Текст книги "Мальчик по соседству (СИ)"

Автор книги: stellafracta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Это глупые предрассудки, не поддавайся им.

– Двенадцать с лишним лет как их дом обходили стороной, а ты пришла и хочешь все исправить! Это невозможно – как невозможно и сделать из ее сына полноценного человека.

– Энн-Мари, хватит, пожалуйста. Он чудесный ребенок! То, что ты говоришь – очень жестоко. Ты его просто не знаешь!

Мадам Рот вздохнула и покачала головой. Мы с Виктором уже позабыли о миссии бесшумных ниндзя, замерев на полпути лестничного пролета, опускаясь задницами на ступени.

– А ты как будто знаешь! – возразила она. – Подумай, на что ты подписываешься, на что рискуешь себя обречь! Ты молодая и красивая, а теперь хочешь из-за него остаться одна, просто потому что ты не можешь смириться с несправедливостью?

– Я не понимаю, о чем ты.

– Да все ты понимаешь! Ни один мужчина не посмотрит на женщину с такой репутацией. Да еще и два ребенка – это тебе даже не один.

– О, что за глупости! Да какое мне дело, что обо мне кто подумает! Тем более – какие-то абстрактные мужчины.

Гостья усмехнулась и всплеснула руками так, что вино в бокале чуть не вылилось ей на подол платья.

– А как же твои музыканты? Неужели никто из них не подкатывал к тебе за это время? Я видела, там есть один колоритный…

Стелла невесело рассмеялась, а я начал усиленно соображать… я – пятно на ее имени; я – повод для пересудов и угроза ее репутации. Так думают все, но только одна артистка, похоже, себя обманывает, не замечая очевидных вещей.

– То, что тебе Кафцефони нравится, я уже уяснила – не смешивай воедино совершенно разные темы, – отвечала Стелла, начиная негодовать. – А насчет Эрика я все решила, и это не обсуждается. Я могу понять твое беспокойство, но уверяю тебя, меня не волнует чужое мнение.

– Ты хочешь идти против системы? – ахнула Энн-Мари, и по ее интонации невозможно было понять, это возглас восхищения или негодования.

– Я знаю, как это – я уже ходила. Если ты веришь мне, не уподобляйся суеверным идиотам этой деревни и смотри чуть шире; если же это выше твоих сил – просто не мешай мне, большего я не прошу.

Мать Лео осушила бокал, подбирая слова, а затем махнула кистью и заключила:

– Ты сильная женщина, делай, как сердце велит.

Мадам Рот улыбалась хозяйке дома, но мне показалось, она лишь из страха не хотела вставать на дороге у урагана, который готов снести все на своем пути.

Мы с Виктором переглянулись, но в то мгновение лишь бог – или Темные небеса – ведали, что для нас обоих означала решимость его матери продолжать держать меня поблизости.

Только на следующий день я понял, от чего Стеллу так настойчиво отговаривала мать Лео. После обеда – я явился к ним уже позже полудня и был по обыкновению усажен за стол, – странная артистка отвела меня к дивану в гостиной и предупредила, что у нее со мной будет серьезный разговор.

Сердце мое упало – я предположил, что она деликатно (как она умела) попросит меня более не появляться у них, да и объяснения тут были ни к чему. Я молча кусал губы, выжидая, пока она соберется с мыслями, не смея поднять на нее начинающие щипать глаза.

Виктор мыл посуду на кухне – я слышал звяканье фарфоровых тарелок и шум воды; мать намеренно заняла и отвлекла его, чтобы раз и навсегда прояснить насущный вопрос со мной один на один.

Ну же, не томи меня… скажи, как есть. Я выдержу, я смогу.

Или у меня просто остановится сердце, не перенеся такого потрясения – так будет даже лучше.

– Наверное, мои слова покажутся тебе дикими… – молвила она, присев на расстоянии вытянутой руки, а я нервно сжал пальцы в замок, сверля взглядом пол. – Но я хочу предложить тебе остаться у нас. Насовсем.

Я медленно повернулся к ней всем корпусом, даже не замечая, как открывается рот в немом изумлении.

Что она только что сказала?..

– Я знаю, что это сложное решение, и я не буду требовать от тебя ответа прямо сейчас. Но ты обещай подумать. Пожалуйста, не отказывайся сразу.

Я таращился на нее, не скрывая ошеломления, но потом из моей груди вырвался жалобный всхлип. Испугавшись собственных неконтролируемых эмоций, я спрятал лицо в трясущихся ладонях, давясь звуками, рвущимися наружу из моего уродливого тела.

Нет, нет, так не бывает!..

– Эрик, Эрик, тише… все хорошо, не волнуйся, – мягко утешала меня она, а я, словно не слыша ее, продолжал глотать слезы. – Тебя никто ни к чему не принуждает.

Ее пальцы уже прикоснулись к моему плечу и сейчас ласково скользили дальше, опускаясь по спине и привлекая меня ближе.

Как и в прошлый раз я с готовностью прильнул к ее груди, цепляясь руками за шелк платья, обжигаясь от слабых и болезненно приятных электрических искр, пробегавших по коже.

– Я хочу, чтобы ты был моим. Я сделаю для тебя все, что угодно, – шептала женщина, продолжая гладить меня по волосам. – Я понимаю, что ты любишь ее… она, все-таки, твоя мать…

– Я не люблю ее, – хрипло отозвался я.

В этом я был уверен. Это мне было легко произнести.

– Тогда останься со мной, останься с нами. Я все решу, я поговорю с Мадлен. От тебя нужно только согласие.

Я кивал, как заведенный, так и не оторвав головы от ее плеча, еще крепче прижимаясь к странной артистке. Слушая ее учащенное сердцебиение, я различал музыкальный ритм, я уже знал частоту, на которую так трепетно резонировала моя душа.

– Это значит, ты подумаешь?.. – переспросила она, пытаясь заглянуть мне в глаза, чуть приподнимая за мокрый от слез подбородок то, что у других называют лицом.

– Это значит, я согласен, – наконец, совладав со своим голосом, изрек я.

Она радостно ахнула, и не успел я опомниться, как ее прохладные и мягкие губы угодили мне в угол рта, туда, где край маски уже не закрывал щеку. Я непроизвольно вздрогнул, но тут же осознал, что она только что сделала.

Стелла не стала мгновенно отстраняться, почувствовав мою секундную реакцию, пусть я больше всего в тот момент испугался, что могу ее расстроить. Я просто не ожидал… я был на седьмом небе от счастья, что это произошло так естественно и уместно – я надеялся, она поняла это, разглядела под множественными слоями моей защитной скорлупы.

Я смотрел ей в глаза, так и не выпрямившись, взирая снизу вверх на ее прекрасный лик, больше всего на свете желая попросить ее повторить. Я не посмел… но я запомнил, каково это – когда тебя целуют.

========== 16 ==========

Она оставила меня в их доме (мне даже не нужно было забирать вещи – меня абсолютно ничего не держало на прежнем месте обитания) и отправилась в соседний двор, чтобы побеседовать с Мадлен.

По сути я мог преспокойно дождаться ее возвращения – я не сомневался, что у артистки получится отвоевать мою жизнь у матери, – но не мог спокойно сидеть ни на диване в гостиной, пока Виктор пытался развлечь меня разговором, ни в кабинете за очередным занятным конструктором.

Я объяснил сыну артистки, что мне непременно надо подслушать решающий момент беседы двух женщин, и он лишь пожал плечами.

И да, он отдал мне свою шерстяную жилетку, чтобы я, находясь на улице, не замерз. Это было сделано просто и без лишних ужимок, и почему-то я укорил сам себя за несправедливое к нему отношение.

Он был не против того, чтобы я стал частью его семьи, а я, неблагодарная скотина, везде видел подвох… я дал себе обещание постараться это исправить.

Я пропустил начало; впрочем, это было не столь важно – самое главное было еще впереди. С замиранием сердца я прислонился к стене дома под окнами гостиной, различая каждое слово.

– …признайся, в чем твой замысел? Показать миру, какая ты замечательная по сравнению со мной? – вопрошала Мадлен в своей обыкновенной заносчивой и неверящей манере.

– Мне нечего доказывать. Просто отдай его мне. Я буду любить его… я уже люблю его!

Я слышал, как моя мать истово мотает головой, не в состоянии поверить неправдоподобным мотивам гостьи. Я бы тоже не поверил, если бы кто-то еще месяц назад сказал мне, что все обернется подобным образом, и у меня будет новая семья и новый дом.

И что меня будут целовать в уголок рта, просто потому что я осчастливил согласием ту, которая хотела, чтобы я был с ней…

– Да ты ненормальная!

– Меня не волнует твоя оценка, – отвечала Стелла. – Как и тебя больше не должна волновать моя. Просто сделай для него последнее, единственное – отпусти его. А потом начни другую жизнь – уезжай, куда хочешь… я даже могу устроить, чтобы ты начала все с начала, по-настоящему. Забудь про свой кошмар, раз ты так давно мечтала вырваться из этого места!

Моя мать угрюмо молчала. Мне даже показалось, она готова вот-вот начать лить злые и капризные слезы, не желая смириться с тем, что она может быть не права.

– Ну же, Мадлен, просто признайся, что с тебя хватит, и что ты не смогла – тебя никто за это не будет казнить. Просто отпусти его и начни заново.

Это было самым большим искушением для нее – великим избавлением, о котором она, вероятно, денно и нощно мечтала, пребывая в постоянной неспособности удовлетворить свои истинные желания.

Кто еще и когда предложит ей оставить меня так, чтобы это не выглядело детоубийством? Пожалуй, еще некоторое время спустя, не появись в моей жизни Стелла, Мадлен решилась бы и на это в моменты безумного отчаяния…

Но провидение решило иначе. Я умолял мать в последний раз сделать хоть что-то хорошее для меня. Мне вдруг показалось, что она из принципа и прежней ненависти готова душить себя моим присутствием, но не дать мне возможности почувствовать себя человеком.

Однако Мадлен вдруг разрыдалась – громко и горько; так, как обычно лил слезы я, запертый у себя в мансарде после очередного унижения.

– Да будьте вы прокляты! – выла она, уже не скрывая некрасиво исказившей ее лицо страдальческой гримасы. – Вы все! Вы никогда не поймете меня!

– Ты права, – спокойно и даже как-то ласково отзывалась артистка, – никто никогда тебя не поймет. И даже я не пойму… но будь сильной, Мадлен, будь выше этого.

– Я пыталась, я пыталась!

Ее бессвязное бормотание вдруг стало немного тише и глуше, и я только потом понял, что Стелла обняла мою мать за плечи, позволяя уткнуться лбом себе в ключицу.

– Я знаю… просто смирись, что эта ноша не по тебе. Ты начнешь все сначала – вот увидишь, у тебя все получится. Ты выйдешь замуж, у тебя будут другие дети – ты молодая и такая красивая! Слышишь, – женщина в черном платье заглянула в осунувшееся, но все еще привлекательное лицо моей матери, приподнимая за подбородок и проводя пальцем по приоткрытым губам.

Мне вдруг почудилось в этом жесте что-то любовное, но я тут же одернул себя – это игра ассоциаций, не более того.

Мадлен растерянно хлопала ресницами, даже не пытаясь отстраниться. Мгновение спустя Стелла уже убрала руку, и теперь нельзя было сказать, что означал тот жест, будто его и не было вовсе.

Мне было достаточно услышанного; я застал то, что волновало меня больше всего. Ощущая, как пружинят коленки от моих торопливых шагов, я побежал обратно к дому, находящемуся за стеной плюща поверх резной чугунной ограды, нисколько не жалея, что более никогда не переступлю порог этого дома и сада.

Прежняя глава жизни несчастного Эрика закрыта – начинается новая (я верил – более счастливая), я уже перевернул страницу.

========== 17 ==========

Меня даже не интересовало, уехала ли Мадлен из нашего поселка – настолько полноценно я погрузился в другую реальность.

Мне выделили комнату на втором этаже, по планировке напоминавшую комнату Виктора, находившуюся правее. Мне было нужно совсем немного личных вещей – я чувствовал себя прекрасно и комфортно; конечно, пару ночей я продолжал по привычке беспокойно просыпаться, неверящим взором оглядывая новую обстановку и убеждаясь, что мой сон наяву не развеялся, но, в целом, я еще никогда не был так доволен.

Я не мог называть Стеллу мамой – почему-то не мог, – пусть и испытывал целую гамму чувств от детской привязанности до более глубокой и насыщенной нежности. Обращаясь к ней по имени и на «ты», я быстро освоился, пускай и продолжал бросать на женщину жадные взгляды каждый раз, когда она оказывалась рядом.

Это было не так часто, как я хотел – все больше времени я проводил с Виктором, – но я был удовлетворен и этим.

Дни пролетали за днями, и уже ближе к концу октября Стелла начала подготовку ко дню рождения сына. Боясь выставить себя невеждой, я аккуратно выспрашивал у Виктора, как по обыкновению проходит его праздник, и, в целом, все было довольно просто: подарки, праздничный стол, поездка куда-нибудь, если была такая возможность (и желание) и, естественно, гости.

Как пояснил мальчишка, до переезда сюда так таковых друзей у него не было, и впервые он будет в компании ровесников: меня и Лео; обычно же к ним наведывались мамины друзья.

Я мысленно отметил из тех, кого он перечислил, двух музыкантов (виолончелиста и гитариста) и давнего приятеля, пожилого сэра, рыцаря английской королевы, который сейчас обитал в Лондоне.

Будут ли они в этом году на празднике, Виктор не знал; он вообще, как мне показалось, реагировал вполне равнодушно на перспективу ажиотажа, а я почему-то волновался.

Наверное, меня тяготили неприятные воспоминания; я надеялся, что теперь, когда у меня есть нормальная семья, я наконец-то постигну премудрости совместных посиделок и радостного общения.

А еще я понял, что должен что-то подарить Виктору – ведь виновнику торжества принято дарить подарки от каждого, кто находится в его окружении.

Я, не придумав ничего лучше прямого вопроса, поинтересовался, что сын артистки хочет на день рождения.

Он внимательно на меня посмотрел и сказал, что хочет маску.

Я в тот момент опешил… мне уже удавалось реагировать адекватно на его добродушие и искренность, относясь как к младшему брату (почему-то я предположил, что знаю, каково это), и теперь я, вопреки сперва возникшему желанию отказать, согласился.

Вскоре я уже при нем мастерил из белой кожи, ткани и картона маску в форме лица, тщательно обрабатывая швы и края, а мальчишка завороженно наблюдал за отточенными движениями моих ловких рук.

Когда Виктор в своем наивном стремлении продемонстрировать матери мой презент, уже готовый и искусно сделанный, заявился на кухню в маске, Стелла от неожиданности уронила тарелку.

Тонкий фарфор осколками разлетелся по полу, рассыпаясь белым звонким дождем.

Мне вдруг стало страшно.

Женщина мгновенно взяла себя в руки, но у меня внутри остался неприятный осадок… она испугалась вида собственного сына, очевидно, напоминавшего сейчас меня.

Мы и так были похожи – оба тощие и высокие, почти одного роста, – а теперь еще и кусок белой материи вместо лица…

Стелла, пытаясь сгладить неприятное молчание, засмеялась и бросилась собирать осколки, не давая сыну прикоснуться к разбитой посуде, а я стоял и наблюдал за их непринужденной возней.

– Эрик, все в порядке? – вдруг спросила она, поднимая на меня голову, сидя на корточках перед белыми крошками.

– Да, конечно, – солгал я, сглотнув.

Она смотрела на меня пристально, и мне даже показалось, женщина читает мои мысли.

– Как же в ней неудобно, – жаловался Виктор, подставляя совок и помогая матери сметать осколки. – Как ты только ее носишь!

И правда, слегка раскрасневшееся с непривычки лицо мальчика аж вспотело, и он, сопя, отодвинул маску на лоб, ослабив шелковые тесемки.

– Фуф! – выдохнул он, улыбаясь во весь рот. – Надо будет потренироваться.

Он собирается ее постоянно носить? Я думал, это просто забавы и смеха ради, на один раз!

Впрочем, не мое дело, как он распорядится моим подарком – на то он и подарок.

– Я позову вас обедать минут через десять, – произнесла мать Виктора мягко, не переставая глядеть на меня. – Я закончу убирать сама, спасибо.

Мы покорно покинули кухню, а я все еще затылком чувствовал ее взор – внимательный и обеспокоенный. Обеспокоенный за меня.

…В заветный день никого из гостей кроме Лео, к моему облегчению, не предвиделось. После завтрака, как раз получив вместе с утренней почтой письмо от сэра Ли, английского друга Стеллы, Виктор носился по дому в приподнятом настроении и не мог найти себе место – он почему-то хотел готовить торт, но слегка расстроившись, что кулинарные дела начнутся чуть позже, обратил весь интерес на меня.

Несколько часов мы провозились с напольными часами, почему-то остановившимися, изучая сложный механизм, а потом пришел Лео. Я вызвался помогать Стелле накрывать на стол, и она с благодарностью согласилась.

Пару раз я случайно задевал ее холодные ладони, перенимая подаваемые блюда и посуду, но она не обращала на это внимания. Меня же словно каждый раз пронзало током, и волна мурашек пробегала от затылка вниз по позвоночнику.

Я старался не думать об этом, но причину подобной реакции я так и не уяснил.

Футболист с удовольствием уплетал торт и рассказывал, как продвигается его общение с той девчонкой, о которой он так недавно грезил. Оказывается, он приходил к нам реже не потому, что мадам Рот заставляла его подтягивать учебу, а по вине стрелы амура.

Виктор откровенно смеялся над своим другом, пусть и по-доброму, а я лишь хранил независимое молчание – я не смел судить такого рода понятия.

Когда Лео обратился за помощью к проходившей мимо матери Виктора, пожаловавшись на его черствость, она, вопреки моим ожиданиям, не стала поддерживать виновника торжества.

– Милый, вообще-то, Лео прав, – обратилась женщина к Виктору, отчего тот чуть не подавился десертом. – В один прекрасный день ты влюбишься, и весь мир перевернется с ног на голову: ты больше не будешь так спокойно сидеть и есть торт, пока где-то ходит объект твоего влечения.

– Я же тебе говорил! – вставил слово футболист, не переставая при этом поглощать еду с тарелки.

– Но мама… они же все такие противные!

Стелла рассмеялась и покачала головой.

– Не обязательно это кто-то из местных, не обязательно прямо сейчас. У вселенной изобилие возможностей, и непременно будет тот, кто точно понравится, – терпеливо объясняла она. – Я долгое время была злой и вредной циничной сукой, которая всех представителей рода человеческого – не то, что мужчин – ни во что ни ставила, но после того, как встретила твоего отца, все кардинально изменилось.

Мы с Виктором ошарашенно переводили взгляды с артистки на Лео, сидящего напротив с торжествующей миной на лице, и обратно.

– Так что вот, Виктор, не будь циничной сукой – открой свое сердце любви, – изрек Лео и, не выдержав от рвущегося наружу хохота, прыснул.

– О да, ты самое главное запомнил! – с наигранной досадой отозвалась Стелла, заглядывая хихикающему футболисту через плечо. – Не вздумай так при своей маме сказать, а то она больше тебя к нам не отпустит.

Вот так запросто, по-свойски, шутить и улыбаться, не стесняясь – где это видано! Я невольно сам улыбнулся, встретившись со взором женщины, так идеально вписавшейся в нашу мальчишескую компанию.

Один Виктор, казалось, насупился еще больше, и был не рад, что когда-нибудь его мозг расплавится от влюбленности по отношению к какой-то чужой девчонке.

Я, конечно, тоже сам смутно представлял, что мне может кто-то понравиться… ведь может же быть такое? Если они преподносят сие чувство как само собой разумеющееся, то и меня не минует подобная участь…

Или нет? Или Эрик по причине своей ненормальности никогда не познает то, о чем пишут в художественных романах – муки любви, подвиги во имя той, ради которой бьется сердце…

Я сам испугался своего открытия: я же уже думал об этом, и не раз! Когда в один миг все изменилось, и мир обрел смысл! Вот оно – и никакой логики, никакой рассудительности – одно всеобъемлющее чувство и стремление!

И пускай даже это не девчонка, а взрослая женщина, я ощутил себя обыкновенным, с правом на эмоции, желания, принятие. Я даже почти не грустил, что моя любовь обречена на безответность – просто потому что она подарила мне крылья, а большего я не просил.

Всю оставшуюся часть дня я пребывал в мечтательном настроении. Даже поздним вечером, когда мы втроем – Стелла, Виктор и я – сидели в гостиной, изредка перебрасываясь фразами, мне было хорошо.

Я устроился в кресле у камина с книгой, а мать и сын расположились на диване – Стелла вынимала конфетти из волос мальчишки (еще при Лео они вдвоем открыли хлопушку и засыпали содержимым весь зал), полулежа прислонившегося к ней спиной, и складывала блестки ему на живот.

Он так млел, что я начал ему завидовать.

– Лео сказал, что ему на Рождество подарят собаку, – вдруг начал Виктор, и поелозив, откинулся еще дальше, опустив голову затылком матери на колени.

Стелла положила руку ему на грудь, и от его неровного дыхания конфетти на ткани рубашки переливались, как маленькие звезды.

– Это, прямо, точно? – прищурилась женщина, приподнимая уголки рта в улыбке.

Виктор улыбнулся в ответ:

– Он мог и приврать. Но это дело не меняет… это круто!

– Собака – это большая ответственность. Если он готов, я рада за него.

– Я тоже хочу собаку… – вздохнул мальчишка и повернулся ко мне. – Эрик, а ты хочешь собаку?

Я пожал плечами.

– У меня была собака. Она умерла, когда мне было шесть. Я до сих пор не могу забыть, как она медленно умирала, и никто не мог ей помочь, – мрачно произнес я.

Ошарашенно моргнув, Виктор отвел взгляд от меня, уставившись на стену. Я понял, что я немного испортил ему настроение.

– Но это не значит, что я бы не хотел собаку, – стараясь загладить свою вину, добавил я чуть мягче.

– Пощадите меня – вас двое, да еще и собака! – шутливо взмолилась Стелла – в ее словах не было упрека, я с облегчением услышал лишь иронию.

Действительно, даже я порой, увлекшись, устраивал погром в их прекрасном доме, каждый раз испытывая удушающий стыд, но оставаясь не в силах устоять перед искушением поддаться игре воображения, особенно, когда рядом был такой же безудержный компаньон.

– Ну ма-ам, – протянул Виктор, задирая подбородок вверх и ловя ее взор.

Я был готов поспорить, сейчас он воспользуется своими чарами и выпросит-таки желаемое. В своей немой просьбе он теперь аж приподнялся на локтях, вытянувшись, почти касаясь острым носом носа артистки, и из-за его расширившихся зрачков почти не было видно светлой радужки.

Блестки уже давно свалились с его рубашки на пол, а он продолжал в неудобной позе таращиться на нее в этой странной близости.

– Хорошо, я подумаю, – отозвалась Стелла.

Виктор еще несколько секунд находился без движения, будто позабыв, что речь шла о новом питомце, а затем с долей растерянности опустился обратно матери на колени.

Впрочем, это состояние моментально прошло, и привычный задор искрился в его взоре.

– Я сказала, я подумаю, – читая мысли сына, смеялась артистка. – Я не говорила, что я согласна.

– Да я понял, понял, – улыбался хитрец. – До Рождества еще очень долго… но, если что, это будет немецкая овчарка.

========== 18 ==========

Спустя три недели и два дня после дня рождения Виктора (я посчитал это чисто из любопытства, не задумываясь, что это могло значить) еще до завтрака ко мне в комнату постучались. Я не запирался – я отучал себя от этой привычки, ибо в ней не было необходимости, – и только я успел сказать: «Входи», как на пороге появился сын Стеллы.

Еще по нетерпеливым шагам за дверью я понял, что это он. Каково было мое изумление, когда он протянул мне крупный сверток и торжественно заявил:

– С днем рождения!

Я обомлел. Я выпучил на него глаза, стоя напротив, не в силах произнести ни слова, но на автомате взял предложенный мне сверток.

Он не мог ниоткуда узнать!

– Сколько тебе исполнилось лет – тринадцать?..

– Спасибо, – запоздало выдавил я.

Как же так?..

– …мне только двенадцать недавно исполнилось, а тебе уже тринадцать! – будто завидуя, рассуждал он. – Я абсолютно не представлял, что тебе подарить, но я очень надеюсь, это будет тебе полезным.

Я только сейчас осознал, что завернутое в тонкую бумагу нечто в моих руках – подарок. Я же могу его открыть?..

По-прежнему пребывая в прострации, даже не обращая внимания, как Виктор улыбается и наблюдает за мной, присевшим на кровать, дрожащими пальцами открывая сверток, я извлек из обертки пачку чертежных листов и набор перьев.

Так вот почему он так странно оправдывался перед матерью, утверждая, что только что купленные ему принадлежности – лучшие, что я видел за весь свой опыт использования – так быстро закончились, и ему нужны новые! Он намеренно оставил второй комплект для меня!

– Спасибо, Виктор, – еще раз повторил я, смущенный его добрым отношением.

– Я рад, что ты доволен. А то ты уже рисуешь, где попало – твои работы заслуживают идеального ватмана, – просияв, произнес он.

Он был прав – последние две недели я делал наброски даже на корках нотных тетрадей, на полях и поверх старых рисунков. Для меня настал, вероятно, «архитектурный» период – период обострения стремления воплотить в жизнь визуальные задумки.

Боюсь, теперь лучшая чертежная бумага быстро испарится под детальными схемами и изображениями… но творить на ней было в разы приятнее, и мы с ним оба понимали это, как никто другой.

Не успел я опомниться от визита Виктора, как в коридоре, сквозь проем незакрытой створки, промелькнул силуэт моей артистки в черном платье. Мы встретились взглядами, и вместо того, чтобы свернуть к своей комнате, она, улыбаясь, направилась ко мне.

Сердце начало гулко стучать в горле. Ведь это она рассказала сыну про мой день рождения! Она, скорее всего, тоже будет меня поздравлять… я чувствовал себя ужасно неуютно, переживая, что волнение не даст мне адекватно ответить ей должным образом.

– Доброе утро! – ласково поприветствовала она меня, проходя в дверь. – Ты сейчас не занят?

Я помотал головой, не сводя с нее глаз. Во рту пересохло, и ни один живительный источник бы не смог утолить мою жажду.

Она заметила подарок Виктора на столе и приподняла бровь в приятном недоумении – она обо всем догадалась.

– Я думаю, не страшно, что я повторюсь, раз уж он опередил меня в поздравлении, – Стелла подошла еще на шаг ближе, и в ее темных очах я видел отражение своей белой маски. – С днем рождения, Эрик.

Я нелепо улыбнулся, чуть склонив голову набок, начиная успокаиваться – это всего лишь невинный жест радушия и ее доброго ко мне отношения… но женщина будто решила напрочь лишить меня последней капли самообладания – она порывисто обняла меня за плечи, привлекая к себе, и воздух мгновенно вышел из легких в растерянном, но тихом вскрике.

– Пожалуйста, помни, что весь мир – для тебя. Твой голос – в каждом вздохе вселенной. Ты прекрасен… я благодарна тебе за то, что ты есть в моей жизни.

Эти слова были лучше любых ласк, слаще любых поцелуев. Я инстинктивно еще крепче прижался к ней, запуская пальцы в струящиеся по спине волосы пышной прически, вдыхая умопомрачительный аромат ее духов.

Мои губы были у ее щеки, и я бросился омут с головой – будь что будет, – и поцеловал ее нежную кожу скулы. Едва ощутимо… но мой рот уже пульсировал даже от такого короткого прикосновения.

Стелла улыбнулась мне в ухо, но даже не пошевелилась.

– Я принесла тебе документы… я не знала, как ты к этому отнесешься, но ты же взрослый, ты понимаешь, что без формальностей не обойтись. Теперь ты официально мой.

У меня будет ее фамилия!

– Спасибо… это самый лучший подарок, – пробормотал я, вновь касаясь ее щеки краем маски, но на большее не решаясь. – Я ждал этого.

– Правда?.. – по-детски переспросила она, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть мне в глаза.

Я тонул в ее очах, я уже плохо соображал. Облизав пересохшие губы, я смотрел на нее, не отрываясь, не понимая, почему она смотрит на меня так же восторженно, как и я на нее.

– У тебя очень красивые глаза, Эрик. Как расплавленное золото, как янтарь. И я люблю тебя. Проси у меня все, что хочешь.

Мои пальцы непроизвольно сжались на ее талии, а мысли лихорадочно метались в голове. И я ее люблю… люблю… так сильно, что она не должна узнать, насколько.

– Не только сегодня – всегда, – добавила Стелла.

Она ждала ответа.

– Спой для меня, – попросил я.

И она, спустившись чуть позже в гостиную к роялю, спела так, что я поверил – ее прекрасный голос не мог лгать.

========== 19 ==========

Сочельник в этом году был каким-то волшебным – белый, свежий снег, лежащий пушистым покрывалом на некогда густой растительности дивного сада, искрящиеся снежинки, падающие с неба в медленном и плавном полете… Мы с Виктором, как два идиота, бегали по территории у дома и ловили ртом снежинки, отчего от холода начинало першить горло, но удовольствие было ни с чем не сравнимое.

Елку нарядили еще в начале декабря, и теперь она стояла, сияя и переливаясь в гостиной, дополняя праздничный уют потрескивающего камина, дарящего тепло. Вот уже который месяц мне казалось, я попал в сказку; тем не менее, я в последние дни часто просыпался по ночам от возвратившихся кошмаров, единственного, что могло омрачить мое существование, и казалось, они не хотят, чтобы я забывал о прошлом.

Днем мои монстры исчезали, а страхи сами собой рассеивались; ночью же все повторялось, и я даже не мог порой пошевелиться или закричать, чтобы не выдать своего состояния.

Один раз Стелла, тревожась за меня, зашла ко мне в комнату, но я очень деликатно спровадил ее спустя пару минут – пребывая под впечатлением сна, я был нервный, злой и не очень адекватный. Она прекрасно понимала, что моя грубость не имеет никакого отношения ни к ней, ни к неуместному недовольству – просто я был испуган больше, чем мог перенести в тот момент.

Лео забежал на полчаса (по-видимому, у него были другие планы) и занес от мадам Энн-Мари бутылку вина для матери Виктора, перевязанную алым бантом. Артистка смеялась и говорила, чтобы мадам Рот приходила к ней в гости, но Лео, вероятно, предполагая такую реакцию, уже имел ответ: его мама обязательно придет, но не сегодня.

Впрочем, я был рад, что ни футболиста, ни кого-то еще в нашем доме в Рождество не будет. Я заранее опасался визита друга их семьи – сэра Ли, о котором так воодушевленно порой рассказывал Виктор, – но судьба была ко мне милостива.

– Мама, ты будешь с нами играть? – вопрошал мальчишка, когда артистка приближалась от крыльца к нам, валяющимся в снегу уже около четверти часа, а то и больше. – Ты же помнишь, я в прошлом году тебя обыграл!

Стелла улыбалась, но сосредоточенное выражение на ее красивом лице никуда не исчезло.

– Как и в позапрошлом, и двумя годами ранее, – пояснила она, а потом, приблизившись, склонилась над сыном, продолжавшим лежать в сугробе. – Я же просила тебя подолгу не валяться – вы же можете простудиться!

И правда, потные и оживившиеся, мы не замечали коварства погодных условий – нам было нисколько не холодно, но я понимал – это ощущение обманчиво.

– Ну ма-ам, – заныл Виктор, протягивая руки к женщине, но в то же время уворачиваясь от попыток поднять его с земли. – Пока мне не надоело, я не хочу уходить.