Текст книги "It's not about age (СИ)"
Автор книги: sowelu.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Гвен ухватилась за мою руку своей ледышкой и поднялась, виновато взглянув на меня. Ее глаза наполняются океаном, хотя пускать слезы, в общем-то, не из-за чего. Я опускаю ее ледяную руку, и мы оба заходим в дом, насыщенный контрастной абстракцией. Подойдя к лифту, я нажимаю кнопку вызова, и мы принимаемся ждать. Мучительная тишина царит между нами около пяти секунд, пока двери лифта не открываются и Гвендолин первая не заходит в кабинку. Зайдя следом за ней, я наблюдаю невероятно безумную, но в то же время чудную картину: малявка прыгает, пытаясь дотянутся до нужной кнопки, а именно двадцатой сенсорной кнопки снизу. Улыбнувшись, я самостоятельно нажимаю кнопку этажа, на котором проводил много времени в юношестве.
– Как ты узнал? ― щурится она, прекращая какие-либо попытки самостоятельно нажать кнопку.
– Мысли прочел, ― тяжело вздохнув, облокачиваюсь об стенку лифта и смотрю на экран, показывающий расположение лифта. Первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый… Мы остановились. Я ожидал, наверное, увидеть на лице Гвендолин испуг, заглянуть в ее глаза, наполненные страхом, но вместо всего этого девочка хитро улыбается, а затем произносит:
– Мы застряли.
Несколько секунд я смотрю на Гвендолин, а затем перевожу взгляд на красную аварийную кнопку, и уже хочу нажать на нее, как вдруг случайно читаю надпись сверху:
«Уважаемые жильцы! Просим не использовать аварийную кнопку в случае остановки лифта на одиннадцатом этаже. В связи с техническими неполадками, лифт может сохранять состояние покоя в течение нескольких секунд. Приносим извинения за доставленные неудобства».
И тут я ловлю лисий взгляд Гвендолин, ее уголки губ дергаются и желают мне что-то сказать. На этот раз я даю ей высказаться.
– В последнее время он часто застревает на одиннадцатом, ― пожимает своими хрупкими плечами и расплывается в еще больше хитрой улыбке, ―, но ты не бойся, мы не умрем. Я не позволю тебе погибнуть.
И лифт снова едет.
– Я же сказала, ― с самодовольной ухмылкой произносит она.
Проигнорировав ее ребячество, мы выходим на площадку, где расположена всего одна железная дверь ― дверь в роскошную квартиру Гвендолин. Она шустро выбегает из кабинки и принимается звонить в квартиру. Думаю, за долю секунды ей удалось потревожить кнопку вызова уже около десятка раз, хотя это еще мягко сказано. Гвендолин продолжает тыкать кнопку своими тонкими пальцами, но вскоре отходит от двери и, фыркнув, скрещивает руки на груди.
– Глухая свинья, ― ворчит девочка. ― Открывай же, ну!
Никто не открывает еще несколько секунд, а затем и минуту. К этому времени Гвен попробовала позвонить в дверь уже раз двадцать, а после постучать в нее. И хотя попытки не дали результата, она никак не сдавалась. Я настороженно смотрю то на нее, то на дверь, которая вот-вот должна открыться. Я не был здесь очень давно. Помнится, в последний раз заглядывал в это местечко перед тем, как отправиться на работу, чтобы лишний часок провести с моей Гвендолин. Но моим планам не суждено было сбыться, поскольку встретила меня Джасвиндер, которая запретила мне более посещать их семью.
– Никто не открывает… ― нервно произнесла она.
– Вижу, тебя здесь не ждут.
Гвендолин роняет свой взгляд на пол и садится на корточки, облокотившись спиной об стену, и спрятав ангельское личико в ладони. Я подхожу к двери и пытаюсь заметить окно для ввода пароля, которым пользовалась ее семья много лет назад. Но его уже нет. Жаль. Пароль я знал наизусть.
– Где живет Джасвиндер? ― интересуюсь я.
Немного поразмыслив, Гвен встает в полный рост, приподняв плечо, и слегка нахмурив брови. Я отхожу от двери и вызываю лифт, зная, что находиться здесь бессмысленно. Также бессмысленно, как и ждать чудес от жизни.
– Но ведь я не говорила тебе о ней, ― тихо произносит Гвендолин.
И в этот момент я понимаю, что подставил самого же себя. Искать оправдание глупо, поскольку няни не очень-то распространены в наше время. По крайней мере, для возраста Гвендолин. Ее родители наняли няню для того, чтобы она не чувствовала себя столь одинокой без внимания брата. Они рассчитывали на то, что Льюис предпочтет остаться в родной фракции, но он выбрал Бесстрашие. И я рад, что он принял такое решение, хотя даже не представляя, чем это обернется для него. Новая жизнь, новая семья, друзья. Все это подарил ему один лишь выбор. Но Гвендолин от этого легче не стало. Ее родители, возможно, забывали как она выглядит, несмотря на то, что у младенцев очень много общего. Но я убежден, что узнал бы ее среди тысячи детей, кричащих, как сука во время родов. Я, несомненно, узнал бы ее. И сейчас мне остается лишь сказать ей всю правду, но двери лифта открываются, и я должен покинуть ее общество. Сейчас она находится в полной безопасности. Куда-то идти ― ее право. Не факт, что соседей обрадует ее ночной визит, поэтому единственным выходом остается для нее ― это остаться у двери. Быть может, ее уже ищут и скоро вернутся сюда.
– Говорила, ― лгу я, рассчитывая на ее наивность, ― ты просто не помнишь.
Немного подождав, добавляю:
– Удачи, ― и захожу в лифт.
Пара секунд и в меня что-то влетает. Двери лифта закрываются. Гвен. Как же ее поведение надоело мне. Девочка вцепилась в меня, как в спасательный круг посередине бассейна, и уткнулась своим лицом в мой живот. Думаю, она почувствовала ту самую связь, которую чувствую я и сейчас. Но эта связь доставляет слишком много проблем, особенно сейчас, поэтому я резко отстраняю ее от себя и сердито пилю ее нежный взгляд своим.
– Какого черта ты здесь? ― толкаю ее к стене лифта. ― Зачем ты ушла от квартиры? ― я не в силах сдержаться от переизбытка острых ощущений, которые адресовала мне страсть к Гвендолин, поэтому начинаю кричать. ― Дура, тебя могли найти там!
Я вижу, как ее глаза наполняются слезами, а это меня еще больше злит.
– Что тебе вообще нужно от меня, а?! Я выполнил условия и отвез тебя домой, а теперь отвали!
Пара секунд, и девочка вся в слезах. По выражению ее лица я замечаю, что она не ожидала такого поворота. Глубоко вздохнув, я закрываю глаза и протираю лицо влажными от пота руками. Детей совсем не трудно напугать, однако. Неожиданно, она снова подбегает и обхватывает меня руками, а затем прижимается. Пожалуй, я не стану разглашать свои мысли и чувства. Обойдемся без подробностей на этот раз.
Двери лифта открываются и я, облегченно вздохнув, вылетаю из лифта, скинув с себя эту прилипалу. Выйдя на свежий воздух, я стараюсь отогнать от себя навязчивые мысли об этой девочке, ибо мысли эти пугают меня не на шутку.
На улице очень темно и прохладно. Но я сух, в отличие от Гвендолин. Представляю, каково ей сейчас. На улицах тихо, а единственный источник света ― это яркая луна и уличные фонари. Услышав, что Гвен подошла ко мне, я молча направился в свою старую квартиру. Разумеется, она пошла за мной. Неужели я посмел пропустить мысль, что Гвендолин останется у входа в это высотное здание? Но я иду слишком быстро. Настолько быстро, что она сильно отстает. Меня это, на удивление, радует. Своего рода я получаю удовольствие, наслаждаясь ее дискомфортным мученьем, хотя вовсе не желаю ей зла. Но сегодняшняя ночь выдается очень тяжкой, так что за хорошее настроение я не ручаюсь.
– Подожди меня, Эрик! ― кричит она, догоняя.
Я останавливаюсь и озабоченно смотрю на нее. Сейчас она выглядит очень усталой, обеспокоенной и бледной от холода. Гвендолин нежно берет меня за кисть руки, и я чувствую ее ледяную кожу. Моя рука, в отличие от ее руки, не так уж холодна. Пусть погреется. Я сжимаю поднятую кисть ее руки, и мы идем дальше.
========== VI. Eric ==========
Мы молча брели по хорошо знакомой мне улице, насыщенной темнотой и еле доносившимися возгласами Бесстрашных. Эти возгласы живо напоминают мне возгласы детства, которые долетали до меня от моих ровесников, играющих друг с другом. Мне было не с кем играть, пока в моей жизни не появился человек, нуждающийся в общении. Этим же мог похвастаться я. Мы нашли друг друга, и я благодарен Вселенной за то, что спасла меня от невероятно скучного детства, подарив мне великолепного друга. Этот друг насытил часть моей жизни ярким светом и обрек меня на самую настоящую, счастливую жизнь. Но ниточка оборвалась, оставив после себя разгорающийся лучик света, который еле плетется за мной.
***
– А сейчас о правилах, ― начинаю я, когда мы поднялись на мой этаж и остановились у входа в квартиру, вид которой так и пахнет ностальгией, вызывая во мне теплые, но в тоже время терзающие мое сердце, воспоминания.
– Что за правила? ― спрашивает она.
– Не мусорить, не трогать мои вещи без моего разрешения, и самое главное ― не доставать меня. Иначе будешь спать за дверью. Все понятно? ― насторожил ее я перед тем, как пустить в свои райские покои.
Гвендолин, промолчав несколько секунд, закивала, и я отпер дверь. Открывать я ее побоялся, ибо не хотелось мне моментом захлебнуться от одного лишь вида гостиной. В последний раз я навещал свой дом, скажем, около пяти лет назад. В те годы я был привязан к банальным развлечениям, диким страстям и мерзкой агрессии, которая доставляла мне весьма тонкое удовольствие. Один лишь крик спутницы моей молодости, и я моментально лишался контроля. Я был готов на кровавую смерть, лишь бы слышать ее стоны, наблюдать за ее движениями и наслаждаться ею. Да, многое мы пережили вместе, но невероятно спонтанно разлука постигла нас. Ее невероятно громкий и грубый голос, как же он напоминал мне голос моей белокурой куклы, в которой я искал утешенье. Все это сложно понять, признаю. Но также нелегко и пережить, как бы иначе вы ни считали. Я обрел счастье с моей первой и неповторимой стервой, которая безжалостно совратила мое сознание. Я невероятно сильно любил ее, так сильно, как любил мою Гвендолин. Мою Гвендолин. Но чувства принадлежности я не испытывал как к Джиневре, так и к Мэдисон. И давайте, пожалуйста, не будем замахиваться на остальной поток девушек, отдавшихся мне? Если уж этим двоим, не удалось покорить мое сердце, как удалось это сделать новорожденной Гвендолин, то уж им и подавно не под силу это.
Дверь открывает Гвендолин со словами: «Чего ты ждешь?». Я не стал ее беспокоить агрессией и просто последовал за ней, решив отдаться на растерзание давлению, которое окажет мне эта квартирка. Да, всего лишь квартирка, хотя масштабно ее невозможно причислить к ряду квартирок, ибо ее размеры весьма внушительны. Стены впитали в себя невероятное количество ситуаций, что сейчас я не могу не вспомнить некоторые из них. Например, мою первую драку с отцом, не свойственную истинному эрудиту. Или первый поцелуй, произошедший в моей спальне. Да что я перечисляю вам? Лишь детский лепет. Ведь самое изящное происшествие, ― первый визит Гвендолин в мою заставленную учебниками, берлогу. Ее брат нес ее плоть на руках, крепко прижав к своему телу, которому, признаюсь, я завидовал на тот момент. Мои желания и мечты тогда, отнюдь не были невозмутимы. Я имел смелость признаться себе, что эта малявка зацепила меня чем-то сверхъестественным, тем, что я не мог объяснить ни словами, ни на бумаге. Эти чувства были кислы, но в тоже время сладки. Впрочем, вкус этих чувств был таким же необычным, как и запах, доносящийся от впереди идущей меня Гвендолин. Пахнет болотом, лесом и грязью. Своеобразный вкус, иначе не отзовешься.
– Не желаешь принять душ? ― предлагаю я девочке, разуваясь.
– А можно? ― она снимает свою обувь, проходит в гостиную и сбрасывает с себя кофту, оголив хрупкие плечики, которые покрыты мурашками.
– Нужно, ― вскидываю брови. ― У меня нет детской одежды, но есть замечательная футболка, которая пришлась бы тебе до колен.
Гвен проходит по гостиной, осматриваясь. Медленными и осторожными шагами продвигается к кухне, а затем к спальне и ванной. Не доходя до рабочего кабинета, она останавливается и дотрагивается до обоев кончиками пальцев. Ее лицо серьезное, а брови в напряжении. Я прохожу к стоящему в центре дивану, и одаряю ее вопросительным взглядом. Я не смею нарушать ее размышления, поскольку мне безумно нравится наблюдать ее в таком состоянии. Возможно, вы сочтете меня дето-ненавистником, если я признаюсь откровенно, что нравится мне вовсе не ее задумчивые черты лица, а ее молчание. Тонна вопросов закончилась, это случилось. И только я воспрянул духом, как Гвендолин снова заговаривает.
– Мне кажется, или я уже была здесь ранее? ― оглядывается на меня.
Вот и наступила та торжественная, но в то же время грустная минута, когда доля правды доберется до ее разума. Я задумываюсь на некоторое время, чтобы обдумать и дать ей разумный ответ, а не детский лепет. Но, к моему сожалению, в голове моей лишь лепетание и множество глупых мыслей, озвучивать которые у меня нет никакого желания. И вовсе не потому, что передо мной стоит ребенок, а потому, что я не могу подобрать подходящих слов, чтобы она правильно меня поняла. Одна мысль о ее брате порой доводила меня до наплыва философских размышлений, обогащенных пессимизмом. И я позволял себе часами размышлять о Льюисе, о его гибели, о том, как несправедливо обошлась с ним жизнь. Но не все так уж плохо, господа. Передо мной стоит наивное дите, которое способно впитать в себя информацию любого характера. А я, в свою очередь, могу и вовсе избежать ответа на ее мысль. Конечно же, она была в моей квартире. И не раз, не два, а гораздо больше, чем вы можете себе это представить. Но все это было слишком давно, чтобы она сохранила эти воспоминания в своей коробочке. Возможно, с этим связана духовная часть ее сознания. Она не могла запомнить события из своего младенчества, но ощутить духовно свое пребывание на этом месте она могла запросто. В сторону философию.. У меня считанные секунды до того, как я дам ей ответ. Вопрос заключается в правдивости этого ответа. Но чего же я должен сторониться? Правды, которую скрыли от нее родители?
– Я дружил с твои братом, ― смело и твердо говорю я. ― Он был моим лучшим другом до гибели. Я не уверен, что ты и правда запомнила это место. Ты находилась здесь, когда тебе не было и двух лет.
– Ого! ― громко восклицает она. ― Расскажешь о нем? Мне известно совсем не многое: имя и только, ― она шустро подходит ко мне. ― Я прошу тебя, поделись своими воспоминаниями.
Эта девочка не представляет, что за воспоминания таятся в моей памяти: бледное и бедное покойное тело ее брата, сотни погубленных мною жизней, стопки научных книг и учебников, обнаженные тела изуродованных мною девушек и многое другое, куда более-ужасное и пугающее. Но, несмотря на весь мрак, сопровождающий мою жизнь, я не могу не отметить лучи в своей жизни. Например, гримасы Гвендолин, ее звонкий смех и просачивающуюся сквозь слезы улыбку. Она была словно моим ребенком, неотъемлемой частью меня. Невозможно не вспомнить мой первый день в школе; первую встречу с Льюисом; первую любовь и дьявольские ночи в заброшенных зданиях. Все это было весело, но, невзирая на положительность этих воспоминаний, я не готов делиться ими. Даже с Гвендолин.
– Ну пожалуйста, – просит она.
– Нет, ― отрезаю я. ― Клади свое шмотье в сушилку, принимай душ и ложись спать. У меня нет желания разговаривать, – с этими словами я отхожу от белоснежного дивана и направляюсь на кухню, где смогу спокойно перекусить.
Невозможно не вспомнить тихие вечера с ее братом. Мы часто были здесь, за стеклянным обеденным столом, ужинали то, что сами же и наготовили. Конечно, повара из нас были не ахти, но поджарить мясо нам удавалось на славу. А сейчас здесь все, как прежде: набор кружек, искусственные фрукты в вазочках и пустой, черный кувшин, напоминающий мне его последний номер. Кажется, десятый? Я перебил многие из них. То по случайности, то нарочно. Говорят, когда злишься, необходимо обязательно что-то разбить. Кувшин – идеальный предмет, а самое главное, экономичный. Стекляшки не разлетаются на столь мелкие кусочки.
Тем временем, боковым зрением мне удается заметить, как Гвендолин уходит в ванную и захлопывает за собой дверь из дорогого дерева. Помнится, отец заверял, что эта квартира обошлась им с матерью в несколько сотен тысяч долларов, не считая расходов на труд рабочих. И думаю, если бы мой отец присутствовал здесь и сейчас, то отреагировал бы на хлопок дверью не очень-то положительно. Мне попадало за малейшую царапину, а за более грубое деяние последовали бы более жестокие санкции.
Достав из тумбочки пакет пищи быстрого приготовления, я распаковываю его и ощущаю невероятно манящий запах, напоминающий свежий суп. Возможно, моя привереда откажется от такой еды, решив остаться голодной, но я, пожалуй, перекушу. В конце концов, я не ужинал и даже не обедал. Причиной тому ― дела, связанные с моей работой. Возможно, вы обремените себя мыслью, что я ненавижу свою работу. Тому есть справедливые доказательства: недосыпание, нехватка времени на нужды, нехватка времени на релаксацию. Но, несмотря на все недостатки моей деятельности, я люблю и ценю свою работу. Хотя бы потому, что я сам выбрал ее и сам добился этой должности. Многие люди предпочитают жаловаться на работу и обвинять ее в краже времени, но параллельно этим суждениям появляется вопрос: зачем вы работаете там, где ваши мысли плавятся от ненависти и злости? Нет выбора? Нужно зарабатывать на жизнь? Ерунда. Выбор есть всегда. Его нужно просто увидеть, а многие не могут даже открыть глаза, хотя продолжают гнить, мысленно проклиная то, чему они подвергаются ежедневно. Удивительный мир. Удивительные люди. Глупцы снаружи, мудрецы внутри. У каждого из нас есть мозги. Все мы умны и способны абсолютно на все, но что же тогда мешает всей массе реализовать себя в обществе так, как хотелось бы? Все очень просто. Люди сами ставят перед собой воображаемые ими же преграды, от которых позднее страдают. Что же за преграды ― черти? Одна из самых популярных ― финансовая неполноценность. «У меня нет денег, чтобы приобрести дорогую тачку»; «У меня нет денег, чтобы купить этот смокинг»; «У меня нет денег, чтобы порадовать свою девушку ювелирным украшением». «У меня нет денег» ― говорят они, неосознанно принимая этот факт. Убеждения заставляют нас подчиняться им, как бы мы негативно ни относились к их последствиям.
Я знал одного человека. Прекрасный борец, собеседник, друг. Но у него был один недостаток ― воображать себе преграды на пути к чему-либо. Мне часто доводилось слышать от него суждения, которые, по его мнению, должны затронуть мое сердце и заставить меня сжалиться над теми, чье финансовое положение не так хорошо, как мое. Но зачем же люди, не добившиеся ничего, пытаются вызвать чувство вины в других, кто сдвинулся с мертвой точки и начал воплощать свои мечты в реальность? Я считаю, что зависть заставляет людей думать, что идеальное общество должно состоять из однотипных людишек, ничем не отличающихся друг от друга.
Но в некоторых случаях зависть является очень хорошим чувством. Я про здоровую зависть, конечно же. Раз упомянули о зависти в целом, почему бы не разобраться в этом до самого конца? Я испытывал все виды зависти, а их всего два, как я считаю. Первый ― нездоровая зависть. Она проявляется в желании загубить не равных себе, а именно тех, кто выше общества. Второй ― дающая мотивацию. Эта зависть побуждает в людях добиться чего-то большего, чем социум. Это чувство придает горячее желание опередить, выжать из себя все силы на достижение своей цели, победить в себе ленивого тюфяка. И я уверен, именно второй вид завистливого черта должен находиться в каждом из нас. Таким образом, мы будем развиваться, мы будем желать стать лучше, чем вчера. Общество перейдет на высший уровень, отсеяв деградацию. Но, к сожалению, люди еще не готовы осознать столь глубокий смысл жизни. А я считаю, он таков: делай то, что считаешь нужным; то, что тебе по душе. Иначе зачем дана тебе жизнь? Для того чтобы делать то, что не хочется?
***
Быстро перекусив, я выбрасываю бумажки в пустую, заброшенную коробку для мусора и замечаю лежащую на диване кофту Гвендолин. Она грязная, мокрая и очень тяжелая. Я ощущаю это, когда беру ее в руки. Захватив из гостевой комнаты чистую футболку, я направляюсь в ванную. М-да уж. Когда-то и я был таким, как эта девочка. Возвращался домой весь грязный, в мокрых тряпках, если погода была ненастная, или же в изорванной одежде. С ее братом не соскучишься. А друзья у нас были еще теми сорванцами, как их называл мой отец. Но для меня они были первыми и настоящими друзьями. Хотя, чувство преданности обделило многих. Они оказались подлыми лгунами, беспокоящимися лишь за свою шкуру. Но все это неважно. Я захожу в ванную комнату, чтобы бросить грязную шмотку в сушилку, потому что за несколько часов, что остались от полноценной ночи, она не высохнет самостоятельно.
– Пошел прочь! ― визжит Гвендолин, шустро присев, тем самым, спрятав свое бледное, обнаженное тельце за стенкой ванны.
Я лишь ухмыляюсь, кладя чистую футболку на тумбу, а затем прохожу к аппарату и проверяю температуру, что поставила Гвендолин. Удивительно, а я-то думал, что она испортит мне сушилку. И только сейчас до меня дошло, что следовало бы предложить ей помочь положить вещи в аппарат и правильно настроить его. Но к счастью, все обошлось. Температура в норме, вещи благополучно начали сушиться. И прямо сейчас я добавил в их компанию еще одного друга ― грязно-голубую кофту Гвендолин. Боковым зрением я наблюдаю, как девочка смущенно выглядывает из ванной, не вставая в полный рост. Удивительно, ведь ей совсем нечего стесняться, как я считаю. Куском мяса обладают все люди, и я не думаю, что этого нужно стыдиться, а тем более такой крохе, как Гвендолин.
– Не стоит стесняться, ― поворачиваюсь к ней, закрыв прозрачную дверцу сушилки, ― все равно еще похвастаться нечем.
– Выйди! ― снова верещит она, и я с улыбкой на лице покидаю ванную.
Время протекает незаметно, когда ты в плену тяжких воспоминаний. Но лекарства, находящиеся передо мной в шкатулке, позволяют мне отвлечься и приступить к промыванию своих ран. Сегодня была одна из самых худших игр в моей жизни, хотя закончилась она победой. Но худшей она стала не потому, что я ушел раньше, убедившись в неизбежной победе, а потому, что победителем стал не я. Или проигравшим. Неважно, кем стал бы я, важно, что я довел бы дело до конца. Но, что сделано, то сделано. Время вспять не повернешь, ибо это было бы бессмысленно. Взгляните на бегущие часовые стрелки. Они движутся лишь вперед, потому что прошлое не так уж и важно.
Незаметно Гвен выходит из ванной, снова хлопнув дверью. Я роняю на нее суровый взгляд в знак того, чтобы она осознала свою вину. Уже второй раз она хлопает дорогой дверью посередь ночи. Мои соседи не привыкли слышать шум в моей квартире во время моего проживания, а уж в последние годы моего отсутствия ― тем более. Она садится рядом и задирает свою ногу. Я, домазывая свою ссадину, вопросительно смотрю на нее. Она смотрит на свое разодранное колено, а затем на меня. Несколько секунд между нами царит тишина, но вскоре ее нарушает Гвендолин.
– У меня рана, ее нужно обработать.
Внимательно присмотревшись, я чувствую на своем лице улыбку. И это она называет раной? Пара царапин, черт возьми. Я видел и хуже, куда серьезней травмы, нежели ее царапинки, из-за которых она прожужжала мне всю дорогу уши. «Мое колено, мое колено чертовски болит!» ― верещала малявка. Болит? Да неужели? Будь у меня такое счастье, как на ее колене, то думаю, я бы и не обратил внимания. Ох уж эти дети.
– Хорошо, ― тяжело вздохнув, вручаю ей перекись и ватный диск. ― Сама обрабатывай.
– Ну и ладно, ― она выхватывает пузырек с диском и начинает обрабатывать свое колено, немного морщась, попискивая и играя бровями. Симулянтка хренова.
– Только не пей эту жидкость, ― ухмыляюсь я. ― Но если все же выпьешь и захочешь закусить это дело, то можешь достать из третьего ящичка слева пакет военной пищи, ― произношу я, поднимаясь с дивана и потягиваясь. ― За собой приберешь, это обязательно. Ляжешь спать на коврике, возле двери. Это на случай, если к нам наведаются воры.
– Я тебе не сторожевая псина, ― пытается язвить она.
– Действительно, ― задумываюсь я. ― Еще не доросла до сторожевой собаки. Так что не думаю, что от тебя будет польза. Поэтому ложись в гостевой, разрешаю.
С этими словами я удаляюсь из гостиной и прохожу в свою старую спальню. В ней все по-прежнему: на столе лежит стопка книг, пыльный компьютер и несколько торчащих ручек из кожаного пенала, который подарила мне мать на первый день в школе. Он прошел весьма успешно. На первом уроке в виде классного часа задавали вопросы на смекалку, на которые я отвечал самый первый и всегда в точку. Мои одноклассники отнеслись к этому по-разному: кто-то со здоровой завистью, а кто-то с больной. Некоторые просто уважительно, не подавая никаких эмоций. Но для меня это было неважно. Я общался с теми, с кем хотел общаться. И с теми, с кем было выгодно общаться. Вел себя так, как хотел. И ничто мне не мешало. И никто.
========== VII. Eric ==========
Комнатный свет заставляет меня открыть глаза. Дремота настигла меня слишком рано, чем я того мог ожидать. В мои планы входило лишь поваляться на неразобранной кровати, поразмышлять над случившимся и составить план на завтрашний день, а вернее, уже сегодняшний. Рабочий день никто не отменял, увы. Все должно пройти продуктивно, как всегда. Но я не смогу уследить за всеми мелочами, что подвернутся мне. А все потому, что сейчас настоящий сон не может распахнуть мне свои объятия, как бы сильно я того ни хотел. Наверное, Гвендолин уже давно спит. Она устала, так что вряд ли бессонница атаковала и ее.
Рядом с моей кроватью располагается огромное зеркало, перед которым прошло все мое детство. Наверное, было бы круто, если зеркало это было бы не просто зеркалом, а некой машиной для запоминания прошлого. Быть может, сейчас бы я лежал на кровати, скрестив руки за головой, и наблюдал бы за событиями, случившимися со мной в те годы. Мои частые ночевки дома оказали положительное влияние, но прекрасны они были лишь по одной простой причине: в месяцы моего пребывания дома, я практически каждый день находился рядом с Гвендолин ― частью меня, дарованной Вселенной. И я не стал бы рассматривать все события, произошедшие со мной в этой комнате, а перемотал бы до самого появления Гвендолин на этот свет. В тот вечер ее мать уснула в больнице, а ребенка забрал отец, решив, что займется ее здоровьем самостоятельно. В конце концов, он очень хороший врач. Для многих он фаворит. После того, как девочка получила медицинскую профилактику от отца в его лаборатории, ее забрал Льюис и принес ко мне. Писклявую, грязную, сонную и голодную. Принес со словами: «Нужна твоя помощь». Весь вечер я задавался вопросом: «Где же ее родители? Неужели можно бросить свое чадо на воспитание старшему брату?». Но позднее, когда все родительские обязанности перешли на Льюиса, я окончательно убедился в том, что родители любви моей ― никчемные твари, которые заботятся лишь о своей карьере. Но, не все так уж и плохо, как вы себе это представляете. Время от времени, родители забирали девочку к себе и осматривали ее, оценивали состояние, стартовое формирование и делали нужные прививки. Все это утешало мое сознание, но одновременно убивало. Как бы это нагло ни звучало, я мечтал стать для нее и отцом, и матерью. Я хотел, чтобы она была лишь моей и ничьей более. Ее брат, родители, в одну минуту потеряли биологическую и духовную связь с ней, подарив ее мне. Но это лишь самые заветные мечты, которым не суждено сбыться. Хотя, у меня было право менять ей подгузники, ибо брат ее был тот еще простофиля. Мы часто смеялись друг над другом. Он считал, что у меня с рождения талант возиться с детьми, потому порекомендовал на пенсии начать карьеру няньки. Разумеется, его юмору предела не было. Изредка я крал возможности побыть рядом с Гвендолин, подержать ее на руках или поиграть с ней. Эти моменты подворачивались, когда Льюис ночевал у меня. А было это ежедневно. Изредка он бывал дома. Мы часто ночевали вместе в связи с предстоящей контрольной работой или лабораторной, например. А знаете ли вы, господа, что имя это ― Гвендолин, придумал я? В тот торжественный вечер ее рождения (не потому торжественный, что родилась она, а потому, что свой двадцать четвертый день рождения я разделил с ней) не была оформлена ни одна бумажка. Даже имя придумать ее родители поручили брату, а я лишь предлагал свои варианты. Это имя ― Гвендолин, не связано с воспоминаниями. Это имя появилось в моих мыслях еще в самом горячем детстве. Я не знал, что же за знак шлет это необыкновенное мне имя, но позднее мне стало известно: это имя той, что перевернет весь мой мир, той, что заставит меня раз и навсегда запереть в себе чувства к ней. Так оно и случилось. Я накрепко привязан к этой девочке, как бы сильны ни были мои жесточайшие сопротивления.
Решив очнуться от воспоминаний, я загораюсь желанием принять освежающий душ. Может, именно его мне сейчас не хватает. Свет только в моей комнате, это можно выяснить по счетчикам в ванной комнате, в самом углу. Гвендолин спит, и я завидую ей. Сам бы поспал часок, другой, но не могу даже подремать как следует. Меня словно выталкивает из сна то, что напоминает некую пружину, ударяясь об которую, невольно взлетаешь ввысь. Плитка, которой обложен пол, холодна. Я чувствую это своей кожей ног, которая на протяжении всего дня грелась в носках. Этот пол всегда был холодным. Никогда не было обогрева, поэтому приходилось ходить в носках. Особенно зимой. Но сегодня я совсем забыл о суровых условиях, что предоставляет мне эта квартира.
Залезаю под горячий душ. Пар накапливается в комнате, как утренний туман, который доводилось видеть мне на ясной поляне, недалеко от города. Либо мы с друзьями встречали рассвет, так и не поспав, либо же я просыпался рано утром, и совершал пробежку по городу, встречая прекрасные, восходящие лучи солнца. Я всегда дивился необычайной красотой матери всего живого. Наш город очень ответственно относится к природе в целом. Каждый месяц проходят семинары, на которых подводятся итоги. Люди делятся информацией о том, кто какой получил опыт; как помог природе; что использовал, сохраняя растительность и тому подобное. Конечно же, организатором таких сборов является фракция, посвященная дружбе. Совсем не трудно догадаться, не правда ли?
Окатившись водой, в мою голову жестоко вламывается мысль о Гвендолин. Снова. Сейчас я, наверное, глубоко сожалею о том, что разрешил ей пойти со мной. Доставил себе столько хлопот, что не пересчитать. Вы в замешательстве, я знаю. Но что ж, позвольте мне аргументировать ход своих мыслей. Я не тот, кто смог бы позволить себе глумиться над беззащитной девочкой, всячески домогаясь до нее, тем самым, удовлетворяясь. Мне не под силу то, что могло бы сломать ее, как бы сильно вы того ни ждали от меня. Веселое шоу с отчаявшейся малолеткой, практически сиротой: ни детства, ни любящего брата, ни свободы. Ничего и никого, кроме меня. Я мог бы стать для нее кем угодно, лишь бы она того желала, но мукам суждено еще немало торжествовать во мне. Все это равносильно тому, что показать лакомство брошенной хозяином собаке, которая уже много лет голодает, ища пропитание на свалке. Показать, но не дать. Сильное чувство постигает тело, когда жаждешь того, что не может быть твоим. Но всему есть предел. Собака спасется, умерев от голода, не найдя пищи. А я спасусь временем ― пыткой, что продлится еще, как минимум, пять лет. Эта недоступность терзает мою душу, режет ее, стреляет в нее, убивает ее. Все, чего желаю я сейчас ― почувствовать эту доступность, но не пользоваться ею. Я хочу, чтобы эта девочка принадлежала только мне. Я хочу, чтобы не знала она никого, кроме меня. Я хочу, чтобы она любила меня так же сильно, как я боготворю ее.
