Текст книги "Мальчик по соседству (СИ)"

Автор книги: stellafracta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== 1 ==========

Пощечина звонко прозвучала, разрывая повисшую тишину. Мадлен негромко всхлипнула от неожиданности, секунду спустя опустившись в кресло, беззвучно разрыдавшись, а гостья, круто развернувшись на каблуках, направилась было к лестнице, но замерла на полпути.

Она увидела меня.

Ее бледное красивое лицо, казалось, побелело еще больше, но она тут же справилась с собой, добродушно произнеся:

– Добрый вечер, Эрик.

Наверно, мой рот искривился в саркастической усмешке, делая еще ужасней то, что у других называется лицом, потому что она, мгновенно растеряв свою уверенную напористость, опустила голову.

– Ты все слышал?

Я равнодушно хмыкнул, заставляя бурю в моей душе свернуться в необузданный, но маленький торнадо, который хоть как-то можно усмирить. Что с того, что я все слышал? Неужели они считают меня таким кретином, не способным разобраться в элементарных вещах?

Только сейчас я вспомнил о Мадлен, закрывшей лицо руками, даже не соизволившей посмотреть в мою сторону. Даже Стелла – которая может спокойно смотреть правде в глаза, – вот как побледнела…

А говорила, что… хотя нет, ничего она не говорила, это я себе напридумывал!

– Прости меня, Эрик, я не должна была вмешиваться, это сугубо ваше личное дело…

Странно, но она смотрит на меня, не отводя глаз, словно я обычный… словно я нормальный, и на меня можно смотреть так просто, без ужаса…

Нет же, она искусно притворяется, очень искусно. Так не бывает.

Не то, что Мадлен.

Я передернул плечами, стараясь не смотреть на всхлипывающую мать, перенимая ее обыденную привычку – делать вид, что меня нет, – и следил за выражением лица Стеллы, этой странной женщины в черном.

Всего один раз я выходил на люди без маски, и это опыт был настолько неудачен, что я дал слово никогда его не повторять. Но сегодня, после того, что услышал, обида и ярость дали о себе знать с новой силой, и я назло им всем сейчас стоял в дверном проеме, ожидая криков и проклятий.

Только вот все пошло отнюдь не по моему сценарию.

Моя мать Мадлен, видимо, присмирев, так и не решалась отнять руки от лица, отгородившись от меня такой мнимой преградой, таким образом я был избавлен от ее обыкновенных угроз. Что касается Стеллы, то ее реакцию я не смог предугадать – я хотел навсегда отвернуть ее от себя, избавив и ее, и себя самого от лишних иллюзий, но не вышло.

Она была удивлена, только и всего.

В глубине души я был убежден, что ее бледность вызвана не моим отвратительным видом, а произошедшим до моего появления разговором.

В глубине души я искренне верил в это, и мой разум, всегда резко и адекватно, не в мою пользу, воспринимавший реальность, теперь попал под жестокое и пагубное влияние ее чар.

Возможно, я просто выдавал желаемое за действительное…

– Ну что вы… то, что моя собственная мать меня ненавидит, я узнал еще задолго до сегодняшнего дня. Так что не стоит изображать вселенскую скорбь.

Мой голос был резок, и от сказанных мною слов по лицу женщины пробежала тень.

– Я не могла просто так слушать, как… но мне пора.

Стелла отвела глаза, однако сделала шаг вперед, намереваясь пройти мимо.

Первым желанием было сбежать и спрятаться, разрыдаться и больше никогда ни с кем не разговаривать… но я переборол это искушение, так и оставшись стоять перед ней, ожидая, когда легкая вуаль духов коснется моего обоняния, и она пройдет мимо.

Пройдет, чтобы уйти навсегда. Да, после моего дерзкого поступка она не захочет меня видеть.

От этой мысли мне стало так горько, что я закусил губу, чувствуя себя беззащитным мальчишкой, который беспомощен и слаб в такой ситуации.

Беззащитным мальчишкой, которым я, по сути, и являлся.

Увидев, как перекосилось мое лицо (ну, или скорее, то, что было на месте лица), она подошла ближе, и в ее темных глазах плескалось какое-то странное чувство, значение которого я не знал.

Но хотел верить, что оно не было просто жалостью.

– Эрик, ты хочешь, чтобы я ушла?.. – ее вопрос скорее был констатацией факта. – Если ты мне скажешь просто уйти, я уйду, но если…

Ком подступил к горлу, и я, стараясь не показать собственного волнения, уже не нуждался в дальнейших объяснениях. Она замолчала, замерев в сомнении, пристально глядя на меня, но больше не предпринимала попыток приблизиться, и мне казалось, что она чем-то смущена.

Она, действительно, была смущена!

– Мадлен, – она обратилась к затаившейся позади нее хрупкой женщине, произнося слова стальным голосом, совсем иным, нежели говорила со мной, – ты не могла бы оставить нас?

Впервые в жизни я видел мать, затравленно озиравшуюся по сторонам, буквально выскочившую из собственной гостиной, в момент лишившись всей своей обыкновенной напыщенной грации.

Каблуки нервно застучали по лестнице, и вскоре наверху громко и гулко хлопнула дверь. Обычно я вздрагивал от этого звука (он никогда не предвещал ничего хорошего), но не теперь.

Неужели, скверный самовлюбленный характер позволил ей так поспешно ретироваться, проиграв бой странной навязчивой гостье, так явно показывавшей пример идеальной матери?

Да, Виктору несказанно повезло.

И я завидовал ему, искренне ненавидя за то, что противному смазливому мальчишке досталось все, о чем только можно мечтать. Мерзкому мальчишке, не заслужившему ровным счетом ничего из того, чем судьба так щедро одарила его.

Я не отрывал от гостьи глаз, не заботясь о том, что она подумает, потому что мне было уже все равно. Я знал, что она уйдет и больше никогда не посетит так ненавидимый мною дом, оставив воспоминания о себе.

О своем голосе. О своей улыбке. О своих ласковых руках.

Я отчаянно шмыгнул носом и только сейчас осознал, что вот-вот разревусь. Возненавидев себя за чрезмерную эмоциональность и мягкотелость, я закусил губу и отвернулся, опустив голову.

Только чтобы​ она не видела, что я плачу.

– Эрик…

Я продолжал стоять перед ней, испепеляя взглядом пол и часть плинтуса, тщательно надраенного Мадлен. Она всегда занималась то хозяйством, то готовкой, стараясь занять себя лишь бы чем, но не мыслями обо мне.

Впрочем, мою несчастную мать вполне можно понять – она стала пленницей в собственном доме, живя с ребенком-уродом, отгородившись от всего мира, ставшего для нее самой таким же враждебным, что и для бедного Эрика.

– Эрик, посмотри на меня…

Я одновременно и вслушивался, и старался не воспринимать ее голос, чарующими волнами разливавшийся в ушах. Я упрямо не желал следовать собственным порывам, потому что это был самый верный путь к безумию.

Потому что так, как сейчас есть, не бывает.

Легкий шорох платья всколыхнул воздух, и она опустилась передо мной на колени, оказавшись так близко, что у меня перехватило дыхание. Я хотел было отпрянуть, но что-то внутри подсказывало, что это может ее обидеть.

Я не хотел ее обижать.

Слезы струились по моим щекам – злые слезы обиды, – но я не желал шевелиться, все еще отводя взгляд, стараясь не смотреть вниз.

Когда она поднесла руку к моему лицу, я зажмурился.

Прохладные пальцы коснулись щеки, и теперь соленая вода тонула в ее дрожащей ладони. Мне почему-то было одновременно хорошо и плохо, и смешавшиеся воедино чувства разрывали мое сердце на куски.

– Эрик, не плачь, пожалуйста… – нетвердым голосом просила она, но я не контролировал себя, поминутно всхлипывая. – Эрик, не надо, а то я тоже сейчас заплачу.

Когда я, наконец, перевел на нее взгляд, она грустно улыбнулась, но в ее глазах стояли слезы. Не в силах вынести мыслей о том, что она плачет из-за меня, я инстинктивно прильнул к ее ладони, ловя легкие прикосновения. Я слышал ее прерывистое дыхание, и ощущение чей-то близости не вызывало у меня отвращения (к самому себе).

Внезапно она убрала руку, оставив меня, смущенного, наедине со своими мыслями и чувствами, но лишь на мгновение – ее порывистые объятия прижали меня к стройному телу, и поднявшись на ноги, она теперь шептала слова утешения мне в макушку.

И тогда я разрыдался. Обеими руками обхватив ее за талию, я, пригибаясь, уже не скрываясь, выл в голос, и мои стоны тонули где-то в районе ее груди, но мне было все равно, потому что…

Потому что плакать в чьих-то объятиях было одновременно так сладко и так горько… плакать, слыша родной голос, утешающий, но поминутно прерывающийся на всхлипывания…

Ее ласковые руки гладили меня по голове, успокаивая, но я еще долго оплакивал бедного Эрика, крепко вцепившись в ткань ее черного платья. Я непроизвольно касался лбом ее щеки, и это было так… приятно.

Лишь когда я осмелился посмотреть на нее, подняв красные от слез глаза, я осознал, что что-то не так.

Ах да, я же был без маски.

Я снова испытал то щемящее чувство тоски и страха, но она, как смогла, развеяла его. Одним лишь осторожным прикосновением ладони ко лбу она стерла мои мрачные мысли, я в тот момент был готов поклясться – я пошел бы за ней на край света.

…Когда она уходила, я, нарушив все предписания матери, по обыкновению запрещавшей мне высовывать нос на улицу, стоял на крыльце, провожая взглядом Стеллу, и более не таясь, наблюдал, как вечернее садящееся солнце играет в ее темных волосах, придавая им медный оттенок, и помахал рукой на прощание.

И она помахала в ответ.

========== 2 ==========

Прошло несколько дней, и Мадлен теперь даже изредка не наведывалась в мою комнату для порядка, произнося дежурные фразы с приказом съесть обед или прибраться (раз уж ей было не осмелиться меня наказывать) – она вообще старалась меня избегать.

Немудрено, что скандал, произошедший тогда в гостиной, произвел на нее немаловажное впечатление. Только вот в лучшую или в худшую сторону – я вряд ли мог с уверенностью сказать.

После появления Стеллы в нашей жизни, я перестал общаться с матерью вовсе, и теперь в моих мечтах в роли собеседника и приятеля была единственная женщина, осмелившаяся посмотреть в лицо юного мертвеца.

Мне в лицо.

Я никогда не задумывался, почему тогда вдруг на ярмарке, среди вагончиков всевозможных приезжих артистов, я выбрал именно тот, где обитала она. Так нелепо вышло – я напугал ее, случайно конечно, нахально заглянув внутрь из чистого ребяческого любопытства, и вероятно, увидев мою маску в окне, она потом долго не могла прийти в себя. Я же поспешно ретировался, боясь быть обнаруженным. Да и вообще, я никогда не задерживался на одном месте подолгу, и животный инстинкт самосохранения подсказывал бежать, как только выдается возможность.

Хоть в чем я и благодарен Мадлен, так это в том, что она привила мне так необходимое в реальном мире чувство небезопасности, ощущение враждебности окружающей действительности. С самого младенчества она внушала мне, что люди – другие люди – находящиеся вне стен моего дома, могут мне навредить.

И она была права, но, все же, преодолевая страх, я совершал вылазки, сначала по ночам, до близлежащей церкви, чтобы поиграть на органе (отчего, естественно, получал от матери по полной программе), а потом и днем, прячась по углам и кустам, сливаясь с тенями.

После того случая с окном я старался быть осторожнее, не привлекать к себе внимания, посещая выступления странной группы артистов, игравших необычную, даже странную, но завораживающую красотой музыку.

Я всегда отличался отменным слухом, да и моим музыкальным способностям и познаниям мог позавидовать любой профессиональный музыкант и композитор, но такого я еще, впрочем, за свою довольно еще короткую жизнь, никогда не встречал. Их стиль отличался от всего, что я когда либо слышал, но в то же время, их звучание было столь проникновенным и волшебным, хоть и тяжелым, что я, как завороженный, слушал, как играют семеро странных артистов с масками животных на головах.

Хотя нет, седьмой была как раз Стелла, и она не носила маску, но весь ее облик был столь необычен, и гротескное шоу привлекало немало внимания.

Однажды я услышал про новых соседей, купивших дом по соседству, стоящий слева, если смотреть с парадного входа. Мадлен была несказанно удивлена: уже в течение нескольких лет его никто не хотел заселять, вероятно, в связи с дурной славой нашего, с которым он и стоял почти впритык, отделенный высокой стеной зеленого плюща поверх витого забора.

Я был удивлен еще больше, когда вдруг услышал голос «странной артистки», как я ее тогда называл, сидя у себя в комнате. Дело в том, что этот дом купила именно Стелла, и по обыкновенному обычаю всех новоселов, она пошла в гости к соседям. Как оказалось потом, Мадлен уже успела познакомиться с ней заочно, услышав на воскресной мессе слух про «ненормальную, купившую дом рядом с проклятым домом». Я даже представил, как местные сплетники и сплетницы, любящие перемывать кому-нибудь косточки, смакуя пикантные подробности, шушукались и косились на изящную молодую женщину в черном, оставив их любимый предмет для оскорблений – мою мать Мадлен.

Я услышал, как скрипнул затвор на парадной двери и как Мадлен, выглянув на улицу, как-то пыталась спровадить незваную гостью. Они говорили недолго, и, судя по всему, итогом был довольно вежливый отказ. Уже закрыв створку и увидев, что я с любопытством высунулся из комнаты, мать рявкнула на меня, пригрозив расправой, и протопала мимо, запершись у себя.

Я был уверен, что давно соскучившаяся по простому человеческому общению, особенно с особами ее возраста и некогда имевшегося положения, она просто взбесилась из-за необходимости прозябать в одиночестве, и всему виной был я.

Я прильнул к окну, ожидая увидеть удаляющуюся фигурку, но ни через минуту, ни через несколько минут, никто не проходил к соседнему дому. Из этого был сделан довольно простой вывод.

Она была все еще здесь.

Осторожно, чтобы мать не услышала, я открыл окно в своей комнате и выбрался в сад обычной для себя манерой – так я поступал всегда, когда мне нужно было прогуляться. Двигаясь бесшумно, я обогнул дом, подходя к фронтальной стороне, выглядывая из-за угла.

На скамье, явно страдавшей от недостатка внимания и ухода (на ней совершенно некому было сидеть), примостилась «странная артистка». Ее взгляд был устремлен вдаль, и я был уверен, что она меня не замечает, но когда она обернулась, у меня буквально перехватило дыхание от страха, и первым и единственным желанием было удрать без оглядки.

Но ноги словно приросли к земле, кое-где покрытой пожелтевшими осенними листьями, прилетевшими с одинокой ольхи, и я лишь хлопал глазами, активно придумывая, как выпутаться из такой ситуации.

– Привет.

Она мягко улыбнулась, и внутри что-то потеплело, но я так и остался стоять столбом, не смея вымолвить ни слова.

– Как тебя зовут?

Она, казалось, не замечает моего странного вида и неуместности появления.

Можно сказать, это был мой первый опыт общения с незнакомым человеком, и он был с треском провален. Мой язык словно прирос к нёбу, и я продолжал тупо таращиться на нее.

Женщина склонила голову набок, все еще улыбаясь, и ее будто бы не смущала моя глупая молчаливость. Я понял, что она все еще ожидает ответа, и осторожно сделав шаг вперед, я тихо произнес:

– Эрик. Меня зовут Эрик.

Она теперь повернулась ко мне вся, и я невольно напрягся, но тут же укорил себя за излишнюю подозрительность.

– Очень приятно познакомиться, Эрик. А меня зовут Стелла, – она улыбнулась еще добродушнее, вынуждая меня улыбнуться в ответ, и я повиновался этой простой, но очень коварной этике.

Мой рот тоже сложился в кривую улыбку, но я был рад, что это единственное, что можно было усмотреть на месте моего лица, скрывавшегося под маской.

========== 3 ==========

В тот день нашей первой живой, настоящей встречи я недолго пробыл во дворе – от переполнявшего нутро чувства сладостной запретности мой язык словно не повиновался, и я с досадой полагал, что женщина вовсе сочтет меня дураком за мои молчаливые реакции на ее естественные и, казалось бы, уместные реплики.

Она говорила лишь о том, что живет по соседству, у нее есть одиннадцатилетний сын, почти мой ровесник (мне было двенадцать), и она была бы не против общаться семьями, как она назвала это, «коалицией матерей-одиночек».

Она шутила, но по ее лишь на мгновение погрустневшему взгляду, я понял, насколько они, вероятно, похожи с Мадлен.

Я понятия не имел, каков ее сын из себя, но уже начал ему завидовать.

Наверняка, он какой-нибудь капризный и избалованный тупица, привыкший, что ему достается все вот так просто – потому что его мать его любит и ни в чем не отказывает.

Впрочем, у нее вряд ли мог вырасти засранец; тем не менее, я бы не желал слышать ничего о нем.

Женщина не спрашивала меня ни о маске, ни о причине нашего с матерью затворничества – она максимально деликатно избегала опасных тем, однако переборов желание пойти наперекор предписаниям, я вскоре извинился, признавшись, что мне не велено выходить на улицу.

Она поняла меня и радушно попрощалась, удаляясь к калитке, а я, на ногах с пружинящими от дрожи коленями поскакал обратно к водостоку, по которому я по обыкновению взбирался обратно в свою мансардную комнатку.

Несколько дней я не знал покоя и не мог уснуть, и впервые за много лет не из-за страхов ночных кошмаров, а от постоянных и навязчивых мыслей.

Я день и ночь планировал, как бы устроить, чтобы странная артистка снова пришла к нам… ну и, само собой, изредка выбирался во двор, чтобы сквозь густой плющ, разделявший участки наших коттеджей, наблюдать, как она и худой, но высокий мальчик приводят в порядок сад.

У мальчика было красивое, бледное, как и матери, лицо и прозрачные – то ли серые, то ли голубые – глаза. Я невзлюбил его из-за этой его милой симпатичности еще больше.

Они вдвоем, весело и по-семейному, улыбались друг другу, проводя время на улице, и она совершенно искренне восхищалась его садовой работой, приобнимая за плечи и целуя в лоб; он же льнул к ней в детской наивной ласке, контрастирующей порой с его самостоятельностью на деле и в отсутствие матери, когда он играл на лужайке один.

И да, его звали Виктор. Я запомнил это совершенно случайно, исключительно по причине так понравившейся мне интонации женщины, обращавшейся к нему по имени.

Сегодня он с нехилой смекалкой мастерил заводной механизм из металлических винтов и аккуратно отполированных мелких досок (я лишь снисходительно хмыкнул, лицезрея его сосредоточенно сдвинутые брови – я такой года в четыре собирал), когда с парадной части витого забора его подозвал соседский мальчишка.

Один, к слову, из немногих более-менее адекватных в нашем поселке – многие дети здесь были, мягко говоря, беспредельщиками. Кто-то из них с превеликим удовольствием каждую неделю бил нам окно или поджигал коврик на крыльце.

Так вот этот Лео – так представился представитель местной молодежи – пришел поглядеть, как живут новые соседи. Соседями, конечно, их сложно было назвать – дом мальчишки находился на противоположной стороне и через два блока левее.

Вероятно, все же Лео больше интересовало нечто другое, о чем он поспешил полюбопытствовать:

– А ты уже видел… чудовище?

Сын артистки недоуменно посмотрел на гостя, уже стоявшего на мощеной тропинке у клумб, запущенного во двор из наивного чувства гостеприимства.

– Какое чудовище? – почти рассмеялся он. – Не понимаю, о чем ты.

Зато я все понял. Чудовище – это я.

Соседское чудовище… я от досады скрипнул зубами, вцепившись в металлические прутья забора, уже не замечая, как шуршит от моей беспокойной дрожи кустарник.

– Там, – Лео, тряхнув копной темных волос, указал пальцем в сторону моего дома, – за оградой.

Виктор прыснул.

– Я думал, эти суеверные сплетни – просто преувеличение местного невежества, – пробормотал он совсем по-взрослому, а потом, видимо, заразившись неподдельным ажиотажем нового знакомого, смягчился. – Ты что, серьезно?

– Более чем! Все об этом говорят!

– Да ну, – оглянулся в моем направлении сын артистки. – И какое оно?

Фантазия местного люда безгранична – у меня, оказывается, есть и рога, и хвост, и щупальца, и зубы, как у крокодила; и огнем я дышу, и глаза у меня в ночи горят, как у дикого кота.

Все это, естественно, было неправдой – за исключением глаз.

Но об этом, я, опять же, узнал уже много после прослушанной беседы двух мальчишек.

Если бы не вышедшая на улицу Стелла, окликнувшая сына, они бы, вероятно, полезли через забор к нам во двор, распаляясь от предвкушения приключения.

Артистка познакомилась с Лео и предложила ему зайти в дом пообедать с ними, но он, к моему изумлению – как же можно отказаться? – пожаловался, что мать не разрешает ему ходить по гостям, но он непременно когда-нибудь примет их приглашение, и ретировался.

Затем двор опустел, и я, около получаса просидев на земле у забора, тоже поплелся обратно в растерянности.

Он ведь расскажет Стелле о чудовище?.. Она, пожалуй, решит, что я в день нашей встречи просто обернулся в тощего мальчика в белой маске, и больше никогда не позволит мне к себе приблизиться.

========== 4 ==========

Я мог часами следить, как играют двое ребят – Виктор и Лео, – превращая идеальный газон в затоптанное поле для воображаемых битв. Новый друг сына Стеллы просто не мог устоять перед искушением играть с мячом, снося верхушки крохотных елок на заднем дворе. Когда им не хватало пространства для размаха (или Виктор боясь гнева матери молил больше не причинять вреда убранству сада), они выходили на дорогу, пиная мяч или упражняясь на садовых лопатах, как на двуручных мечах.

Грязные и потные, но довольные, они расходились по домам, а я так и не мог понять – я злился или просто завидовал их беззаботному веселью.

В конце концов, всякий ребенок хочет побеситься, особенно, в компании того, кто поддерживает любую его безумную идею.

Однажды мяч, долго и плавно описывая дугу, перелетел через забор и угодил прямо в центр моего двора. Я испуганно вжался в изгородь, страшась, что Мадлен увидит подброшенный «подарок» и выйдет наружу, а я не успею скрыться.

Но все оказалось еще хуже – Виктор, не долго думая, уже перелезал через сплошную зеленую стену под испуганный шепот своего приятеля. Его фигурка была в паре метров от меня, когда он с грацией и легкостью спрыгнул на землю, озираясь по сторонам.

– Будь осторожен! – твердил ему Лео. – Ты видишь его?

– Мяч? – переспросил сын артистки. – Не-а.

– Да не мяч – чудовище.

Тень пробежала по бледному лицу мальчишки, однако он, судя по всему, был не из пугливых – решительно сжав кулачки, он осторожно шагал по высокой траве запущенного сада, высматривая потерю.

Я видел, где мяч, но, к сожалению, от страха не мог даже пошевелиться. Я старался не дышать, я слился с густым плющом, но противный мальчишка по воле злой случайности шел в неправильную сторону – ко мне.

Мадлен нервно топала на кухне, и Виктор невольно повернул голову к окну, опомнившись – он должен был быть невидим, как и я, в данный момент стоявший, не чувствуя онемевшего от ужаса тела.

Пригнувшись, он развернулся на сто восемьдесят градусов, минуя окна столовой нашего дома и продолжая зигзагообразной траекторией исследовать периметр сада.

– Нашел! – громче положенного воскликнул он, но тут же одернул себя, опасливо оглядываясь вокруг.

Схватив мяч, он широкими прыжками преодолел расстояние до забора, перекинул имущество через ограду под радостные возгласы Лео, и начал было карабкаться вверх, но почему-то остановился.

Он смотрел своими серыми глазами туда, где находился я – пускай и он не мог меня видеть – и прислушивался.

– Эй, ты чего там тормозишь – лезь обратно! – с подозрением и беспокойством торопил его друг.

Виктор молчал и вглядывался в заросли, а затем сделал один робкий шаг ко мне. Было достаточно одного его движения, чтобы я вмиг отреагировал привычным мне способом – бросился наутек.

Я несся, не чуя ног; я улепетывал быстрее ветра. Я был готов орать от дичайшего ужаса и отвращения к самому себе.

Я даже не понял, как очутился у себя в комнате и как, зарывшись лицом в подушку, долго и вслух рыдал.

========== 5 ==========

Лео на неделю наказали за какую-то провинность, и Виктор бродил без дела во дворе, напевая незнакомую мне мелодию, кстати сказать, недурным голоском.

Он все чаще бросал заинтересованные взгляды в сторону разделявшего нас забора, находясь на расстоянии, и я начинал задумываться, что мое присутствие могло быть раскрыто.

Само собой после того происшествия в саду моего дома сын Стеллы догадался, что чудовище – не выдумка, а реальность; однако он был далеко не глуп, чтобы додуматься, что монстр был вовсе не со шкаф ростом, да и максимум, на что из необычного можно было обратить внимание – тощие ноги и сверкающие пятки.

Он понял, что на соседской территории обитает ребенок.

Не знаю, каким образом, но он словно чувствовал, где я стоял в тот или иной момент – он периодически оборачивался к стене из плюща, при этом не забывая строить очередной механизм, порядком более продвинутый, чем каждый из предыдущих.

Он умел занять себя, пребывая в одиночестве – это я понял. Он отличался от других детей, которых я видел (пусть и издалека), он был сдержаннее, воспитаннее, взрослее, пусть и творил в ребяческом запале глупости. Меня раздражало, что он неплохо поет, ловко собирает из мелочей сложные конструкции, развлекая и себя, и того же Лео; но еще больше меня бесило, какими идеальными были их отношения с матерью.

Как я понял, она прекратила выступления, полностью посвящая себя быту в новом доме. Они ходили вместе на воскресную службу, они порой играли вместе во дворе и всегда музицировали по вечерам – я подслушивал их беззаботную болтовню в гостиной с приоткрытыми окнами.

Я все ждал, когда же он сфальшивит в витиеватых мелодиях, отдаленно похожих на странные композиции артистов в масках зверей, что аж воскликнул от удовлетворения, различив, что Виктор не может взять начало малой октавы.

Он ошарашенно воззрился на хихикающий кустарник слева от него, а затем скривил губы в ухмылке.

Ну и что, что я себя выдал? Я все равно убегу быстрее, чем он опомнится и захочет перелезть через забор.

Но, собственно, зачем ему это делать?..

Мальчик резко встал с земли, оставив поделку, и начал медленно приближаться к забору.

Я, желая его подразнить, идеально пропел от начала и до конца музыкальную фразу, на которой запнулся сын Стеллы.

Его серые глаза еще больше округлились.

– Меня, конечно, пугают поющие кусты, но я думаю, ты – не куст, – произнес он.

– Конечно, я не куст, – отозвался я после паузы.

Мой голос мог звучать откуда угодно, и сейчас он раздался из противоположного конца сада, отчего Виктор вновь забеспокоился.

– Я учился так делать, – сказал он, – но у меня не всегда получается.

Звук его речи был за моей спиной, и я почувствовал, как зашевелились волосы на затылке. Этого быть не может!

Наконец, я совладал со своим горлом, почему-то онемевшим от изумления, и выдохнул:

– Значит, нам будет о чем поговорить.

…Наверное, он смешно выглядел со стороны – стоящий у забора и разговаривающий сам с собой. Я, естественно, тоже; вот только за мной никто не следил и никому до меня не было дела, а его мать, вероятно, могла периодически выглядывать в окно и проверять, все ли у него в порядке.

Я так и не решился показаться в отверстии живой изгороди, а Виктор не настаивал. Я сказал ему, как меня зовут, и попросил больше не кидаться мячами и не лезть ко мне во двор.

Потом мы говорили о музыке, архитектуре и книгах. Я сразу понял, что пусть и развитый не по годам по сравнению со своими сверстниками, мальчишка все равно отставал от меня. С наставнической интонацией, словно нерадивому ученику, я указывал на пробелы в его знаниях (обширных, но еще не структурированных), а он, одновременно в досаде и приятном удивлении, не спешил идти домой.

Потом он пожаловался, что давно хочет поиграть в шахматы, но никто из его окружения не может выполнить его прихоть – Стелла, несмотря на, по его словам ее математическое мышление, не очень интересный компаньон, а Лео вообще не понимает смысла в логической игре.

Мы играли на слух, озвучивая координаты и фигуры, используя воображение и память.

Я впервые играл с реальным противником. Если бы не таящаяся в глубине сознания настороженность, я бы сказал, что сей опыт был одним из наиболее волнующих за последнее время.

– Мне пора идти, – с заметным сожалением в голосе молвил Виктор.

Уже темнело, и их с матерью ждали семейные рутины – ужин, рояль в четыре руки и ласковые объятия с пожеланием спокойной ночи.

Я мрачно вздохнул, осознав, что мальчишка слышит мое расстроенное сопение.

– Может быть, ты зайдешь к нам – у нас вкусный пирог, – к моей абсолютной неожиданности предложил он.

Я, кусая губы от подступающих злых слез, ответил отказом.

– Нет-нет, в другой раз. Мне тоже пора, – изрек я.

– Завтра ты тоже тут будешь?

Сердце замерло от странного ощущения. Он что, хочет и дальше со мной общаться?

– Да, – коротко ответил я.

– Тогда до встречи.

Виктор развернулся на пятках и побежал к крыльцу вдоль горящих теплым светом квадратов окон. Я тоже пошел домой – просто потому что понял, что чертовски замерз.

========== 6 ==========

Мадлен как назло решила устроить уборку в моей комнате, выгнав меня в кабинет и заперев на ключ. Я мог попытаться вылезти в окно (это, пожалуй, был самый неудобный из всех способ покинуть дом из этой части здания – я проверял), но так и не рассчитал, когда мать закончит и обнаружит мое отсутствие.

Было бы разумнее дождаться завершения уборки (а она опять попытается перевернуть вверх дном мои вещи в поисках чего-нибудь, за что можно меня наказать), а затем, сославшись на плохое настроение или усталость, запереться и сделать вид, что сплю.

До сего момента мое дневное исчезновение ни разу не было обнаружено. Я надеялся на постоянство.

Виктор уже битый час ожидал меня с листами бумаги в руках, когда я, наконец, оказался у забора.

Услышав мое шевеление, он тут же оживился – словно вновь запустили заводной механизм, как у одной из его игрушек.

– Привет, Эрик! – окликнул он меня. – Как твои дела?

Казалось бы, такая банальная фраза… но у меня не сразу нашлось, что ответить.

– Пришлось задержаться, – многозначно пробурчал я.

Бледное лицо мальчика по ту сторону сетки из плюща выражало задумчивую нерешительность.

Он никак не мог разглядеть меня, пусть и прекрасно знал, где я стою.

– Может, ты все-таки выйдешь? Ты же меня видишь, а я тебя нет – это несправедливо, – произнес он с улыбкой. – Ну или хочешь, я к тебе перелезу.

Я замотал головой, но только потом понял, что он меня и вправду не видит.

– Это вовсе не обязательно.

Собеседник фыркнул:

– Ладно, как хочешь, – и чуть добрее добавил: – Я тут тебе принес кое-что… ты вчера со мной спорил – я принес тебе доказательства.

Мы много вчера спорили – и я не сразу сообразил, о чем идет речь. Скрученные в трубочку листы бумаги в его длиннопалой ладошке приблизились к изгороди и проникли сквозь листья на мою территорию.