Текст книги "Беззвёздный и святая (СИ)"

Автор книги: starless sinner.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Пятьдесят.

Не эта ли робкая надежда породила в её голове идею до того наивную, что Алина секунды считает и не знает: то ли выбросить коробку в окно, то ли самой себе по рукам дать.

Она закусывает губу по дурной привычке, зная, что на нижней останется след от зубов. Щебет птиц вливается в комнату из широких окон вместе с тёплым ветром, что заигрывает с лёгкими тюлями, как с юбками девиц, гуляющими по мостовой. Пахнет кедром, солью. Чуть глубже вдохнуть – красной кирпичной пылью и кислым вином.

Она старается запомнить города, где они останавливаются, или вырезает их из памяти вовсе: наступивший мир не означает покоя между двумя порождениями бездны (Алина слышала, как их кличут глубоко во Фьерде, и хохотнула, но запомнила), и вопрос времени, когда их характеры скрестятся незримой сталью разрезов.

Алина замечает, что чаще первой призывает к оружию: слишком яростная, слишком вспыльчивая, всё ещё уязвлённая не зажившими ранами. Иногда Дарклинг кажется таким утомлённым её упрямством, что после становится ужасающе неуютно. Пару раз она сбегает, чтобы спустя несколько месяцев столкнуться с ним среди рядов земенских шелков вперемешку с остро пахнущими специями и шквалом незнакомого ей языка.

Тогда она назвала Дарклинга первым пришедшим в голову именем, и он ей подыграл.

За это время Алина сама собрала много имён. Каждое из них важно, храня в буквах и слогах воспоминания, и она перебирает их, как оторванные пуговицы в картонной коробке и изредка оттуда извлекаемые: пришить их некуда, а избавиться не даёт то, что люди зовут сердцем, считая этот орган чем-то большим, нежели простой мышцей, качающей кровь.

Алина вдыхает. Выдыхает.

– Не будь дурой, Старкова, – она ворчит на саму себя, вышагивая по прохладному полу на носках, босая, но не ощущающая холода: за окном тепло, а до того, как стемнеет и вечерняя прохлада разольётся на городу приливом, заставляя кожу покрываться мурашками, ждать ещё несколько часов.

Коробка в руках противно нагревается, и дико хочется её отложить. Алина упрямо сжимает её.

– Раз уж так вышло… – начинает она по которому кругу.

Хлопает дверь.

Алина оглядывается, как пойманная на месте преступления воровка. У неё есть драгоценные секунды, и они стремительно утекают, ведь получается только судорожно придумывать, куда спрятать собственную глупость.

Время выходит, когда на пороге комнаты появляется Дарклинг.

Александр. Эрик. Аркадий. Юрий.

Алина избегает других имён, а, вспылив, чаще всего отрывается на фамилии.

– Всё в порядке?

Это первое, что она спрашивает по возвращении Дарклинга, тем самым узнавая последние новости из Равки. Было бы совсем безрассудно думать, что сеть осведомителей не потянется за ними вместе с теми шпионами, от которых они вдвоём или по одиночке отрываются до сих пор.

В самом начале Алина подумывала перекрасить волосы.

Дарклинг сказал, что с ожерельем из рогов на шее можно не особо стараться. Всё равно выйдет автопортрет.

Ныне он кивает.

Перехватить его взгляд не получается, потому что Дарклинг смотрит на её руки. И только затем поднимает глаза. Вопросительно, настороженно – Алина хорошо чувствует его настроения, как и то, что не стоит обманываться его видом. Пускай на их плечах нет кафтанов – они едва ли изменили свою суть.

Дарклинг не задаёт вопросов. Он ждёт, останавливаясь подле и заставляя ощущать себя отвратительно в своей угловатой неловкости.

Алина подавляет порыв спрятать коробку за спину, как полагается разве что маленькой девочке. Такой явно не место рядом с этой силой, с которой когда-то маленькая мученица решилась заключить сделку.

– Я приготовила кое-что, – наконец произносит она, уставившись в ямку чужих ключиц в распахнутом воротнике рубашки.

Следует уточнить, кому.

Но Алина слишком редко говорит «мы». «Нам». Что бы то ни было.

А Дарклинг слишком хорошо её знает, чтобы читать недостающие фразы в молчании.

– И что же? – он наклоняет голову к плечу, а её собственную приподнимает за подбородок двумя пальцами. Привычный жест, тогда как сила между ними пробуждается совсем не привычным трепетом. Алина не уверена, что когда-то сможет относиться к этой связи между ними, как к чему-то обыденному, вроде восходов солнца.

(В конце концов, солнце живёт под её кожей, и к этому привыкнуть оказалось куда легче.)

Дневной свет подсвечивает чужие глаза, и аспид выцветает кварцем, словно высохшие в летний зной прибрежные камни; это позволяет разглядеть едва уловимые крапинки. И почему, впервые за столько времени, так хочется опустить взгляд?

Жар приливает к лицу, разливаясь по шее и лицу, словно Алина снова захмелевшая, как в те вечера, где не было целого мира – только они вдвоём. На каменных мостовых и ухабистых улочках, среди выжженных солнцем полей и на каменистом побережье, где ранним утром холод сжимал лёгкие жадными пальцами. До того, как чужое дыхание вытапливало его огнивом, смешиваясь, даруя желанное тепло.

Алина вдыхает слишком шумно, набирая в грудь побольше воздуха, как перед погружением в ледяную воду, когда дыхание уж точно откажет.

– У нас нет никаких памятных дат, – медленно говорит она, взвешивая каждое слово, как если бы оно было клинком.

– И я знаю, что не стоит к чему-то привязываться, – Алина взмахивает рукой, не давая себя перебить. Тень непонимания проскальзывает на лице Дарклинга, и это почти награда. – Можешь посчитать меня всё ещё слишком человеком, но…

– Алина.

Голос мягкий, успокаивающий.

Так он говорил с ней в самом начале. Далёком, но всё ещё слишком ясным в памяти.

Так он говорил с ней, обещая забрать всё, что дорого её сердцу, заменив его своим.

Так он говорил с ней одной проклятой ночью, полной соли, стали и жалости к самой себе. И говорил, когда её трясло после случившегося в Керамзине.

Алина смотрит на него, вновь губы кусает. Хочется повыламывать пальцы, похрустеть суставами или покачаться на носках, когда Дарклинг кивает:

– Покажи мне.

В конце концов, разве не к этому она вела с самого начала, страшась ответной реакции? Он ведь ей в лицо рассмеётся.

Дарклинг прищуривает глаза, и стоит поспешно захлопнуться, не позволить ему считывать сомнения, как доклад очередного капитана.

И всё же Алина не сопротивляется, когда Дарклинг тянется и сам открывает коробку. В ушах запоздалым эхо щёлкает застёжка.

– Это… – начинает он и замолкает.

У Алины приготовлена целая речь на случай отказа. Она порывается открыть рот, но скорее ощущает, чем ловит взглядом, как Дарклинг рядом с ней каменеет.

Кольца поблескивают серебром среди чёрного бархата. В конце концов, они ведь принесли друг другу клятвы, пускай всё произошло при таких обстоятельствах, что и рассказывать смешно. Уже смешно.

– Я решила, что нам не помешает напоминание, – говорит Алина неожиданно мягче, встревоженная скорее мыслью, что что-то всколыхнула в глубинах тёмных вод.

Совершенно не хочется добавлять никаких «если».

Ведь тогда она не сомневалась. А Дарклингу вообще сомнения чужды.

Но он не отводит взгляда от колец. Алина долго выбирала ювелира и порядком подействовала ему на нервы, решив, что не хочет никаких камней и гравировок. На их сердцах высечено столько, что при всём желании иссечь из себя эту рубцовую ткань ничего не выйдет.

Воздух вибрирует, звенит. Или это её кости ломит ожиданием?

– Ты права, – произносит Дарклинг, моргнув. Неведомо, что пронеслось перед его глазами, но морок проходит. Отступает воображаемой тьмой от стен.

Но Алина и вовсе не дышит.

Совершенно точно не дышит, пока сердце в противовес грохочет как полоумное, требуя любого исхода, требуя воздуха и прекращения этой пытки; словно встревоженное вмешательством сердцебита.

Дарклинг смотрит ей прямо в глаза, а то и глубже. И ныне между ними проносятся все пережитые лета, полные агонии, трепета и необъяснимой друг к другу тяги. Предназначения.

– Как ты тогда сказала? – его голос тих, но слова отдаются вибрацией в каждой мышце. – «В здравии маловероятно»?

И, святые, улыбается ей едва-едва.

Алина не может не ответить. И не может воспротивиться, наблюдая за тем, как Дарклинг вытаскивает то кольцо, что поменьше.

Сердце замирает.

– Я готова рискнуть.