моя! – он, кажется, досадовал. – Эдак мы с вами так и будем… – Шеф прищёлкнул пальцами, будто подыскивая формулировку, – вечно любоваться на запертые двери, тиская в руках связку подходящих ключей, рассуждая на тему… (она похолодела) «а надо ли?» – и не смея открыть. Не принимаю я такой тактики. Да и вам не советую! – он вдруг тихо хохотнул, а она опешила, чуть рот не открыв. – Зайдите ко мне, Вера, с планшетом, – и ушёл в свой кабинет.

Вера зашла, получила задание, вернулась, села за комп, стала искать телефоны тех организаций, что попросил шеф, но параллельно открыла сайт по уже сохранённой ссылке.

«Sezam-ada.net» (после пары кликов) начал развёртывать свои заманчивые и пока не пугающие общей нарядностью и плавностью кольца – исполинские мышцы завлекательного змия.

Как большинство ее знакомых, что планомерно занимались виртуальным «бродизмом» (как Вера называла инет-сёрфинг), начинали сразу с картинок-фото, так Вера всегда и неизменно начинала с форума. По этой лакмусовой бумажке судила о тех, кто сюда заходит, а значит, о вероятном будущем круге общения, неважно – виртуальном или реальном. Стиль, уровень образованности, общая «планка» плюс разброс мнений и пожеланий публики был тестом на IQ: она (публика) его проходит или она (Вера) отсюда уходит. Редко бывало, чтобы толковый и продуманный сайт привлекал похотливых гопников или в разной степени отвязных глупцов, а то и мелких провокаторов: модераторы тактично отслеживали неформат и ненавидимый Верой хайп. И наоборот: адекватные граждане никогда не толпились там, где их никто ответной адекватностью не радовал. В «Сезаме» всё было ОК.

Идти по нему дальше (параллельно отвечая на телефонные звонки и выполняя поручения) Вера решила в сторону начального, т.е. словаря понятий. Из него, прежде всего, следовало, что оказывается, в свете современных тенденций садомазохизм относится лишь к девиациям, а не болезненным состояниям. «Вариант нормы». Вере заметно полегчало.

Помнится, на каком-то из форумов был персонаж с не просто говорящим, а кричащим ником «Супермегадоминатор», обращающийся к остальным исключительно «господа девианты». Значит, «отклоняемся» только лишь от общепринятых норм сексуального (да и любого) поведения, которыми она была сыта… по самую ваниль!

Собственно, аббревиатура БДСМ имела три частично пересекающихся части – БД, Д/с и СМ. Первая – Бондаж и Дисциплина: связать веревками-цепями и заставить или маршировать или наоборот, замереть в таком состоянии, гонять туда-сюда, завести жёсткий режим, строить, втолковывать и наказывать за непослушание. Доминантность и сабмиссивность – вторая из «троицы» – это так называемый «обмен властью». Это значит, что ты мне передаёшь право быть Доминантом (Верхним, ТОПом), я принимаю это право, по общей тщательной договоренности и оговорённым табу (то, чего никак нельзя делать) – и уже с позиций этой власти (а попросту – как ведущий в данных отношениях) делаю с тобой (ведомым) то, чего нам обоим хочется. И, наконец, то самое «садомазо», которым пугают маленьких обывателей. Ничего, товарисчи, ужасного, но опять же: договорённости, хорошо изученные приёмы безопасной порки (флагелляции или спанкинга) и экшены (встречи), ведущие не к увечьям, а лишь к обоюдному удовольствию двоих (или более – но при этом вовсе не ставя знак равенства между экшеном и сексом, кстати) людей с небанально устроенным самосознанием и некоторыми особенностями восприятия реальности и… нереальности.

И значок-символ Темы похож на знак дао, только разделенный не на два поля, а на три: трискеллион или, по-простому, трискель.

А вот и три правила Темы, на каждом (уважающем себя, посетителей и уголовный кодекс) сайте прописанные в самом начале: SSC – Safe, Sane, Consensual – Безопасность, Разумность, Добровольность – БРД (где-то встречалось даже просто «борода»: шутники) плюс ограничения по возрасту (тут разброс от 18+ и до 21+). Они-то и отграничивают обыкновенных (в сущности, не гневливых, осторожных и адекватных) девиантов от неБРД-шно разъярённых домохозяек, навешивающих соседкам горячим жирным половником промеж нахальных зенок либо от их пьющих – и сильно! – мужей, что могут совершить (уже – уголовно наказуемый) замах ножиком или чем потяжелее.

Вера мрачновато хмыкнула, вспомнив соседей по даче Копилкина: пятидесятилетний дядя Егор, будучи градусно вдетым после баньки и легковооружённым небольшим топориком, частенько гонял жену свою по огороду, иногда выгоняя и на улицу! И та, запыхавшись, бывало, стучалась и к Копу (один раз – при Вере), с привычно испуганными глазами и запасом жалостливо выговариваемого, почти нежного, мата на ещё не старых губах.

…

Прикрыв окно сайта, она решила «отвлечься» на работу.

Но фантазия, катализированная этими обычными («уже – обычными?» – со слабым ужасом подумала она) словами начала разыгрываться не по-рабочему. Затянувшаяся тишина в кабинете шефа не сулила сюрпризов: вот-вот оттуда донесётся привычное «Ве-е-ерочка!». Или будет совершён собственно выход стремительного шефа.

Боялась, что её застукают – за?.. Нет, лишь опасалась. В основном, за психическое здоровье шефа, внезапно узнавшего бы кое-что о достаточно близком ему человеке. Пусть даже – всего лишь по работе.

Было чувство вкушения весьма запретного плода – и в весьма необеденное время? Нет, лишь тонко капало куда-то очень глубоко, и тут же разливалось, заполняя все вопросительные лакуны, ощущение ЭВРИКИ, принесённое той новой Эвридикой, для которой теперь стало самым важным не оборачиваться!

Вера вышла в коридор, пошла к курилке. В отличие от многих фирм, попросту выгонявших курящих сотрудников на улицу в любое время года, Андрей Андреич разрешил пользоваться (предварительно укрепив) балконом в торце второго этажа, пристроив к нему удобный «зимний» тамбур. На что сотрудники ответили благодарным ударным трудом!

«Здравствуйте», «привет», «добрый день!», «как настроение?» – говорила она, слушая саму себя со стороны. И этот голос был ей незнаком.

«Все нормально», «о’кей», «кручусь, как обычно», «хорошо, а у вас?» – отвечала она на ежедневный вопрос, уже отчетливо слыша, как фальшивит теперь её интонация. И как верно отвечала она не менее фальшивым вопрошаниям с приклеенными улыбочками.

Они хотели знать вовсе не это, а то, в каком настроении нынче шеф, насколько свободен его график, и как можно просочиться к нему на приём, имея в серьезном виду как раз его настроение, о котором можно судить по неомрачённости секретаря.

– Эх вы, недогады, – думала Вера. – Моё главное правило: все свои проблемы, заботы, болячки и непонятки оставлять за дверями офиса. И уж если кому-то их предъявлять, так только тому, кто соображает – раз, реально может помочь советом или как-то еще – два, и не станет бренчать об узнанном на каждом углу – три. Из вас, мои милые (из штата в 77 человек – Вера всегда была в курсе кадровых перемещений), удовлетворяют всем трём позициям лишь пара женщин да пяток мужчин.

Позиции, по-зи-ции…

И с неопущенными веками, но в соответствии с законами глубокого сна, что выключает окружающую реальность полностью, она, сидя в дальнем углу курилки и якобы втыкая в телефон, чтобы не мешали, «посмотрела» забавный, но страшноватый сон. Сначала показалось – забавный, но, очнувшись (когда сигарета прижгла указательный палец!), поняла, что какая-то независимая жуть надвигается на нее…

Встряхнулась, кому-то улыбнулась, встала, вышла.

Сев за комп, открыла свежесозданную папку «сисТема» и стала очень быстро и безошибочно набирать.

###

«Ты поймала этот тонкий миг перехода от сна к реальности – только так и можно запомнить свой сон.

Сон ли это был?

Покачивание чьей-то важной головы – с осуждением, одобрением или предупреждением?

(И чьей же?..)

Миг перехода от сна к реальности.

Миг – и больше не вернуться к отправной точке, не отменить узнанное раз и навсегда, не вернуть обратно в хаос чёткую картинку, будто пером отменного рисовальщика мгновенно набросанную на лист блокнота твоей отрывной жизни. Миг этот похож на песочные часы: игольной узости пространство от “ещё” до “уже”, в котором на тысячную долю секунды присутствует “и”. Соединение, стык покоя и движения, незаметный глазу как перемещение часовой стрелки. Та темнота, в которой бывший свет не в силах сомкнуться с будущим без мгновенной остановки.

И эта остановка (показалось – сердца) сотворила сон-видение.

Будто бы в городе теней и ведьм, городе разрушенного солнца и опасного золота, городе, укутанном каждый ноябрь – по шпили главного собора на высоком холму – туманом неизбежной расплаты, в этом городе тебя впервые назвали “Госпожа”.

Во сне же пришло холодное и ясное, будто небо сразу после наводнения, осознание: когда ты выходишь на этот гладкий лёд, с незаметным, но неизменным уклоном, то кажется, что никогда не научишься скользить по нему легко и виртуозно. Однако почти тут же понимаешь, что, однажды ступив на него, уже не сможешь остановиться!

И ты пошла вперёд, начав отбор.

Их было немного: ты отличалась строгостью в предпочтениях.

Приходившие, но не подходившие – уходили: кто в скрытой злобе и обиде, кто – в недоумении и отчаянии: “Но почему, Госпожа?! Я же смогу! Умоляю Вас!..”

А один – так и не ушёл, хоть и не остался с тобой.

…Ты увидела его ранним утром, с балкона последнего этажа: там, у старинной резной парадной двери, ведущей в дом, где ты жила в маленькой съёмной квартире.

Очень ранним утром, весной.

Он лежал так, что невозможно было, взглянув, сказать “человек” или “мужчина”.

Это было тело. Только тело – без лишней теперь души.

А толстая кошка, спокойно присев у его бывшей головы, лакала из темной лужицы…

– Что ж, – сказала ты этому телу, не разжимая губ. – Ты сделал свой выбор, основываясь на моём. Возможно, это – единственный выбор. Выбор саба».

###

…Шеф показал себя умницей, уехав на встречу и давши смехотворное поручение, исполненное Верой минуты за четыре.

Она вернулась к словарю.

Да, приходилось признать, что с некоторых пор дни её стали не то чтобы быстрее и короче: они стали гуще! Если раньше жизнью наигрывалась простенькая мелодия, то теперь к жалейке стало присоединяться – о, столько инструментов, что даже не все их названия она смогла бы перечислить. А ещё бы понять – кто сейчас солирует, и что вообще будет дальше?!

Что за «девайс»? Английское device – приспособление. Всего-то. Плеть это, цепь, кожаные наручи или стек, всё одно – «девайс». Существуют жёсткие девайсы для порки, называемой спанкинг (смешные деревянные дощечки, вроде разделочных, но с закруглёнными углами и иногда с дырочками, или лопатки, похожие на те, которыми на тефлоновых сковородках котлетки переворачивают: вкупе именуемые puddles – «лопатки», «шлёпалки»; специальные стеки и ротанговые трости, эти – для парочек, вероятно, подвисающих на англо-бурской войне). Есть гибкие (во! – русские наши родные розги или стеки с петлями на конце – для «лошадок-пони», которыми и люди не прочь иногда становиться). А есть так называемые подвижные – это уже серьёзные, сильно похожие на цирковые, укротительски-львиные штуковины: кнуты и плети с разным количеством хвостов, по-разному сплетённых, разной жёсткости, суровости и неизбывности. А вот такие штуки как скамья для порки, андреевский крест (все дружно вспоминаем наш военно-морской, он же андреевский, флаг с голубым косым крестом) или «испанская кобыла» – это уже девайсы интерьерные (или крупногабаритные).

«Испанская кобыла» мелькала в каком-то историческом фильме – обычное седло, укреплённое на устойчивых деревянных козлах. Через него можно по-разному перебрасывать «жертву» или сажать верхом или как угодно еще закреплять, а там уж и… и… и что с ней делать?

Так, знамо дело, пороть, эх!

Вера вздрогнула, впервые произнеся это слово, пусть и не вслух. Кстати, оно ей было несколько привычно из-за тётушки – отличной портнихи. И в «портнихе», и в «распарывать» (старое платьице) просвечивало всё то же.

Та-а-ак, кажется, приехали.

Ладно, поедем дальше, это – лишь промежуточная почтовая станция. (Ау, Самсон Вырин!).

С бондажом, например, Вера призадумалась. Допустим, Верхняя связала, отошла в сторонку, пристально посмотрела – красиво. Спросила «как – удобно?». И пущай себе нижний стоит-сидит-висит и радуется! А нижний тут возьми, да и промямли: «Госпожа, простите, но очень хочется в туалет…». И что бы Вера, интересно, стала делать – на месте этой предположительной Верхней, а? Задачка.

Ну, допустим, сама виновата: надо было перед бондажом заслать его туда, куда ему сейчас восхотелось. А может – так и сделала, а он – вот, поди ж ты! – опять за своё. Значит, что тогда? Быстро развязывать? А поначалу быстро не получится. Резать путы? Верёвки нынче дороги, и редки – правильные. (Вера внимательно читала на Sezam’e обсуждение верёвок и редкие места их покупок: уж извините, Алиэкспресс тут не катит – покупать лучше исключительно лично!). Всё же, сдерживая гнев или таки гневаясь, развязывать, ежеминутно боясь, что человек не выдержит, «а ковры у меня – сплошь персидские»?!

Вот и первые вопросики, а сколько их ещё будет (если будет – будет тебе, ох, как-будет-то!..).