Текст книги "Мальчик по соседству (СИ)"

Автор книги: stellafracta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Я сделал все, как она велела. Не хотел, но пришлось – я так и не мог уяснить природу ее странного ко мне благоволения, однако ее заинтересованность во мне подкупала.

Она сделала за сегодняшнюю ночь больше, чем родная мать для меня сделала; она сделала больше, чем я сам для себя был готов сделать.

Если бы не она, я бы, наверно, лежал где-нибудь во дворе своего собственного дома, забившись под куст смородины, надеясь, что сон, вечный и долгий, как нескончаемый кошмар моей еще совсем короткой жизни, найдет меня и более никогда не отпустит.

Я устроился на подушках, завернувшись в плед до подбородка, все еще подрагивая от ползающих по коже мурашек. Я почему-то не знал, как к ней обратиться – как позвать ее… не просто же по имени мне ее окликать?

Но похоже она опять читала мои мысли – я различил ее шаги из коридора, – и робко поинтересовалась, не решаясь появиться на пороге гостиной:

– Эрик, ты в порядке? Ты закончил?

– Да, мадам. Спасибо.

Пару мгновений спустя она уже склонилась надо мной, не сводя своих прекрасных темных глаз с моего лица.

С моей маски.

И она уже заметила, что я подсунул под искалеченные части тела предусмотрительно принесенные холодные пакеты – именно от них меня знобило даже под пледом.

– Виктор хотел тебя проведать, но если ты устал, я скажу ему, что лучше это сделать завтра, – мягко улыбнулась она мне. – Пока ты останешься у нас, ты не против? Тебе надо отдохнуть.

Ее слова тронули меня. Я чуть не расплакался – ей богу, как маленький, – и лишь утвердительно тряс головой.

– Если Виктор не спит, то он может прийти, – после паузы изрек я.

– Хорошо. И давай я заберу у тебя холод – думаю, он уже сделал все, что мог.

…Сын Стеллы продолжал смотреть на меня с нескрываемым интересом, и дождавшись, когда мать уйдет в кабинет, заговорщически спросил:

– Так что все-таки произошло?

Я закатил глаза.

– Я свалился из окна. Я лез домой и не рассчитал прыжок, – убедительно произнес я. – Не знаю, почему я к вам пришел. Я был не в себе.

По сути я не лгал. Почти все, что я сказал Виктору, было правдой. И я, действительно, был не в себе.

– Выздоравливай, – ободрил он меня. – Я могу тебе книгу принести, если будет совсем скучно.

В его серых глазах мелькали лукавые огоньки, и только спустя какое-то время я понял – он был рад моей компании. Конечно, для этого не обязательно было дожидаться моего бесславного падения, чтобы в ночи, вместо того, чтобы видеть сны, сидеть в гостиной и шептаться.

Мы вдвоем еще около четверти часа поболтали, и напоследок, отправляясь наверх в свою комнату, к моему собственному удивлению сын Стеллы рассмешил меня прозаичным замечанием:

– Полагаю, информация будет тебе полезна: туалет направо до конца коридора.

Когда он ушел, я задремал. В уютной и теплой гостиной под тихий треск камина я погружался в умиротворенную благодать. Чьи-то ласковые руки поправляли сбившийся плед, а осторожные прикосновения к коже виска, убиравшие упавшие на глаза пряди волос, показались сперва частью приятного видения.

Но инстинкты брали свое – я тут же распахнул веки, лицезрея артистку, сидящую на полу у дивана на уровне моей головы.

– Спи, – убаюкивала она меня. – Все хорошо.

Я верил ей. Но все же прогнал сонливость, приподнимаясь на локтях и морщась от ноющей боли во всем теле, словно по мне повозка проехала.

– Что ты хочешь? Скажи, я все сделаю, – сказала Стелла.

Мне ничего не нужно было – и я сказал ей об этом. Она улыбнулась и, отзываясь на мою невербальную просьбу о ласке, погладила меня по плечу, одарив улыбкой.

Потом она сообщила мне, где ванная и туалет, а где стоит графин с питьевой водой, и попросила не стесняться и сразу звать ее, если вдруг что-то понадобится.

Я без сожаления понял, что, скорее всего, буду звать ее по любому поводу, если такой представится, просто потому что величайшим удовольствием было ее присутствие рядом.

Но все же не желая злоупотреблять ее терпением, я пожелал ей доброй ночи почти мгновенно уснул, совершенно позабыв, кто я и что делаю в их гостиной.

========== 11 ==========

– Не тревожь его пока, пусть спит, – говорила тихо Стелла, обращаясь к сыну, когда они вдвоем, уже готовясь к завтраку, на минуту задержались в проходе, ведущем в зал.

Но я уже не спал – из-под опущенных век я наблюдал, как Виктор кивает и следует за матерью на кухню. Их милая возня из столовой доносилась до меня отголосками сновидения, но разум и тело уже бодрствовали.

Я не знал, который сейчас час, но что-то подсказывало мне, что я, по обыкновению просыпаясь с рассветом, сегодня порядком припозднился.

Сев вертикально, я оглядывался по сторонам, словно убеждая себя в реальности произошедшего этой ночью. Мне же придется вернуться… от этой мысли слезы навернулись на глаза.

У всего хорошего есть завершение. Пожалуй, для меня в этой вселенной хорошего отмерено ограниченное и довольно малое количество.

То ли услышав мое шевеление через стенку и коридор, то ли просто случайно улучив момент, Виктор заглянул в гостиную, приветственно махая рукой.

– Привет, – выдохнул я, надеясь, что он не заметил моего мрачного вида.

– Завтракать будешь? – совершенно по-свойски поинтересовался он, и я на автомате кивнул.

Я хотел заниматься всем, чем только можно, если это делают обитатели дома.

– Ты встать можешь? Придешь к нам?

В его вопросах было еще и искреннее беспокойство. Желая избавиться от сочувственного выражения на его симпатичном лице, я поспешил заверить Виктора, что все в порядке.

Откинув плед и высвободив из уютного кокона ноющее каждой клеточкой тело, я демонстративно выпрямился и попытался встать.

Вышло только со второго раза, и медленно ковыляя под пристальным взором сына артистки, я направился в указанном прежде направлении к ванной комнате.

Поравнявшись с кухней, я, как и ожидалось, услышал голос Стеллы.

– Эрик, доброе утро! Как ты?

– Все хорошо, спасибо, мадам, – отозвался я.

Вскоре я уже сидел вместе с ними в их чудесной столовой и намазывал джем на горячий и ароматный тост. Хлеб громко хрустел, от желудка разливалось приятное тепло, и я ловил каждое мгновение, проведенное в их компании.

Они – настоящая семья. Они завтракают вместе (а не по одиночке, заперевшись в собственных комнатах-темницах), попутно болтая о житейских мелочах, совместно проводят время, улыбаются друг другу и не стесняются проявлять ласку и заботу, просто потому что хотят сделать друг другу приятное.

Я помнил, как дико для меня звучали их признания друг другу в любви – совершенно естественно оброненные в беседе или при прощании. Они касались друг друга при малейшей возможности – просто потому что это было для них нормально.

От Стеллы не укрылось, как я внезапно помрачнел – так, что даже забыл про недоеденный ломтик тоста и уставился в сторону невидящим взглядом.

– Я все понимаю… мы с тобой все обсудим после завтрака, – молвила женщина.

Она смотрела на меня, внимательно и ласково.

Она имела в виду, что мне следует оставить все беспокойство на потом… но как же я мог освободиться от тяжкого бремени переживаний?

Но я прислушался к ней. Я улыбнулся – выжал из себя все, на что была способна моя нижняя часть лица, – и согласился.

Хлеб я так и не доел, зато по примеру Виктора съел конфету, свернув из фантика кузнечика.

Когда она осторожно мазала мое рассеченное ухо и подбородок мазью, я покорно терпел, чуть вздрагивая от каждого ее прикосновения. Я знал, что она вела бы себя так, случись подобное с ее собственным сыном… однако ничего такого с Виктором не могло произойти – ибо его мать никогда не посмела бы причинить ему вред.

Виктор тем временем убирал со стола в столовой (он, к моему изумлению, не капризничал и не отказывался от работы по хозяйству, когда это изредка от него требовалось), и мне казалось, мы со странной артисткой одни на всем белом свете.

Когда она вот так склонялась надо мной, сидя рядом в непозволительной близости, трогая меня без пренебрежения и отвращения, кровь закипала, и я чувствовал себя живым.

Мне порой начинало казаться, что я слишком привязан к ней, я слишком реагирую на нее… но умом я понимал природу этих чувств. Я все еще оставался ребенком – всеми покинутым ребенком, жаждущим ласки и материнского тепла – и потому жадно пользовался любой возможностью наверстать упущенное.

Пусть даже от абсолютно чужой женщины.

Она была очень красивой – я заметил это еще впервые увидев ее в вагончике. Она была еще красивей Мадлен… я уже давно перестал их сравнивать, однако воспоминание о жестокости матери вспыхнуло в груди старой обидой.

Я разочарованно вздохнул, когда Стелла отстранилась, проверяя на глаз результат своей работы.

От обработки спины я отказался – утопая в противоречивых эмоциях, я бы, вероятно, не выдержал сладкой пытки под ее пристальным и мягким взором, касающимся моего обнаженного и уродливого тела.

Она до сих пор не заводила неприятную тему, однако, я признавал, она имела право спросить меня прямо обо всем. Я еще не решил, что буду отвечать на те или иные вопросы, оставив львиную долю ответственности на импровизацию.

– Я должна тебя спросить, Эрик, – ожидаемо начала она, выпуская воздух через нос и нервно теребя подол платья. – Как часто твоя мама тебя бьет?

Стелла не спрашивала, бьет ли вообще… она спросила, как часто. Эх, почему она такая проницательная?

– Не очень часто, – выдал я.

Я понятия не имел, как оценивать частоту – раз в неделю для профилактики или два раза в неделю по поводу; все зависело от ситуации, причем, от меня нисколько не зависящей.

– Я не могу вмешиваться в ваши отношения, я не имею права… надеюсь, ты меня понимаешь, – изрекла она, пытаясь поймать мой взгляд. – Я не имею права осуждать ее, потому что я понятия не имею, что у вас происходит за закрытыми дверями…

Я слышал горечь в ее голосе, я различил досаду и злость. А что было бы, если бы она имела право? Забрала бы она меня из этого ада, спасла бы несчастного Эрика?

– Она вполне может обвинить меня в том, что ты эту ночь провел у нас – она же может подумать, что я тебя украла.

Я внезапно хихикнул, сам поражаясь своей неуместной реакции. Женщина дотронулась до моей коленки, но тут же убрала руку.

– Я хочу помочь тебе. Если ты знаешь, как будет правильно, я все сделаю. Только не молчи и не скрывай того, что может быть важно.

Звучало очень многообещающе, но стоит ли верить в чудесное избавление? И в самом деле, она не решится меня красть… я по глупости считал, что я, действительно, собственность Мадлен, которую она, каким бы ни было презрение матери ко мне, никуда от себя не отпустит.

Я впервые подумал, что моя мать, вероятно, сошла с ума, зациклившись в собственном страдании, стремясь утопить меня прежде, чем утонет сама; я был ее личным мучителем, персональным проклятием, в которое она с болезненным удовольствием погружалась снова и снова.

Она калечила меня физически и эмоционально, мстя за причиненный ей ущерб.

Да я тоже был болен – я, умом осознавая, что в моем уродстве нет моей вины, покорно терпел наказания, считая их заслуженными.

Я не мог разорвать порочный круг. Даже ради Стеллы – я с ужасом понял это – я сейчас не готов был отказаться от привычной травматичной реальности.

– Мадам, все не так страшно, как вы думаете, – в глубине души обливаясь слезами, лгал я. – Я сам виноват. Если я буду вести себя хорошо, этого не повторится.

Она не верила мне. Но она уважала мой выбор.

Напоследок, стараясь заложить семечко здравомыслия и надежды в мое истерзанное сердце, она добавила:

– В любом случае, знай, что я всегда помогу тебе. Обращайся к нам в любое время и по любому поводу. Здесь всегда тебе рады.

Я задыхался от удушающего чувства признательности, и огромных усилий мне стоило не броситься ей на шею и не разрыдаться.

Когда я демонстративно вернулся домой через парадный ход, Мадлен сидела в гостиной и что-то вышивала. Бросив на меня короткий взгляд, она никак не отреагировала и ничего не сказала.

Я так и не понял, расстроил ли я ее или обрадовал своим появлением – нуждалась ли она настолько в персональном мучителе, или же мой окончательный побег (когда-нибудь это произойдет) все же будет для нее избавлением.

========== 12 ==========

Прошла неделя. Погода испортилась, и на улице, в моросящий и холодный дождь, уже невозможно было долго находиться. Мадлен так и не поставила решетки на окна, и выждав два дня, пока мои синяки и ссадины заживут, а мать забудет неприятный инцидент, я вновь покидал комнату прежним способом.

Осень, как мне казалось, наступила внезапно и не вовремя – золотые листья на густой лужайке, из которых мы собирали фигурки зверюшек и приносили матери Виктора, превратились в бурые лужицы, а зеленая изгородь, отделявшая наши дворы, начинала редеть и чахнуть.

Пожалуй, еще недавно я в жаркий летний день подглядывал за артистами в масках, знакомился со Стеллой в собственном саду, высматривал за забором силуэты Виктора и его матери.

Теперь декорации поменялись, однако моя привычка и еще более возрастающая потребность проводить с ними время, осталась.

Иногда с Лео и Виктором, но чаще вдвоем с сыном Стеллы, мы играли на веранде. Я с досадой отмечал, как он многому научился за этот месяц, в том числе и от общения со мной.

Мы все чаще соревновались в остроумии и смекалке, стремясь доказать друг другу – и, как я сразу догадался, Стелле, – кто из нас более достоин похвалы.

Он не осознавал, как порой больно ранит меня его естественное очарование и неоспоримое преимущество в некоторых вещах – ему достаточно было сложить бровки домиком и округлить свои серые глазки, чтобы получить желаемое, – а я скрипел зубами от злости и раздражения.

Мать позволяла ему почти все, что он просил; он, словно ранее не замечая своих способностей до встречи со мной, сейчас оттачивал свое мастерство манипуляции, имея конкретный стимул.

Мы словно делили его мать между собой – я все больше сомневался каждое утро после пробуждения, стоит ли опять идти на поле битвы за внимание женщины, чьи ласковые прикосновения (пусть даже к плечу – она старалась не злоупотреблять моим расположением, решаясь лишь изредка гладить меня по руке в моменты особенного душевного единения) были самой желанной наградой за любое испытание.

Когда Лео завел разговор о соседских девчонках, меня словно осенило.

В какой-то мере мы уже не были детьми – мы вступили в книжный возраст влюбленных Ромео и Джульетты (пусть и немного младше), – полный мечтательного томления и воздушных замков. Мы с Виктором недоуменно переглянулись, слушая увлеченный лепет футболиста, которому, судя по всему, кто-то нравился.

– Они же все здесь крокодилы, – задумчиво протянул Виктор. – Да еще и глупые.

Лео неестественно расхохотался. Похоже, он был не согласен.

– Ты не видел ее, вероятно… они переехали недели две назад. Я с ней не общался, но, кажется, она разбавит местный коллектив.

– Да фу! – скривился сын артистки, высунув язык.

Я, если честно, был с ним согласен. Наблюдая за девчонками иногда, мне было искренне непонятно, как их пустоголовый треп вообще можно слушать. Визгливый смех и нелогичные игры с однообразными правилами – в этом привлекательность противоположного пола для Лео?

– Это ты сейчас не понимаешь, – с умным видом вещал мальчишка. – А мне уже двенадцать, я уже могу влюбляться.

Теперь настал черед Виктора залиться смехом, отчего его друг растерянно хлопал глазами.

– Да и слава богу, что не понимаю! Влюбленность отнимает разум! – заявил сын Стеллы. – Как какая-то девчонка может казаться привлекательной? Это игра твоих гормонов, а голова тут нисколько не работает!

Лео насупился, обозвал Виктора невеждой и сменил тему.

А я начал задумываться о превратностях любви, так трепетно описанных в художественных романах, воспеваемых самыми талантливыми авторами.

Учащенное сердцебиение, головокружение без причины, наполняющее все тело тремор и томление… желание петь и без умолку говорить, смотреть, не отрывая глаз, ловить каждое движение…

Мне вдруг стало страшно. А вдруг я влюбился?

========== 13 ==========

Виктор бесил меня все больше; я старался не обращать внимания, как он сначала невинно хлопает ресницами, а потом, словно специально, тянет руки к матери – по поводу и без, – удовлетворенно улыбаясь.

Я старался не часто ходить к ним домой. Я жил будто по расписанию – один день, с утра до поздней ночи наполненный музыкой (меня буквально распирало от собственных необузданных желаний и мыслей), а другой – в скрытом соревновании с мальчишкой, до жути напоминавшим мне меня, но только более удачливую версию.

Увлеченно играя на пианино, я пел, изливая душу – пел так, что потерял контроль над собой, окунаясь в пучину неземных страстей, – и не заметил, как рядом оказалась Мадлен.

Когда крышка хлопнула, больно ударив по пальцам, я невольно вскрикнул, отпрянув от матери в сторону, вскакивая с табурета.

– Я же запретила тебе петь! – грубо сказала она. – Я же просила тебя не петь.

Она всегда так говорила – повторяла с самого моего детства, когда обнаружились мои завораживающие способности. Она пугалась, что я, управляя ею силой своего голоса, заставлял подойти ко мне, где бы она не находилась в доме. Поначалу я хотел лишь, чтобы она уделила мне внимание – наивно, по-детски, – но потом осознав, что ее холодность не согреть и лед в сердце не растопить, я лишь запугивал ее, играя в кошки-мышки, подчиняя своей воле, давая понять, что я тоже могу быть опасен.

Возможно, с тех пор ее отношение ко мне нельзя было ничем исправить; она никогда не видела во мне ребенка – только бездушную и уродливую зверушку, которая мешалась под ногами.

И всему виной моя внешность… или же я неправ, и я, действительно, чудовище – со своей гениальностью, со своей уникальностью?..

Может быть, в самом деле, я никогда не смогу быть частью человеческого общества, потому что мне это просто не дано?

– Но я хочу этого! – упрямо воспротивился я.

Я всегда говорил «хочу». Я со временем начал понимать, что почему-то нужно сдерживать свои импульсы – так всех учат, это и есть правильно; но в глубине души я так и не смирился.

Ураганы бушевали внутри меня. Я сгибался под тяжестью своего бремени – я порой не мог выносить навязчивых мелодий, одна за одной звучащих в перегруженной голове.

– Меня не волнует, чего ты хочешь.

Вот так всегда. Она лгала, что ее не волнует – но она точно не хотела (и не могла) дать мне это.

Я побежал наверх, и, хлопнув дверью, упал на кровать лицом вниз. В моих ушах рефреном теперь повторялась одна и та же фраза, брошенная матерью вслед с явным намерением ударить меня в самое больное место.

– Даже если они принимают тебя в их доме, это не значит, что ты такой же, как они!

Мне было плевать, откуда она знает обо всем… мне хотелось орать от отчаяния.

А что если она права?

…В гостях я прятал распухшие кисти за спину, но это выглядело так глупо – Стелла все прекрасно видела, – что я вскоре перестал вспоминать о дискомфорте.

Я не мог играть на их лакированном прекрасном рояле, но зато я мог петь. Я пел уже не раз, ловя восторженный взгляд женщины в черном, и я отчего-то не стеснялся проявить дерзость и выпустить всех своих демонов наружу.

Они были ласковыми и покорными, как мурлыкающие коты, и их когти, по обыкновению, раздиравшие душу, теперь лишь мягко царапали грудь там, где билось мое трепещущее сердце.

Виктор завидовал, сидя в ступоре, в какой-то момент даже перестав мне подыгрывать на клавишах, а Стелла неровно дышала и глядела на меня, не отрывая взгляда темных глаз.

Ее лицо становилось бледнее каждый раз, когда я пел или играл в их доме, но я объяснял это всего лишь эффектом моей гениальной музыки.

Возможно, она видела и слышала что-то свое в сложных композициях, но я никак не мог понять, что именно. Я ее, несомненно, пугал, однако она не спешила прерывать меня или, как моя мать, бить по рукам.

Когда я закончил, ощущая мелкую дрожь и легкую слабость, как после длительного периода лихорадки, я задал волнующий меня вопрос:

– Скажите честно, мадам, что вы чувствуете?

Моя мать говорила, что ни одна женщина, услышав мое пение, не сможет умереть в состоянии благости… я смутно представлял, что это значит, но знал, что в этом нет ничего хорошего.

Она растерялась. Я узрел, что она желала бы ответить честно и искренне… и ей это было трудно.

– Я буду откровенна, Эрик, – с надрывом в голосе говорила она, – я слышала такой волшебный голос только у одного человека. Он был гением, он выделялся настолько, что представители рода человеческого его просто боялись. Он был прекрасен – как и ты – в своей чистоте и любви к творчеству. Он создавал шедевры, и весь мир был у его ног. И у тебя так будет. Ты боишься сам себя, но тебе не стоит бояться – ты прекрасен, Эрик.

Я не ожидал ничего подобного. Я бы предположил, что ничего не понял из ее слов, но они все равно навсегда остались в моей памяти.

Кто этот человек?..

Ее муж… точно, да, как же я сразу не понял.

В тот вечер я ушел, пообещав прийти завтра и разучить с Виктором вокальный дуэт – он, очевидно, приревновав к моему таланту, пожелал повысить свой уровень, и я согласился.

Я понимал, что с таким успехом (и такой наследственностью) мальчишка сможет догнать меня в пении, но искушение заниматься музыкой в их семье было сильнее любых убеждений и мнительности.

Но ни на следующий день, ни через день я не пришел. Испугавшись собственных коварных и непристойных фантазий о том, как я покорю сердце странной артистки своим голосом, сводящим с ума, и как она будет умолять меня петь еще и еще, пока не прильнет ко мне настолько близко, что я не выдержу и остановлюсь, чтобы поцеловать ее в губы, я запретил себе даже думать о визите.

Достаточно было один раз представить эту сцену, чтобы возненавидеть себя и устыдиться еще больше.

Обычно я никогда не думал ни о чем подобном – я даже не мог подумать, – что мой разум может рисовать такие картинки.

Я наивно предполагал, что если я постараюсь забыть о существовании соседей за витой стеной плюща, умирающего от осенних ночных холодов, и они непременно обо мне позабудут.

Каково было мое изумление, когда в парадную дверь постучали. Затем стук – требовательный и громкий – повторился еще и еще, и Мадлен, вероятно, отрываясь от своих дел, неуверенно шла ко входу.

Она не привыкла к тому, что кто-то вообще изъявляет желание войти в нашу дверь, но уж если так происходило, то за этим обычно следовало что-нибудь плохое.

Затвор жалобно скрипнул, и уже не дожидаясь, когда створка распахнется, стоявший на пороге с придыханием произнес:

– Мадлен, нам надо поговорить.

========== 14 ==========

Это была моя странная артистка. От звука ее голоса внутренности начали плавиться, и я беспокойно забегал по комнате, словно тигр в клетке.

Зачем она пришла?..

Они, вероятно, так и стояли, глядя друг на друга, разделяемые порогом, потому что Стелла добавила, прерывая повисшее молчание:

– Может, ты меня все-таки впустишь? Я все равно не уйду, пока не убежусь, что ты меня услышала.

– Хорошо. Проходи.

Судя по тихим шагам обеих женщин, они прошли в гостиную.

– Присаживайся, – издевающейся интонацией произнесла Мадлен. – Может, чаю?

Гостья вздохнула – она ожидала подобной реакции, она знала, куда направлялась.

– Нет, спасибо. Я не буду притворяться, что зашла мило побеседовать и рассчитывала на твое гостеприимство. Я хочу поговорить об Эрике.

Моя мать не скрывала недовольства.

– Тут не о чем говорить. Я даже не собираюсь с тобой это обсуждать.

Почему она так категорична? В одном упоминании обо мне, судя по всему, столько постыдного и отвратительного, что она вообще готова рьяно отрицать мое существование.

– Тебе придется, – с убедительностью лезвия бритвы отчеканила гостья. – Ты ломаешь его. Ты делаешь ему больно. Это недопустимо.

– Да что ты вообще знаешь?! – воскликнула Мадлен, чувствуя, как ее зажимают в угол. – Ты понятия не имеешь, каково это…

– Чем ты оправдываешься? Что такого в воспитании Эрика особенного, что нужно применять подобные методы?!

– О! Не строй из себя дурочку! Ты сама все прекрасно понимаешь! – зашипела моя мать. – Может, конечно, он при тебе строит из себя невинное и замученное дитя, но в этом существе сам дьявол.

– Мадлен…

– Если бы ты видела, что он собой представляет, ты бы так не рассуждала!

– Мадлен, он твой сын…

– Нет, это не так! Я не могла родить такое мерзкое чудовище!

– Да ты просто с ума сошла от одиночества в четырех стенах! – с ужасом отозвалась Стелла. – Что ты… да как ты можешь так говорить!

– Тебе легко рассуждать – со своей идеальной жизнью и идеальным ребенком! Ты не растила урода, не держала его взаперти, оставаясь присматривать за ним, только чтобы никто не видел, насколько господь оказался к тебе немилостив!

Судя по сбившемуся от шока дыханию артистки, она даже на мгновение закрыла лицо руками.

– Все еще хуже, чем я предполагала… ты же мучаешь его! Ты отыгрываешься на нем за свою неудовлетворенность жизнью!

– Не смей меня судить! Ты меня не понимаешь! – огрызалась Мадлен.

– Конечно, не понимаю! Это ты – чудовище, а не он! Ты не любишь его – и никогда не любила!

Моя мать задыхалась от злости. Наконец-то она могла сказать всю правду вслух кому-то, кроме меня, единственной кроме нее живой душе в этом доме.

– А ты бы любила его? Как же можно любить это?! Ты не видела, что у него на месте лица, а я видела! Мне приходилось смотреть на него!

Стелла ошарашенно молчала, в то время как терпение Мадлен подходило к концу – ее прорвало на наполненную давней горечью исповедь.

– Он пугал меня своим неестественно стремительным развитием, хотя я даже не разговаривала с ним все его детство. Он – мое проклятие. Он не может быть нормальным – никогда не сможет. О как же я его ненавидела!

– Но почему… ты оставила его у себя? – выдавила гостья. – Ты же… искалечила его своим отношением!

– Я знаю, что если я избавлюсь от него, то буду гореть в аду.

– Да ты и так будешь гореть в аду после того, что ты с ним сотворила!

Мадлен на мгновение призадумалась. Я тоже… но какая, к черту, разница?

– Ты понятия не имеешь, через что я прошла! Если бы ты увидела, что у этого маленького монстра на месте лица, ты бы так не рассуждала! Ты бы вмиг растратила всю свою показную доброту!

– Мадлен, замолчи.

– Я заставляла его носить маску, но он назло мне ее снимал! Каков паршивец! Но, может, ты сейчас хочешь взглянуть! А что – давай, мадам благородство, дерзай!

– Прекрати, иначе я за себя не ручаюсь, – ледяным тоном приказала Стелла, однако моя мать ее будто не слышала.

– Эрик, спускайся сюда! Я знаю, что ты подслушиваешь! Иди сюда!

Мои ноги приросли к полу. Меня трясло от ужаса – я был готов выпрыгнуть в окно, но никогда не показывать свое уродливое лицо прекрасной артистке – даже под угрозой смерти.

Я не переживу, если она подобно моей матери оттолкнет меня, отвернется от меня… но это единственный сценарий, по которому будет развиваться моя судьба.

Это неизбежно.

Настало время развеять мои глупые мечты.

– Мадлен, прекрати. Я все видела, мне не надо ничего никому доказывать, – отвечала гостья.

– Ты лжешь! Эрик, а ну иди сюда, лицемерная тварь! Пусть твоя любезная мадам подарит тебе два – один сейчас, а другой на потом, когда первый закончится. Как в твой день рождения – ты помнишь?!

Она дико хохотала, а я уже спускался по лестнице, ничего не чувствуя, кроме дикой боли, наполняющей все мое естество. Жуткое воспоминание – незабывающееся воспоминание – бередило душу, но я не мог даже плакать.

Я вдруг подумал, что давно мертв – раз внутри была выжженная пустота.

Однажды Мадлен вскользь упомянула про годовщину дня рождения… я был наивным пятилетним дураком, поверившим, что могу попросить любой подарок. Она заставила меня вымаливать у нее подарок (она же сказала «любой») – два поцелуя, – а затем жестоко отказала.

А потом она вела меня к зеркалу… и тогда я впервые увидел, почему никто на всем белом свете ни за что не решится прикоснуться ко мне, тем более – поцеловать.

– Я поначалу думала, что если я не буду кормить его или ухаживать за ним, он умрет! О, как я хотела, чтобы господь избавил меня от него!

Пощечина звонко прозвучала, разрывая повисшую тишину. Мадлен негромко всхлипнула от неожиданности, секунду спустя опустившись в кресло, беззвучно разрыдавшись, а гостья, круто развернувшись на каблуках, направилась было к лестнице, но замерла на полпути.

Она увидела меня.

Я был без маски. Без маски. Без маски!

Но она не убежала, не ушла… тот день изменил меня. Эрик больше не будет прежним… по крайней мере, мне так казалось.

========== 15 ==========

Я снова выжидал – я испытывал свое терпение, надеясь, что ненасытный голос внутри меня утихомирится и перестанет проситься на волю. Увы, желание пойти в соседский дом было сильнее меня.

Я пытался анализировать произошедшее, я упрямо прокручивал в мыслях воспоминания (от самой нашей первой встречи до текущего момента), но так и не мог отгадать загадку.

Что-то ускользало от меня, какая-то мелкая деталь… отчего пазл никак не собирался.

Ибо, к сожалению, объективная сторона реальности была не на моей стороне: артистка, по факту, была, действительно, странной. Ее доброе и бесхитростное отношение ко мне разделял лишь ее сын (ну, и частично Лео, быстро привыкший к компаньону по развлечениям в маске), а весь мир продолжал напоминать мне, кто я есть на самом деле… как, например, сегодня.

Мы с Виктором были на веранде, по обыкновению меряясь остротой слуха, упражняясь на вечерних звуках птиц и садовых грызунов. Я продолжал (чаще всего еще неосознанно) провоцировать его на конфликт, а он, стойко выдерживая мои выпады, лишь изредка упрекал меня в надменности.

Я был бы рад себя контролировать, но его успех казался мне прямой угрозой. С Лео я вел себя абсолютно иначе – нам нечего было делить.

Кстати о футболисте – он в очередной раз был оставлен дома за дополнительными домашними заданиями, а его мать, мадам Рот, с которой артистка немного сдружилась, сейчас распивала вино у камина в гостиной в компании Стеллы за задушевной беседой.

Виктор придумал прокрасться незамеченными к нему в комнату на втором этаже, и потому мы, словно воры, проникли в парадный зал и теперь неслышно ступали по коридору, медленно двигаясь к лестнице.

– …я тебя не понимаю. Все уже обсуждают, что ты позволяешь своему сыну общаться с мальчишкой Мадлен, – задумчиво рассуждала вслух мадам Рот.

Стелла закатила глаза и покрутила вино в бокале, изящно перекинув ногу на ногу.

– Только не говори, что ты меня осуждаешь. А то я подумаю, что Лео ты нагружаешь учебой, лишь чтобы он к нам не ходил и не пересекался с Виктором и Эриком.

– Я это не одобряю. Ты рискуешь оказаться на месте Мадлен и стать жертвой сплетен и пересудов, – серьезно произнесла гостья.