Текст книги "Беззвёздный и святая (СИ)"

Автор книги: starless sinner.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Хочешь… – святые, Дарклинг почти хрипит, глядя на неё сверху, – чтобы увидели?

Свободная ладонь проходится по крепкому бедру, выше, к выступающей тазовой кости.

– Тогда придётся повыжигать многим глаза, – буднично отвечает Алина под его низкий смех. Не меньшая собственница, чем он сам. По образу и подобию взрощенная такой же хищницей. И ему это нравится: настолько, что он до сих пор не призвал тьму, чтобы освободиться. Настолько, что дышит тяжело, раскрасневшийся и взмокший.

Алина ослабляет завязки его штанов, чтобы коснуться ладонью и едва не обжечься о жар чужого желания. Дарклинг шипит.

– Какой нежный, – Алина поддевает, но послушно облизывает собственную ладонь, чтобы коснуться ещё раз, плотно обхватив и скользнув по всей длине.

– Ещё скажи, что ты сама не хотела бы меня внутри, – он так напряжён, что Алине его почти что жаль. – Уверен, ты вся мокрая.

Когда он так откровенен, сложно не вспыхнуть лицом. Алине бы губу закусить, но она предпочитает сомкнуть зубы на чужой тазовой косточке. Острые углы в этом теле её раскатывают, как и сильные мышцы, и эти глаза, и этот голос, и его проклятый рот.

– А у тебя стоит так, что хоть гвозди забивай, – парирует она едко. Дарклинг смеётся и захлёбывается: смехом, стоном, когда видит, как Алина скользит губами вдоль, сопровождая движение собственной ладони.

– Хочешь что-то сказать? – интересуется она, не наращивая темпа и ощущая всё гнедое напряжение под собой.

На секунду кажется, что Дарклинг вырвется следующим рывком. Но он упрямо сжимает губы.

Алина жмёт плечом, продолжая, пусть собственная выдержка лопается канатами.

– Может, мне и так делать не стоит? – произносит она тихо-тихо, а после обхватывает головку губами.

Дарклинга подбрасывает на постели. Алина вцепляется в него, словно кошка. Переводит дух.

– Ничего себе, – поражённо говорит и – жест свой повторяет, касаясь едва-едва кончиком языка, позволяя прочувствовать весь жар своего рта.

Дарклинг, кажется, проклинает всё сущее. И её вместе с ним.

– Глубже, – требует он так хрипло, так надрывно. У него розовеет шея и немногим – грудь от напряжения. Алина замирает, любуясь им таким, зная, что и он любуется, сходя с ума, ею между своих ног.

– Ты знаешь, как надо попросить, – она цокает языком, обхватывает, посасывая снова, и отстраняется с таким звуком, что его, кажется, прокатывает по самому краю. – Я могу так долго.

Он качает головой, откидывается на подушку. Дышит шумно, и грудь его вздымается в такт, словно меха.

– Нет, не можешь, – слов и не различить почти.

Алина рисует на его животе пальцами, спускается к бедру, безошибочно обводя ещё один шрам, пусть и скрытый от её глаз.

Ладонь становится суше, и она склоняется, смачивает слюной, раскатывая по всей длине.

– Ты везде, чтоб тебя, идеальный, – хочется пошутить, но выходит проклятым восхищением.

– Я хочу твои губы, – вдруг произносит Дарклинг. – Поцелуй меня.

Алина замирает.

– Но я ведь…

– Поцелуй меня, Алина. Пожалуйста.

У неё внутри что-то изламывается, раскрываясь острыми краями, вспарывая её с изнанки. Иначе не объяснить, почему Алина, не убирая руки, так быстро тянется к его лицу, но замирает в растерянности. Не от его мольбы, а от самой просьбы.

– Я недостаточно попросил? – Дарклинг смотрит на неё из-под полуприкрытых век. Измученный, такой красивый.

– Попросишь ещё, – Алина гордится своей резкостью, но всё же – склоняется и целует, самолично раздвигает языком его губы, не даёт перехватить инициативу. И он позволяет вести. Позволяет ей насладиться властью, позволяет вылизать свой рот, истерзать себя и разделить гнетущее Алину смущение. Лёгкое, едва ощутимое.

Увлёкшаяся, она не сразу замечает, как он двигает бёдрами, толкаясь ей в руку.

– Разденься, – шепчет Дарклинг, прихватывая её нижнюю губу зубами. – Я хочу видеть тебя. Я хочу в тебя. Я хочу твой рот, хочу твою грудь, хочу ощутить твой вкус и хочу взять тебя так, чтобы ты сорвала голос. Пожалуйста, Алина.

– Ещё, – она стонет, снедаемая болезненным желанием.

– Пожалуйста.

Её саму швыряет практически за грань от одного простого слова, от муки в его голосе, от желания. От того, как он, великий царь и правитель, хочет её.

Алина выпрямляется, с огромным усилием отстраняясь от его губ своими, руками – от его паха, чтобы снять одежду дрожащими пальцами, представ перед ним нагой, но ничуть не ослабшей.

– Нравится?

Он её взглядом сжирает. Кивает и подкатывает глаза от удовольствия, когда Алина седлает его, трётся, прежде чем впускает внутрь, разом, на всю длину. Не выдержав, стонет в голос, склоняясь над ним, потянувшись к его волосам пальцами, чтобы заставить откинуть голову и терзать его плечи, его шею. Двигаясь медленно, раскачиваясь и надеясь, что не краснеет от каждого излишнего громкого и влажного звука, Алина оставляет череду отметин, которую не скрыть воротником.

– Пусть видят, чей ты, – она захлёбывается удовольствием, каждым толчком, сжимаясь, чтобы прочувствовать от и до, чуть ли не до боли, и зная, что его это сводит с ума. – Пусть знают, чьё имя на твоих устах, когда ты кончаешь.

Он рычит, изгибаясь, подставляясь под её жалящие поцелуи.

– Когда ты стала такой открытой? – не подгоняя её движениями, только подстраивается, заставляя замирать и постанывать. Звякает цепь, потому что Дарклинг снова пытается вырваться.

– Ты меня научил, помнишь? Все эти твои разговоры, ты ведь наслаждался тем, как я смущаюсь, – слова обрываются, Алина теряет всякую нить с реальностью, выпрямляясь. Позволяя ему увидеть себя во всей красе.

– Способная ученица, – Дарклинг оскаливается. Голодно, ничуть не побеждённо, но расслабляется, подчиняясь неспешному темпу.

Улыбается осоловело, совершенно не способный дышать:

– Ну давай же, я весь твой.

Алина упирается ладонями ему в грудь, прогибается в пояснице.

– О мой соверенный, – возвращает улыбку. – Я ведь только начала.

========== ix. приказ ==========

Комментарий к ix. приказ

предупреждения: nc17, кинки, клубника part 2 и что вы мне сделаете.

да, я снова писал в чужом лс.

Тишина в этих стенах иная. Не напряжённая, не полная едва различимыми ушам шагами слуг, их шепотками; не взрывающаяся звонкими голосами молодых, излишне эмоциональных гришей или басистыми – генералов и главнокомандующих.

Тишина разливается волной парного молока; морской пеной, омывающей босые ступни. Ныне их касается холод каменных плит, и Алина поднимается на носки, едва не пританцовывая. О том, что спускаясь на кухню, нужно было обуться, она не подумала, слишком расслабившаяся и изнеженная внезапным спокойствием: вырываясь из духоты столицы, из дворцовых клеток в спасительную гавань их личной резиденции, Алина из великой правительницы снова становится девчонкой, которой не дать больше семнадцати, даже заглянув в глубины карих глаз.

Она ловит себя на том, что мурлычет под нос невесть какую мелодию, сливая с чаши с вымытой клубникой остатки воды. Ярко-красная, большая, словно самоцветы, ягода являлась и является по сей день любимым лакомством равкианской королевы, напоминая своей сладостью о вкусе к жизни, когда вечность внезапно начинает отдавать чем-то стылым. Сизым. Серым.

Впрочем, с Дарклингом ей никогда не приходится чувствовать скуку.

Мысль весёлая и хлёсткая. Алина усмехается себе под нос и, уйдя слишком глубоко в свои размышления, ахает, когда сильные руки обвивают её за пояс. Чаша с ягодами едва не падает из рук.

– Ты долго, – выдох Дарклинга обжигает висок. Алина успокаивается и тут же расслабляется в его руках. Тон не укоряющий, но недовольство ощутимо – где-то внутри, на задворках их связи, чья природа не устаёт поражать Алину даже спустя вереницу лет. Её ветви проросли так глубоко, что ни вырвать – только разодрать себя на части.

Алина не уверена, что сможет ощущать себя правильно, не чувствуя каждый миг биение чужого сердца.

– Где всё хвалёное терпение равкианского короля? – она смеётся, пока его руки сжимаются крепче, сминая ткань рубашки – его рубашки, в которую она ленно облачилась, криво застегнув пуговицы. Была мысль не одеваться вовсе, но тогда она бы не сделала и нескольких шагов из их спальни, где кровать насквозь пропахла их общим запахом. Оказываясь с ней наедине, её Беззвёздный Святой словно приоткрывал ящик с обузданным до того голодом. Алина не может сказать, что ей то не нравится: эти жадность и нетерпение, это вожделение, коим она заражена ничуть не меньше, ведь их обязанности, а то и недопонимания (как можно было легкомысленно назвать разлады, сравнимые с трещинами в земной тверди) разлучали их на долгое время.

– Осталось в столице.

Дарклинг трётся носом о её щёку. Принять бы за ленность, но в хватке рук ощущается мрачная сила. Алина выдыхает судорожно, всё ещё держа в руке чашу, словно спасительную соломинку. Но даже она не может сдержать порыв вжаться в него спиной и потереться провокационно, чтобы ощутить поясницей, как легко её правитель возбуждается.

– Придётся подождать, – Алина отфыркивается, маскируя этим рваный выдох и волну жара, стёкшую в низ живота.

Она цепляет из чаши ягоду и подносит ко рту, не без наслаждения обхватывая губами, дабы прочувствовать от и до кислинку и следом разливающуюся во рту сладость.

Одновременно с этим руки Дарклинга касаются её груди сквозь рубашку. Алина чудом не стонет и не давится. Лишь прожёвывает медленно.

– Не провоцируй меня, – Дарклинг кончиками пальцев обводит её затвердевшие соски, слишком отчётливо проступающие бусинами через ткань.

Алина со всей невозмутимостью, на которую способна, отправляет в рот ещё одну ягоду, бездумно смотря на стол с мраморной столешницей. Голубые, бирюзовые и бежевые прожилки блестят от солнечных лучей, льющихся золотым водопадом из открытых окон. Дуновения ветра мажут по щекам, но Алина не чувствует и толики прохлады: её всю обжигает раскалённостью чужого тела, прижимающегося сзади.

Каждый раз осознание разливается внутри волной высшего удовольствия.

Он её хочет.

Пускай совсем недавно они не могли оторваться друг от друга в постели, и теперь на всём теле Алины красуются отметины их страсти. Как и на теле самого Дарклинга.

Жмурясь, она может воспроизвести каждую, спиной чувствуя напряжение его грудных мышц, тем временем вжимаясь всё больше и нарочито мягко потираясь о его пах. Во рту – кисло и сладко, и восхитительно.

– А то что?

Алина тянется к ещё одной ягоде, стараясь не думать об узорах, что выводят пальцы на её разом потяжелевшей груди.

Рука Дарклинга опережает её, цепляя из чаши ягоду. Блестящую, алую и обещающую наслаждение своим вкусом.

– Вот что, – он выдыхает ей в ухо, прикусывает почти не игриво. Почти больно. Алина вздрагивает и тихонько стонет. Клубника оказывается подле её губ, поданная чужой рукой. Сложно смотреть на ягоду, а не на выделяющиеся на запястье вены и совершенство чужих пальцев. Пальцев, что каждый раз творят с ней вещи, заставляющие скулить и просить большего.

Алина опускает веки, чувствуя взгляд Дарклинга на периферии, и обхватывает клубнику губами. Не откусывает сразу, позволяя ей выскользнуть изо рта, чтобы обхватить снова.

Его дыхание утяжеляется.

Алина повторяет движение несколько раз, прежде чем откусывает. Ещё и ещё, едва не клацнув зубами по костяшкам.

– Кусаешь руку, которая кормит?

Он смеётся ей в шею. Щекотно, горячо. Губы задевают кожу. Дыхание – её сдирает ожогом. Алине бы лучше думать о его руке, всё ещё ласкающей грудь сквозь рубашку, нежели о том, как твердо у него в штанах, натянутых, видимо, наспех, даже с не зашнурованными завязками. И как рот у неё самой наполняется слюной от этого осознания.

Хочется повернуться, но проще было бы расколоть скалу, нежели сделать что-то, чего не хочет сам Дарклинг.

– А если так? – Алина откидывает голову, тяжело дыша. Под рубашкой – ни нитки белья, и она остро ощущает свою уязвимость. Особенно, когда проворные пальцы расстёгивают несколько пуговиц.

– Будь хорошей девочкой, – Дарклинг прикусывает кожу вместе с бьющейся жилкой. Сжимает зубы крепче, заставляя выгнуться.

Алина осознаёт, что с трудом держит чашу.

С ещё большим трудом ей думается, что удача им благоволит отсутствием кого-либо ещё в этом доме. Они оба предпочитали уединение друг с другом и отсутствие кого бы то ни было.

– Иначе накажешь? – она усмехается, облизываясь. Сердце срывается с удерживающих его сосудов, когда Дарклинг берёт ещё одну ягоду.

Да. Накажет.

Она едва сдерживается, чтобы не просунуть руку за спину и положить на чужой пах, огладить сквозь преграду одежды, вырывая с губ не стон – рык. Дарклинг в том настроении, когда может нагнуть её над этим столом и взять, пока она не охрипнет, выстанывая его имя молитвой и звучным ругательством.

Влага размазывается по губам, когда он обводит их кончиком ягоды. Алина повторяет игривое посасывание под его усмешку и жалящие поцелуи:

– С едой не играют.

Плечо жжёт следом укуса. Дарклинг стаскивает с неё рубашку, обнажая почти что до живота. Алина в один миг резко ощущает себя излишне порочной в этой полунаготе. Между ног становится нестерпимо жарко. Влажно.

Съедая ягоду, она всё же кусает Дарклинга за пальцы.

Тот не убирает руки, позволяя сомкнуть зубы ещё и ещё. Игривой лаской, языком собирая сладковатую жидкость.

– Возьми в рот.

Дрожь пронизывает всё тело: от этого тона, от самих слов.

Алина выдыхает со свистом и послушно обхватывает его пальцы – указательный и средний – губами.

– Умница, – Дарклинг почти урчит, спускаясь свободной рукой ниже, к её животу.

– Поставь вазу. И расстегни рубашку.

Руки плохо слушаются, пока Алина выполняет сказанное. Не пожелание, а приказ, сказанный тем тоном, что в случае отказа у неё не останется одежды. Вообще. Пока он не пожелает иного.

Прежде Алина терпеть не могла эту властность, но сейчас у неё подгибаются колени.

Дарклинг целует ей плечо и лопатку, оцарапывает зубами кожу.

– Глубже.

Алина сглатывает. И принимает пальцы глубже, лаская их языком. В отместку цепляя кромкой зубов.

Дарклинг перестаёт гладить её бедро, к которому успел спустить руку.

– Хорошей девочкой, Алина, – он цокает. – Иначе я заставлю тебя удовлетворять себя передо мной.

Лицо вспыхивает. Она бы отстранилась, чтобы сказать ему, какой он мерзавец, но Дарклинг сам потирается о её ягодицы с шумным выдохом.

Ей остаётся только послушно посасывать его пальцы, стараясь не думать о том, как выглядит со стороны. Иначе последний оплот здравомыслия ей

откажет.

– Достаточно, – отрезает Дарклинг, высвобождая руку под слишком громкий и влажный звук. У Алины горит лицо.

Они делали друг с другом.. всякое. Но каждый раз он находит способ смутить её.

– Не медли! – Алина рычит, откидывая голову ему на плечо, желая поторопить руку, но не смея пошевелиться.

– Ты мне приказываешь?

Алина не может не охнуть от его голоса. Жмурится, заставляя успокоиться своё сердце, пока между ног всё пульсирует почти болезненно.

Пожалуйстапожалуйстапожалуйста.

Она напрочь забывает о ягодах, об их вкусе, смакуя на языке лишь привкус кожи Дарклинга, когда шепчет, повернув голову. Ему в выимку между шеей и плечом, вжимаясь губами в основание:

– Ну же, разве ты не хочешь посмотреть, насколько твоя хорошая девочка тебя хочет?

Одна ладонь оказывается у неё на шее, сдерживая. Алина вся сотрясается дрожью в предвкушении, когда Дарклинг, наконец, касается её там, где хотелось больше всего.

Она стонет, ведь он знает, как надо приласкать свою королеву, словно дикую кошку.

Она прогибается, вжимаясь ягодицами в его твёрдый член и скулит, когда Дарклинг не медлит: его пальцы, смоченные её слюной, оказываются внутри. Горячо, влажно, так хорошо.

Он не разменивается на долгую ласку, и от набирающих темп движений, от этой заводящей почти остервенелой грубости, Алина не может дышать. Стоны рвутся хрипами, а она сама стремится насадиться глубже, но хватка на шее не даёт шевельнуться больше нужного.

– Не заставляй меня прерываться, дабы отшлёпать тебя, – Дарклинг рычит ей в ухо. Сбито, сорвано.

Этого оказывается достаточно, чтобы оргазм накрыл её с головой одной погребающей под собой волной.

– Александр!

Она дрожит, сотрясается в его руках, но Дарклинг не даёт ей передышки, доводя снова и снова одними влажными, излишне громкими в этой особой тишине звуками, от которых у Алины горят лицо и уши.

Он берёт её пальцами до тех пор, пока у неё в действительности не подкашиваются колени; пока она его имя не стонет сплошной мольбой, сжимаясь вся. И тогда сильные руки подхватывают её, удерживая в объятиях.

Алина дрожит, сжимая ноги, пронизываемая слишком острым удовольствием. Взмокшая, тяжело дышащая, она, наконец, поворачивается в его руках, чтобы столкнуться с бездной аспидных глаз.

Дарклинг усмехается и облизывает собственные пальцы под её широко распахнувшиеся глаза.

– В следующий раз не заставляй меня ждать, – он почти мурлычет, но голод в его голосе обтёсывает кожу, обжигает внутри. Алине кажется, что из неё вычерпали все резервы, но смотря на его взмокший торс, на то, как он вздымается от тяжести дыхания, ей чудится, что их общему вожделению нет конца.

Пусть и стоит она, удерживаемая лишь его руками. Ноги дрожат.

– Непременно заставлю, – Алина обхватывает его шею руками, чтобы притянуть к себе и поцеловать.

Дарклинг прикусывает ей нижнюю губу. Зализывает языком. Зверь под ликом человека.

– Но кто сказал, – его руки скользят по её спине будоражащей щекоткой; Алина вздрагивает, – что сейчас я с тобой закончил?

Алина гортанно стонет ему в рот, пока руки, наконец, находят завязки его штанов.

– Прикажешь мне?

Дарклинг наматывает её волосы на кулак, оттягивая. Алину ведёт от этой властности, когда он целует почти целомудренно её под челюстью.

– Да, моя милая, – он улыбается ласково, прежде чем улыбка становится оскалом.

И ставит её на колени.

========== x. ярость ==========

Алина хочет выглядеть грозно, дышать злостью, а вовсе не казаться обиженной девицей, чьи нежные чувства были задеты.

Алине бы привыкнуть, что упрямство Дарклинга непреодолимо, как гнедые фьорды; ей бы смириться, но она только пуще прежнего выпускает когти и скалится.

Ей бы сдаться, но она спорит с ним до хрипоты, а после рычит, что видеть его не хочет. Только хочет, да прижать к себе покоренного. Но Дарклинг не покоряется, строптивый и упертый, как дикий жеребец; как неукротимая стихия, схлестнувшаяся с волной её сопротивления.

От такого бы дрожать стенам и ползти трещинам: их силы просачиваются штормами в сколах самоконтроля; в том, как Алина голос повышает в ответ на айсберги чужого спокойствия.

Ярость Дарклинга – не в криках, не в попытках демонстрацией физической силы на место поставить. Ото льда в его голосе бы спрятаться за тёплыми шкурами и пляской пламени.

Алина провоцирует его до тех пор, пока не обмерзают пальцы; пока за слоем наледи не оказывается пожар да кипящая смола: от такого обуглятся кости и кожа слезет.

Иной бы страшился, но Алина отвечает тем же, чтобы позднее не поворачиваться на звук открывшейся двери. Не реагировать, чувствуя тепло чужого тела спиной – Дарклинг подходит сзади вплотную. Пальцы – холеные, ненавидимые и страстно любимые – оглаживают плечи призраком прикосновения, прежде чем он Алину в себя вжимает.

Она не может сдержать шумного выдоха, поворачиваясь в сомкнувшихся тисках.

Дарклинг так смотрит, что расплавиться бы под этим взглядом, разлиться морем подле его ног. Но Алина разгорается внутренним светом.

– Это ты так извиняешься? – она шипит, ногтями по его лицу ведёт со мстительной радостью. Он по-звериному голову выворачивает, чтобы укусить её за пальцы. Скорее больно, нежели игриво.

– Ты нечеловечески горяча, когда злишься на меня, – ладони обводят её стан, ниже по спине скользят, сжимают ягодицы.

– Это всё ещё не извинение, – Алина дышит тяжело, рефлекторно хватаясь за его плечи, как за выступ скал, с которых каждый раз срывается в бездну: его глаз и голоса.

– Мы оба не отступимся, – Дарклинг посмеивается, почти её целуя, но вместо этого опускается к шее, к призывно выглядывающему плечу, словно ждущему его действий.

Алина ненавидит себя за то, что хочет обхватить его ногами.

– Так чего же ты пришёл? Надеешься поцелуями урвать мою милость?

Дарклинг крепче сжимает ладони.

Алина хочет его руки в другом месте, но не успевает приказать, задохнувшись, когда он говорит, снова целуя в плечо:

– Я хочу тебя. Сейчас, – и стоило бы отвесить ему пощечину за такую уверенность, за эту воистину королевскую наглость, но Алина уже отчетливо видит, как оседлает его в ближайшем кресле, заставив задыхаться от удовольствия.

– Скажи ещё, – Алина откидывает голову.

Дарклинг усмехается. Глаза у него сверкают, а улыбка становится пьянее, слаще. Хочется её попробовать. И его самого – тоже.

– Я хочу тебя, – повторяет послушно. – Хочу. Тебя. В тебя, в твоё тело и выпить твоё возбуждение досуха.

Руки поднимаются выше, чтобы разобраться с шнуровкой её платья. Черного, из плотной ткани. И оно падёт – знаменем полной капитуляции.

– И я пришёл не за твоей милостью, – Дарклинг заглядывает ей в глаза, как делает всегда, и Алина всегда перестаёт дышать. – Я хочу твоей ярости.

========== xi. возвращение ==========

Комментарий к xi. возвращение

флафф.

часть первая, будет продолжение, вытекающее отсюда же.

пост: https://vk.com/wall-137467035_2441

Напряжение сковывает воздух раскалёнными тисками, пускай вне дворцовых стен с каждым выдохом изо рта вырывается уже заметное облако пара: осень немилосердно прохладна в этом году, окольцовывает объятиями стремящуюся поскорее впасть в грядущую спячку природу.

Вся столица, от дворцовой площади до безымянных улочек, вторит ей, замеревши: стук копыт как будто тише отбивает свой неровный ритм по каменным мостовым; крики торговцев, визги детей – старый город стихает, словно прислушивающееся к шуршанию веток настороженное животное, чьё сердце – дворец – бьётся слишком громко в безмолвном, немного паническом ожидании.

Спустя годы и мириады сражений привыкнуть бы, но лёгкие опадают парусами, чтобы вновь расправиться и пиками мачт пронзить кожу с изнанки, пока Алина сжимает кованые перила на балконе, словно могла бы погнуть металл. Пальцы сковывает холодом.

Сверху хорошо видно всеобщее мельтешение: накануне вся Ос-Альта встрепенулась, заслышав о возвращении армии.

Они возвращаются.

Он возвращается.

Спустя долгие зимы и лета, под ореолом подступившей рыжевласой осени, когда опадающие листья не успевают смести с широких проспектов и они шуршат под подошвами, копытами, под колёсами телег, а взметнувшись порывами ветра, кружат подле вскинутых знамён. Чёрных, как сама ночь. Расшитых единственно-верным знаком.

Золотое солнце в затмении.

Когда-то то были символы сильнейшего гриша и предназначенной ему святой. Смертью, жизнью, противовесом.

Ныне – то знамя всей Равки, переродившейся в нечто более ужасающее и величественное, полное неподвластной мощи.

У Алины колет пальцы желанием наплевать на условности и предписания ожидания на троне обладательницей той силы, что оберегала столицу и близлежащие города все прошедшие годы; с прочным замком на истинных эмоциях оставленной в одиночестве девочки, пусть ей давно не семнадцать. Ей хочется забыть об этом всём и сорваться бегом вниз, сквозь идеальные сады, сквозь ворота, отбросив весь королевский пиетет, дабы воочию увидеть возвращение короля.

Дабы первой заключить его в объятия, не уступив дворцовой суете.

И ей бы ждать в тронном зале.

Ей бы поступать, как должно королеве.

Но из них двоих Алина была и остаётся пламенем – бесконтрольным и неудержимым. Способным успокоиться лишь в леденящих оковах чужих рук, ибо долгие месяцы тревога изъедала ей кости смутными, дурными вестями.

Пусть они встречались во снах, и, засыпая, Алина заталкивала страх как можно глубже.

Страх, что однажды она, ведомая мерцающей нитью, натолкнётся на каменную стену.

Алина не замечает, как ускоряет шаг, едва ли не срываясь на желаемый бег, ведь шум и крики, полные радости, становятся всё громче: чьи-то мужья и сыновья, чьи-то братья, отцы и любимые сердцу друзья вернулись домой.

Кто-то не вернулся вовсе, и стенания от боли потерь Алина могла бы представить, могла бы различить, не стучи кровь в ушах так громко.

Он наверняка чувствует её волнение.

Никто не рискует остановить Алину, когда она оказывается подле распахнутых ворот. Облачённая в чёрный, но всё же не выхолощенная волоском к волоску: белое золото ниспадает встревоженнными волнами, не подчёркиваемые ни витиеватой причёской, ни короной.

Ей всё равно, о чём будут шептаться знатные дамы и как это не понравится всем окружающим фрейлинам.

Ей всё равно.

Она заклинательница Солнца, и более всего в этот миг она жаждет увидеть своего правителя.

Сердце трепыхается в своей клетке, грозясь вот-вот выскочить. Всадники рассыпаются внутри бусинами. Дворцовую крепость наполняет фырканье лошадей, цокот и окрики опричников.

Шум нарастает, прежде чем схлопывается, словно накрытый колпаком.

Всё стихает, и верные, вытрепанные бойнями солдаты – люди, гриши, всё есть одно – расступаются, словно взрезанное горячей сталью масло, пропуская вперёд всадника, облаченного в чёрный с ног до головы. Плащ его клубится тенями, изорванными краями ниспадая с седла. Стоит его обладателю захотеть и щёлкнуть пальцами, как тени обретут плоть и острые когти. Станут тем, что зовут равкианским кошмаром.

Тем, что забирает отгрызает человечность по куску – ту, что удерживает сама Алина из года в год.

Она вскидывает подбородок. С той гордостью, что так любима и ненавистна её мужем. С той бравадой, что скрыла бы дрожь, сковывающую всё тело.

Дарклинг останавливается подле неё. Вороной переминается с ноги на ногу, успокаиваемый чужой сильной рукой.

Мир меркнет, как если бы наполнился ночной мглой, как когда-то разлившиеся чернила Неморя. Алина выдыхает, не в силах отвести взгляда:

– Мой царь.

Их необходимость друг в друге сквозит в жадности, с которой она разглядывает его осунувшееся, но всё такое же прекрасное лицо, вытрепанные одежды и растрепавшиеся волосы. Дарклинг выглядит так, словно только шагнул с поля битвы, и горячка войны пульсирует штормами в его глазах.

Но при взгляде на неё, – Алина чувствует, – он замирает.

– Моя царица, – произносит Дарклинг, и углы его губ приподнимается в намёке на улыбку, предназначенную ей одной. Алина не уверена, что не засветится в ответ: всё её внутреннее солнце стремится к бездне его ночи.

Ей надо бы сказать ещё что-то.

Ей надо бы возвестить об этом громко и уверенно, но Алина не видела его так долго. Меньше, чем тянулись все их затяжные разногласия, но эти годы шли не месяцами, не десятками лет – столетиями, пускай их вечность пропустила сквозь пальцы одну только песчинку.

У неё с губ рвутся всхлипы, и Алина крепко их сжимает: знанием, что он был серьёзно ранен; знанием, что остались шрамы, которые не излечить даже лучшим из их целителей.

Алина знает, что при всём своём могуществе, гнедом и беспощадном, Дарклинг мог не вернуться.

Он это понимает: чувствует каждый её надлом и ревущую внутри ярость, которой бы обрушиться на врагов.

Под прицелом многочисленных взглядов, он спешивается. Легко и уверенно, без прожитых за плечами веков, которые не сказываются на нём до сих пор. Его молодость всё так же неестественна для народа, но проще примириться с чудовищем, растерзывающим врагов государства, нежели самим бороться с ним.

Они оказываются на расстоянии шага, по краям своих бездн.

Алина не верит в «долго и счастливо», но жадно глотает каждый миг этой закончившейся разлуки: сладость осознания, что они вновь встретились, чтобы спустя день или год, или десятилетие налететь косой на камень и оказаться по разные стороны; чтобы ей самой затеряться в годах, проучающей его гордыню и упрямство.

Чтобы вновь его ждать и защищать их дом, ведь война, как круг из сомкнувшейся на хвосте змеиной пасти, идёт – и нет ей конца.

– Я принёс победу нашей стране, – говорит Дарклинг.

– И вернулся к тебе, – взгляд его смягчается, кварцем выцветая в сталь, – мой свет.

Следующий всхлип она не может подавить, как и жар, жгущий глаза от необходимости прикоснуться, от тоски, разъевшей её, словно ржавчина – металл.

Алина падает в его руки, обнимая за плечи, за шею, вцепляясь намертво и дыша, словно у неё вот-вот отнимут кислород. Дарклинг пахнет пылью, потом, долгой дорогой и пролившейся кровью; морозом, спокойствием ночи и морской солью. Алина хочет ткнуться носом ему в шею, вдохнуть и тут же им задохнуться, рассыпаться искрами умирающей сверхновой.

Любимый ею враг, ненавистный ею возлюбленный, вросший в сердце шипами – он вернулся.

Дарклинг крепко сжимает руки, вцепляясь в её спину, в волосы.

Наплевать на все королевские условности.

Наплевать на необходимость играть роли.

Свет разгорается в ней сокрушением и спасением, когда Алина берёт в ладони его лицо, выдыхая в самые губы:

– Добро пожаловать домой, мой мрак.

========== xii. шрамы ==========

Комментарий к xii. шрамы

условное продолжение предыдущей части.

пост: https://vk.com/wall-137467035_2524

Вода в ванне пышет паром, словно выдыхая облака тумана. Дышать приходится глубже, с большей жадностью, в попытке урвать кусочек прохлады, а волосы тут же вьются, иссекая всякий королевский лоск.

Алина задумчиво прочёсывает их пальцами. Собственное отражение рисует ей нахмуренные брови и плотно сжатые губы: ей бы не думать о невзгодах сейчас, когда вся Равка ликует и празднует, вытесняя радостью – скорбь.

Они вновь победили.

Ведение войны изменилось. Равка больше не хоронит своих детей тысячами, ведь они оберегаемы солнечным пламенем и чудовищами, сотканными из самой тёмной ночи.

Дарклинг за её спиной стягивает с плеч кафтан. Иные бы не заметили, но усталость зрима, осязаема в его движениях. Алина следит за ним, челюсти сжимает крепче, когда он стаскивает чёрную рубаху. Война сказалась на нём худобой, сухостью мышц. Но Алина знает, что дворцовая жизнь приведёт его в порядок, если Дарклинг не ринется в очередной водоворот, ненасытный до бойни, словно всё проклятое могущество в нём изо дня в день требует выхода.

Возможно, и требует.

Алина вспоминает всю силу Неморя.

Эту жажду тяжело сдерживать, тяжело насыщать. Дарклингу мало всего мира, будь он разрушен до основания или, покорённый, под подошвой его сапога.

И её, его королевы, – ему тоже мало.

Нити внутри натягиваются: тоской и необходимостью к ней прикоснуться. Алине чудится его хватка в волосах, что хочется раззадорить до рыка, прежде чем откинуть голову и дать желаемую им покорность, на деле больше похожую на приручение острозубого хищника. Не такого, что водится в лесах.

Таких, как Дарклинг, больше нет. И таких, как она сама, рождённой быть ему противовесом, – тоже.