Текст книги "Крещендо (СИ)"
Автор книги: Старки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Все, кто это слышал, стояли в оцепенении. Наталья Александровна стала хватать воздух ртом, как будто задыхается, теперь у неё побелело не только лицо, но и глаза, она схватилась рукой за грудь, стягивая вырез на платье (вырез очень красивый, и разделительная впадинка бюста очень привлекательная). Стало невыразимо больно за неё, как можно такое говорить? Женщине! Да такой симпатичной, такой умной! Пауза, пропитанная шоком и ядом, длилась почти минуту! Наталья Александровна, в конце концов, выдохнула и жестко сказала:
– Деев, ты омерзительный хам! Мне осталось потерпеть тебя до конца года, но ты будешь терпеть себя всю жизнь! Я не уподоблюсь тебе, хотя матерных слов знаю немало! Тем более что такие подонки, как ты, способны еще и на диктофон записывать, провоцируя учителей на неосторожные высказывания! Убирайся!
На эти слова ублюдок хватает ведерко с удобрением и выплескивает коричневую жижу прямо на учительницу. Еще один шок! Наталья Александровна, изукрашенная вонючими, нитратными разводами, униженная при остальных старшеклассниках, гордо выпрямившись, нашла силы сказать:
– Ты, Деев, ответишь за свои слова и действия! То, что ты несовершеннолетний, не даёт тебе право оскорблять меня! Я сейчас же напишу докладную директору и заявление в полицию!
– А кто подтвердит ваши слова? Кто слышал, что я некрасивые слова говорил? Да и жижу эту вы случайно на себя опрокинули! – каким-то на редкость гнойным голосом заявляет Май и угрожающе оглядывается на одноклассников, те молчат. – Видите, свидетелей нет!
– Есть… – этот звук издал я со стороны приоткрытой двери. И я понял, что всего одно слово может стоить жизни. На меня обернулись все. И все с одним выражением лица, с испуганным удивлением.
– Али? – хрипло проговорил ублюдок. – Ты зачем тут?
– Я? Я хотел тебя предупредить, что не приду на репетицию сегодня, я не могу отменить репетитора… Прости! Ты можешь на меня даже остатки удобрений вылить! А завтра приду, ты приготовь еще пару песен о любви и благородстве, а я подыграю… – я не знаю, откуда у меня слова такие взялись? Откуда такая смелость образовалась? Хотя нет, это не смелость. Наверное, обида. В какой-то момент я стал изменять мнение о Дееве. Я же не слепой, и не дурак. Он плакал, слушая Грига вчера, ты хоть заотворачивайся. А если человек чувствует великую музыку, он не может быть таким подонком! Разочарование и обида – вот что двигало мной. Я развернулся и побежал прочь, чтобы самому не зареветь. Бежал на первый этаж, чтобы в гардероб и на воздух, бежал, лишь бы бежать, как люди, узнавшие страшные вести, бегут, не соображая. Бежал, пока не уткнулся лицом в тело.
– Мышь! Что же ты бегаешь всё время! – ублюдок трясет меня за плечи. – Мышь, я такой… Ты же знал!
– Знал, – отвечаю я.
– Чёрт! Хочешь, я извинюсь перед этой психичкой?
– «Психичка» здесь ты! Мне ничего не надо. Ты отпускаешь меня сегодня?
– Хорошо, но завтра будь в студии!
Я выворачиваюсь из его рук и иду в гардероб, не поворачиваясь.
– Я буду самим собой. И ты примешь это! Я ублюдок и горжусь этим! Слышишь, мышь? – крикнул он мне в спину.
И понедельник прошёл стремительно. Чтобы не вспоминать отвратительную сцену в биологии, я нагрузил себя делами. А вечером на ученической скрипке от злости отработал сверх нормы два пассажа. Сейчас они идеальны!
***
Во вторник Деев ждал меня на крыльце школы. С букетом цветов. Стоило мне поравняться с ним, схватил меня за руку и поволок на второй этаж в биологию, распахнул дверь и втолкнул туда, я чуть не упал под парты. Наталья Александровна ошарашено уставилась на нас. Май подал ей букет и коротко сказал:
– Простите меня, я неправ!
– Но… – начала было учительница, нерешительно принимая цветы. Но Май её уже не слушал, он дёрнул меня, разворачивая к себе, и злобно спрашивает:
– Ты доволен?
Я не отвечаю.
– Будешь сегодня на репетиции? – я в ответ киваю. – А к Лидочке придешь? – я киваю. – Точно? – я киваю. – Кефир купить?
И последнего я уже не смог терпеть:
– Ты придурок? Какой кефир?
– Я не придурок, я ублюдок, ты забыл? И не думай обо мне лучше, чем я есть! – выпалил он и стремительно покинул кабинет. Мы с Натальей Александровной остались стоять, выразительно глядя на хлопнувшую дверь.
– Лёша, спасибо тебе за вчерашнее. Ты молодец! Я не ожидала… – сказала Наталья Александровна.
– Да и я сам от себя не ожидал…
– Он тебя догнал вчера?
– Догнал.
– И?
– Не бил, – улыбнулся я.
– Чудеса! – улыбнулась Наталья Александровна.
Чудеса продолжались и дальше. В школу явился Арсен, с жёлтым синяком под глазом. Меня спросили на физике, и я удачно вякнул. В буфете я оказался в очереди вторым и поэтому смог купить пиццу и для себя, и для друзей. На физре Вадим Сергеевич мне ни за что поставил «пять». Так и сказал: «Это тебе, Ли, просто так! Дарю пятерку! Из разряда снегурочек перевожу тебя в снеговики». Видимо, слухи о том, что у физрука шуры-муры с биологиней, не слухи. После уроков ходил в гости к Титу, погулять со Шныркой. Тетя Маша нас накормила какой-то чуднОй кашей – саговой! Первый раз такое слово даже слышу! Правда, тетя Анечка позже обиделась на то, что я сытый пришел домой. Даже мне часовой бойкот устроила, что для неё невыносимо. Чудеса!
В семь вечера отправился в студию. Май и Женя Перевалов, который тоже был в биологии при происшествии, делали вид, что ничего не случилось. Я тоже старался. Старался критиковать, раздражаться и даже орать на горе-музыкантов, тем более что они тупили пуще прежнего. Май терпел, сжимал зубы. Иногда мне казалось, что он сейчас ка-а-ак треснет мне по башке. Женька, когда все дружно измученные моими репрессиями и капризами (это правда!), пошли курить, по-дружески сказал мне:
– Али! Мой тебе респект за вчерашнее! Только ты это… поосторожней, что ли. А то костей твоих потом не собёрем… Мы уж насмотрелись на тех, кто пытался Маем командовать… И защищать тебя никто не будет… Это я честно предупреждаю! Без обид потом.
Но по башке я так и не получил сегодня. Хотя сделал всё для этого, наперекор предупреждению звукаря. Я бы даже сказал, что я распоясался:
– На хрена ты это пиццикато выдумал, если грабли вместо пальцев! Что ты опять сюсюкаешь? И сфальшивил в повторе запева! Меня слышнее, чем супер-солиста Мая Сюсюкина! Звук открой! А для этого начни с рта, когда поёшь, ширее пасть разевай! Надо было на хор ходить! Жека, фига ли слышно только соло-гитару, че басы-то умерли? Не подклад, а тынц-тынц какой-то! Эсэс, ты хоть какое-то представление о динамике имеешь? Заткни орган перед скрипкой во втором! Что это за мяукание в начале проигрыша? Бяу-у-у, бяу-у-у! Не дожимаешь на каденции, вот и забивает скрипка, ты же сдыхаешь на последней струне! Это что, вы опять курить? Мне опять вас ждать целый час? Блин…
Под конец репетиции я стал замечать, что Май не то чтобы не реагирует на эти мои выступления, он реагирует не так, как должен был. Я в ор, а он лыбится чуть заметно, рожу отворачивает, видимо, чтобы я не заметил его ухмылку. Гад! А когда уже все закончилось и парни допивали пиво (без Мая), он велел им всё тут запереть и повел меня к мотоциклу.
– Едем ко мне? Будешь заниматься на Лидочке своей?
– Едем, – неожиданно тихо после столь бурных воплей сказал я. А Май через паузу, подавая мне шлем, спросил:
– И не боишься, что отомщу?
– За что? – я захлопал ресницами.
– За это шоу, что ты сейчас устроил в студии! – и он тоже захлопал ресницами, копируя меня.
– Я был невменяем!
– В следующий раз, как только на тебя подобная невменяемость накатит, я тебе въебу! Ага! И никто не заступится!
– А-а-а… «въебить» – это что значит сделать? – подавленно спрашиваю я без малейшего намёка на шутку.
– Вот и узнаешь! Поехали!
И мы поехали. Хм, то ли это значит «ударить», то ли «трахнуть»? И то, и другое нежелательно! Лучше бы о другом думал по дороге…
С Лидочкой поздоровался сдержанно, чтобы ублюдка не нервировать. Григ сегодня не фаворит, нот нет с собой! Однако вчерашние три пассажа я прошел три раза по памяти! Звучит колоритнее! Лучше, чем на ученической (на Каприске-Лариске, у той скрипки тоже свое имя есть).
– Что тебе сегодня сыграть? – уже привычно спрашиваю я Мая.
– Давай что-нибудь энергичнее, агрессивнее что ли?
– Могу токкату и фугу ре-минор Баха, только фугу не всю… Я в программе это не играл, на фуге штрихи отрабатывал…
– На скрипке штрихов больше, чем на гитаре?
– Не знаю… Я же гитарой не занимался… Итак, Бах И Эс! Авторство оспаривается.
Я вскидываю смычок. И сразу форте две параллельные октавы. Мощь! Делаю мягкий обрыв! И в мино-о-о-р… Скрипка забеспокоилась, занервничала, смычок залетал спикатто, и в ми-и-и-инор… Очень красивая токката, жаль, что маленькая! До фуги с ля минор я знаю отлично. А потом все сложно. Полифонию нужно зубрить долго, да и аппликатура очень сложная, быстрая, интервалы коротки. Поэтому играю медленнее, чем нужно. Пару раз ушёл от основной темы, интермедию сыграл всю, а вот среднюю часть безбожно укоротил (просто не знаю!), вернулся в ре-минор и повторил токкату. На скрипке все равно звучит более ярко, чем на органе, там какофония, а здесь мелодия. Красиво, несмотря на мой непрофессионализм! Минор, а звучит патетически торжественно и даже жизнеутверждающе.
Май в этот раз не скрывался за волосами и не отворачивался к окну. Но рот открыт и брови подняты. А еще рука в неестественном положении, застыла, поднятая, и удерживает пальцем мочку уха. После паузы Май шумно выдохнул. Не дышал, что ли?
– Хватит на сегодня репетиций!
– Я играл всего пятнадцать минут! – возмущаюсь я.
– Да, сегодня так!
– Блин, – я расстроено и бережно кладу Лидочку на стол. – Ладно, тогда я поеду домой, вызови мне такси, а то с тобой страшно ехать!
– Стоять! – выкрикивает Май. – Во-первых, никакого такси, я тебя увезу, ничего с тобой не случится! Во-вторых, расплачивайся!
– Ты так ужасно водишь, что я… Расплачиваться? – я сник и повесил голову, надежда удрать была глупой.
– Иди сюда! – приказывает он.
– К тебе?
– Не выёживайся только, ближе… ближе-е-е!
Когда я совсем близко к нему, он вдруг толкает меня, и я лечу спиной на пухлый чёрный матрац.
– Мне так больше нравится! – заявляет он и присаживается рядом, перекрывает мою грудь собой, прижимает и целует. Нет! Нет! Это мне не нравится! Его губы слишком командуют! Он гад! Язык слишком мокрый! Мне не нравится! Мне не нравится, когда так нежно! Мне не нравится, когда так нагло! Мне не нравится, когда так хорошо! Я просто потерплю. Дурацкие майские руки, куда вы лезете! Где вы шарите! М-м-м… мне не нравится! Боже! Урод! Мне… не нравится. Нет! Сопротивляйся! Надо рот закрыть. Надо стиснуть зубы! Ну и язык! Наглый, не трогай мой язычок! Зубами за мою губу? Она не вытянется? Мне не нравится… м-м-м… вот, гад! Это такой один поцелуй? От рта до уха? Наглец. Это уже пять, шесть, семь, восемь… ммм. А это тоже поцелуй? Волшебно! Блин, заныло всё, запорхало примитивной мелодией фуги в сплошную полифонию в низу живота. И пальцы его пиццикато выделывают под рубашкой… Делаю усилие, пробиваюсь сквозь туман и вялость:
– Всё! Хватит! Я заплатил! Остановись!
– Упрямая мышатина! – шепчет мне в губы. – Тебе же понравилось? Давай повторим!
– Нет! Не понравилось.
– Хи-хи-хи… Что же ты отвечал тогда?
– Я отвечал? Слазь с меня! Я вообще безответный.
– А у тебя сейчас глаза косят. Ты косой мышонок!
– А ты еще ближе пододвинь лицо, так вообще бедные мои глазки вывихнутся! Или ты их носярой своим выткнешь! Эй… Всё! Я же считаю! Это уже четырнадцать.
– Чего четырнадцать?
– Поцелуев! А требовался один!
– Наоборот, недостача! Пятнадцать минут репетиции, значит… – и опять присасывается к губам. Мне нравится! Черт! Придурок!
– Теперь всё? – спрашиваю я независимым тоном, что в моём положении под ним, конечно, смешно.
– От тебя пахнет кашкой на молочке!
– А от тебя куревом. Быстро слез!
– С ума сойти, он еще и распоряжается! – удивляется Май и, наконец, слазит. – Я честный и благородный. В последнее время… Поехали!
И мы поехали. Уже перед домом, когда я снял шлем, Май повелел:
– Мышь! Я тут глупость однажды тебе сказал… Не вздумай самостоятельными изысканиями заниматься! Сравнивать меня с кем-то! Просто поверь, что я целуюсь лучше других! Если узнаю, что с кем-нибудь лизался, даже с целью повышения квалификации, убью! Причём не Лидочку, а именно тебя!
– А ты не узнаешь! Я без свидетелей попробую…
– С плюшевым мишкой? Только он не выдаст твои мышачьи тайны. С ним разрешаю. Целуйся! И ещё… до концерта уже шестнадцать дней осталось.
И мне расхотелось шутить дальше. Потопал домой. Буду губы отмачивать в холодной воде, а то как губошлепка после того, как расплатился!
Комментарий к 8.
========== 9. ==========
На большой перемене в столовой (черт, опять рис с рыбной котлетой!) сзади появляется Май со своей порцией и громко говорит Пашке Криницину, который со мной рядом сидит:
– А ну-ка сгинь куда-нибудь!
Пашка вжал голову в позвоночник и испарился. Май занимает табуретку рядом:
– Опять рис не жрёшь?
– Не жру! Чего тебе?
– У тебя ведь сегодня нет репетиторства?
– Ну, нет.
– Сразу после шестого жду тебя на выходе.
– У нас есть седьмой урок – информатика.
– Не свисти! Это дополнительная, уйдешь. У нас сегодня магазинный день!
– Что, за кефиром пойдем?
– На кефир десяти минут хватит, а я тебя забираю совсем. Поедем за скрипкой.
Я прекратил хлеб жевать. Сижу в осадке. Он что-то с Лидочкой сделал? Зачем еще одна скрипка?
– Что ты вытаращился? Сам же сказал, что простая акустическая скрипка звучит только с классическими инструментами, а бас-гитара и барабан забивают её на концертах.
– Так это же на концертах! Запишем в студии, потом через усилок и корг вытягивайте звук, как хотите громко!
– А ты что не ешь? Вкусно же!
– Не виляй! Зачем скрипку покупать? Каприски хватит! Можно и Лидочку записать в студии, – последнее я выдавил из себя, поморщившись.
– Я тут подумал, что скоро у нас выступление в «Пели-кане». Покажем там «Небо»! И еще я хочу, чтобы ты сыграл проигрыш вместо меня в старенькой песенке, в «Туче».
– И?
– Мы не будем пока записывать, выйдешь на сцену! А для этого нужна электроскрипка.
– Нет. Исключено! – я психанул, он, видите ли, «подумал» и «хочет». Думатель! Даже разговаривать с ним об этом не буду! На сцену, в какой-нибудь скотский клуб, где все курят, пьют, щупают друг друга! Я? Никогда! Кидаю вилку в недопитый чай, хватаю тарелку с нетронутым рисом и, толкнув табуретку, иду к окошку с грязной посудой. Всё, поел! И позади рёв:
– Мышатина! Стоять!
Вся столовая замерла, но я продолжил шагать в сторону кухни. И вдруг те, кто стоял рядом, с воскликом шарахнулись от меня в сторону, удар в спину, и я лечу лицом в стопку подносов с грязными стаканами. А в руках тарелка и стакан, приземлиться на руки не могу! Пристаканиваюсь на поджатые руки, в собственный рис и носом в гранёное стекло, потом падаю на пол, а на меня ещё стаканы. Звон, лязг, визг, мат, боль! И лежу на жирном полу в жиже, чёрт, на лбу будет шишка – башкой ударился о стол и об пол, шею и руку поцарапал, в щеке колет. Но самое противное – это то, что я валяюсь весь такой красивый и униженный. Слышу, Никита орёет:
– Титеха, стой, они сами, не лезь! – это значит, что Тит бросился меня защищать, а ему не дают.
– Ва-а-ашу мать! Деев, чтоб отец стаканы купил! – это значит, что заведующая столовки рядом где-то, переживает.
– Скурихина, быстро в медпункт, зови Светлану Викторовну! – это значит, наш классный руководитель Петр Григорьевич на страже своих подопечных стоит.
– Али! Ты живОй? ПрОявисЯ! – это значит, что Тита так и не пускают к телу на полу.
– Все свалили от него! Он мой! Я сам! – это значит, что ублюдок меня сейчас добьёт?
Открываю глаза, а один почему-то открывается плохо, что-то липкое на веках. Май испуган. Вырывает у меня из рук стакан и тарелку, которую я так и держу, крепко прижав к животу. Берет руки за запястья, осматривает.
– Целы? Говори! Посгибай пальцы!
Я обеими руками показываю ему кукиши!
– Уфффф… Пронесло! – и чмокает меня в обе фиги, в выглядывающие большие пальцы. – Держись за меня!
Подхватывает меня под коленки и под лопатки, необыкновенно легко поднимает.
– Эй! Положи на место! Я сам смогу идти! – начинаю брыкаться я, но ублюдок подтряхивает и сильнее прижимает к себе:
– Хватит выёбываться! Это всегда заканчивается плохо для тебя! Умолкни! Ты весь в крови!
Май понёс раненую жертву в медпункт. Мне пришлось схватить его за шею, я рассудил, что это будет менее зрелищно, нежели я начну вырываться, выпадывать, пинать, а он будет материться и бить. Май шёл и бубнил:
– Ты сам виноват! Что за упрямство! Я ничего такого тебе не сказал, чтобы так позорить меня перед всем народом! Сказано было: «Остановись!»
– Ты сказал: «Остановись, пожалуйста, Лёша!» – вякаю я.
– Нет! Он, сука, упрямее паровоза, прёт, не слышит! Что за наказание на мою голову! Тебе больно? – продолжает Май.
– Ужасно больно, – заскулил я, Май ускорился.
– Надо было остановиться, ты же знаешь меня! Велено стоять, значит, стой! Мышь, потерпи! Мы уже в операционной! – ногой открывает медицинский кабинет и тут же заявляет медсестре: – Буду присутствовать!
Меня усаживают на кушетку, и в зеркале напротив я вижу портрет школьника, написанный сумасшедшим авангардистом: на рубашке прилипший рис, вся одежда в мокрых тёмных пятнах, волосы дыбом, пропитанные сладким чаем, но главное, лицо и шея – в крови. Из щеки торчит уголок стекла. Белыми были только правый глаз и висок. Кровь и на руках, но это я пытался вытереть лицо. Светлана Викторовна без выспрашиваний начала манипуляции с большим количеством перекиси водорода, которая шипела на коже.
– Ничего страшного! – сказала медсестра. – До свадьбы заживет. На лбу царапина совсем неглубокая, хотя кровь в основном оттуда. А вот на щеке может даже рубчик остаться! На шее тоже не страшно! Хотя всякое могло быть! С шеей шутить нельзя!
– А он и не шутил! Серьёзно меня толкнул! Псих! – мотнув головой в сторону Мая, выпалил я. Тот сжал зубы.
Поверх ран наложили пластырь. Я расстроен!
– Чёрт! Как я буду выступать? – чуть не плача скулю я.
– Это даже приветствуется! – успокоил Май.
– Это на ваших уродских концертах приветствуется, а на нормальных – нет! А за две недели это не заживёт!
– Вот через две недели и посмотрим! Главное, руки целы! Давай, снимай свою рубаху, выбросим её на хрен!
– И голым ходить?
– Где у тебя спортивная форма? У вас же физра сегодня!
Вот ведь гад! Всё мое расписание выучил! И что характерно, ведь даже не извинился. Видно, что напуган, что сожалеет, а сказать «прости» не может! Что за человек! Я ему сказал, где рюкзак оставлен, тот смылся. А я сижу и ножками болтаю на кушетке. Красавец в пластыре и в рисе. Осторожно снимаю испорченную рубашку, сворачиваю её в ком, мою руки над раковиной. Слышу за дверью крики:
– Да жив он, всё нормально!
– Ещё бы он был не жив! По-моему, ты уже совсем с катушек съехал! Парнишка даже в другом классе учится!
– А если родители его придут с заявлением?
– Не придут! Он меня уже простил!
Дверь открывается, входит Май с моим рюкзаком, за ним наш классный руководитель и директриса – Надежда Ивановна. Ублюдок по-хозяйски раскрывает рюкзак и копается в поисках футболки, а Надежда Ивановна тоненьким фальшивым голоском ко мне обращается:
– Как ты, Лёшенька? Всё цело?
Я утвердительно киваю.
– Ах! Мальчишки! Всё бы вам драться! Без синяков и фингалов детства и не бывает! Ну, ничего-ничего! Точно всё в порядке?
Лучше бы она молчала! Май со своей свирепостью и заботой хотя бы искренен. А этой тете-моте с кренделем на голове абсолютно всё равно, «в порядке ли я»! Лишь бы папочка Деевский оставался попечителем школы и был доволен! А его сынок пусть развлекается, учителей материт, учеников бьет и всякие непотребства вытворяет! Директрису все дружно ненавидят (и учителя тоже, это очень заметно). По-моему, Деевы тоже сладких чувств к ней не испытывают. Удостоверившись, что заявления на золотого мальчика с моей стороны не последует, Надежда Ивановна удалилась, повелев мне отправляться домой, «отдыхать». По сути, меня торжественно передали в руки ублюдка. Тот взял мой рюкзак, бережно подхватил мою руку и повел меня на выход. Как дошкольника одел меня в гардеробе, нацепил рюкзак, накинул куртку сам и, мягко подталкивая, повёл на улицу. Между с зачуханной машиной физрука и крутой, но тоже зачуханной машиной нашей богемной англичанки стоял майский мотик. Пришлось садиться!
Всю дорогу я молчал, хотя видел, что меня не домой везут. Подъехали к магазину «Zonazvuka». Мне приказано слазить, после чего Май вцепился мне в куртку и потащил внутрь:
– Я весь интернет вчера изучил по поводу электроскрипок. Подумал, что дорогущую покупать не будем. Есть такие: полуакустические-полуэлектронные и с редуцирующим корпусом. И цена приемлемая, можно тыщ на шестьдесят купить! Надо срочно покупать, потому что к ней привыкнуть надо, понимаешь?
– Я не понимаю, почему ты решил всё за меня?
– Потому что здесь решаю я!
– Я не против электроскрипки, мне даже интересно! Но играть в клубе я не буду!
Май останавливается, вздыхает и через паузу четко проговаривает:
– Посчитай, чего тебе стоило не слушаться меня? Ты хочешь продолжения? Лучше смирись! Я от тебя не отстану! Ты в капкане, мышь! Итак, электроскрипка!
И мы выбирали скрипку. Консультант-продавец не мог скрыть удивления, помогая выбирать, рассматривал моё лицо в пластырях. Не меньше полутора часов мы тасовали инструменты. Включали. Я пробовал. Показывали возможности. Я играл полонез Огинского (не весь, разумеется). Рекламировали всякие дополнительные приспособы. Выбрали полуакустическую, к счастью, четырехструнную, Yamaha с диковинным корпусом в виде заглавной прописной буквы «Е». Цену мне не сказали. Деев рассчитывался карточкой. Магазин обязался к вечеру доставить инструмент к школе, то есть в студию.
Теперь я надеялся, что искалеченного скрипача повезут домой. Но меня никто не спросил! Май везет меня к торговому центру, за кефиром? Нет, волочёт меня наверх в магазин с неуспелпрочитать названием. Но название на английском. К нам подскакивает молодой парень-консультант.
– Чем вам помочь?
– Нужны джинсы, и не вякай даже! Черные! Никаких нашитых сверху карманов и труб. На него! Только размер не знаю! Ну-ка! – разворачивает к себе задом и лезет под брюки, шарит у меня на заднице, ищет маркировку. – Не пищи! Нет тут размера! Ну, сами посмотрите – детский размер! Что? Не надо на меня так смотреть! В костюме, что ли, собрался на сцене выступать? И потом, брюки-то испорчены! Сейчас и отоваримся!
Мне вытаскивают кучу черных джинсов. Каждые сначала рассматривает Май и на этом этапе отвергает все, кроме двух. Потом меня отправляют это мерить. Я надел. Ну и ну! Жесткие! И цвет: как будто кто-то в них уже жизнь прожил, валяясь на асфальте. Это красиво? Я верчусь, выгибая шею, чтобы узреть свой зад. Шторка резко откидывается:
– Умер, что ли? – сердится ублюдок. – Ну? Нравится? Сидят вроде нормально!
– Какие-то стрёмные… – робко вставляю я.
– А ты знаток?
– Они тесные!
– Может, шёлковые шаровары купим?
– Они мятые!
– Джинсов со стрелками не бывает!
– И тут, на жопе, всё в обтягон!
– Это Надежде Ивановне в обтягон нельзя, а у тебя попа завидная. Я уже в слюнях!
– Мне цвет не нравится, как из мусорки!
– Будем брать! Снимай и мерь вторые!
Снимаю и отдаю ему. Блин, рассматривает меня, вылупился и даже не шифруется. Вторые джинсы просто черные, но несколько иной формы, более свободные в коленках. Так, опять в боковой шов вшита железная молния, а в промежности кожаная вставка! Бред!
– Отлично! – заявляет Май.
– Я что, ковбой? Зачем тут кожа?
– Чтобы не протёрлось!
– Я ничего не собираюсь там протирать!
– Может, я собираюсь?
– Извращенец! В них будут носки видны! Они короткие!
– Какие носки? Ты же не собираешься в концертных туфлях выступать? Кроссовки купим понавороченнее!
– У меня в них ноги толстые!
– Это точно! Ты вообще жирдяй!
– А зачем здесь молния? Для стриптиза, что ли, штаны?
– Согласен, классная идея! Берём! Не снимай их! Давай, я оторву ярлык! – ярлык нужно было отрывать, обязательно объяв меня руками вокруг, дыша мне в ухо. Пришлось стукнуть по его рукам хамским, а то еще немного, и зажмет меня в угол. Май притаскивает две футболки с пошлейшими рисунками и две рубашки – черную и бордовую. Футболки я мерить отказался («Берём!» – кивнул Май парню-продавцу). Рубашки сидели неплохо, только воротник у одной под галстук не годился. Когда я озвучил эту светлую мысль вслух, Май хлопнул меня по плечу и сказал продавцу:
– Реликт! Всю жизнь в интернате благородных девиц прожил! Берём всё! А ты не снимай! Пойдешь в этом!
Он оторвал зубами ярлык и с рубашки, укусив меня при этом за загривок. Продавец мерзко лыбился. Покупки были оплачены карточкой.
Затем меня торжественно повезли домой. Тетя Анечка чуть в обморок от моего вида не упала, но Май хотя руки её не целовал, но тут же влез и в её сердце.
– Ух, ты как вкусненько пахнет! Это солянка у вас? Так мы сейчас с Лёлей, – и не забыл ведь, гад, – пару тарелок навернём!
И, действительно, навернул пару тарелок и меня заставил лопать, хотя капусту тоже не люблю. А этот – «жри» – и не интересуют его мои вкусовые пристрастия! Выспрашивал у тети Анечки про её внуков, про «как здоровье», про то, каким я маленьким был! Няня цвела и пахла! Велела нам дождаться пирогов! И целый час мы «дожидались».
После пирогов поехали в студию встречать скрипку. А потом еще и разбираться с тем, как это работает? На помощь пришли Эсэс и Женька Перевалов. На электроскрипке играть совсем непривычно. Слышно всё, любое неосторожное касание смычком или шершавое глиссандо пальцем. Пожалуй, классику играть здесь сложновато… Только примитивную мелодию. Нужна идеальная техника. Но звук, конечно, гундявый. Хоть и корпус редуцирует и а-ля эфы они изобразили формой, но деревянная акустическая скрипка, даже ученический Каприс, звучит человечнее, чувственнее. Май сказал, что это у меня предубеждение против электроники. Я еле сдержался, чтобы не кинуть в него этой ямахой!
Пробовали с ним контр-дуэт сыграть из «Неба», у меня не сразу получилось! Ублюдок обрадовался моему ляпу!
Потом ещё мне включили песню, на которую нужно было соло играть. Не фига себе, слова Шекспира? Это чтобы авторские не платить? Хитрый ход! Даже приятно подыгрывать английскому гению! Соло нетрудное. Украсим потом!
Уже в десять парни отправились домой, и Май тоже решил, что «хватит на сегодня». Самолично прибирал инструменты, пока я показательно ныл, что не сделал домашку, что джинсы все же узкие, что в «Пели-кане» все курят, что не позвонил маме, а тетя Анечка маме точно расскажет про мои пластыри и т.д. Когда выходили из комнаты и он уже выключил свет, то я вдруг был схвачен за плечо и откинут к стене. Май навалился на меня, прижал собой, поймал мои махающие руки и пригвоздил их своими ладонями. Блин, опять целоваться лезет! Но ведь репетиции с Лидочкой не было! Я не успел это озвучить, он первый:
– Ты простил меня? – и в рот языком лезет! Я мычу, как отвечать-то? А он отрывается и еще раз спрашивает: – Ты ведь выступишь с нами? – и в губы, я опять мычу.
– Правда, я хорошо целуюсь? – ха, не буду ничего говорить на это! – Скажи это, а то не отпущу! – и еще раз вглубь меня полез.
– Ну! Тебе нравится, как я целуюсь? – требует он опять.
– Лучше всех, лучше Ленки, лучше Светки, лучше всего 11а, и даже Никитос гораздо хуже, чем ты! Ага! Поверь мне, я знаю, что говорю! Быстро убрал свои руки и губы! Ты мне пластырь содрал! Сначала калечит, потом целует! Идиотизм!
Май заржал, но отпустил. Еле пережил дорогу до дома, опять страху натерпелся. Оставляя меня у дома, Май спросил, приду ли я завтра к Лидочке:
– Май, – я серьёзно взглянул на него через ночь, – просто верни мне скрипку. Пожалуйста! Ты же добился всего, чего хотел. Я не уйду. Просто верни без всякого порно, тебе же самому тошно от этого…
– Тошно, – он меня отталкивает и надевает шлем, – но без порно не могу!
Комментарий к 9.
========== 10. ==========
Илья Родионович, увидев меня, заявил, что пора обращаться в полицию, на ублюдка надо жаловаться. С трудом его убедил, что всего лишь «упал на стаканы, поскользнувшись на жирном полу». Врач мне не поверил. Не поверил и Зиновий Веньяминович, отругал! Поэтому спрашивать об опыте игры на электроскрипке я не стал, у меня есть подозрение, что он запретит, ибо звукоизвлечение с классической скрипкой отличается.
Сразу после репетиторства на мотоцикле у подъезда Гельдовича меня ждал Май, чтобы отвезти в студию. Хорошо, что я не на контрабасе играю, а то прикольно было бы с ним на мотике проехаться! В студии до ночи играли «Небо» с Ямахой. Кир вместо пива принес чипсов, газводы и энергетиков в банках. Я сожрал почти все чипсы. Мне можно! Я первый раз их попробовал! Кир хохотал:
– Ну, Али, мы тебя здесь плохому научим!
Банку с энергетиком Май у меня забрал, предлог отличный – мал ещё!
Разрываясь между классикой и репетициями с рокерами, не успеваю делать все остальное. Схлопотал двояки по алгебре и по физике. Не выучил очередной фрагмент Грига, не позвонил маме. Придя домой, рухнул в сон одетым, хотя снилось, что я голый. Проснулся утром совсем не отдохнувший. Нужно к Лидочке ехать, слишком давно я с ней не был. Соскучился.
В школе нашёл Мая и попросился прийти. Он предложил сразу после школы, а вечером в студию. Блин, опять без домашки!
Ждёт меня после уроков у выхода. Мне кажется, что вся школа с придыханием за нами наблюдает. Как он перехватил у меня рюкзак, как вдруг мне куртку стал застегивать, как, получив по рукам за это, ласково улыбнулся, как дверь мне открыл и первым пропустил. Я пихнул локтем ублюдка около мотика:
– Какого черта ты выставляешь меня девчонкой!
Тот только ухмыляется.
Мы заезжаем ко мне за нотами и за анечкиным обедом, а потом к Маю, как обычно – занимаюсь около двух часов, разбираю заданное Гельдовичем. Ощущение, что Лидочка на меня обиделась, звук кажется каким-то глухим, дутым. Бросил скрипку у монстра дома, позволил прикасаться к ней чужим пальцам. Уговаривал Лидочку потерпеть, дул в эфы, грел щекой деку. На этом месте в лоб мне прилетел комок из смятой бумаги. Злобный зрителе-надзиратель Май не желает, чтобы я проявлял какие-то чувства к Лидочке. Играю дальше, скрипка постепенно ожила и простила меня. Сегодня сложнейший фрагмент на четвертой октаве, опять с крещендо, а без фортепьянной поддержки сложно. Ритм считаю себе сам, а он у Грига непростой.
Через два часа, когда я, видимо, уже достал высокими нотами бедолагу Мая, тот остановил Грига.
