Текст книги "Этот, с верхнего этажа (СИ)"
Автор книги: Solter
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Поначалу он даже не верит, что у него получилось. Вокруг на многие мили тянется пустыня. Огромные барханы. Жара. Горячий ветер, бьющий прямо в лицо. И чей-то трудноуловимый шепот. Просьба о помощи.
Айзек идет вперед, краем глаза замечая, как совсем близко от него проносится табун белых лошадей.
Лошади в пустыне, да вы шутите?
Они разбиваются с шумом морского прибоя о барханы. Только пена еще какое-то время белеет на песке, пока окончательно не впитывается или не испаряется. Кто ж разберет-то.
Небо неподвижно. На нем – ни облачка. Зато очень много звезд, хотя, судя по свету, в пустыне день.
Но Айзеку все это не кажется странным. Сон на то и сон, чтобы быть немного – или, наоборот, много – сюрреалистичным.
Он с любопытством смотрит вокруг, на все то, что породило сознание парня. Достает сигареты, прикуривает и наконец видит его самого.
Томас сидит, обхватив колени, и раскачивается из стороны в сторону.
Айзек подходит ближе, садится рядом. Молчит. Курит. Смотрит на него.
– Томас, прости. Я не хотел тебя пугать. Меня зовут Айзек. Я твой друг… Запомни это имя, пожалуйста.
***
Айзек ждет Томаса. Он почему-то уверен, что тот обязательно сегодня придет. И он действительно приходит. Топчется под дверью, высматривает, вынюхивает, любопытствует. И… не видит.
– Томас, посмотри на меня. Я тут, перед тобой. Ну же!
Бесполезно.
Томас слеп и глух. Как все живые. Похоже, он ошибся насчет него.
– Блядь…
Айзек с силой ударяет кулаком об косяк. Сплевывает на пол горчащую табаком слюну.
Хватит с него всех этих треволнений. Заебало.
Айзек уходит с твердым намерением больше не испытывать судьбу на прочность.
«Томас… Ну почему?»
========== Том ==========
Небо за окном с каждым днем сереет, тучи сгущаются, нависая все ниже и ниже, будто натяжной потолок, и кажется, что достаточно легкого тычка снизу, чтобы плотная темная пелена прорвалась и хлынула ливнем. Но самолеты по-прежнему взлетают, дырявя небо, а дождя все нет и нет. Город замирает в ожидании, ветер гоняет пыль по дорогам, и от резких его порывов приходится сильней кутаться в куртку, натягивать поглубже капюшон, чтобы сброшенные деревьями листья не кинулись за очередным поворотом в глаза.
Эта погода Томасу под стать, она накладывается на его настроение, становясь с ним одним целым, и Том уверен, что их с городом ожидание имеет одну и ту же природу. Томас не знает, что ему делать, но сидеть сложа руки он совсем не может. Никакие мысли не держатся в голове, ничто не помогает отвлечься, а перед сном он лежит в кровати и подолгу рассматривает потолок, стараясь как-нибудь понять, что происходит в квартире над ним.
Прямо над ним, Господи… Встать на два стула и вытянуть руку вверх, чтобы дотронуться до потолка, ощущая ладонью шероховатую неровность побеленного бетона. Ничего потустороннего в этом прикосновении нет, но Тома все равно пробирает до костей, и он вновь прячется под одеяло, до слез зажмуриваясь. Кажется ему или нет? Выдумал он все это – или нет?..
Не так давно он переговорил со встреченными в магазине соседями, притворяясь, что просто так интересуется, и узнал про Дэвида и Айзека Хоровиц, живших в сто семнадцатой квартире около двух лет назад. Тема эта оказалась под запретом, и отвечали Тому с неохотой, отводя взгляды и торопясь сменить тему, чем только распаляли юношеское любопытство. Том даже отправился в библиотеку – единственную в городе, не считая школьной и той, что в колледже, – и нашел там подшивки старых газет. В нескольких упоминалась фамилия Хоровиц: так Томас узнал, что первым погиб отец – то ли убийство, то ли несчастный случай, дело полиция так и не раскрыла, потому что вскоре после смерти отца не стало и сына, и на том расследование вообще зашло в тупик.
Фамилия их была необычной, в интернете Том нашел еще больше информации, в особенности об Айзеке, который, оказывается, был танцором и даже получал призы международного уровня. Там была его фотография – молодой, светлые волосы, немного брезгливое выражение лица, странное выражение глаз, словно Айзек Хоровиц нанизывал собеседника на иглу своего взгляда, как бабочек на шпильку.
Еще было видео на «ютубе». Том с некоторой опаской включал его, но быстро забыл обо всем, кроме того, что видел на экране. Он не был фанатом танцев, он вообще ничего в этом не смыслил – до теперь. Айзек, которого узнать было несложно, двигался под музыку легко, будто летал, будто никакая гравитация и законы физики над ним не были властны, он выражал движениями то, что иным не удается даже проговорить словами, и Том, глядя на все это, отлично понимал, почему Айзек побеждал на конкурсах. Да. Трудно было не победить.
А еще – неожиданно знакомым было само имя. Айзек. Айзек.
«Где я уже слышал это?»
***
– Ты в самом деле в это веришь? – Санта пинает ногой бутылку, подталкивая ее ближе к мусорному баку, и так переполненному. – Не знаю, Том, я боялась призраков, когда мне было шесть. Мама тогда специально купила низкую кровать, чтобы доказать мне, что под ней никого нет.
Томас досадливо морщится и поправляет висящий на плече рюкзак. С Сантой им по пути домой, она живет в его доме на третьем этаже, и поэтому волей-неволей пришлось стать приятелями. Особенно этому рады родители Томаса, а вот он сам, к его собственному сожалению, предпочел бы подружиться с парнем. С Майклом Тэннесом из баскетбольной команды, например, или с Шейном МакАрпером. Но у него есть только Санта, обычная девчонка, которой он, похоже, нравится.
– Я и не говорю, что он под кроватью. Как раз наоборот.
Том рассказал эту историю вкратце, без подробностей о своем позорном бегстве той ночью. Он и не думал, что девушка ему поверит, просто нужно было выговориться, разделить мысли с кем-то еще, проговорить это все вслух, чтобы по-новому услышать.
Тучи над городом становятся гуще, когда подростки пересекают школьный двор наискосок и по городским закоулкам, игнорируя школьный автобус, направляются домой. Тому хочется перевести тему, но он все-таки спрашивает:
– Ну а ты, ты никогда не поднималась на пятнадцатый? Разве не интересно было?
Она пожимает плечами, поправляет выбившиеся из косы волосы и продолжает удерживать их рукой, спасая от разыгравшегося ветра.
– А что там есть? Только надписи на двери. Я была с мамой на Ниагарском водопаде, когда там все произошло.
– А ты его знала? Айзека? – при звуке этого имени Тому кажется, что ветер затихает, падает к ногам, лишившись силы, но все это – только на секунду. Потом все становится на свои места.
– Видела пару раз. У него было много подруг, а друзей почти не было.
Наконец Том понимает, что ничего из этого разговора не получится, и меняет тему, чтобы Санта не подумала, что он слишком близко к сердцу все принимает. До дома они доходят, беседуя о контрольной по биологии, и Том с трудом выталкивает из себя слова, потому что, откровенно говоря, с Сантой ему неинтересно.
***
Сумерки окунаются в ночную темноту, и когда город становится освещенным только искусственными бликами домов и уличных фонарей, когда стрелки часов переваливают за десять и мать готовится спать, а отец читает книгу на диване, Том выходит из квартиры, соврав родителям, что собирается выкинуть мусор и забежать в магазин за кормом для Пуши. Корм на самом деле не закончился, он спрятан в комнате Тома под кроватью, но иначе его бы наверняка не выпустили.
Мусор Том швыряет в мусоропровод, и пакет с шорохом исчезает где-то внизу, а Том подымается на этаж выше. Здесь горит мутная лампочка, желтоватая и уже старая, от нее раздается тихое потрескивание – и больше нет никаких звуков. На площадке грязно и пусто, словно в сто шестнадцатой и сто восемнадцатой тоже никто не живет.
Том подходит к средней двери и удивленно останавливается: надписи, которые он не так давно разглядывал при свете дня и еле видел, теперь стали гораздо заметнее, будто дневной свет только делал их прозрачней.
«Я так и думал…» – Том с волнением делает шаг вперед и вынимает из кармана завернутый в тетрадный лист кусочек мела. В школе давно пользуются интерактивной доской и флипчартом, поэтому добыть этот кусочек оказалось не так-то легко. Том разворачивает его, покручивает в пальцах, отчего те становятся белесыми, и потом, решившись, пишет прямо на темном полотне двери:
«Привет, Айзек».
В тот момент, когда Том ставит точку, под потолком лопается лампочка, а на улице начинается проливной дождь.
========== Айзек ==========
«Слышишь? Ты меня – слышишь?»
Легкие разрываются болью, столь же внезапной и яростной, как падающие с диковинных птиц-самолетов бомбы. Эти птицы, серебристые, ощетиненные игольчатой смертью – предвестники конца и начала. В огне. В крике. В мольбе о помощи, которая никогда не придет. Потому что неоткуда.
Они летят над городом, отливающем в свете полуденного солнца багряными бликами. Они несут ужас и разрушение. А по следам их неторопливо идет белый всадник, оседлавший Кирима. Никто не знает, как он выглядит. Но знают все: там, где ступит лапа Кирима, все живое умрет. В прах развеется. Сухой травой воспылает.
Высота, тишина… Глубина? Воздух такой плотный, что кажется, будто и не воздух вовсе. Ему суждено быть разорванным в клочья воплями заживо горящих детей, мужчин, женщин, стариков, всех тех, кому не посчастливилось попасть в эпицентр взрыва. Весь город заполнен этими криками. И они продолжат звучать даже после того, как огонь утихнет, даже после того, как развеется ядовитый смог; они впитаются в кожу, растворятся в крови, чтобы остаться там навсегда.
«Очнись!»
Быстро мелькает время. При желании его можно даже пощупать пальцами, настолько оно осязаемо: на глазах мертвый город зарастает травой. Теперь все это пространство покрывает большое зеленое поле, на котором пасется стадо черных коров с влажными глазами. И все они смотрят в одну сторону – на восток. Туда, откуда когда-то давно, века назад, прилетели серебряные птицы. Они стоят неподвижно и смотрят. Ждут чего-то.
«Томас, открой глаза. Сейчас же!»
А потом внезапно все прекращается, и настает Пустота. И посреди всей этой Пустоты появляется лицо. Широкое, не очень красивое, с веснушками на крыльях носа. Оно что-то говорит, куда-то зовет. Но Том не слышит этого. И тогда веснушчатый хватает его за руку.
Бац!
Пустота лопается, как мыльный пузырь.
«…нет, ну ты представляешь, да? Этот козел отправил меня на пересдачу только потому, что я сказала, что Шекспира вообще не было. Представляешь? Это же все знают!»
«…через неделю будет матч с „Красными дьяволами“, придешь посмотреть? Мы их точно в этом году сделаем».
«…отвали, я сказала! С кем хочу, с тем и гуляю!»
– Томас, чего застыл? Живо на тренировку!
***
Айзек выдыхает. Кажется, все. Мальчики, девочки, баскетбольный клуб… Можно наконец расслабиться. Но только вот – надолго ли?
С того самого дня, как Айзек по собственной не иначе как дурости соединил свое сознание с сознанием Томаса, прошла почти неделя. И каждую ночь – вот так. Нет, сны, конечно, интересные. Яркие, красочные, реалистичные. Даже слишком. Одно только 3D-порно с этим вот с веснушчатым спасителем в главной роли чего стоит… В общем, теперь Айзек ломает голову над тем, как бы ему потактичнее от снов Томаса отделаться. Войти туда было просто, а вот выйти…
– Ах!.. Майк, погоди, я…
«Ну вот, опять началось. Парень, может ты уже это… в жизни сделаешь?!»
Айзек закатывает глаза и пытается заткнуть уши, чтобы не видеть, не слышать, вообще не быть. Но куда там. Томас сладко спит. Ему снится донельзя эротичный сон, а он, Айзек, ощущает себя законченным вуайеристом, которого против воли кинули в самую гущу фантазий подростка.
Называется, дожил.
***
В комнате светло. Солнце косыми лучами падает на Томаса, который в этот момент сидит на подоконнике в одних трусах и смотрит на баскетболистов, разыгрывающих полуфинал. На табло пока 1:0 в пользу «Бешеных гризли». Мяч забросил Майкл Тэннес – звезда команды и мечта всей школы (Томаса – так точно). Сидит вот, внимательно наблюдает, чувствуя, что возбуждается от одного только вида Майка на поле. И вот – уже начинает ласкать себя поверх трусов; глаза горят, дыхание сбивается.
Айзек смотрит на него, и думает: ну, а дальше-то что?
А дальше Майкл забрасывает в корзину второй мяч, толпа ликует, и он, не иначе как от всплеска эндорфина, сдирает через голову футболку, показывая всем свой красиво накачанный торс.
С губ Тома срывается стон. Он просовывает руку под резинку трусов, обхватывает член ладонью и уже по-серьезному так начинает дрочить. Но уже через минуту-другую ему кажется, что этого мало. И тогда он отрывает свой зад от подоконника, стягивает трусы, кидает их на пол, садится обратно на подоконник, раздвигая широко ноги. Одну руку кладет на член, уже налитый и готовый к бою. Вторую – сначала облизывает, а потом – пропускает между ног, на ощупь находя анус. Толкается в него пальцами, морщится, и, чтобы как-то отвлечься от первых неприятных впечатлений, прикрывает глаза, представляя себе Майка. Конечно же – голого. Это срабатывает. Томас шепчет его имя, потихоньку трахая себя в зад, а когда расслабляется настолько, что мышцы становятся податливыми, понемногу начинает поддавать жару.
– Ах!.. Майк, погоди, я…
Воображение у Томаса работает отлично, и он, наверное, смог бы даже вполне хорошо себе кончить, но тут его глаза встречаются с глазами Майка-настоящего – того, что внизу, под окном, на баскетбольной площадке. Сердце у Томаса замирает, а затем пускается в дикий пляс. Его буквально сдувает с подоконника. Он бежит к двери, распахивает ее и… Медленно улыбается. Кажется, Томас передумал удирать. Вместо этого он решается провернуть кое-что захватывающее, и от одной уже мысли об этом у него подгибаются колени.
Томас оставляет дверь открытой и идет назад. Поднимает с пола штаны, но они его интересуют постольку-поскольку, главное – ремень. Томас вытаскивает его из петель, проверяя на прочность – несколько раз дергает в разные стороны. Результат его удовлетворяет. После – подходит к кушетке, стоящей чуть поодаль от окна, забирается на нее. Ремнем обматывает сначала одну руку, крепко, так, что буквально через пару секунд перестает ее чувствовать. Заводит за спину. Пропускает за спину же и ремень, обматывая и второе запястье. Наклоняется вперед, оттопыривая задницу. Стоять в такой позе, с заведенными за спину руками, на коленях, упираясь лбом в кушетку, не очень удобно. Но – сильно волнительно. Яички Тома поджимаются в предвкушении… Он дрожит.
В коридоре слышатся глухие шаги. Они приближаются. Все ближе и ближе. Томас закусывает губу, ждет. Кто-то останавливается перед дверью. Стоит. Думает, войти, не войти. А затем решается, делает шаг вперед, потом еще один, и еще… Томасу из его положения видны только ноги вошедшего: волосатые, сильные, накачанные, в спортивных шортах. От него пахнет свежим потом. Но Томасу это не кажется неприятным. Он – ждет.
Майк стягивает с себя шорты и трусы. Кладет горячие ладони на ягодицы, сжимая их. Затем – сплевывает на дрожащий круг мышц, растирает пальцем. Наклоняется, устраиваясь точно и совершенно без подготовки или чего бы то ни было там еще входит в Томаса, выбивая из глотки крик, полный боли. Томас кричит и корчится, ремень врезается в запястья, Майк наваливается на него сверху, проникая глубоко и жестко, хватает за волосы, сжимает своей ручищей его горло…
А Айзек думает, глядя на все это: как хорошо, что люди не телепаты. Хотя… Как сказать.
***
Просыпается зайчик-Том от звонка будильника. Вяло сползает с кровати, идет в душ, где под холодной струей сбивает стояк, собирается – он ничего не помнит про ночной секс и уничтоженный в огне город – надевает джинсы и толстовку и, даже не позавтракав, тащится в школу. Айзек провожает его из окна задумчивым взглядом. Он знает точно только одно – больше он не хочет видеть во сне, как Том и Майк ебутся. Как-то это все… неприятно, что ли. Будь он все еще человеком, подумал бы, что ревнует. Но ревность от призрака… это же смешно. Или нет?
Айзек качает головой и смотрит на небо. Где-то там потерялся его дом. Где-то там его, возможно, ждут.
Небо цветет цветом серым и черным – под стать настроению. Будь у Айзека крылья, он бы давно полетел туда, чтобы исчезнуть в разряде высоковольтных молний.
– Ну нах…
Он отворачивается от окна, нервно поведя плечом. Что-то его гнетет, а что именно – непонятно. И чтобы как-то отвлечься от этого состояния, Айзек решает наведаться на чердак. Там и вид лучше. И вообще – все лучше. Под самой крышей ютятся голуби. Много старой мебели. Детские коляски. Картинки, книжки. И схрон героина. Не на самом чердаке, правда, снаружи. Айзек обнаружил его, когда уже стал призраком. И долго, помнится, дивился, как его туда засунули – чтобы добраться до схрона, нужно было быть акробатом: вылезти на пятнадцатом из окна, по карнизу проползти до слепого пятна, встать на цыпочки и уже вот в такой вот позе на ощупь шарить в «дымовых» окнах. Или как они там называются? Хитры и изобретательны господа нарики. Но, видимо, забывчивы.
Вопреки ожиданиям, на чердаке голубей не оказывается. Темно, промозгло, ветер завывает в уши. Захотел поднять себе настроение, называется. В голову лезут разные мысли, одна гадостней другой. О жизни, о смерти, о Томасе… Айзек знает, что ничего хорошего из таких дум не выйдет. Но ничего с собой поделать не может. Это все – гроза.
Тучи сгущаются.
Айзек нервничает и впадает в странное состояние помешательства. Не понимает, что делает, не понимает, зачем делает. Время просачивается сквозь пальцы. Сознание рассыпается на осколки. Перед глазами стоит этот чертов сон, а потом еще и девочка эта странная вспоминается, с которой Томас все время ходит в школу и из школы. Айзек силится вспомнить что-то очень важное, но в памяти будто дыра. Похожая на ту, что красуется на его груди.
Айзек начинает злиться. Он кричит в голос, будто раненый зверь. А люди думают, что это ветер завывает в трубах и грохочет в подъезде дверцами почтовых ящиков, и всё косятся на небо, где вот-вот разразится гром и ливанет дождь.
«Пожалуйста. Кто-нибудь. Помогите мне».
Никто не слышит. Айзек бьется об стену, скребет ногтями грудь, в которой так больно, рвет на голове волосы. Но все это абсолютное ничто по сравнению с тем, что творится у него внутри. Пожар, адский котел, в котором он варится в собственном соку.
И вдруг вспышкой приходит осознание – сегодня день, когда его не стало.
– Сегодня… я… умер? Ну, тогда с днем смерти меня. А-ха-ха-ха!
Часы бьют полночь. Смех Айзека разносится глухим эхом. Он смеется, а по щекам градом катятся слезы, подобно потокам дождя – в окна.
Айзек сползает на пол, прислоняется лбом к холодной стене. Его трясет. Он обхватывает себя руками за плечи, раскачивается из стороны в сторону, закрывает глаза. Проваливается в пустоту. Из которой его бессовестно пытаются выдернуть, позвать обратно, в мир, полный боли. Айзек пытается отмахнуться от этого зова, но зов – сильнее.
«Чертов Томас, все никак не угомонится».
– Оставь меня в покое уже… Ну, что тебе от меня надо? «Привет, Айзек». Ну, привет… а теперь – вон. Вон, я сказал – вон!
Горло Айзека взрывается криком. Мигающая от перепадов электроэнергии лампочка не выдерживает децибел и лопается, в последней момент своей жизни становясь ярким бенгальским огнем.
«Красиво…» – равнодушно думает он, медленно поднимаясь с пола, чтобы дойти до своей квартиры. Всего-то пару шагов. Томаса он прошивает насквозь, но даже не обращает на это внимания. Тот все равно максимум что ощутит, так это легкое прикосновение холода, да и то не факт.
В темноте находиться привычно. Он почти растворяется в ней, становясь ее частью и ее основой. Он почти заходит к себе в квартиру, но что-то настойчиво шепчет в глубине его растерзанной дыши: оглянись. И Айзек оглядывается. Ну Томас. Ну стоит. Что еще? Рассеянно глядит по сторонам, пытаясь понять, что именно его не хочет отпустить в покой и тишину. И натыкается на сгусток пульсирующего света возле ног парня. Что это? Что это, мать его, такое? Вглядывается, до рези напрягая глаза. Предмет будто ускользает. Будто не хочет, чтобы Айзек его заметил. Будто это что-то принадлежит другой его жизни, о которой ему не следует вспоминать…
Ключ!
Ну, конечно же, как он мог забыть.
Чертов ключ от чертовой квартиры, где живет призрак.
Айзек качает головой и нервно смеется. Он думал, что «это» давно уже кануло в бездну, а вон как оказалось.
С трудом отводит взгляд от ключа, переключая внимание на «дорогого соседа». Все-таки не следовало с ним связываться. Каждый раз, когда случается что-то неприятное, это что-то неизменно связано с этим чересчур любопытным парнем, который, кажется, только и ищет приключений на свой нетраханный зад. Совсем люди страх потеряли…
– Рассказать тебе о том, что смотрит в твои глаза сейчас?.. Беги Томас, я по-хорошему прошу, иначе ты умрешь. Потому что… мне все это надоело.
Миг, и Айзек стоит возле Томаса, тот и вздохнуть еще не успел, а он уже рядом. Невидимыми пальцами цепляет его подбородок. Невидимыми глазами смотрит в его глаза. А потом, усмехнувшись, целует своими невидимыми губами его губы, потихоньку вытягивая самое ценное и дорогое – жизнь. Еще немного, и Томас потеряет сознание. Еще немного…
– Уходи-и-и…
Шепот, полустон, полувздох.
Айзек отпускает свою несостоявшуюся (пока) жертву на свободу и уходит не оглядываясь. Он надеется, что Томас не дебил и одного урока ему будет достаточно. А если нет… Лицо Айзека искажается злобой. А если нет – пощады ему не будет. Айзеку нечего терять. Он – мертв.
========== Том ==========
От звука разбитого стекла Том испуганно зажмуривается и инстинктивно прикрывает голову руками, чувствуя, как мелкие осколки стекла падают на плечи и скатываются на пол. Вокруг на мгновение становится ослепительно-темно, тогда Томас решается убрать руки и открыть глаза. Привыкая к скудному свету из мутно-грязного окна на лестнице ниже, Том стряхивает с плеч стеклянное крошево, радуясь, что на руках не осталось царапин, а затем медленно поднимает голову вверх. Того, что осталось от лампы, совсем не видно: оно прячется в сгустившихся под потолком тенях и рассмотреть можно будет не раньше утра. Он украдкой глядит в одну и другую сторону, на квартиру «116» и «118», прислушивается к звукам, но никаких шагов или даже скрипов оттуда не слышно, значит, можно не опасаться, что в вандализме поутру именно Томаса и обвинят. Только после этого он выдыхает и направляет взгляд на дверь с собственноручно сделанной надписью.
– Не хочешь общаться, Айзек? – голос немного дрожит, потому что теперь у Томаса исчезли все сомнения в том, что его призрак самый что ни на есть настоящий.
В тот момент, когда он принимает решение уйти, чтобы не раздражать потусторонние силы еще сильнее, чем уже смог, ему чудится чужое дыхание на губах, и сразу же голова начинает кружиться, как при тепловом ударе, а суставы слабеют, будто мышцы вдруг стали неспособными поддерживать тело. Перед глазами темнеет так, что ночь становится плотной стеной, и Том оседает на пол, коленями прямо в осколки стекла. Они впиваются в джинсы, колют сквозь них кожу, и это немного приводит Тома в чувство, отрезвляют и прогоняют полуобморочное состояние. Том проводит ладонью сзади по шее, зарывается в волосы и слегка сжимает их в горсти, чтобы укрепить ощущение реальности происходящего. С минуту думает над тем, что это было: сначала кажется, что призрак бродит где-то рядом и поэтому тело так на него реагирует, но с другой стороны… у Тома не очень хорошие оценки по биологии, но он все равно помнит, что выброс адреналина в кровь может закончиться кислородным голоданием, которое вызывает головокружение и обморок.
«Не стоило сюда соваться», – он вновь разглядывает дверь и собственную надпись, тянется к ней рукой и растирает мел, делая слова почти нечитаемыми. Возможно, завтра он вернется и сотрет это все полностью, и больше не будет здесь ничего трогать, и подыматься сюда не будет, и даже думать об этом месте себе запретит. Полной решимости в этом у Тома нет, но когда он перемалывает эти мысли в своей голове, ему делается спокойнее.
Он уже готов подняться на ноги, когда замечает рядом с собой предмет, которого раньше тут то ли не было, то ли он просто не заметил. Ключ, надетый на кольцо из твердой проволоки. Том задумчиво вертит его в пальцах, трет подушечками металлическую поверхность и старается не слушать голоса разума, уверяющего, что будет лучше оставить ключ там, где он и лежал, и прямо сейчас возвращаться домой, пока родители не заметили его отсутствия и не подняли тревогу.
«Да ладно… это наверняка даже не от этой двери».
Поднявшись на ноги, Том замирает на пару секунд, а потом с мыслью «я только проверю» вставляет ключ в замочную скважину сто семнадцатой. Он входит гладко, будто сам рад оказаться среди знакомых сувальд и так и просится провернуться один раз против часовой стрелки, чтобы наконец за долгое время исполнить свою функцию. Но Том резко, будто испугавшись, выдергивает его и отходит на два шага назад.
Все происходящее кажется ему нереальным, чересчур странным и почти киношным. Эта лампа, это головокружение, и этот ключ, неизвестно откуда взявшийся рядом с Томасом. В его голове все это просто не укладывается, и он наконец разворачивается и уходит, решая подумать об этом завтра.
***
Но завтра не наступает.
Том не просыпается к восьми, не просыпается к десяти и не открывает глаз к двенадцати, и тогда отец, оставшийся сегодня дома, звонит миссис Батлер на работу, а та – требует немедленно вызывать «скорую». Пока доктора едут, отец Томаса не находит себе места, меряя комнату сына шагами, а его мать, бросив все дела, спешит домой. Они приезжают одновременно: миссис Батлер в серебристо-сером такси и автомобиль «скорой помощи» с включенной сиреной – так что все в доме моментально узнают о том, что где-то случилось несчастье. Любопытные высовываются из окон, кто-то открывает дверь, и каким-то непостижимым уму образом вскоре все в подъезде узнают о том, что случилось.
А Томасу снится колодец, глубокий, как сама бездна, с тесными каменными стенами, сырыми и противными на ощупь, с отверстием далеко вверху, таким маленьким, что оно кажется с пятицентовую монету размером. И в отверстии видно небо – не голубое, но густо-серое, как плохое молоко. И Томас стоит на самом дне, по щиколотку в болотной грязи, смотрит, задрав голову, вверх. Он не кричит о помощи: голос не слушается, как часто бывает в кошмарах, и вместо криков наружу вырывается сиплый шепот. Он пробует, цепляясь замерзшими пальцами за стыки камней, выбраться наружу, но в ужасе отшатывается от них: поверхность каждого камня – грубо вырезанное человеческое лицо, каждое – с индивидуальными чертами. И болото под ногами становится все мягче и теплее, ноги проваливаются в него глубже, и Томас уверен – совсем скоро он будет похоронен здесь навечно. Взгляд тянется к свету, Том вновь задирает голову, и в какой-то момент ему кажется, что внутрь кто-то заглядывает.
Его выдергивает из колодца вместе с уколом в вену, и Том просыпается, непонимающе смотрит на окруживших его постель докторов, на встревоженные лица родителей.
– Что случилось? – спрашивает он и невольно поворачивает голову, глядя на подоконник, туда, где за вазоном с какой-то травой спрятан найденный ночью ключ.
***
– Мам, можно сегодня не пойду в школу? – Том делает грустные глаза и останавливается на пороге гостиной, где его мать спешно собирает сумку, потому что ей давно пора выходить.
– Что? Конечно, малыш, конечно оставайся, покушай хорошо, а я побежала, – она быстро чмокает его в щеку, треплет по волосам и идет выбирать на сегодня туфли, а Том, довольный жизнью, возвращается в свою комнату. Врачи диагностировали сильное переутомление, и теперь Том сможет манипулировать родителями еще по крайней мере неделю.
Странный сон о колодце почти стерся из его памяти, остался только неприятный осадок и смутные образы, появляющиеся на краю сознания и ускользающие при любой попытке их поймать. Тому все равно, потому что думать об этом особо некогда – к вечеру, после того как врачи уехали, а родители успокоились и на радостях накупили Томасу сладостей, к нему пришла Санта, уже наевшаяся слухов о том, что с Томом случилось. Парень быстро успокоил ее тем, что никто в кому впадать не собирается, да и вообще все в полном порядке, покормил «киндером», а затем они до самого вечера то говорили, то пытались делать домашние задания, хотя никому из них на самом деле этого не хотелось.
Под вечер она даже пригласила Тома с родителями к ним на ужин, и пришлось пойти, провести там полтора часа, общаясь с ее матерью и отцом. Мать выглядела уставшей, но все время улыбалась и больше всего любила говорить о кулинарии и кухнях мира, а отец оказался похожим на бизнесмена, потому что даже за ужином не снимал пиджака, и Тому он понравился: говорил немного и негромко, приятным голосом, и обсуждать любил баскетбол и кинематограф. После этого ужина Том чувствовал себя не очень уставшим, но сразу пошел спать – специально, чтобы утром можно было попроситься не ходить на уроки.
У Тома есть план: он собирается в квартиру «117», но больше не будет таким дураком, чтобы соваться туда ночью.
Нет, он придет днем, когда светло и безопасно, когда ему ничего не будет угрожать. Придет и просто посмотрит.
Он выжидает до десяти часов, потом говорит отцу, что собирается прогуляться, и уходит, вызывает лифт и пустым отправляет его на первый этаж, а сам украдкой пробирается мимо собственной двери на лестницу, подымается вверх. Осколки стекла все еще тут, видно, никому не хочется здесь убирать, полустертая меловая надпись на двери тоже не изменилась, да и кусочек мела, который Том забыл здесь, так и валяется.
Нащупав в кармане ключ, Том, не давая себе усомниться, вставляет его в замочную скважину и поворачивает. На секунду ему кажется, что ничего не выйдет, что замок не откроется, но дверь неожиданно легко отходит от косяка и открывается наружу. Вынув ключ и зажав его в руке, Том проскальзывает в квартиру и прикрывает за собой дверь, и только потом позволяет себе осмотреться.
========== Айзек ==========
Четверть пятого. Ночь скоро кончится. И когда это случится… что случится с ним?
Он смотрит, слушает, его голова наполнена звуками: скрипом шин, уханьем совы, тиканьем часов, завыванием ветра, шумом деревьев, храпом седого старика за стенкой. Он слышит голоса всего сущего. Они пытаются ему что-то рассказать, но сколько бы Айзек ни прислушивался, он никак не может уловить сути. Все перемешивается, расслаивается, растворяется в бездонной тьме. Звуки, краски, имена, называния предметов и сами предметы, мысли, желания, чувства – она превращает все в причудливые изуродованные тени. Такие же, как и он сам.
