Текст книги "Шрам (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Тим кивнул и послушно включил телефон, отдал его Олегу вновь.

– Доволен? Зачем орать-то на меня? Не люблю я телефоны…

– Как будто тебе много кто звонит! Жить мешают? У тебя тут контактов шиш да маленько!

Олег проверил звонки: исходящих нет совсем, входящих его – миллион, один от мамы и ещё пара «незнакомый абонент».

– Смотри, сколько раз я тебе звонил! Ты меня игнорируешь, что ли?

– Нет, Олег, не обижайся… просто так получилось. Я тебя не игнорирую.

– Пары важные сегодня? – сменил гнев на милость Олег.

– Ну, эта важная, остальные так себе…

– Эту я тебя жду и забираю в студию!

– Блин, Олег!

Но Тим не договорил, Олег обхватил его голову и смачно поцеловал в губы долго, протяжно, жадно. Бедный студент поперхнулся его ртом, отталкивает:

– Блин, Олег! – Тимур покраснел, оглядывается в страхе по сторонам.

– Да, да! Все видели! Опять побежишь?

– Убежишь от тебя!

Олег слонялся по коридорам института. Рассматривал фотки «Спортивная гордость», нашёл фотографию сестры и Влада. Долго вглядывался в последнего, красив, и глаза добрые-добрые. Почему я никогда его не фотографировал? Интуитивно чувствовал – не мой человек? Враг! Конкурент! Да ни фига не чувствовал. Жил и жил такой красавец-урод, а я жил своей озорной жизнью. И вот ведь как пересеклись причудливо… Захотелось по-детски ему нарисовать усы, фингал и рога. Еле сдержался.

Олег дошёл до кафедры водных видов спорта. Познакомился с тренером Тима. Геракл Катионович. Нормальное имя! Спросил, как теперь будет Тим.

– Никак, он сказал, что греблей заниматься не будет. Он и раньше не был фанатом, а если бы не Влад Сталенков, то, думаю, и в институт бы в другой поступил. Вот кто был талант! Жаль, жаль, что всё так… А Тимур… вы знаете, ему помощь нужна, он переживает очень сильно из-за всего этого. Сильно изменился. И раньше-то был скромным парнем, а сейчас безжизненный какой-то! Даже не представлю, как вам удалось его уговорить фотографироваться… Тимур мне сказал, что думает уйти из института! И даже, может, сессию не будет эту сдавать. В ваш бизнес?

– Уйти? Это когда он такое сказал?

– Вчера. Говорит, что поменяет всё в жизни… Я и подумал, что реклама, фотография, может, кино какое… Бежит он от воспоминаний! Так мне показалось. Вы бы уговорили его закончить! Полгода осталось всего! Глупо уходить!

– Согласен! Конечно, я постараюсь… спасибо.

Олег в недоумении. Уходить из института? Олег в ярости. Куда это он собрался? Не похоже, что решил в модельный бизнес уйти! Чёрт! Опять бежит? Не гребец, а психованный спринтер! Его надо хватать и вязать, пока не стартанул! Может, он всегда был таким? Может, чего-то ещё не знаю о нём? Влад… он его схватил и привязал, успел. Правда, по-садистски как-то…

***

Пирата снимали два часа. Парик, серьга, усы, косынка с Роджером, серебряная фикса, бронзовое масло, подкрашенный шрам, подведённые глаза, художественно-грязная серая рубашка с большим острым воротником, пистолеты, ну и джинсы, конечно, новенькие, хрустящие. Хотелось озорного пирата, хотя Джонни Депп из Тима никакой! Снимали разного, опять агрессия получалась лучше, видимо, шрам диктует этот образ… Но Тим стал свободнее, не озирается и не тупит взор к долу чуть что. Почти с полуслова понимает фотографа. А когда Олег изображал монолог попугая, что «сидел» в виде чучела на «пиратском плече», даже удалось выдавить искреннюю улыбку из Тимура.

Потом Тим отправился в душ, а как только Олег услышал, что зашумела вода, то пошёл туда же.

– Эй, эй! Я сам помоюсь, мне помощь не нужна!

– Жаль!.. Ты собрался уходить из института?

– …

– Не слышу? Ты мойся, мойся… Так что, уходишь из института?

– Ну… Я давно хотел.

– Три с половиной года в задницу? Ты мойся, мойся…

– Я… я… не хочу там учиться!

– Куда собрался? Насколько я понимаю, карьера топ-модели тебя не привлекает! Мне не сказал, значит, уйти хочешь и от меня? Куда?

– Прости, я бы сказал…

– А наш контракт? Ты мойся, мойся…

– Олег, я должен… я по-другому сойду с ума… Мне нужно бежать…

– Ты собрался уехать из города?

– Я не знаю, наверное, прости, но мне надо, надо успеть…

– Успеть свернуть мне мозги? Тимур, ты понимаешь, что ты… ты делаешь мне больно, очень больно. Что я сделал не так? Неужели ты можешь просто уехать? Как же я?

– Прости. Но я думал, что… ты несерьёзно всё это…

– Что я несерьёзно тебя люблю?

– Я тебе для работы нужен.

– И опять!

– Что опять?

– Ты делаешь мне больно. Я тебе про любовь, а ты…

– Прости…

– Я погрузился в тебя, в твою жизнь. Я переболел твою историю. И я изменился для тебя, а ты – кролик на длинные дистанции – бежишь, бежишь, от кого? От мертвецов? Или от меня? Мертвецам уже всё равно! А мне? Решил добить? За что только, непонятно… Ладно, мойся!

Олег вышел из душевой и сел просматривать отснятое только что. Никакого кома в горле и щипания в груди после судьбоносной беседы! Хладнокровие и мысль: «Был ли я убедителен?» Олег говорил что-то про боль? Вра-а-ал! Больно Тиму! Куда-то он торопится! Бежит? От тебя? Вообще, конечно, он правильно делает. Бежать от тебя, Олежа, надо! Не боль, а злость, вот на чём основана эмоция. Злость от того, что не удалось, что хочу его, хочу, чтобы был мой, а он бежит. Злость, что у меня к нему чувства (может даже и любовь), а у него нет! Он уехал бы и ничего мне не сказал! Чёрт! Можно же ещё как-то схватить, привязать, сковать… Ау! Влад, «спортивная гордость», что делать-то? Согласен на мастер-класс!

Тим тихо выходит из душа. Олег не поворачивается, смотрит и слушает спиной. Лёгкие шаги, запах геля. Руки Тима на голове и в волосах, его пальцы бегут к подбородку, к шее. Его дыхание, губы на макушке, оттуда же вниз по телу побежали мурашки, хитрые юркие букашки, которые всегда устремляются вниз, в определённое место…

– Олег, прости, я думал только о себе, я подлец. Ты мне очень нравишься, ты мне очень помогаешь. Прости, что сделал тебе больно. Я решил, что, возможно, ты прав, бежать никуда не надо, что надо просто измениться, что всё это только призраки… И им всё равно… Я попробую остаться…

– Что за призраки? Сны? Влад?

– Не сны… звонки. Звонки. Он мне звонит…

– Кто? Влад? – Олег встаёт и поворачивается к Тиму, удивлённо расширяет глаза.

– Я не знаю, кто, но боюсь. Номер не опознаётся, скрыт.

– Что-то говорят в трубку?

– Да. Только то, что знал Влад.

– И? Что же…

– Шёпотом, всегда одно: «Ты убил, а я всё равно люблю».

– Тим… это точно Крыса! Она всегда тебя обвиняла в смерти Влада! Не парься даже! Ты же не убивал!

– Ты мне так веришь, Олег?

– Потому что я люблю по-настоящему. Мы разберёмся с этими звонками! Обещаю! Подожди! Ты поэтому выключаешь всегда телефон?

Тим кивает.

– Эх ты, мой шизоид! – Олег ласково обхватывает Тима и целует. А целовать его так сладко, так упоительно. Да, парень целует благодаря, но не любя, но он податлив и нежен. Сильный молодой мужчина. Уговорю его остаться. Уломаю отдаться, забыть призраков, он мне доверяет… Он будет со мной… Мастер-класс от ублюдка не нужен… Привяжу его любовью… Пусть она у меня обыкновенная, не аргентинское танго, а краковяк, но исполню его страстно… Не отпущу!

Олег ведёт Тима в поцелуе на фотоплощадку. Ногами отпинывает все пиратские атрибуты. Олег тянет Тима вниз. Я сам сейчас покажу мастер-класс мертвецу! Олег целует шрам, глаза, лоб, шею.Его шея, она моя, она колючая, она пульсирует, она напряжена. Его соски, они мои, они напряжены, тверды, под ними тук-тук-тук. Олег ласкает зубами, дует, балует, лезет под мышки, спускается по рёбрам. Его живот, он мой, он напряжён, бугрист, дрожит, языком по бороздке между кубиков. Тим всхлипывает. Его член, он мой, он напряжён, он великолепен, без кривизны, без заматерелой синевы, в волосах капли воды. Олег пробегает по члену пальцами вверх и вниз, мягко захватывает ладонью и мизинцем, касаясь яичек, начинает двигать рукой взад и вперёд. Потом языком по уздечке. И опять пальцы, и опять рука… Тим прерывисто стонет, тянет свои руки к голове Олега, к его плечам. А тот спускается ниже, не даётся. Целует внутреннюю сторону бедра, колени и даже ступни. Тим стонет, он в ауте, он вне игры, но не на скамейке запасных, он в центре всех этих сладких атак. Олег высвобождает свой стучащий в джинсы член, разводит, поднимает согнутые ноги Тима, очень быстро, так как времени уже нет, раскатывает презерватив, что выпал из джинсов, натирает сверху ствол бронзовым маслом (уже давно надо было смазку приобрести!). Вводит пальцы в проход Тима, другой рукой массирует ему яички, следит, чтобы не приходил в сознание полностью… Когда входит в Тима, спрашивает: «Не больно? Не больно? Скажи! Остановлюсь…» Тот мотает головой и закусывает нижнюю губу. Тим, он мой, он напряжён, он пульсирует, он великолепен, он выгнулся, он кусает губы, жаль только…

– Дай мне глаза! Тим, открой их…

Блядь, окосеть можно, один глаз вверх в горы, другой вниз в море, раздирает! Люблю, не отпущу, не отдам, влюблю…

– Аааааа! – кричит Олег, а потом совсем уж странное и шёпотом: – Ты моё танго…

А после излияния, опустившись на своего то ли пирата, то ли Давида, то ли шизоида, добавил:

– Нихрена не краковяк!

Олег любовался на умиротворённого Тима недолго. Выбрался из него, заправил всё своё в себя. И шёпотом, целуя:

– Лежи, пожалуйста…

Олег обтёр Тима полотенцем, убирая сперму. Тот лежал недвижно с закрытыми глазами, чуть улыбаясь, он был спокоен, защищён…

Олег уложил Тима правильно, вытянув ноги прямо, поместив руки под голову, локтями в стороны, велел зафиксировать обалдевшее выражение лица. Сбоку положил большие зелёные листья, имитацию петрушки и укропа. Вытащил из шкафа бутафорские, но очень натуральные, нож и вилку в полметра длиной. Положил их рядом с Тимом.

– Лежи, пожалуйста…

Кадр. Кадр. Кадр. Кадр. Кадр. С разных позиций. Поменял положение ножа и вилки, положил их остриём на Тима. Кадр. Кадр. Кадр. Кадр. Кадр.

– Что это будет обозначать? – тихо спрашивает Тим.

– Что я тебя съем!

– Это больно?

– Нет! Ты не заметишь! Я помещу твоё тело на тарелку… Я так вижу!

– Но ты не прикрыл самого главного! – улыбаясь, говорит Тим.

Олег ложится рядом с Тимом и тоже улыбаясь:

– Самого главного? Шрам, что ли?.. Спасибо тебе! Я тебя люблю! А ты?

Тим не успел ответить, забренчал телефон. Хм, его телефон… Кто бы это был? Может, не брать? Телефон настойчив. И Тим, голый, идёт к куртке, вынимает телефон:

– Тот номер… – изменившимся голосом промолвил он.

Олег подскакивает и становится близко к Тиму, ухо к уху:

– Жми, смелее!

– Аллё? – шёпотом отвечает Тимур.

– Привет, Тим! Это я! Ты меня убил, а я люблю тебя ещё сильнее! «Крепка как смерть любовь»! Буду через час! Не вздумай бежать!

========== часть 12 ==========

Пыльным июньским утром по грунтовой дороге устало, но резво пилил УАЗик Патриот. Влад не то чтобы патриот, но машину выбирал для дальних странствий и каякинга. Байдарки у них были каркасно-надувные, тяжёлые, перевозить неудобно, а подобная машина – самое то. Призовые за данцигский чемпионат да ещё отец подбросил – машина готова. Два кайяка были надёжно прицеплены к крыше УАЗика резиновыми хомутами, байдарки славно сделали своё дело! В этом году взяли незнакомый маршрут – по уральской реке Чусовой. Река красивая, величественные камни, сосновый дух, беспощадное солнце, ночные комары, консервы и лесной чай, трудный маршрут, рядом Тим – всё, как Влад любит. Две недели настоящей жизни. Без чужих глаз. Без игр. Возвращаться не хотелось.

На задних сидениях дрыхли Серёги. Два брата-«близнеца одинаковых с лица», на самом деле вовсе не близнецы, вообще не родственники, но надо же, как похожи! Два белобрысых, остроносых гребца. Парни нормальные, во всех смыслах… Не болтуны. Они вчера перебрали винища на финальной ночёвке. И сейчас зелёные и никакие трясутся, привалившись друг к другу.

На переднем сидении рядом с Владом – Тим дуется. Что за трагедия опять у него? Отвернулся, смотрит в боковое окно, не разговаривает. Влад потрепал Тима по макушке:

– Тимыч, что за кисляк? Не выспался? Ну, прости…

– Всё нормально.

– По тону не скажешь!

Тим не ответил, продолжал смотреть в сторону, по его щекам мелькали солнечные пятна, волосы на макушке весело шевелила струя воздуха из оконной щели. Влад любовался, искоса посматривая на друга. Он всегда им любовался. С самого детства, с самого-самого. Создал же Бог человечка, моего, приставил рядом, привязал… Обидно, что Тим не понимает. Он не любит. Он не умеет любить. Влад любит за двоих. Любит и переплетает их жизни в крепкий жгут, чтобы не разорвать, чтобы не распутать. Любит и любуется. Когда были маленькими, на катке Тим разбил подбородок, а Влад любовался и жалел. Когда напоил его в лагере в их самую первую ночь, Тим орал и блевал, а он любовался им. Когда в школе Тим бойко отвечал историю у доски, Влад любовался. Когда под присмотром Влада тот вкалывал на тренажёре, надувая шейные вены и жилы, любовался… А когда Тим пыхтит, закусывает губу, когда его глаза так близко, когда дёргается и вопит под Владом, напрягает идеальные плечи, стискивает пальцы на его теле, когда, хоть и под принуждением, но говорит, что любит, когда тихо скулит после в шею – просто сносит крышу… Бывало, ночью в общаге Влад встанет и любуется на него спящего. Однажды тот проснулся, чёрт, такую истерику устроил!

Вся их жизнь – циклы Тимкиного настроения: то вроде весёлый, спокойный, довольный, шутит, лежит на коленках своей чёрной головой, сводит с ума разными глазищами, то куксится, злится, мечется, придумывает какие-то бегства, какую-то боль, какие-то страдания. В ответ приходится налаживать антиугонные средства, ставить сигнализацию, разрабатывать то оборонительную, то наступательную стратегию, чтобы удержать, любой ценой. Не всегда средства были приятные, Влад прекрасно понимал, что режет по живому. Отводил глаза от лица, охваченного отчаянием. Привыкнет, другого пути нет, лекарство не бывает вкусным, мне тоже больно слышать про его ненависть, про нелюбовь…

Похоже, надвигается период метаний. Это обычно начинается со слов: «Влад, я так не могу больше…» И всякая хрень дальше! Лейтмотив один: не любит, хочет порвать. На вопрос, а кого он любит, пожимает раздражённо плечами.

Тим поворачивается к Владу:

– Влад, я так не могу больше…

Влад весело отвечает, удовлетворённый своей прозорливостью:

– А как можешь?

Тим очень тихо говорит:

– Отпусти меня, а?

– Куда?

– Я уеду и не буду тебе попадаться на глаза, вот увидишь, тебе самому будет легче!

– Почему ты решил, что мне тяжело с тобой?

Тим сглотнул и всё-таки высказался:

– Подонком быть тяжело…

– Ух ты! И кто это у нас подонок?

– Ты, потому что держишь меня за мои трусливые яйца с тех пор, как снял это педофильское порно. И я, что до сих пор трушу и не найду Димкиных родителей и не скажу правду, хотя, знаешь, сейчас уже даже срок давности прошёл, мне Серый вчера об этом говорил…

– Ты рассказал Серому?

– Нет, мы просто про преступления говорили… Короче, я ухожу от тебя, Влад. И из института тоже, и из спорта. Я всё это ненавижу. Я себя ненавижу. В этот раз я твёрдо решил. Ты не сможешь ничего придумать. Можешь всем своё видео показать, в Инет выложить. Пофиг всё!

Влад продолжал улыбаться:

– Дурак ты! Плёнки с «порно» никогда не было, если бы ты включил мозги, допёр бы сам. Димка утонул вместе с камерой, и всё, что он снял, ушло на дно. Тебе тогда показали кадры на видеокамере. А уже через полчаса камера тю-тю… Он был такой пьяный, что вообще не соображал, что делал, а я был занят тобой и только тобой. Понёс тебя мыть от рвоты, от песка от всего этого, что из задницы лилось. Ему это показалось забавным, он решил это снять, пошёл за нами, вглубь, с камерой. Я даже не понял, когда он ушёл под воду. Я был занят тобой! Вот и вся твоя вина, вот и вся моя вина! Когда я понял, что Димки нет, я сначала поорал его, а потом решил, что тот свалил в лагерь… Вся история! Такую историю ты хочешь его родителям рассказать? Они будут о-о-очень рады это выслушать! И кстати, снимать тебя предложил именно он! Эй-эй-эй… тебе плохо, что ли? Возьми себя в руки! Я не могу, я за рулём! А больше никому не доверю…

Тим вцепился в ремень безопасности и ловил воздух, как будто его только что под дых ударили. А Влад продолжает:

– Ты можешь, конечно, назвать меня подонком за то, что я использовал этот миф, чтобы удержать тебя рядом. Называй! Но по-другому ты не понимал! Да и сейчас не понимаешь! Чуть что – удирать, бежать, истерить! Ты весь мозг мне выел за школу своими страданиями и метаниями! Заметь, про эту грёбаную лагерную историю вспоминал в основном ты, я благоразумненько молчал! После школы я уж решил, что ты об этом и думать забыл! Всё же хорошо! Не терзай себя! Тим, успокойся… там вода в бутылке, выпей…

– Влад, ты… ты сломал мне жизнь. Лучше бы ты убил меня… Хотя ты меня и убил!

– Ну, начинается опять истерика!

И Тим набросился на Влада, бил его по лицу, душил, дотянуться мешали ремни безопасности, Влад его отбрасывает, Тим цеплялся за руль, толкает и орёт:

– Сдохни! Сдохни, ублюдок! Ты убил меня, сдохни сам!

И удар… в правую часть кузова, там, где Тим. Удар, как молот бога викингов Тора, бац по небу – град посыпался, бац по судьбе – и жизни посыпались. С задних сидений посыпались Серёги, не приходя в сознание. В воду первыми посыпались байдарки, уазик – вслед. Но Тим этого не видел, не понял, стекло в лицо, по диагонали и ещё куда-то, резь от ремня, рука Влада у шеи, защищает от стекла? Вдруг ещё один удар, вроде как сверху, холод, вниз, вокруг красно-коричневая вода, невесомость… вода сразу через разбитое стекло хлынула. Тим не успел предпринять глубокий вздох, а Влад успел. Он отстёгивает Тима, тормошит, смотрит сквозь краснеющую воду страшными глазами, толкает, показывает вверх! Вверх! Дёргает! Потом вцепляется в губы и вдыхает тёплый воздух, опять толкает. Тело Тима от удара и шока непослушно, но начинает пролезать сквозь дыру, стекло режет кожу на бедре, мелочи! Вдруг Тим ощущает свободу от машины, от металла, от капкана, от Влада… Он оглядывается и видит Влада: ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА, И РУКА ВЫТЯНУЛАСЬ: ПОМОГИ, ТАЩИ, ТЯНИ, ДАЙ СВОЮ РУКУ… Тим разворачивается и отталкивается от воды вверх, вверх, вверх к утреннему пыльному солнцу, к твёрдой каменистой земле, к новой жизни без Влада. Первый вздох из-под воды – страшная боль в лёгких, как рождение ребёнка: крик, вОды, кровь. Доплыть до берега было трудно, казалось – вечность, казалось километры, да ещё и течение…

Тим лежал на берегу, песок повсюду, во рту, в горле, в резаной через всё лицо ране. Сколько времени я был НЕ УБИЙЦА? Минут пять? А он меня поцеловал напоследок! Дал мне жизни глоток! А я не дал ему жизни, не дал ему руку, я предал… Нелюбовь не повод убивать. Тим ничего не видел, видел только глаза и руку, глаза и руку… Тим ничего не видел, а надо было обернуться, надо было вернуться, надо было попытаться, надо было…

Тим не мог видеть, что почти в то же время, когда он добрался до берега, метров через 50 по течению с криком боли показалась ещё одна голова, тоже в крови, рана через весь лоб. У этого тела сил двигаться к берегу не было, его понесло течением дальше, дальше, дальше от чёртова моста, от истекающего кровью любимого лица, от бьющихся о кузов двух тел почти близнецов, нормальных таких парней, во всех смыслах!

***

Совсем холодно стало в начале декабря. Мерзкий промозглый порошкообразный снег лез за ворот. Среди прохожих жизнь сжалась в комочек внутри и робко стучит под кожей. Все бегут скукоженные, хлюпают носами и мокрыми ботинками. На вокзале холод воспринимается особенно остро от неуютности, что ли, от неприкаянности?

Пассажиры высыпали из пассажирского поезда, прибывшего из Перми, погнали, игнорируя грузчиков, на метро. Не торопился рослый широкоплечий парень с длинными тёмно-рыжими волосами и прямым шрамом выше чёрных бровей. Он медленно хромал по перрону, опираясь на костыль и устремив свой взгляд на большой рекламный биллборд. На картинке черноволосый красавец с уродливым шрамом через лицо, с волнующими странными глазами хищно смотрел на него, обещая острые ощущения («На острие ощущений!»). Рыжеволосый пассажир восхищённо и заворожённо рассматривал изображение, у него вырвалось:

– Ни хуя себе! Это ты?

Потом он достал из кармана куртки телефон, долго тыкал, долго ждал и:

– Привет, Тим! Это я! Ты меня убил, а я люблю тебя ещё сильнее! «Крепка как смерть любовь». Буду через час. Не вздумай бежать!

Рыжий нажал «отбой». Вдруг нахмурился, опять посмотрел на биллборд и сказал шёпотом:

– Не слишком ли я долго возвращался?

========== часть 13 ==========

Лицо Тима озарено. Изнутри, из глаз, из волнистой щели шрама сочится свет. Он восторженно смотрит на Олега:

– Хотя бы он! – заявляет, смотря куда-то мимо, и добавляет, кивая: – Хотя бы он! Он жив! Я знал, я чувствовал.

– А может, это чей-то идиотский розыгрыш? – пережив гнетущую паузу, выпалил Олег.

– Нет. Это он.

– Ты никуда не пойдёшь! Пусть он только явится сюда!

– Я пойду, – спокойно ответил Тим. – Прятаться глупо. Я знал, что он жив. Я знал!

Он стал разыскивать и надевать свои вещи, без истерики и судороги так, как будто сосредоточенно собирается в дальний путь.

– Тим, но ведь у тебя есть я. Ты не можешь просто так уйти, – Олег растерянно стоял голым посреди комнаты.

– А я ухожу и не просто так, я ухожу другим, – Тим подошёл к Олегу. – Не переживай за меня. Ты мне помог, я справлюсь или постараюсь справиться. Я хочу, чтобы ты дал мне фотографии. Некоторые…

– Зачем?

– Ну… просто так, на память.

– Я фотографии дам, но не хрен тут про память! Ты должен доработать! – вдруг стал заводиться фотограф. – Ещё много сессий, ты мой! Я ему тебя не отдам! Даже не вздумай прощаться! Я еду с тобой! Я его не боюсь, он мне никто! Он сопляк! Не думай, я смогу тебя отбить, ты плохо меня знаешь! Неужели я зря приручал тебя? Неужели ты просто уйдёшь, свалишь, побежишь к нему, поджав хвост? Я еду с тобой! Ты мой!

– Нет. Я не твой. И не его. Я не собака, чтобы приручать меня! Ты остаёшься, – неожиданно зло и твёрдо прервал Олега уже одетый Тим.

– Я не то имел в виду… Я не так выразился…

– Я хочу ту фотосессию, где я – раб, – перебивает его Тимур и вытаскивает из кармана флэшку. Олег неуверенно берёт и направляется к компу, включает, манипулирует мышкой – тяжёлые фотографии медленно полетели в Тимин накопитель.

– Тим, ты ведь понимаешь, что он монстр? – пристально наблюдая за индикатором копирования, тихо говорит Олег. – Если ты не уверен, что сможешь противостоять ему, то не ходи. Ты не обязан, он не имеет над тобой власти, все его крючки сломаны!

– Ты мне предлагаешь отсидеться за твоей спиной? Чтобы я ещё больше себя презирал? Мало того что убийца, так ещё и трус!

Олег резко поворачивается:

– Убийца? Что ты такое говоришь?

– Это из-за меня машина полетела в реку, из-за моей истерики. Влад мне сказал, что плёнки никогда не было и что Димка утонул без моего участия. Я полез на Влада с кулаками, а он был за рулём.

– Плёнки не было?.. Это состояние аффекта. Не вини себя.

– Я поступил как девочка-истеричка, как слабак. Тем более что погиб-то не Влад, а Серёги…

– Никто не знает, как бы он поступил в данной ситуации!

– И ещё, я не вытащил Влада из машины, я его оставил там… сознательно. А он, наоборот, меня спасал. И это уже не трусость, это… предательство. Я ведь не дурак, я это понимаю.

– Ты говоришь хрень! – Олег хватает Тима за грудки, вглядывается. – Предатель – он, он предал вашу детскую дружбу и уродовал тебя. Неужели ты сейчас из-за каких-то необоснованных угрызений совести ляжешь под него?

– Всё! Хватит! – Тимур бьёт по рукам Олега, отталкивает, вытаскивает флэшку и устремляется к выходу. Поворачивается: – Главное, он жив! Хотя бы он.

Хлопнула дверь. Олег сел на пол и спросил у тихо гудящего процессора:

– А я? Эта тварь жива! А я?

***

На этаже в общаге было шумно. Из открытой двери сорок девятой комнаты раздавались выкрики и смех. Тимур остановился посреди коридора, прислушивается. Вдруг раскрывается дверь ещё одной шумной комнаты, оттуда выскакивает Наташка Бабушкина:

– Да я вам правду говорю! – кричит она внутрь комнаты. – Влад живой, он здесь! Ой… – это Наташка наткнулась на Тима, резко остановилась, в её спину по инерции стукнулись девчонки из пятидесятой комнаты. Девушки уставились на Тима, Наташа осторожно поинтересовалась: – Тимыч, ты же уже в курсе?

– Да. Я знаю, – ответил тихо Тим, покосившись на сорок девятую комнату.

– Хм. И вправду у него разные глаза… – некстати выпалила гимнастка Юлька. – А ты говорила – «фотошоп»!

– Пойдём! – Наташа радостно схватила Тима за руку и потащила в сорок девятую комнату.

В комнате было человек пятнадцать. Спины, спины, взлохмаченные макушки, беспокойные руки, возбуждённые голоса. Влад сидел на кровати, вытянув перед собой больную ногу, загадочно улыбаясь тем, кого он всегда называл «моя толпа». В руках у него кружка с горячим чаем. И он сразу увидел Тима,и чёрт! Как не любоваться этим чудовищем! Без очков. Плечи расправлены. Куртка незнакомая, слишком стильная. Подозрительно пухлые губы. Серьёзный, насторожённый взгляд. Вот он, наконец, меня разглядел!

Все замолкли как по взмаху дирижёра. Лица студентов счастливо уставились на Тима.

– Видали, кого я привела? – пропищала из-за спины Наташка. И это было как выстрел из стартового пистолета, все опять загалдели, стали дёргать Тима за рукава, подталкивая к Владу.

– Тимыч! Он жив! Тимон! Зырь, это Влад! Мы в шоке! Представляешь, стук в дверь, открываем, а там Сталин! Ахренеть! Тимыч, ты знал, что ли? Тим, вы сейчас меченые оба! Смотри, какой у него шрам! Ачуметь! Тимоха, чё ты замороженный-то такой?

Влад тяжело поднялся с низкой кровати, развёл руки и доброжелательно улыбнулся, широко, по-светлому, радужно:

– Тим. Ты не рад, что ли?

– Рад, – и кто-то толкнул Тима в объятия друга-призрака. Влад крепко обнял, похлопал по спине, задышал в ухо, обнёс знакомым можжевёловым ароматом. Тим почувствовал, что теряет сознание от этого запаха, от этого шума, от этой знакомой страшной улыбки лучшего друга, от ощущения холодной речной воды в груди…

– Тихо-тихо, всё хорошо… – Влад всегда тонко чувствовал настроение и состояние своего любовника. – Так, друзья мои, мы к себе, а то Тимыч сейчас грохнется от счастья. Потом, завтра заходите, будем отмечать моё воскрешение. А сейчас – не беспокоить! Тим, где ключ?

Он лезет в карман куртки Тима, выуживает ключи, отталкивает от себя, жестом требует, чтобы ему подали костыль, подмигивает сразу всем и направляется к выходу. Тим подбирает сумку на колёсиках и плетётся следом. Ребята довольны: друзья снова вместе, теперь Тимыч не будет прятаться в нору, теперь опять закипит жизнь вокруг их комнаты, опять на этаже весна, солнечное настроение – так всегда, когда Влад здесь. Сегодняшней новости хватит на неделю обсуждений и пирушек.

Открыв дверь, Влад впускает первым в комнату Тима с сумкой, а потом заходит сам. Щёлк! Замок клацает по нервам и отрубает пространство комнаты от этого всеобщего оживления. Воздух мгновенно пропитался электричеством ожидания первого слова. А оно будет нескоро.

Влад стянул с себя куртку, бросил на кровать, подковырнув носок о носок, снял ботинки. Прошёлся по комнате, неловко стукаясь костылём о мебель. Остановился около голой стены с дыркой от гвоздя, долго смотрел на это отверстие. Повернулся, подошёл к стоящему столбом Тиму. Расстегнул его куртку, стащил её с плеч и кинул к своей, выхватил с головы шапку. Растормошил волосы, положил руки на скулы. Большими пальцами гладит по щекам Тима, всматривается в глаза: в один – наверх в горы, в другой – вниз в море.

– А ты ведь предал мою любовь, Тим. Предал?

– Я не предал, а пытался убить… – тихо отвечает Тимур.

– Я не об этом. С кем ты трахался? От тебя несёт чужим телом… Отводишь взгляд? Неужели ты пошёл по рукам? Как так? Ты же всегда был против секса?

– Против секса с тобой.

Влад сильно сжимает лицо Тима и сам прищуривается, желваки выпятились и губы растянулись в оскале.

– Ну, хоть в чём-то не изменился! А то почти не узнаю тебя: эти плакаты по всему городу, глаза не прячешь, куртка какая-то новая, да и шрам… Мне непривычно. Но я освою и такое лицо, оно всё равно моё, как бы ты ни блядствовал без меня.

Тим дёрнулся от его слов. Попытался вырваться, но Влад крепко удерживал его.

– Почему ты не сообщил, что жив? – прошипел Тимур.

– Я не сообщил? Да я тебе столько раз звонил! Ты же не слушал меня, бросал трубку. Или вовсе: «Абонент отключил свой телефон или временно недоступен…» А своим я запретил сообщать тебе, хотел сам. Виню себя только в том, что задержался, мог бы раньше приехать, но не получилось… Я сбежал из клиники Илизарова в Кургане прямо со спицами в ноге, поэтому было осложнение… А убегал я на похороны, нашли Серёгу Никитина месяц назад… Эй-эй… ты что?

Тим всё-таки потерял сознание, ноги подкосились и оба глаза закатились за горизонт век. Влад еле удержал друга за голову, благо кровать рядом, смог дотянуть тяжёлое обмякшее тело, уложить и даже снять кроссовки. На одной ноге Влад поскакал к тумбочке у входа, матерясь, стал шарить на полке. Нашёл! Нашатырь. Так же на одной ноге подскочил к обморочному другу, смочил носовой платок резко пахнущей жидкостью, поводил около носа Тима. Тот вздрогнул и открыл глаза. Из серого глаза сразу потекли слёзы, видимо, растаяло там что-то, а в карем таять нечему. Как так?

– Влад… Почему же я не знал? И в институте не знают… Что Серёгу нашли…

– В институте знают. Серёгины родители звонили Гераклу. А тот сказал, что у тебя депрессия и тебе он не будет сообщать пока.

– А Серый?

– Нет. Его не нашли… – Влад поставил на стол флакончик с нашатыркой, бросил платок и боком вытянулся на кровати, рядом с Тимом, навалившись на него, сложив больную ногу на его ноги. Пальцы Влада опять устремились к разрезанному лицу, подушечками он стал ходить по шраму туда-сюда. – Спроси про меня, Тим. Спроси, про то, как я выжил.

– Как ты выжил?

– Только благодаря тебе. Я так хотел быть с тобой. Это придавало сил. Тогда в воде мне казалось, что из твоего лица изольётся вся кровь. Мне было больно видеть эту черту, мне казалось, что ты не доплывёшь до берега, что ты потерял очень много крови. Мне надо было тебе помочь, это помогло и мне, я разворотил коленку в щепки, но вырвался из этого металлолома. Но когда всплыл, не смог даже крикнуть, меня несло и несло вдаль от тебя. А впереди были пороги. Вот где я добил свою ногу, чуть не утонул. Наверное, через километров пять-шесть я выполз на берег, думал – подохну. Пролежал там, наверное, сутки. А потом сделал дурость: нужно было оставаться на берегу, ждать каких-нибудь туристов или тех, кто разыскивал нашу машину. А я пополз в лес. Наверное, ударился башкой о камни! – усмехнулся Влад. – Полз, скакал на одной ноге двое суток! Вышел к дороге. Там меня подобрал мужик на телеге. Прикинь! Они на телегах ещё ездят! Он увёз к себе в деревню. Деревня какая-то языческая, там народец живёт диковинный – зыряне. Местный дедок-целитель меня чем-то напоил, и я в забытье впал. Он потом сказал, что так меня от Йомы спас. Йома – это их бог смерти и болезни. Вообще, деревня тёмная. У них ни телефонов, ни телевизоров – первобытный строй! Я там больше месяца провёл, башку они мне вылечили. А я ещё воды, видимо, наглотался, жар был, лихорадка, кашель. Что-то типа бронхита. Когда стало лучше, то попросил дедка Кулю – это он меня лечил – увезти до районного центра. Они мне всей деревней денег насобирали, прикинь! Хватило только на билет до дома! Люди совсем бедствуют. А когда домой приехал, у мамы и папы шок. Они сказали, что ты жив, что тебя на реабилитацию в наш госпиталь в Подмосковье увезли. А у меня ногу разбабахало, я уже переживал, что кранты, отрежут. Помчали мы в Курган: там у бати знакомые в центре. Родители со мной целый месяц жили в Кургане, я им велел не говорить обо мне ни тебе, ни твоей маме. До первой операции на колене мы с батей даже в Усть-Утку съездили, ну, туда, где мы ночевали в последнюю ночь. В местное ОВД нужно было явиться, у них же дело об аварии висит. Там твои показания видел. Вот тогда и позвонил тебе в первый раз, ты же в показаниях твердил постоянно, что «убил всех, убил всех», что «виноват во всём, виноват во всём». Узнал тебя, твоё трепыхание извечное, всколыхнулось всё внутри, позвонил. Ну, начал не с тех слов… А ты трубку бросил. Смешной! А я, как только услышал твоё дыхание испуганное, твоё «кто это?», опять думал только о тебе. Чушь, конечно. Но думал, что ты «страдаешь из-за меня», наконец-то! Наконец-то ты чувствуешь! Представлял, что градус твоих страданий доберётся до предела, и тут я появлюсь. Как ты кинешься ко мне, как обнимешь, как уткнёшься в шею… Но то, что я задержусь так надолго, не предполагал. Мне коленку по крошкам собирали, в Кургане доктора чудеса творят. А потом о Серёге сообщили, сбежал в Омск на похороны. Стало хуже, делали чистку, переставляли спицы. И вот, я почти здоров. Обещают, что буду ходить нормально. Но нагрузки, конечно, запрещены, спорт на уровне физкультуры… Но главное, что жив. И ты рядом, хоть и не кинулся ко мне…