Текст книги "Сияние дурной луны (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Глава 1 ==========

– Ты меня любил! А я тебя разлюбила! А-а. А!

– Харэ! – я заглушил радио.

И в следующий миг все утонуло в жаре и тишине. Громыхание проезжающего трактора было единственным звуком за весь день…

Трактор проехал – событие!

Я хлопнул пузатой дверцей холодильника и достал холодную миску с окрошкой. Лук с грядки, картошка, яйца местные. Колбаса, правда, городская.

Я залил все холодным квасом, добавил горчицы, сметаны и соли. Хорошенько перемешал.

Занавеска в дверном проеме вспучилась, и я увидел тень у березы во дворе. Нахмурившись, я с большим остервенением начал взбивать ложкой в тарелке. Но тень не испугалась. По узкой тропинке в густой траве прошлепали шлепки, загромыхали ступеньки крыльца, и, откинув занавеску, ко мне заявилась Солоха. Она как-то оценивающе цокнула языком и уселась на мою кровать.

Окрошка была так прекрасна, что даже ее появление не могло испортить моего тихого счастья.

Не обращая на меня внимания, она завалилась на кровать и стала небрежно листать мои «плейбои».

– Жара-а-а… – протянула Солоха.

Я не ответил. Добавил еще щепотку укропа.

– Жара-а-а… – повторила она. – А у нас воды даже нет. Мотор сломался. Вернее, не сломался, а его в тину засосало, и он не фурычит. Не качает совсем.

Я молчал. Она наморщилась, хлопнула себя по лодыжке и вздохнула.

– Ну, а ты? Все так и сидишь?

Я пожал плечами.

– Семью-то думаешь заводить?

Я поморщился.

Когда знаешь человека всю жизнь, то он может вот так вот запросто вваливаться к тебе в дом и говорить какие-то слова. Спрашивать какие-то вопросы.

У нее самой было уже восемь мужей. Или семь – она и сама толком не помнит. Она сидела и загибала пальцы на правой руке. На многих ногтях лак уже облупился, и была видна черная жирная грязь под ногтями. Почесывая свою немытую голову, она вспоминала этих полудурков. Там были узбеки, наркоманы, алкоголики, несчастные парни, уголовники. В своей жизни она уже усвоила, к примеру, такой урок: с наркоманом жить лучше, чем с алкашом. Она это все рассказывала тогда так, как будто мне это было нужно и интересно. Она говорила, что сейчас живет с наркоманом. А прошлый ее муж был мудак, он украл игровую приставку, и его посадили. А этот, последний, ничего такой, даже хороший. Только ноги у него болят, а так хороший.

У нее восемь или семь детей, и она нигде не работает и живет на пособие. Иногда приторговывает наркотой. Она скрывает, конечно, отнекивается, но это даже я знаю.

Она берет этот вонючий китайский порошок и запаивает его в трубочки. В обычные трубочки, которые торчат из бумажных стаканов с колой. Потом запаивает эту трубочку с двух сторон и прячет ее между двух стальных гаражей. Наркоманы кидают ей бабки на Киви-кошелек, и она высылает им фото той кучи мусора, где лежит эта трубочка. Потом нарики забегают в аптеку, покупают специальную жидкость, разбавляют порошок и колют его в гнилую вену.

В самом начале они ловят кайф. Ну, а потом им нужен наркотик просто для того, чтобы не страдать. Чтобы на время забыться. А в самом начале жизнь не кажется такой жуткой.

Занавеска проснулась, вспучилась и опять повисла ровно. Чуда не произошло, ветерок так и не прилетел.

– Почему ты ни к чему не стремишься? – рассматривая меня своими черными глазами, спросила она.

Когда-то мы росли вместе. Когда-то мы даже поцеловались. Не знаю, был ли я первый у нее, но она была первая, с кем я поцеловался – это точно.

Я шмыгнул носом и поставил пустую тарелку в раковину.

Все это было в какой-то другой, далекой, совсем иной жизни. Где не было наркотиков и девяти детей.

Бр-р-р…

– Когда думаешь семью-то заводить?

Я отрыгнул.

Она стала обмахиваться журналом.

– Ну ответь мне хоть что-нибудь!

Я встал, умылся и лег на кровать под окном. Голубое небо горело отчаянно. Золотое солнце дрожало. Береза не шевелилась.

– Ленивый ты. Вот есть у меня одна подруга, хорошая девка, но ее же уболтать надо, а у тебя язык не ворочается, ты же и слова сказать не можешь! А девка хорошая.

Я взял журнал, но тут же отложил его и посмотрел на нее.

– Я – гей, вообще-то!

Когда произносишь это, главное – не рассмеяться и быть максимально серьезным.

– Чего?!

Но эту сучку просто так не обманешь!

– Женить тебя надо. Много у тебя свободного времени, вот и лезет в голову всякая хрень!

Я стал просто листать журнал.

– А я че пришла-то! – спохватилась она и встала.

Я сосредоточил все внимание на картинках, чтобы не видеть ее тощего тела в цветастом халате.

– Вот, передашь теть Зине семена! – она положила на стол свернутый листочек. – Вот, куда тебе положить?

– А сама чо? – я даже не посмотрел на семена.

– Я сегодня уезжаю в город. А за семенами к тебе зайдут завтра. Понял?

Я буркнул что-то.

– Но женить тебя все равно надо! – объявила она уже на пороге. – Я тебя поженю.

– Удачи! – зевнул я.

Она внимательно оглядела меня:

– У меня есть одна на примете, так что готовься!

– Угу…

– И про семена не забудь! – выкрикнула она уже со двора, открывая калитку.

– Иди нафиг…

Я шлепнул журнал на стол, зевнул и уснул.

========== Глава 2 ==========

Всю ночь я не мог уснуть, ворочался, мучился. А наутро приснился мне тяжелый кошмар.

Мне снилось прошлое, и так ярок и натурален был этот сон, что я поначалу действительно верил, что опять оказался в той дикой, промозглой осени. И снилась мне ОНА… Та, чье имя я не хочу вспоминать. Ни имя, ни лицо, ни голос, ничего! И снились мне чужие люди. Чужие люди в одежде, расхаживающие по моей квартире, а я лежу голый в кровати, укрывшись одеялом, и не могу их никак выгнать. Наглые чужие люди, которые победили в итоге.

Проснулся я в детском ужасе и, увидев изумрудную березу в золотых лучах нежного рассвета, вспомнил, где я, вспомнил, что та темная осень не вернется уже никогда, застонал и откинулся на подушки.

Чужой кот ходил по крыльцу, и невидимые птицы сладко пели, радуясь рассвету.

Я хотел спать, но уснуть долго не мог. И только я уже стал проваливаться в сон, как взбесился телефон на подоконнике, прямо у головы.

– Да! – спросил я как можно более мерзким и недовольным голосом.

– Спишь?

Голос Солохи был возмутительно свеж и невыносимо радостен.

– Пил вчера?

– Что ты хочешь?!

– Эти семена для теть Зины, что я тебе вчера давала, ты их сам отнеси ей, хорошо? А то она старенькая, у нее ноги болят. Отнеси ей сам, сегодня, только не забудь, она ждет!

– Кого ты? Че? Какие…?

– Семена! Я вчера приносила! Ты их не потерял, я надеюсь?

– Я вам что, побегушка, что ли, я не понял?!

– Ну отнеси, че как этот-то?!

– Бля!

Я отключил телефон и швырнул его на стол.

Теть Зина была школьной учительницей, и дом ее стоял на самом конце деревни. И хоть шел я не спеша, но пока одолел деревню от края до края, взмок и потерял всякое настроение.

Это был старый деревенский дом, в котором жили круглый год. С резным крыльцом, поленницей, сараями и развалившимся трактором. Прямо посреди утоптанного двора росла береза. А через дорогу начинался густой лес высоких золотых сосен.

Лохматая собака их, Чапа, знала меня, но все равно принялась недовольно гавкать. Положив руки на низкую стальную калитку, я смотрел на тяжелую дверь дома и все вспоминал отчество этой древней учительницы. Иосифовна или Леонтьевна? Или она… И я уже решил крикнуть что-то вроде: «Зинаида угум…тьевна» – уж не похеру ли, она один хрен ниче не слышит уже последние лет двадцать, как вдруг дверь выбили изнутри, и весь уморенный зноем двор взорвался криками:

– А и насрать!

Голос был молодой, сильный, звонкий.

– Мне насрать! Я тебя не просила! Мне не нужно! Ну, и все! Нафиг твой суп, вылей его на помойку!

Меня словно бы окатила с ног до головы пролетевшая по луже машина – такова была сила этого крика. И я уже хотел отдаться омерзению (я не перевариваю крики и скандалы), но сердце мое похолодело, и я замер. Я не мог бы описать этот момент, он словно бы выпал из моей памяти. Помню только общие черты, те цвета, что бросились мне в глаза и запомнились больше всего.

Из тьмы старого тяжелого дома, дома довоенного, с русской печкой, истертым порогом, почерневшими фотографиями солдат в буденовках и с ромбами в петлицах… Дома со здоровой ржавой подковой над дверью и тулупами в сенях… Из этого артефакта… Из этого склепа древностей, который все стоял и стоял, и никак не хотел развалиться, вдруг вылетело что-то невыразимо живое и яркое! Жгучая, бьющая наотмашь, искрящаяся смесь белого, алого и нежнейше-бронзового. Свежее и сочное, оно налетело сначала на почерневшие перила, а потом опять бросилось в древнюю тьму старого дома.

– Если ты опять убежишь, если ты ослушаешься матери, сволочь ты настырная, то я! – задребезжал предынфарктный старушечий голос. – То я тебе! То ты у меня! То я тебя палкой!

– В жопу себе засунь свою палку! Только тронь! Я Малахову на «Пусть говорят» позвоню, пожалуюсь!

Было слышно, что завязалась борьба.

– Не пущу! Не пущу, хоть убей! Сучка!

– Идиотка старая!

И вновь я увидел белую голову с почти шоколадными голыми ногами. Она держала в руке отвоеванную палку и со всей силы ударила ей по перилам крыльца, но палка не сломалась. Снежная голова не растерялась. Засунув палку между фигурных перемычек, она взяла ее на излом, надавила – и палка, очевидно, исполняющая должность клюки, легко и сухо треснула пополам.

– Вот твоя палка! Вари из нее суп!

И белобрысая голова бросилась прямо на меня.

Из недр дома сначала показалась опухшая нога, потом костлявая рука взялась за дверной проем, и вылезла наконец сгорбленная старуха.

– Хулиганка! От хулиганка! Ты посмотри! Матери пожалуюсь! Все расскажу! В город пусть забирает к чертовой матери!

Белая голова и алые пухлые губы приблизились ко мне, и я услышал как ни в чем не бывало:

– Привет! А тебе кого?

Да! Но не блондинка она была! Но белая. Как серебро, как снег. Белые волосы!

– Семена… – и я протянул ей семена, свернутые в тетрадный листок. – Бабе Зине…

Когда она быстрым движением выхватила из моей руки конвертик, я почувствовал теплую нежность ее руки. Схватив посылку, она замахнулась голой загорелой рукой и швырнула ее в кусты заросшего палисадника:

– Сами вырастут!

– Куда ты? Куда собралась, оглашенная? – завопила старуха с крыльца. – Не пущу! Пока полы не вымоешь, не пущу! Вот наказание на мою голову! Стой, собака!

Но серебряная голова уже вылетела за калитку.

– Это кто там?! Это с кем ты там?! Стой, зараза! Пришибу! Это что там за ухажер уже выискался?! Она никуда не пойдет! Она наказана!

Два огромных распахнутых карих глаза уставились на меня.

– Она думает – ты мой хахаль! Вот умора! Пошли!

Она подхватила меня за руку и потянула в сосновый лес.

– Стоять, говорю! – старуха подошла к краю крыльца, но спуститься по ступенькам уже, видно, не могла. – Матери позвоню! Матери!

– Иди нафиг! Задалбала! – хихикнула белая головка, оборачиваясь назад и крепче вцепляясь в меня.

– Куда… – наконец-то подал голос я.

– Ну, подыграй мне! – повиснув у меня на плече, взмолилась она. – Пусть старуха думает, что я на свидание пошла. Хи-хи!

Я обернулся и увидел, как старая бабка выглядывает с крыльца, недовольно высматривает, тревожно вглядывается.

– Смотрит! Смотрит! У, старая!

Она увлекала меня через дорогу в самый лес.

Тут от жары время превратилось в вязкую смолу.

Я почти не помню, как и куда мы шли. Вся природа была для меня словно картинка – яркая, но нереальная. Искусственная. Огненное солнце, до боли в глазах сияющее голубое небо, сонные от жары корабельные сосны, протоптанная тропинка, вся в рыжих сосновых иголках. Извилистая речка под крутым обрывом, почти пересохшая, потерявшая глубину и течение. Прозрачная до такой степени, что даже отсюда, с высокого берега, можно было видеть тонких пугливых рыб.

Все это было лишь каким-то фоном из-за того, что ее вид, ее образ вгрызался мне в мозг. Сиял и прыгал перед глазами.

Простые розовые шлепанцы. Наглые, голые, гладкие ноги, пластырь на левой пятке. Голубые джинсы с белой бахромой, обрезанные под шорты так высоко, что уже больше напоминали трусы, чем шорты. Светлая рубаха в клетку с подвернутыми по локти рукавами, расстегнутая и связанная узлом на животе.

Почему-то взгляд совсем не ловил ее лица. Но ямочка в самом начале шеи, у ключицы, проникла в меня и растворилась в крови.

– Поганый колхоз! Как они мне все надоели! – держась за мою руку двумя руками, болтала она. – Я же в Сочи должна была ехать! Ты был в Сочи? У меня там родня. Дядька военный, правда, уже на пенсии, и тетя. И они сами такие, на новый год позвонили, предложили. Они! Это не я навязывалась! Блин! Прикинь! Я так обрадовалась! В Сочи! Там же олимпийский парк, все дела, море, все артисты там выступают. Природа, красота, фрукты! Я так ждала! Полгода. С самой зимы. Деньги копила. Вещи собирала. Купальник, крем от загара дорогой, очки, шляпу, сумку, сандалии… Да там накопилось прилично! И что ты думаешь?! Купила билет уже! Сижу на вещах, уже вылет вечером, а они звонят: «Все отменяется!» Ты прикинь! Ну что за облом?! Ну как так-то?! Я в шоке! Билет пропал! Деньги! У меня истерика. И мать такая, главное, их выгораживает! «Ну ладно, ну чо ты?!» Как меня затрясло! Как меня это выбесило! Ну, я ей все и сказала! – она махнула рукой. – Мама, говорю, а иди-ка ты. И ты! И родственнички твои! Ну, не свиньи ли, а? Разругалась я и с матерью… Ой, подожди, – она встала. На одной ноге дохромала до потерянного шлепанца, вернулась и опять взяла меня под руку. – Разругалась я с ней, короче. Чуть не подралась. Ну, и все, и уехала сюда. У меня тогда такое настроение было – все равно куда ехать! Лишь бы ехать. Лишь бы куда, но не с ней на квартире. Ну, а тут… Сам видишь. Колхоз вонючий! Слаще морковки ниче не пробовали! Вчера я на пляже кошку утопленную видела. Раздутую такую, фи! Как теперь купаться? Я уже не смогу туда в воду залезть! А бабка?! Штирлиц проклятый! Зайдет в комнату мою и пялит на меня! Пялит и пялит! И пялит! Стоит над душой, нормальная, нет?! Совсем из ума выжила? «Куда? Чего? Зачем?» Задрала! Думала, тут хоть от матери отдохну, ага, конечно! А тут еще хуже матери! Старуха проклятая, всю кровь мне свернула со своим супом! Ой, смотри какая птичка!

Птички я не увидел.

Тропинка уже кончилась, и мы зашли в единственный местный магазинчик. Большой белый кондиционер, щедро дарящий холодный воздух, показался мне сказочным чудом. Продавщицу видно не было. Она спряталась за стеной из коробок с печеньем.

Белоголовая огляделась, подошла к прилавку и согнула правую ногу в коленке. Прямо как любопытная кошка, подымающая хвост.

– Здрасти, – наклонив голову, улыбнулась Сочинская снежинка.

– Здрасти, – недовольно ответила потревоженная продавщица и нервно двинула счеты.

– Дайте мне сигареты EVE, ментоловые, и… И-и-и-и… – она выпрямилась и, выгнувшись, оглядела холодильник. – Лимонад грушевый. Только холодный. Теплый не надо.

Прихрамывая на отсиженную ногу, продавщица достала бутылку и пачку тонких сигарет. Положила на прилавок. Назвала цену.

Сейчас, тут, в тени магазинчика, я опять увидел невероятный контраст ее белых, снежных коротких волос и сочно-загорелой шеи.

– Ой, у меня нету денег с собой. Кошелек дома забыла. Дайте в долг.

И белая уже потянулась к бутылке, но продавщица убрала ее руку:

– Никаких тебе больше долгов! Баба Зина твоя не разрешает больше тебе в долг отпускать!

– П-ф-ф-ф-ф… – и белая сдулась, расплывшись по прилавку. – Да-ну-на-фиг! – она резко выпрямилась. Шлепок опять слетел, и она принялась искать его ногой. – Ну, дайте. Я же занесу.

– Возьмите… – сказал я и кинул на прилавок пару сотен.

Они обе с интересом посмотрели на меня. Да я и сам с интересом посмотрел на самого себя со стороны. Это было глупо, конечно, но все лучше, чем слышать спор за две вшивые сотки.

– Тогда еще мороженку! – нашлась серебряноволосая, бахнула крышкой ларя с мороженым и достала белый брусок эскимо.

«Ну и дурак же ты! – засветились глаза продавщицы. – Ох, и идиот!»

Мы вышли, и она, всеми руками прижимая к себе дары, с нежностью посмотрела на меня.

– Спасибо. Я занесу! Я знаю твой дом. Самый последний, с коричневой крышей.

– Предпоследний.

Она скрутилась в спираль и жадно смерила меня сверкающим взглядом.

– Завтра, ой, нет. Сегодня! Сегодня вечером занесу! Я сейчас к подруге, а вечером занесу.

По проселочной дороге промчался крутой внедорожник, подняв пыльную тучу, и я не увидел момента, как она развернулась, уходя. Я видел только, как играет ее задница при ходьбе, и как она рукой оттягивает вниз задравшиеся шорты.

Что это было?

Пыль не спеша оседала на дорогу.

Дурость какая-то. Я виноват или не виноват? Я поступил правильно? Я же вроде ничего и не сделал.

Тут из леса на дорогу вышла семья, и маленький мальчик принялся громко что-то доказывать.

– Ну, вот! Я же говорил! Говорил! Вот оно! Вот же оно! Ну, вот же!

Он торопился и возмущался. Он совсем недавно научился говорить, а сказать нужно было еще так много! Доказать свою правоту этим медлительным и неповоротливым взрослым.

Волосы-то у нее белые! Так, значит, она не натуральная блондинка?!

Я развернулся и пошел к магазину.

А брови темные.

– Какого пива вам? Сколько?

Голос продавщицы привел меня в чувство.

При чем тут пиво? Я что, так похож на алкаша?! Я уже хотел было возмутиться, но в последний момент увидел, что стою напротив позолоченных пивных кранов.

Я промолчал и покорился судьбе.

========== Глава 3 ==========

Ну, короче, я напился.

Я думаю, что и выбора-то у меня не было. Я начал с пива. Сидя на веранде с видом на искрящуюся реку, укрытый от дороги плющом, я потихоньку пил пиво. Не помню, как перешел на водку.

У меня была литровая бутылка водки – здоровая, тяжелая, прямоугольная бутылка. А еще у меня был эмпэтришник, забитый Placebo, а еще – тонкая красная книжка «Белая гвардия».

«Улетающий в черное, потрескавшееся небо, бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.»

Да-да-да… Вот так вот это все и получилось. И кажется мне, что по-другому и быть-то не могло!

Утром меня разбудило яркое солнце. Часы показывали какую-то дрянь, что-то вроде начало восьмого утра, но воздух уже был жарким и густым, и солнце припекало.

Голова не болела, и я посчитал это хорошим знамением. Нужно было взять себя в руки и нормально прожить этот день.

С кружкой остывшего кофе ходил я по участку, по скошенной траве, и пытался придумать, чем бы заняться.

Когда-то все здесь было в грядках, но потом, когда участок перешел ко мне, и я остался единственным его хозяином, я наплевал на грядки и превратил все в газон.

Десять соток газона да еще десять под картошку. Но картофельное поле у меня заросло бурьяном выше человеческого роста.

В конце концов я вспомнил, что у меня дребезжит заднее колесо, и решил слазить под машину посмотреть. Постелив старое покрывало, я валялся под днищем, трогал детали, проверял крепежи, но все держалось жестко.

– Да что ж тут такое может греметь-то? – уже взмокший и чумазый, злился я, как почувствовал быстрые шаги по дороге.

Прошло уж с полчаса, как я змеей лазил под машиной, и это был единственный звук, появившийся в деревне.

Я замер, повернул голову и сквозь забор увидел ровные быстрые ножки и большой тяжелый пакет. На сердце стало сладко. Я прислушался. Гравий на дороге перестал шуршать, ножки сошли на траву. Звенькнула стальная застежка, скрипнула калитка, и сланцы бодро зашлепали по квадратным каменным плитам, которые я украл тогда на детской поликлинике. Я уже приготовился услышать глухие звуки подъема по крыльцу и стук в дверь, но нет. Шаги появились сразу у моей головы. Рядом с пыльным колесом на свежескошенной травке стояли две тонкие упругие загорелые лодыжки. Она прошипела «С-с-с» и прихлопнула комара на правой ноге.

– Привет. Че делаешь?

– Привет.

– Ремонтируешь? – она встала на четвереньки, и меня захлестнули ее белые волосы, белые зубы и сочный загар с алой улыбкой.

– Ага.

– Делаешь всякие автомобильные дела?

– Типа того…

– Сильно сломалось? – голова исчезла, она поднялась и стала обходить машину. – Это же не Лексус?

– К сожалению – нет.

– Я хочу покататься на Лексусе, – заявила она. – А еще лучше – на Ламбо! На красной Ламборджини, чтоб они все удавились от зависти, хи! – она опустила колени на траву, и я опять увидел эти белые прямые волосы и загорелое лицо. – А сколько может стоить Ламбо?

– Фиг его знает. Квартир, наверно, десять однокомнатных.

– Да ладно! Это же целый подъезд! И кто отдаст десть квартир за одну машину?

– Ну… – вздохнул я, собираясь вылазить. – Наверное, тот, у кого уже есть десять квартир.

Чё, интересно, она притащила в этом пакете?!

Я вылез на волю, под жаркое солнце, и поднялся. Она спокойно осмотрела меня, подложила ладошки под задницу и прислонилась к стене дома. В губах ее, как палочка дирижера, гулял чупа-чупс.

– Чё это? – я кивнул на пакет в траве.

– Слушай, блин, я не знаю, когда у меня деньги появятся! – ожидая этого вопроса, выдала она. – Старуха совсем с катушек слетела. Позвонила вчера матери в город, пожаловалась, и я вообще без денег осталась! Короче! – она присела на корточки, и, глядя на ее расширившиеся бронзовые бедра, я ощутил первый за сегодня четкий прилив возбуждения. – Возьми арбуз, а? В счет долга, а?

Она зашуршала пакетом и оголила здоровенный арбуз.

– А он дороже стоит… М?

И она, вот клянусь, сделала такое няшное, щенячье личико, так заморгала и сжала губки, что я… Что я улыбнулся поневоле.

– Ай! – сказала она и опять кого-то прихлопнула на ноге. – Ну как, возьмешь?

– А он хоть вкусный? – усмехнулся я.

– Слюшай, зачем обижаишь, дарагой, э! Сматри, пожалуйста, какой арбуз! Муа! – и она, словно штангист, поднялась со здоровенным арбузом, прижимая его к себе как ребенка.

Я рассмеялся этой пародии на южный акцент, и она вдруг тоже расхохоталась, сияя глазами и показывая полный рот белых нежных зубов.

– Ну, пойдем.

Я опустил арбуз в бочку с ледяной, недавно накаченной, водой и пошел в дом за ножом.

– Но не тут! Нет!

И она схватила меня за руку.

– Давай на пляже его съедим, м? На пляже все вкуснее кажется!

Я приподнял брови.

Ну, наверное, придется идти на пляж, подумал я…

В густой сияющей тишине мы спустились под берег.

– Нет, не тут! – заявила она. – Тут коровы весь берег истоптали. Пойдем сюда, через лесок.

По крохотной извилистой тропке, почти до блеска утоптанной земле мы шли мимо колючих кустов ежевики.

Сегодня она выглядела почти так же, как и вчера, только вместо рубахи на ней была светлая рубашка-поло, а шлепанцы те же. И шорты те же. Блин! В этих шортах у нее видно половину булок, зачем она вообще их одевает?!

Я шел за ней и видел только белую бахрому обрезанных джинс на ее упругой заднице.

Мы прошли через жаркий, молчаливый светлый тополиный лес и вышли к небольшому пляжу в изгибе маленькой речки. Речка светилась на солнце, а пляж был в тени из-за огромных голых тополей. Она постелила покрывало, сбросила одежду, оставшись в маленьком синем купальнике, и пошла в воду.

Я почему-то разозлился. Зачем я приперся на этот пляж? Я вообще не купаюсь!

Она плыла, стараясь не мочить голову. Ее радостные возгласы эхом отскакивали от водной глади и разлетались по пышным зеленым берегам.

Когда она выходила, я не смог не уставиться ей между ног, стараясь определить, выбрито ли у нее там или нет?

– Фух! Как заново родиться! – усмехнулась она и, тряхнув пальцами, брызнула мне речной водой в лицо.

Нет… походу у нее там все гладко…

Тщательно вытершись полотенцем, она села рядом со мной на покрывало. Я все почему-то хотел найти хоть какой-то изъян у нее. Она была вся передо мной, и я искал хоть что-то, что мне бы не понравилось. Мне казалось – это немного бы облегчило мое сердце, но не было в ней ничего такого, до чего можно было бы прикопаться.

Обняв колени, она положила голову на руки и, посмотрев на меня, сказала… словно бы попросила:

– Иди… искупайся…

Я вогнал нож в арбуз. Он спело крякнул и тут же раскололся красной мякотью. Я отрезал ей большой кусок.

– О-о-о-о! – радостно оценила она. Я неустанно следил за малейшими движениями ее губ. – Спелый. Самый сахар!

И она взяла и отломила розовую серебристо-сахарящуюся середину и откусила.

Я отрезал себе и тоже принялся есть.

Синие стрекозы нервно чертили в воздухе.

– Вот это вкусный арбуз, а мне последний раз попался невкусный… – почесав лодыжку, оставляя на ней длинные белые царапины и облизывая с губ полупрозрачный арбузный сок, болтала она. – У нас под домом остановка. И там в клетке такой чуреки арбузами торгуют. И один раз продали невкусный. Прикинь! Я беру его и приношу им. «Почему арбуз невкусный?!» «Э, девюшька, э!» Я говорю, чё девюшька, давай меняй арбуз на вкусный!

– Ты пошла разбираться за невкусный арбуз? – усмехнулся я.

– Конечно! Да они афигели!

– И как? Дали?

– Дали! Куда они денутся?!

Она съела два больших куска, тяжело охнула и легла на живот. Устроившись поудобнее, она заломила руку за спину и развязала тесемки купальника. Купальник опал, и я увидел половинку ее упругой стоячей груди, которая была немного белее всего остального тела, не такой загорелой.

– Солнце же тут почти нет? – сказал я.

– Соляция-то все равно происходит, – объявила она.

Солнце, словно издеваясь, поднялось выше тополей и осветило наш пляж.

Долгим взглядом я рассматривал ее загорелую спину с легкой штриховкой еле заметных прозрачных волосков.

– Соляция… – произнес я и кончиками пальцев провел по всей впадинке позвоночника.

– М-м-м. Спина – это мое самое чувствительное место… – проговорила она с закрытыми глазами.

– Спина? – я опустил ладонь ниже, и она сама остановилась на правой ягодице.

– Ну не попа же, а спина!

– Красивая, – честно признался я.

– Ну еще бы ей не быть красивой! Я всю зиму в фитнес-клуб ходила, качала задницу. Правое полупопие, левое полупопие!

– Полупопие! – усмехнулся я, лег на спину и закрыл ладонями смеющееся лицо.

Солнечный удар какой-то!

Мы лежали в солнечной тишине, и деревня тоже молчала. Я хотел услышать ее дыхание, но вся она, загорая, лежа на животе, была беззвучна.

– А вообще – это не Сочи, – вздохнув, сонно сказала она.

– Далась тебе эта Сочи!

– Там как заграницей. А здесь село, деревня, пыльная дорога, коровы и комары. А я хочу заграницу. Очень хочу. В настоящую, чтобы прям сильно отличалось от нас.

– Везде одни и те же супермаркеты и айфоны…

– Ну, не правда! А ты был заграницей?

– Был… – недовольно ответил я.

– Правда? И где?

– В Испании…

– Правда?! Это же Европа! Ужас как хочу в Европу! И че там? Как? Расскажи! Там же Рим у них?

– Нет, Рим вроде в Италии был. Ну, так. Жарко. Дома красивые. Вино хорошее…

– Расскажи по-нормальному!

– Да и все… че рассказывать?

– Блин! Ну ты нормальный вообще, нет?!

– Да я не помню. Я вино все время пил. В музей какой-то старый ходили… ну, и так…

– Ну ты ваще! Внатуре! А покажи фотки! – нашлась она.

– Нету…

– Да не гони! Я серьезно! Какой у тебя инстаграм?

Я внимательно посмотрел на нее. От любопытства она даже приподнялась на локтях, не забывая прикрываться развязанным купальником.

– Я похож на человека, у которого есть инстаграм?

«Если забрать у нее сейчас этот натитьник, то ведь она будет почти голая», – подумал я и улыбнулся.

– Ну, кто-то же тебя фотал. Девушка… Парень…

– Чего?

– Ну… я имею в виду – друг!

– Я один был. Фотал че-то на телефоне. А телефон сдох и валяется дома, и руки не доходят починить.

– Надо было обязательно на комп перекинуть! Эх ты! – она легла на спину и установила купальник на крепкой стоячей груди. – А еще где ты был?

– Все… Так, по области только…

– А как вдруг в Испанию собрался?

– Да хер его знает. Все надоело. Бросил все, всех послал, зашел в первый попавшийся офис турфирмы и уехал.

– А почему в Испанию?

– Не знаю. Просто акция была… Я не помню… Года четыре уже прошло…

Мы загорали довольно долго, и я уже весь измаялся, когда она наконец-то начала собираться. Она лежала бы до самого вечера, но у нее были еще какие-то дела.

– Отвернись, мне надо переодеться.

– Я не буду смотреть, – улыбнулся я.

– Отвернись, говорю!

Она села и натянула рубашку поло. Встряхнула головой. Встала. Обвязалась большим полотенцем, и тут же на ее ступни в песке упали тоненькие синие трусики. Натянув свои бесстыжие шорты, она принялась все собирать в пакет.

Возвращались мы уже другим путем, через какие-то заросли. По извилистой осыпающейся тропке у крутого обрыва, заросшего непролазными джунглями, на дне которого поблескивало цветущее болото.

Тут – из-за густой травы и стоячего воздуха – жара переросла в настоящую духоту. По дороге ей встретился разросшийся куст ежевики. Она долго и основательно объедала его. Кончики ее пальчиков выкрасились фиолетово-чернильными кляксами, и она целовала их пухлыми губами.

Она сказала, чтобы я не провожал ее. Сказала, что придет, как стемнеет, и мы пойдем погуляем. Вся молодежь в деревне обязательно гуляла ночью.

Когда я смотрел, как она уходит по пыльной дороге между сонными домами, освещенная жарким золотом заката, легкая и свежая после купания, я ощутил почему-то, что теперь у меня – или даже у нас – есть тайна. Это было очень волнительно и приятно. Я никогда не любил свидания, а тут все вышло само собой и так легко и приятно.

Она пришла ко мне, как стемнело. В темном спортивном костюме и бело-розовых кроссовках.

Какое-то время мы были на берегу. На бревнах вокруг костра сидела молодежь, и она уселась тоже. Я стоял рядом, жар от костра для меня был слишком тяжел. Подростки играли в карты, баловались, шарились в телефонах. Тут – на берегу – можно было даже выйти в сеть.

Она взяла горящую палочку из костра и стала чертить в звездном небе восьмерку, завалившуюся набок – знак бесконечности.

Бесконечности…

Слава Богу, мы скоро ушли.

Мы не спеша брели по пустынной улице, прижавшись друг к другу.

Взошла луна. Огромная, она сияла, как солнце, так, что даже кратеры на ней были не видны. Сверкающий серебряный свет затопил деревню, и все стало сказочным. Наши неспешные шаги были единственным звуком во всем мире.

– Я обожаю суши! Но только свежие. Сегодняшние. Рядом с нами был ресторан «Суши мастер», и у них была доставка. Я всегда брала килограммовый набор «Лав стори». Но они, суки хитрые, подкладывали в свежие, только что сделанные суши, вчерашние из холодильника. А это сразу же чувствуется. Но все равно было нормально, и они еще всегда наливали так много соевого соуса!

– Щас суши уже не модно. Щас уже все сушами наелись. Сейчас модно кофе. Кофе с собой, кофе на вынос, мокко-хуёкко. Многие сушечные позакрывались и переделались в кофейни.

– Я обожаю кофе с мороженым! Мама! Змея!

Мы встали. Посреди дороги лежало нечто длинное, в густом серебряном свете и вправду казавшееся змеей.