Текст книги "Крещендо (СИ)"
Автор книги: Старки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Когда мы подъехали к их дому, меня трясло крупной дрожью, оттаял в теплой машине. Осознал весь ужас происходящего. Тетя Маша, мама Тита, уже ждала нас и, ни о чем не спрашивая, повела меня в ванну. Выгнала Тита. Велела ему что-нибудь из старой одежды принести и стала меня раздевать. Догола. Странно, что мне не было стыдно или неудобно. Как будто это тетя Анечка со мной маленьким возится. А ведь я даже маму стеснялся, запирался в ванной. Тетя Маша усадила меня в горячую ванну, погладила голову и сказала:
– Что бы ни случилось сегодня, Господь завтра всё исправит… Грейся!
Тит в ванну приволок мне горячего чая с калиной и велел выпить весь. Сидел по-турецки около и испуганно слушал мой рассказ.
– ЧО делать будем? – тихо спросил он. – ПОзвОни отцу, нажалуйся…
– Понимаешь, он не боится. Для меня не главное его наказать. Я боюсь, что он скрипку сломает… А я не переживу…
Тит выдал мне свой спортивный костюм трёхлетней давности и потащил в комнату к отцу. Николай Иванович был не просто верующим человеком, он был главой их церкви: то ли пастор, то ли пресвитер. Я не знаю точно, как это называется. В его комнатке было много самодельных полок, на которых уместилось огромное количество книг, книжек, брошюр с пугающе-религиозными названиями. На столе открыта толстая Библия. Николай Иванович что-то пишет. Это был уже немолодой, изможденный человек с большими залысинами, крутыми морщинами на лбу, длинным носом и недвижными серыми глазами, когда он говорил, то почти не открывал рта, звук был какой-то гнусавый и невыразительный. На православного батюшку с хорошо поставленным голосом – не похож. Как он проповеди говорит? Но Тит как-то обмолвился, что его папа – один из самых хороших проповедников.
Тит посадил меня на стул перед Николаем Ивановичем и сказал:
– Али, ты папе расскажи, он пОсОветует чО-нить от БогУ! Он к Нему ближее ведь!
– Тит, ступай к себе! Мы с Алексеем поговорим без тебя. А к Богу близок каждый, кто обращается…
Тит удалился. И я нерешительно рассказал о том, что ко мне прилип Май Деев, что он меня бил, что он украл мою скрипку и теперь…
– Он хочет, – я залился красной краской, – это… заняться со мной любовью… а я не могу… Я не знаю, что делать.
И я подавленно замолчал. Чем мне сможет помочь этот усталый странный человек?
– Алексей, то, чем хочет заняться с тобой этот Май, не любовь. Апостол Павел в послании к коринфянам говорил, что любовь «не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла». Любовь проявляется в жертвовании, как Господь жизнь отдал за нас с тобой – из любви! А твой Май превозносится, ищет своего и бесчинствует. Этому нельзя потакать! То, чего он хочет, великий грех. Может, он это и не осознает еще, хотя к этому возрасту уже нужно бы различать добро и зло!
– Он, Николай Иванович, уже много зла совершил! Он матерится, он унижает людей, он курит анашу, он…
– Не нужно мне о нем рассказывать. Не торопись судить. Сейчас главное – это то, что тебе делать. Я думаю, нужно сообщить в государственные органы, рассказать родителям, учителям…
– Дело в том, что он сломает мою скрипку. И он сделает это! Я не выдержу…
– Алексей, но скрипка – это дерево, металл и пластик. Дороже то, что душой называется.
– У моей скрипки тоже есть душа! Вы не слышали её звук!
– Тссс… Алексей, душа есть только у человека, ею нас Господь наделил.
– Неправда, моя скрипка с душой!
– Я воспитывался в спецучреждении, родителей посадили за веру, поэтому я с трех лет по детским домам мыкался, видел страшное. Не буду тебе рассказывать. Но у меня была подружка – канарейка. Она чирикала только со мной, никто в нашей мальчишеской комнате не удостаивался такой чести. Мне казалось, что канарейка как человек, я ей рассказывал свои смешные тайны, делился переживаниями. И мне казалось, что она единственная, кто меня понимает, отвечает мне на своем языке. Нам запрещали выносить клетку с ней из комнаты, а я надеялся, что канарейка меня понимает, она мой друг. Вынес, открыл дверку, а птичка улетела. Я умолял её, просил вернуться, а то мне попадет… Но… Это мне был урок. Душа есть только у человека!
– Моя скрипка – не канарейка, вы просто её не слышали!
– В фашистской Германии пост начальника гестапо какое-то время занимал Гейдрих. Он был первоклассным скрипачом и ценителем музыки. Играл не только Вагнера. Для него доставляли бесценные скрипки, в том числе отобранные у евреев, конфискованные у завоеванных народов. И вот в перерывах между казнями Гейдрих играл на Амати и Стайнере. Говорят, подчиненные плакали от умиления. Представь, какой у тех скрипок был звук, зная, что Гейдрих отличный исполнитель. Скрипка имеет душу только посредством музыки, но скрипка – это инструмент. Ради него губить свою душу не нужно. Кроме того, поощрять этого мальчика своим согласием – это губить и его душу тоже. Он так и не узнает, что есть любовь, так и не оставит младенческое, как сказал апостол Павел.
– У меня нет сил ему противостоять. Понимаете, он давит, преследует… А я слабый хлюпик.
– «Мы не сильны против истины. Мы сильны за истину», – Николай Иванович опять цитирует Новый завет. – Ты сможешь, проси у Господа сил… Давай, я помолюсь за тебя.
– Спасибо.
Николай Иванович встал на колени перед столом, я последовал его примеру. Он закрыл глаза, сложил руки лодочкой и обратился к Богу. Очень простыми словами, без всяких старославянских или латинских слов, без речитатива. Просто взял и сказал Богу обо мне, попросил его увидеть и помочь. Эти его простые слова молитвы меня успокоили. Я решил, скажу ублюдку: «Нет!» Я даже уснул на кровати Пашки, провалился в сон, как в яму. Мне снился Бог. Не помню, что и как он делал, как выглядел, что говорил, но это был Он!
С утра позвонил тете Анечке и сказал, чтобы она не приходила, так как я у друга. А раз факультатив по математике отменили, а на физику я не хожу, это значит, что и мне, и Титу только на кружок по английскому к одиннадцати. Мы налопались с утра блинов со сметаной и со сгущенкой, погуляли во дворе с коровинской собакой – беспородной Шныркой. И только потом пошли в школу, которая недалеко.
Мая увидел после английского, он меня поджидал у выхода. Отстранил от меня Тита и тихо спросил:
– Не заболел?
– Нет.
– Дома не ночевал?
– Тебе какое дело?
– В полицию-то пойдешь?
– Н-н-нет…
– Где студия находится, помнишь?
– Да.
– Сегодня в пять. Будешь?
– Да.
– Хороший мышонок! – и погладил меня по волосам. – Не бойся, не трону и другим не дам.
Придется сегодня идти. Тит предложил меня сопровождать, чтобы вступиться «если чО». Но я отказался, одного Арсена хватит, да и что можно сделать против целой банды? Как мне сказать Маю «нет» так, чтобы он всё-таки не впал в ярость? Надо тянуть время, вдруг что решится само собой! До пяти успел ещё в инете посидеть, с мамой поговорить по телефону, разобрать аппликатуру одного из фрагментов третьей сонаты Грига. А потом поехал в студию.
Студия «Маёвки» находится в нашей же школе. В помещении бывшей пионерской комнаты. Все стены обклеены постерами, какими-то бумажками с текстами, изображениями наподобие татуировок, в углу валяется целая гора проводов, из которой Серега Сергеев (его все из-за имени «Эсэс» называют) периодически выуживает какие-то шланги и шнурки. Разумеется, на окнах решетки, так как инструменты, особенно синтезатор, очень дорогие. Главное место занимала сияющая барабанная установка. На столе грязная посуда, компьютер, тут же эквалайзер, по углам внушительные динамики, стулья в беспорядке повсюду да обшарпанное кресло. Подозреваю, что кресло – трон для местного падишаха – Мая Деева. Репетиции всегда проходили вечером, чтобы не повредить учебному процессу и, наверное, чтобы законопослушные учителя не увидели, как рокеры выпивают пиво и чего-то курят.
Май ждал меня на улице. Хотя делал вид, что просто курил в компании с Капитошей (по фамилии Капитонов, имени я даже и не знаю). Увидев меня, он мотнул головой, и Капитоша смылся в школу. Я поднялся на крыльцо и остановился перед Маем.
– Молодец, даже не опоздал. В студии мы общаемся только по поводу моей музыки, ДРУГИЕ ВАЖНЫЕ ТЕМЫ можешь обсудить со мной позже. Понял?
– Понял.
– Пойдем, не дрейфь!
Взял меня под руку и повёл в студию. Там были все в сборе.
– Товарищи! – провозгласил он с порога. – У нас обновление кадрового состава! Не прошу любить и жаловать, только жаловать. Али. Так и представлять будем, если понадобится. Скрипка! Это Капитоша – наш барабанщик, близко к нему не подходи, воняет, моется раз в месяц, в дредах блохи.
Капитоша только хмыкает, жмёт мне руку, и нисколечко от него не пахнет.
– Это Эсэс – наши клавиши, вы не вместе на хор ходили?
– Вместе, – отвечаем мы, и Серега мне улыбается, он так-то хороший парень.
– Это Дюха – басы, сегодня чист, как стекло. Только попробуй налакаться завтра!
Кабыкин хмуро жмёт мне «пять».
– Это Никитос, вы знакомы!
Никита вновь пошёл пятнами.
– Это Кир – поставщик бодрящих средств, важное лицо нашего коллектива, тебе выдаваться не будет.
Долговязый Кирилл меня по-дружески обнял и шепнул:
– Дам попробовать…
– Это Жека – наш звукарь и часто автор текстов, думает поместить татуировки на лице и на члене, я проверял – там ещё нет!
Женька Перевалов – одноклассник Мая и Никиты – показывает «V».
– Бывают и другие личности, как придут, так и познакомишься. Показываем Али «Небо». По местам!
Меня устраивают в ободранный трон. Брякают несколько раз по струнам, перебивка ударных – и заиграли. Очень громко! Май пел мне. Смотрел на меня.
Неба осколки в твоих глазах,
Снега остатки на волосах.
Руки как птицы, и взмах ресниц.
Ты не исчезни, ко мне вернись.
У-у-у…
Нет тебя рядом – сердце в крови,
Сны листопадом бьют по любви.
Ночи навстречу я прилечу,
Я буду вечен, я так хочу.
Верни-и-ись из снов, верни-и-и-ись без слов,
Из темноты приди, не уходи, не уходи…
И ещё три куплета. На балладу похоже только минорностью и настроением. И что, я сейчас должен это оценить? Буду молчать и делать то, что он хочет!
Когда умолкли все звуки, все уставились на меня, ждут вердикта. Блин! Что мне делать? Правду сказать?
Май внимательно смотрит на меня и весело спрашивает:
– Что, так плохо?
– Ну-у-у-у… Не так, как я ожидал…
– Наш друг тактичен! – так же весело продолжает Май. – Смелее, говори, что изменить? Где можно скрипку вставить?
– А меня не убьют?
Май снимает гитару и садится рядом на стул, по-моему, его друзья многозначительно переглянулись.
– Итак?
– Нужно изменить текст, в такой агрессивной манере такое сюси-пуси звучит смешно. Да и твой образ не соответствует этому «вернись». Извини… В глазах – в волосах, в крови – любви: это пошло. Извини… Жёсткость и странные метафоры, рваные образы, никаких окончаний в предложениях. Ещё нужен бэк на окончание фраз, а не только на припев. Бэк вторым верхним. Скрипка со второго куплета может быть контрапунктом, хотя может быть и альт. Басы опаздывают. На синтезаторе нужно попробовать орган, если будет и скрипка, и пиано – это перебор. И твое соло на гитаре… извини, оно бедновато. Нужен контр-дуэт. Давай попробуем со скрипкой. Но с альтом будет лучше, – выпалил я и зажмурился. Убьёт сразу или будет издеваться?
– А вокал? – Май явно улыбается, открываю глаза и выдыхаю, нет, не убьёт.
– Ну… не Пласидо Доминго, но сойдет!
Меня одобрительно треплют по загривку и ерошат волосы.
– Ты тот, кто мне нужен! – уверенно заявляет он и тут же руководит процессом: – Жека, давай, меняй слова вместе с мышатиной! Дюха, я убью тебя, понял? Эсэс, давай чё-нить соображать с бэком…
Женька подтаскивает свой стул к моему и двигает клавиатуру.
– Что делать-то, как менять?
– Он, – я мотаю головой в сторону Мая. – У вас просит: вернись, вернись.., а надо уйди! Задрала меня, дура! Ему только в этом случае можно поверить!
Мы сидим с Жекой минут пятнадцать, получается совсем другой текст. С другим настроением, с тем, которое подходит исполнителю. Хотя, конечно, тоже не Пушкин. Робко предлагаем орущему на Серегу Маю посмотреть текст:
«Неба осколки в моих глазах,
Сердца остатки на весах.
Обломки пальцев и лом ресниц
Не возвращайся, даже не снись.
У-у-у…
Если ты рядом – сердце в крови,
Бритвой летально веки порви.
Горло зашито, и я молчу,
Я буду смертен, я так хочу.
Уйди-и-и-и из снов, уйди без глупых слов,
Пусть будет пустота, ты не та, не та…»
– Хм, значит, это мне подходит? – удивленно спрашивает он, мы с Жекой синхронно киваем. – Интересно, мне нравится… Иди сюда, – хватает меня за руку и толкает к Серёге. – Покажи этому, как нужно подпевать! У меня всё терпение кончилось!
Эсэс не может держать верхний второй. Он расстроен, чуть не плачет. Послушав, как я с ним распеваюсь, Май командует:
– Харэ! Пой сам, Серега не может!
– Но я со скрипкой же… И я ведь только запишу! На концертах не смогу…
– Пой! Сейчас! Жека, сделай ему микрофон.
Пришлось петь. Чёрт! Не фиг было критиковать! Хотя песня стала выглядеть менее фальшиво. Маю нравится. Синие глаза заблестели, заискрили. Поём много раз. А потом ещё и скрипку пришлось добавлять. Контрапункт я им сделал очень быстро, за раз. Но вот соло в проигрыше перед третьим запевом… Все силы измотало! И зачем я контр-дуэт предложил? Композиторы хреновы! Май признался:
– Мышонок! Пожалей меня, я не успеваю за тобой! Ты меня забиваешь! Сыграй проще, а?
Парни выкурили бесчисленное количество сигарет, пока мы с Маем репетировали проигрыш. В какой-то момент я понял, что говорю (вернее, ору) словами Гельдовича:
– Пики амплитуды не форсируй, что ты рвешь струну. Делай мягче! Уходи в крещендо! Это резко! Выпал из ритма! На хрена тут тремоло, играй длинно. Вступил не вовремя. Тебе нужно забирать партию скрипки, обрывать её! Вступай жестче, сразу форте!
До девяти всё пели и пели, играли и играли. На финал Май потребовал пиццикато дуэтом, экспериментатор! Ладно, хоть всего один такт. Не Григ, конечно, но стало значительно лучше. Пока мы с Маем разучивали соло, Кир принёс пива. По окончании репетиции возбужденные рокеры выдули по две банки. Все, кроме вокалиста. На недовольный гудёж друзей Май ответил:
– Я на мотике, увезу Али, поэтому пас!
Его друзья опять переглянулись. Мне же оставалось только нервно ожидать этой доставки моего тела до дома. В полной темноте, так как фонарей перед школой нет, попрощавшись со сторожихой, мы на ощупь пробирались к мотоциклу. Я решил, что пока не вижу его, пока он в добром и возбужденном расположении духа, нужно поговорить.
– Май, я хотел поговорить с тобой.
– Значит, поговорим! – он лихо запрыгивает на мотоцикл, – Шлем надень! Потом снимешь и поговорим! Садись. Ну… что встал? Уха-ха! Не смущайся! Держись за меня. За меня, а не за куртку! Ёб! Ближе садись, ты же улетишь по дороге! – Май дергает меня за коленки и за руки, так что я улёгся на него. И мы поехали. Страшно! Он носится безбашенно, на поворотах близко накреняясь к грязной дороге, нетерпеливо завывая мотором на светофорах и срываясь уже на жёлтый, лавируя между узкоглазыми скоростными авто, пробираясь по тротуару при малейшем заторе. Испытаний для моего сердца многовато. Зато двадцать минут – и я дома!
Май не стал слезать с мотоцикла, но мотор заглушил и шлем снял. Мой шлем повесил на руку.
– Ну, говори.
– Я про скрипку.
– Это я понял, ты что-то надумал?
– Май, ты ведь несерьёзно вчера сказал об… об… этом? Я честно репетирую с вами. Отдай мне скрипку.
– Я был серьёзен. И ничего не изменилось.
– Май! Но ведь есть те, кто согласен! Тот же Никита. Он хотя бы в тебя влюблен!
– Зато я не влюблён! Причём здесь Никита вообще? Мне нужен ты.
– Почему я?
– Потому что.
– Я не буду этого делать. Мне запретили.
– Запретили? Кто же?
– Бог!
Май завис. И даже рот открыл.
– Неожиданно! Ну так Бог тебе еще одну Лидочку подарит, верь. Ладно, я поехал. Завтра репетиции нет, а вот в понедельник – в семь.
Он стал надевать шлем, а я тронул его за рукав:
– Май, можно я приду к тебе поиграть на скрипке?
– Я уж думал, что ты никогда не попросишь. Приходи. Я весь день завтра твой. Звони!
– Подожди, это будет просто так?
– Эх ты, трусливая мышатина! Приходи, я тебя не съем.
Комментарий к 6.
========== 7. ==========
Что может быть лучше воскресения для простого школьника? Только понедельник, но во время каникул! Сплю до пролежней, валяюсь до одурения, пока тетя Анечка уже не отобрала одеяло и не пригрозила облить водой. Не обольёт, конечно, но надо вставать! Репетиторство у Гельдовича в 15.00, можно обжираться плюшками и зырить тупые клипы по МТV. Правда, нашел какой-то рок-канал, стал слушать. Хм, в принципе, есть и интересные композиции. Только не пойму, этим рокерам обязательно нужно выглядеть так по-уродски?
Гельдович меня ругал, так как я выучил только один фрагмент из двух. Второй разучивали вместе, с наставником, конечно, легче. Зиновий Веньяминович хоть и покрикивает и называет «крабообразным» – типа «не руки, а клешни», но специалист он от Бога. По окончании репетиторства спросил его, как он относится к музыкантам, которые на эстраде или в альтернативной музыке поигрывают.
– Если «поигрывают», то неплохо отношусь. Это заряжает позитивом и денежками. Это тоже опыт. Но если музычка забирает необходимое у музыки, тогда и отношение другое. Там ведь примитивная мелодика, топорная техника, надрыв на уровне слов, а не нот! Если заниматься преимущественно популярной музыкой, то техника и вкус теряются… А почему ты спрашиваешь?
– Меня пригласили в одну группу поиграть, и я не знаю, что делать…
– Пригласили в постоянный состав?
– Вроде нет…
– Ну, так поиграй! Что хоть они играют?
– Рок, ну типа психоделику…
– Ой, какие красивые слова! Играй, только вовремя выучивай основной материал.
Сразу после Гельдовича звоню Маю, прошусь к Лидочке на свидание.
Май опять встречает меня у ворот сам и опять платит за такси. Я попытался воспротивиться, но тот сказал, что пока я «сирота», он предоставит мне гуманитарную помощь. Опять ведет к себе в комнату и достает скрипку в красном шелке.
– Лидочка, привет! – шёпотом произношу я своей любимой, провожу носом по грифу. Но тут же замечаю, что Май закипает. Черт! Похоже на ревность! Продолжать нежности не стоит, мало ли что…
Достаю ноты с метками учителя, раскладываю на столике поверх всяких журналов, бокалов, бутылок. Но все равно низко, пюпитра у рокера нет. Становлюсь на коленки. Так легче…
– Может, кефира принести? – слышу я и краснею: блин, кефир – это моя домашняя репетиция в труселях, которую этот ублюдок наблюдал целый час!
– Обойдусь… А ты будешь тут, смотреть?
– Конечно! Ради этого всё и затевалось!
– Что затевалось?
– Репетируй давай, пытливый мышонок!
Май усаживается по-турецки на черный матрац. Он зритель. Блин, ничего не поделаешь. Ну и что! Буду с Григом общаться и с Лидочкой, а этот – лишняя мебель.
И я начинаю репетицию. Играю третью сонату сначала, что успел выучить. Спотыкаюсь, начинаю заново. Без смычка повторяю «пальцы», шёпотом считая ритм. Пропеваю нотки. Еще раз сначала до крещендо. Дальше новые фрагменты. Штудирую сложный пассаж, чтобы звук усиливался незаметно, довожу Лидочку до истерики, да и себя тоже. Кефир кислый, он приводит в чувство. Еще раз с пианиссимо до форте! Лучше! Соединяю пассажи. Перехожу к последним двум. Сбиваюсь! Пальцы устали держать четвертую октаву, но добью! Еще раз! И еще кефир! Опять без смычка, первая позиция, вторая, третья, четвертая. Ухожу в третью октаву, убираю флажолеты. Психую. Неужели басок ослаб, или это я халтурю! Еще кефира! Мычу ноты: си, си бемоль, си, ля, до… Играю еще раз. Лучше. Соединяю через портаменто. Почему Гельдович против? Скольжением же лучше, краше, выразительнее! Буду так! Разминаюсь через упражнение «соль-ре» на штрих спиккато. Это движение серединой смычка мне всегда давалось трудно, это легато кистью я свободно исполняю. Еще раз «соль-ре»! И снова фрагменты вместе. И раз: до, до, си бекар и-и-и тремоло на ля … Сбиваюсь. И вырывается:
– Бля-а-адь!
И слышу:
– Но кефира больше нет!
Сознание резко возвращается. Это Май? Что за кефир? Смотрю на него, вытаращив глаза:
– Кефир?
– Ты уже две бутылки выдул. Я не приготовился к таким объёмам!
До меня доходит, что кефир все-таки был. Май мне его подсунул во время занятия. И я выпил две бутылки?
– А сколько время? – спрашиваю я.
– Да уже вечер! – вдруг раздаётся чужой голос за спиной, я подскакиваю. Вижу немолодого, но красивого мужчину в сером джемпере. Кого-то он мне напоминает?
– Знакомься! – говорит Май. – Это мой отец, Герман Львович! Пааа.. что ты смущаешь Али? Послушал и иди уже к себе!
– Али? На араба не очень похож! Скорее на китайца в третьем поколении…
– Алексей Ли, – пискляво блею я, – а Али – сокращенно!
– Понятно! Вот у друга твоего музыка, а у тебя, олух, дрыгалка! – заявляет мужчина Маю и обращается ко мне: – Вы, юное дарование, не могли бы убедить моего сына прекратить музицировать и пойти в финэк учиться? А то, боюсь, удерет в культпросветучилище, укурыш!
– Па! Всё! Высказался и вниз! Там мама тебя ждет и в теа-а-атр! До свидания! – категорично прерывает мужчину Май и даже идет к нему и мягко выпроваживает из комнаты. Блин! Я лопух! Нужно было этому Герману Львовичу сказать, что его сын у меня скрипку украл и изнасиловать хочет! А я тупо промолчал, оглушенный Григом. Вздыхаю…
Май закрывает за отцом дверь и подпирает её собой.
– Может, достаточно учить? Сыграй что-нибудь просто… для меня… пожалуйста!
– Грига хочешь?
– Опять сонату для скрипки?
– Нееет, я банален. Пер Гюнт Соната № 2 песня Сольвейг!
– Играй…
Смычок… и …на открытом звуке интро! На первой октаве мелодия и в-в-верх… то-о-о-оненько, нежно. Это не плач, это грусть, переложенная на музыку, светлая тоска по уходящему времени, печаль от непрекращающейся разлуки… Что может быть лиричнее, нежнее? Я сам балдею! Знаю, что раскачиваюсь вслед за легато, как мачта при легком ветре. И потом легкая, оптимистичная вставка… И опять минор… Мелодия «восходит призрачно, восходит странно, она из снега, она из солнца»*. Вечная невеста – Сольвейг – звонко и в тоже время тихо поет колыбельную своей любви, любви без возраста, без надежды… И пианиссимо в третьей позиции… вниз… А брови вверх! Тишина.
Открываю глаза, а Май сидит на корточках, подпирая дверь, голову склонил так, что я не вижу лица, только волосы, как занавес, скрывают действие. Руки сжали колени. И опять белые костяшки. Может, он болен?
– Май! – и он снова вздрагивает. – Тебе плохо, что ли?
– Плохо, – он хрипит. – Отвернись!
– Может, таблетку? Воды? Кефира? Блин… я весь выпил…
– Отвернись, я сказал! – заорал он. Черт! Что за припадок? Только же был в хорошем настроении! Я отворачиваюсь, тупо гляжу на Мика Джаггера и показываю ему язык. Ощущение, что тот тоже делает мне рожу. Веселый старикашка! Ничего из роллингов не знаю, знаю только, что легенда, классика рока, современники «Битлз». Может, выучить какую-нибудь их песенку? Что там Май делает? А вдруг он наркотик принимает? И велел мне отвернуться…
– Май! Может, еще что-нибудь сыграть…
– Собачий вальс.
– Ты веселое что-то хочешь? Могу «Шутку», только не Баха, лучше Комаровского. Хочешь?
– Хочу.
– Мне Джаггеру играть или повернуться можно?
– Играй ему!
Блин! Нормально к публике задом стоять? Пусть даже публика – это один человек, и тот ублюдок. Играю «Шутку», но до конца не получается, так как чувствую запах курева, Май подошел к окну и закурил.
– Чего вдруг прекратил?
– Я не могу играть этой фотографии, а ты не слушаешь, а куришь.
– Я слушаю. Хочешь, брошу курить?
– Совсем?
– Ну ты и жук!
– Мышь же!
– Ладно, мышь… Хватить уже меня рвать. Есть хочешь?
– Нет. Хочу домой.
– Блин… Давай довезу тебя?
Я стою, обняв Лидочку обеими руками, прижав её к себе струнами, завиток на уровне носа. Не отдам! Уйду с ней! Я же вижу, она нравится Маю, он внимательно слушает её и слушается, у него чуткое восприятие звука, он её понимает. Май не сможет её покалечить! Не отдам и всё.
Май повернулся на меня, ощутив моё решительное упрямство, повисшее в паузе, застывшее в моём неответе. Какими-то красными глазами он удивленно посмотрел в меня, склонил голову, добродушия и след простыл.
– Положи скрипку на стол!
Я отрицательно мотаю головой.
– Али, не заставляй меня делать это…
Я опять мотаю.
– Али, если ты не положишь, то я…
Он наступает на меня и тянет к Лидочке руку. Не дам, уворачиваюсь, закрываю её спиной. Зажмуриваюсь, съеживаюсь. Мамочки, вдруг ударит?
– Али, ты дурачо-о-ок… Ты думаешь, что я тебя буду бить? Нет, ми-и-илый…
Его руки на мой спине, на плечах. Я отступаю, но стена уже рядом, сбежать сквозь неё не получится! Даже вжаться в неё сложно, скрипку испорчу! Я держу её, мою Лидочку, защищаю! Но кто защитит меня! Его руки на мне, во мне. Я изгибаюсь, пыхчу. Май прижимается ближе, сквозь два слоя одежды – его и моей – я чувствую его жар. В затылке его дыхание, а потом зубами в позвоночник, в шею, сквозь рубашку, колючесть кожи на моей гусячьей шейке. Но руки!
– Что ты делаешь? – заныл я. – Я не разрешал…
– Скрипку забираешь, значит, разрешал! – страстно шепчет мне в ухо ублюдок. И его руки не задевают Лидочку вовсе, всё достается мне, вся его похоть и ласка. Как он выстроил все позиции пальцев, мастер аппликатуры по телу. Моему, между прочим, телу! Шарит по мне, одежда не защищает, тут нужны латы! Сжимает половинки задницы, не-е-ет! Еще постанывает при этом. Я пытаюсь оттолкнуть его задом, но он этим пользуется и просовывает руки через талию на низ живота, сжимает мне то, что в паху, я пищу. Но ему мало. Пробирается к пуговице брюк, расстегивает, потом молнию… Черт, брюки сейчас свалятся! А его движения становятся какими-то беспорядочными, неосознанными. Караул!
– Май! – я ору. – Сдаюсь! Я положу скрипку! Я уйду без неё, пусти! Я говорю «нет»!
Он тут же отпускает меня, буквально отскакивает и разводит руки в стороны, дескать, смотри, я услышал тебя и безопасен. На расстоянии-то он безопасном, но взгляд хищный, дыхание злое, свистящее. Я осторожно, приставными шажочками, чтобы не вспугнуть зверя, подхожу к столу и кладу Лидочку на шёлк. До свидания! Я ещё приду!
И таким же трусливым, приставным шагом пробираюсь к двери.
– В кухню, накормлю! Потом увезу! – командует Май, как будто всё нормально, как будто и не пытался меня сейчас отыметь.
– Можно я без кухни? – жалко скулю я.
– Не можно!
И мы идем в кухню. Вернее, он идет, а я плетусь. Усаживает меня за большой стеклянный стол, через который я разглядываю ноги в носках. Хм, дырка, что ли, на носке? Май накладывает что-то в тарелку, разогревает в микроволновке, ставит передо мной. Плов? Фи! Ненавижу рис! Бе-е-е… Ковыряюсь вилкой…
– Жри! – угрожающе процедил извращенец.
– Я не люблю рис!
Он подходит и кладет руку мне на спину, ближе к шее.
– Кушай, мышь! Все грызуны любят рис! – и начинает гладить по спине, я выгибаюсь и заглатываю плова побольше.
Мда! Эффективный способ! У тети Анечки так не получится, от её рук у меня в теле такой паники не образуется. Съем что угодно, лишь бы он руки убрал. Давлюсь рисом, вкуса не чувствую, все ощущения сбились там, где горячая ладонь стимулирует процесс пищеварения.
– Умница! Рис он не любит. Вот тебе сок.
Май забрал, наконец, свою мерзкую, тёплую руку, которая напрягала и возбуждала во мне то ли протест, то ли надежду. Встал напротив и тоже взял высокий стакан с соком.
– Послушай, мышонок! В следующий раз я не смогу остановиться. Поэтому не испытывай меня. Понятно?
Я киваю и грустно вздыхаю.
– Я тебе настолько физически противен?
Я растерялся. Что отвечать? Что противен? Так неправда…
– Все говорят, что я красив… А тебе не нравлюсь? – продолжает допрос Май.
– Причем здесь твоя красота? Ты – парень!
– Ну и что?
– Ничего! Мой первый поцелуй в жизни … и с парнем! Это же ужас!
– В чем ужас-то? Тебе не понравилось?
– Мне не с чем сравнить!
– Могу организовать сравнительную экспертизу, назови любую девчонку, проверь. Но я выиграю!
– Это только ты можешь такое предложить! На фига мне любая?..
– А что, есть какая-то одна-единственная? Так ведь нет! Я узнавал! Нет ведь?
– Всё! – решительно заявляю я. – Интервью закончено! Без комментариев! Везите меня домой!
– Что ж, едем! Хотя можешь остаться!
Я подкрутил ему у виска и выпучил глаза.
– Я к тебе только ради Лидочки прихожу!
Май забрал у меня посуду и за шкирку повел к выходу.
– А теперь новые правила! – сказал он мне в спину, сопровождая меня к мотоциклу. – Каждая репетиция с Лидочкой имеет свою цену! Сегодня была рекламная акция, супербонус!
– Сколько? – резко затормозил я, но меня опять ткнули вперед.
– Всё зависит от репетиции! Начальная цена первой – поцелуй!
Я опять остановился.
– Май! Ты озабоченный придурок, – тут же получаю подзатыльник.
– Ты меня услышал?
– А кто кого целовать должен?
– Я тебя. А ты надеялся чмоком обойтись?
Я горько вздыхаю. Получаю шлем, садимся. Когда заревел мотор, я в сердцах высказался:
– И как меня угораздило вляпаться!
– И я тоже удивляюсь! – крикнул мне Май и рванул в холод. Обнимаю его, зажмуриваюсь, чтобы не видеть эти рискованные развороты и подсечки, думаю, взвешиваю, рассуждаю. А если я взвешиваю и рассуждаю, значит,.. соглашусь. Подумаешь, поцелуй! Мне даже понравилось в первый раз… да и во второй тоже… И все-таки он мерзкий ублюдок! И Лидочку я верну! Как-нибудь… Но не так, как он хочет.
* Стихотворение Е. Евтушенко «Песня Сольвейг»
Комментарий к 7.
========== 8. ==========
Понедельник пробежал стремительно. На репетицию «Маёвки» не пойду, так как у меня репетиторство у Зиновия Веньяминовича. Понимая, что подобный игнор чреват, в школе пошёл разыскивать Мая. Стал свидетелем позорной сцены. Биолог у нас – довольно молодая симпатичная женщина – Наталья Александровна. Она славится своей принципиальностью, исправить двояк у неё невозможно, зато получить его – запросто, а так как её биология мало кому нужна, большая часть учеников биологию просто отсиживала, согласная с «троечками». Хотя предмет интересный, и всякие штуки она показывала…
После шестого урока направляюсь в кабинет биологии, так как у 11 класса последний урок там был. Дверь приоткрыта, и в щель я вижу Наталью Александровну, которая разводит в ведёрке удобрения для цветов, а рядом Май. В классе еще несколько человек, поэтому разговор никак приватным назвать нельзя. Учительница с белым лицом, злобно прищурившись, смотрела на Мая и выговаривала:
– …как уголовник, как жлоб! Позоришь родителей! Весь класс от тебя страдает! Сорвал урок!
– Пиздеть не нужно! – цинично и звонко отвечает ей Май. Вот это да! Учителю так! Я примерз к месту, парализованный таким поведением ублюдка. – Если вы не справляетесь с классом, проработав в школе семь лет, это говорит о непрофессионализме! Могу посодействовать, чтобы вас взяли в ветлечебницу, котов кастрировать и больных псов усыплять! И если мне по хую ваша генетика, то вина только на учителе! Меня смогли увлечь только сиськи в столь грандиозном вырезе, а хромосомы пусть в жопу идут!
