Текст книги "Мой врач (СИ)"

Автор книги: sindefara

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Мне очень жаль, – сказал юноша и поцеловал его в щёку. Он вложил в руку несколько больших жёлтых цветов на тонких белых стеблях. – Приходи к нам ещё, если хочешь.

– Нет, – ответил Финьо. – Я справлюсь.

Он вышел за ворота. Майтимо ждал его в конце улицы. Финьо поспешил к нему; цветы рассеялись в его руках облаком золотых и белых искр, и ему отчего-то всё же стало легче.

Комментарий к 6. Траур Прекрасный цветущий Ирмо целиком и полностью принадлежит Василисе (jugfeelll) и его можно увидеть тут: http://vk.com/wall-69199110_1827

Shiro Sagisu – Swan Song (Bleach OST)

====== 7. Синее знамя ======

Комментарий к 7. Синее знамя Глава, в которой Маэдросу очень стыдно, а Фингону – ни капельки)

.16.

Майтимо проснулся в лесу, в палатке, замёрзший; по промасленной ткани стучал холодный дождь. По привычке он стал думать о том, кого любил; он мысленно обнимал Финдекано, представлял себе, как тот жмётся к его груди или обнимает руками и ногами: от этого ему всегда становилось теплее. Но теперь ему тоже нечего было вспомнить: торопливые объятия в холодной пустой комнате, пробуждение на королевском ложе, злость… У него перед глазами всё время стояло лицо Финдекано, прижимающего к груди одеяло – непривычно растерянное, жалкое, виноватое. Только сейчас Майтимо вспомнил, какой же он стыдливый. Тогда, вскочив с постели и начав одеваться, он не дал Финьо тоже встать и пойти за ним.

Накануне вечером они с Маглором сидели у костра, и Маглор на какую-то его реплику ответил:

– Нужно было бы обговорить это с Финьо… Фингоном. Мы слишком поспешно уехали из Хитлума.

– Почему я должен с ним это обговаривать? Я не его дружинник. Никогда не дам ему собой помыкать, – раздражённо отозвался Майтимо.

– В смысле – помыкать? О чём ты говоришь? Ты действительно так думаешь?

– Ну, во-первых, я его намного старше, и вообще Финдекано всё-таки не…

Маглор внимательно посмотрел на него и взял его за руку, мягко останавливая. В таких случаях Маглора беспрекословно слушались все: даже совсем разошедшийся Карантир становился ещё краснее и готов был сквозь землю провалиться. Но и на него, старшего, это действовало точно так же.

– Финдекано – не дядя Нолофинвэ? Руссандол, ты сам навсегда отказался от наследства нашего отца и передал его дяде Ноло. Да, у нас есть свои владения, свои замки и дружины, но нашим верховным королём может быть только Финдекано, его старший сын. И теперь к его короне и ты, и я, и мы все имеем столько же отношения, как Барахир или этот твой истерлинг, Бор. И неужели ты думаешь, что от того, что Финьо стал королём, его отношение хоть к кому-то из нас поменялось? Что он способен кем-то помыкать?

Маэдрос промолчал. Маглор отпустил его руку. Маэдросу казалось, что этот разговор окончен, но Маглор глубоко, шумно вздохнул, и решился:

– Послушай, я… я не понимаю, за что ты так его обидел. Даже если ты считаешь, что он сделал тебе что-то плохое, ему хуже, чем любому из нас сейчас. При том, как Финьо к тебе относится…

– Ты что, знаешь, как он ко мне относится? ..

Маэдрос готов был ударить себя. Никакая усталость, страх, отчаяние не могли оправдать этих глупых, неприличных слов. Хорошо хотя бы, что он сказал это одному лишь Маглору.

– Руссандол, – Маглор опустил глаза, – у меня, конечно, и раньше уже появлялись какие-то мысли… такие, но, честно говоря, я окончательно всё понял только когда услышал из-за двери, как ты на него кричишь насчёт «проснуться в твоей постели». Наверное, ты меня считаешь полным дураком. Это не моё дело. Да и вообще всё не моё дело. Ты знаешь, когда мы с тобой уезжали, я хотел тебе сказать, что мы должны вернуться… что нельзя уезжать так, что ты должен хотя бы помириться с ним —, а то мало ли… И так каждый раз, когда я хочу… хотел сказать тебе, отцу, – «так нельзя, подождите, остановитесь» – я думал, что не моё это дело и вам лучше знать. Ты хоть несколько раз в жизни набрался смелости, а вот я ни разу.

Маглор встал, отошёл на несколько шагов, потом сказал:

– Как всё-таки холодно… – он снова присел рядом с братом и протянул свои тонкие и сильные пальцы с мозолями от струн арфы и тетивы лука почти в самый огонь.

– Насколько далеко у вас это зашло? – спросил Маглор. Пламя касалось его длинных белых ногтей; руки вроде бы слегка просвечивали. Майтимо показалось, что он чувствует запах гари от опушённых рукавов его кафтана.

– Он… – Майтимо коснулся горла. – Это… это наше… моё брачное ожерелье. Мы выбрали друг друга.

– Финьо оказался готов и на такое, пока тебя утешал? – спросил он. Его слова не ощущались, как обидные – просто Маглор всё понял.

– Да, – ответил Майтимо.

.17.

Маэдрос хотел во что бы то ни стало вернуться, попросить прощения, поговорить с Фингоном хоть несколько минут. Но уже по дороге он узнал, что Фингон несколько недель назад, в конце лета, уехал из дворца неизвестно куда, и на все вопросы отвечал:

– Я имею право оплакать своего отца.

Да, говорил Фингон, он хочет уйти. Да, он хочет уйти один. Да, он никого не хочет с собой брать. Да, его не будет дома много недель, может быть – месяцев. Да, он хочет побыть в одиночестве.

Сжимая поводья коня сейчас, на горной дороге, он смотрел далеко на запад, через муть дождя на мокрые жёлтые леса и всё ещё зелёные долины.

Где-то там – Фингон, тот, кто дороже ему всех на свете.

И там он оплакивает того, кто был дороже всех ему, Фингону.

В его отношениях с Финдекано всегда огромное место занимала ревность, смешанная со стремлением никому и никогда не показывать, насколько они близки. Оба эти чувства были в нём ещё в дома, в Валиноре, но тогда они не пылали в его душе так отчаянно, как здесь, в Белерианде, особенно после того, как они обменялись ожерельями и брачными обетами. Самое позорное и стыдное чувство, которое Майтимо когда-либо испытал, была радость при известии о том, что Аракано погиб и остался во льдах Хелькараксэ. И ведь он испытал эту радость дважды: когда впервые услышал об этом и в другой раз, в тот, первый раз с Финьо, когда, целуя его мокрые щёки, пытаясь отдышаться, он радовался, что у Финьо больше нет неразлучного друга и брата: в тот момент Финьо некому было утешить, некому было послужить посредником между ним и Майтимо, чтобы они опять стали друзьями (просто друзьями, конечно), некому было не дать ему дойти до отчаяния, которое заставило его тогда полностью, безвозвратно отдаться любимому.

К Финголфину он его тоже всегда ревновал до безумия, но здесь, по крайней мере, не приходилось опасаться, что Финдекано станет рассказывать о своих чувствах к кузену и уж тем более (как ему казалось), что Финголфин узнает об их плотской связи. Может быть, думал Майтимо, именно здесь крылось объяснение тому, почему он поступал так жестоко. Да, Финдекано был единственным, кого он когда-либо по-настоящему любил. В то же время он не мог не понимать, что на самом деле для Финьо он всегда второй, что больше всего на свете тот любит отца. И тогда, несколько месяцев назад, он, может быть, просто испугался, что умерший Финголфин будет для Финьо ещё важнее живого.

Майтимо всю жизнь завидовал всем детям Финголфина хотя бы потому, что его можно было так беззаветно любить.

.18.

Сейчас, у себя дома, в Химринге, Майтимо вспоминал тот разговор и слова брата. Они с Маглором больше не возвращались к этому, но с каждым прожитым днём сожаления становились всё более горькими. За те два дня он не сказал ни единого доброго слова, не пожалел, не утешил… И закончил всё грубостью по поводу того, что Финьо, помог ему, пьяному, лечь в постель и не оставил валяться на полу.

А ведь однажды он и сам поступил так, – унёс Финьо в его постель, и они заснули вместе. Этот случай всегда вызывал у него смутное чувство неловкости и раньше ему смешно было об этом вспоминать, но сейчас он уже не видел в этом ничего смешного.

…Тогда он и его братья прибыли слишком поздно. Сыновей Феанора ждали радостные новости (тогда новости ещё могли быть радостными): Фингону и его дружинникам удалось одолеть чудовищную тварь, которая вырвалась из Ангбанда. Маэдрос не мог представить себе ужас, который испытал Фингон, потому что сам он увидел драконов вживую уже много позже, после Дагор Браголлах.

…Кто-то помог Фингону снять засиявшую в лучах закатного солнца серебряную кольчугу, и он остался в синей, потёртой рубахе, перетянутой кожаным пояском. Было видно, что он валится с ног от усталости.

…Уже ночью он увидел, что Финьо стоит в коридоре, прислонившись к узкому окну-бойнице. Майтимо подошёл к нему и увидел, что он почти спит; он взял его руку – не ту, со шрамом, а другую, правую и прижал к своей.

– Страшно тебе было, Астальдо? – это был ужасно глупый вопрос.

– Конечно, страшно, – серьёзно ответил Финьо. – На самом деле я всегда всего боюсь.

– Наверное, тебе уже пора спать, – сказал Майтимо.

– Да… пожалуйста… там ещё кто-то приехал, кажется… Я просто хочу заснуть и всё это забыть…

Уже на лестнице Майтимо взял его и понёс. Финьо казался таким лёгким! Искалеченная правая рука подвела Майтимо, и он чуть не уронил кузена – головой вниз, прямо на ступени. Майтимо на всякий случай закрыл двери спальни – своей гостевой спальни – изнутри. Ведь сначала ему действительно казалось, что он просто хочет помочь любимому лечь в постель, но…

«Что я делаю, ну так же нельзя…» – думал он, укладывая его на постель, снимая влажную от пота и холодную рубашку, целуя его грудь и живот; он даже не смог – не успел – помочь ему полностью освободиться от штанов, нижнего белья и сапог – просто кончил ему между ног. Придя в себя, он раздел его совсем, лёг рядом, прижался всем телом… Всё это время Финьо почти спал. Очень быстро ему захотелось ещё; на этот раз Финьо на мгновение очнулся, посмотрел на него сонным, любящим взглядом и снова заснул. Оба раза он не подумал о том, чтобы доставить удовольствие и ему – оправдываясь перед собой тем, что кузен всё равно ничего не почувствует. Сейчас, один, в холодной ночи, он вспоминал – не с теплом и любовью, а с отвращением к самому себе – как ласкал почти бесчувственное, безвольное тело, как Финьо иногда что-то шептал, обвивая руками его шею, потом снова засыпал.

Утром с первыми лучами солнца он проснулся первым. Измученный Финдекано всё ещё спал. Сейчас Майтимо увидел ожог на его предплечье (Финьо действительно должен был быть полностью истощён, чтобы при этом всё-таки заснуть), прикоснулся к обожжённому месту губами; погладил небрежно заплетённые косы (ни лент, ни украшений сейчас не было); поцеловал в затылок ниже пробора. Финьо проснулся, бросился ему на шею, обнял…

– Я люблю тебя! Я тебя люблю! Я думал, что тебя больше не увижу… что тот раз был последним… Я так счастлив, Майтимо! Я так рад, что всё-таки остался жив! Ты не представляешь!

До последнего дня своей жизни Майтимо мечтал, что на следующее утро проснётся и всё окажется кошмарным сном – и он почувствует тёплый бок под своей левой рукой и услышит: «Я так рад, что остался жив…».

.19.

Фингон, конечно, тоже прекрасно помнил тот день, когда синее с серебром знамя его отца развевалось над его головой на северном ветру. И северный ветер в тот день был жарким.

– Стойте! – закричал он своим дружинникам. – Стойте! Остановитесь!

И он направил коня вперёд.

С ужасом смотрели люди и эльдар на хрупкую фигуру в серебряной кольчуге и синих шелках, с тонким станом, затянутым синим кушаком и с широкими плечами лучника; видно было, с каким усилием он сжимает сильными бёдрами бока испуганного коня – и перед ним огненным столпом вставал чешуйчатый червь, вышедший из ледяных недр северных пещер.

Тетива лопнула, и Фингон выдернул из волос крепкий золотой шнурок и натянул его на лук; на ветру золотые ленты в его косах разлетелись в стороны, и его волосы вились облаком в раскалённом воздухе.

И тут в своём сознании он услышал:

Маленький эльф…

«Неужели это существо обладает разумом?»

Искажённое создание, золотой червь, собранный из обрывков разных существ – с лягушачьими лапами, с рыбьей чешуёй, с янтарными змеиными глазами – и в эту чудовищную кашу ни с того, ни сего воткнули ещё и разум – словно настоящий человеческий череп на грубом идоле из дерева, шкур и перьев.

Ты боишься меня. Ты весь дрожишь. У тебя горит лицо и колотится сердце.

«Да, мне страшно», – подумал Фингон ему в ответ. – «Мне очень страшно. Ты меня пугаешь – мне страшно. И дальше что? Страшно и страшно. Я всё равно убегать не буду».

Ты уговорил своего отца последовать за Феанором… это ты виноват в смерти Аргона… виноват в смерти жены Тургона… И всё это для того, чтобы быть рядом с Маэдросом?

«Я люблю Майтимо», – подумал Фингон, доставая стрелу. – «Я уже много лет живу со всем этим. И с многим другим. И я собираюсь жить, пока я кому-то нужен. Какое тебе дело?».

Кто ты такой, чтобы поднимать на меня оружие, убийца родичей? Они были ни в чём не повинны и хотели жить…

– Здесь люди тоже хотят жить, между прочим, – Фингон сказал это вслух прицелился и стрела вонзилась в глаз дракона – глубоко во внутренний уголок длинной глазницы. Прямо в него устремилась струя огня; он легким движением отвернул коня; сейчас ему больше помешал не дракон, а крики ужаса у него за спиной. Пламя лишь слегка задело его плечо. – И я хочу их защитить. – Стрела попала в другой глаз дракона – кажется, прямо в зрачок.

Дракон взревел, но Фингон не сдвинулся с места: конь продолжал его слушаться, несмотря ни на что.

«Ты же ещё слышишь меня, тварь? – сказал мысленно Фингон вслед дракону, который уползал с быстротой не огромного чудовища, а крошечной ящерицы. – Конечно, ты меня слышишь, твой ли в тебе разум или Мелькора, неважно. За тобой мили и мили сожжённых полей, деревень, сотни трупов живых существ. Ты прав, я буду мучиться всем этим до конца жизни, но поверь, и эльдар Белерианда (если не считать засевшего в своей норке Тингола), и тем более людям глубоко плевать на две или даже три сотни зарубленных за морем тэлери. Им плевать, сломал мой брат шею из-за меня или из-за Моргота. И на то, с кем я сплю, им, в общем, тоже плевать, пока я здесь ради них. Я тебе больше скажу, им всем, особенно людям, на Намо с его пророчествами тоже плевать. И я буду их защищать, пока могу. Я не знаю, сколько это продлится, но постараюсь, чтобы это продлилось как можно дольше».

====== 8. Тошнота ======

Комментарий к 8. Тошнота Главка 22 немножко альтернативная и идёт к этой части дополнительным номером :)

.20.

Финьо наклонился над ручьём, зачерпнул ладонью ледяной воды, пробившейся из-под полупрозрачного льда, глотнул, отошёл в сторону, схватился за дерево.

Не помогло.

Он упал на колени и его начало безудержно рвать, словно выворачивая внутренности; он ощутил, как выплескиваются наружу куски добытой с таким трудом еды. Может быть, ему надо было открыться хоть кому-нибудь, хоть Артанис, чтобы ему приносили еду. Но он был слишком горд; ему казалось, что если он хоть намекнёт кому-то, что не сможет сам добывать себе пищу, то у других возникнут подозрения.

По его телу прокатилась ещё одна волна рвоты, потом ещё, но теперь желудок был уже пуст. Он отошёл на несколько шагов и рухнул на снег. Финьо вспоминал, как держал на руках маленькую дочку брата, каким лёгким был ребёнок; он думал, что для него, такого выносливого, дитя – вообще не бремя. Как же он ошибался!

Это было жуткое ощущение полной и беспросветной беспомощности: слабость, головокружение, новые позывы к рвоте: своё тяжёлое чрево пригибало его к земле. Фингон заплакал по-настоящему первый раз за полтора года с тех пор, как потерял отца. Ему хотелось лечь тут и уснуть, может быть, навеки, но он не мог предать беззащитное, запертое внутри него, дитя: если он сейчас не соберётся и не найдёт ещё еды, то ребёнок останется голодным. Ему хотелось ударить самого себя по лицу, но, с горькой иронией подумал он, как же можно ударить беременную женщину? .. Какой же стыд… Он почувствовал, как ребёнок тихо напоминает о себе. Финьо обхватил свой живот руками, словно обнимая малыша – «подожди, я сейчас…». Он заставил себя взять лук и пойти дальше.

.21.

В тот день ему повезло и он  (точнее, он и ребёнок) заснули относительно сытыми. Снег совсем замёл жерди, которыми он прикрыл скальный навес близ реки; получился почти маленький, наполовину снежный, наполовину каменный домик. Финьо забился в уголок и постарался поплотнее закутаться в два своих плаща. Теперь он чувствовал себя даже уютно; костёр погас, но угли ещё веяли теплом.

Его глаза резко открылись – ледяной холод, жемчужный свет ревнивого месяца и, между ним и луной, мерцающе перекрывала выход из пещеры тень – облако, сонно подумал Финьо (он не был уверен, что не спал); он отвернулся к стене – и страшный мороз охватил его тело с ног до головы: холод в глазах, в носу, в позвоночнике; он с ужасом обхватил свой живот, пытаясь уберечь дитя. Сердце останавливалось, он подумал, что сейчас замёрзнет насмерть.

– Финдекано… – услышал он. – Финдекано… маленький король, который ждёт наследника… зачем это тебе… Подними подол, покажи мне, что у тебя между ног… покажи, мне же так любопытно… Маленький эльф… пусти меня к себе… я лягу с тобой… Ведь мне бы так хотелось, чтобы рядом со мной лежало такое глупое беременное существо…

Что-то захлопало, будто знамя на сильном ветру. В его убежище ворвался ветер и страшный голос исчез. Финьо казалось, что он – какая-то брошенная сухая щепка на снегу, оставшаяся на зиму под снегом высохшая былинка; он приподнялся, потом выпрямился, выглянул наружу. Его окружал чёрный лес, снег и огромное небо с крупными звёздами; он казался себе таким маленьким и впервые небо было чужим, далёким и страшным… И тут он снова почувствовал в себе дитя; почувствовал сначала движение, а потом тепло, а затем в его сознание ворвался порыв любви и благодарности: он чувствовал, как маленький внук Феанора старается согреть его изнутри.

Сейчас ребёнок окончательно стал для него родным.

.22.

…

.23.

Свой путь до места встречи с Майроном он, увы, также рассчитывал, исходя из своего сильного, здорового тела. Сейчас же он понял, что на дорогу уйдёт не полтора-два дня, а больше недели. Он надеялся, что правильно рассчитал срок, не потерял счёт дням и месяцам —, но он мог и ошибиться; было несколько дней, когда дурнота и рвота мучили его так сильно, что он лежал в своём убежище, глядя в бесконечную пелену снега и впадал в забытье, теряя счёт времени.

Еле держась на дрожащих коленях, он прижался к дереву, и ему стало казаться, что он чувствует в своём теле признаки приближающегося разрешения от бремени. Идти дальше он уже не мог от усталости и страха.

На мгновение солнце ослепило ему глаза, блеснув в засыпанных снегом ветвях. И внезапно он услышал в своём сознании голос:

Не бойся, сейчас я к тебе приду.

Через несколько секунд сзади его подхватили сильные руки – и подняли в воздух.

====== 8а. Тошнота (могло быть и так) ======

Комментарий к 8а. Тошнота (могло быть и так) Этот вариант и этот эпизод нравится бета-ридеру, но для меня это всё-таки сильно альтернативный вариант того, что написалось изначально, а мне бы хотелось оставить изначальный сюжет практически в неприкосновенном виде, так что пусть этот момент будет отдельно.

.22.

На следующее утро он выглянул на улицу и с огромным удивлением увидел на камне около выхода из его убежища три больших яблока и несколько чуть подсохших слив и вишен, а также несколько кусочков сушёного мяса. Фингон побоялся выйти наружу и лишь оглядывался, высунув голову из-под плащей.

– Может быть, тебе помочь? – послышался девичий голос.

Он внезапно увидел, что у большой старой сосны стоит девушка; видимо, она стояла тут, рядом, прячась в низком еловом подлеске, уже давно, – просто она умела быть незаметной. Девушка с любопытством пыталась разглядеть его. Это была эллет, на вид совсем юная; на ней была меховая куртка и кожаная юбка, из-под которой виднелся подол серого домотканого платья, расшитого красными нитями. У неё были длинные чёрные косы, как у самого Фингона, только перевитые не золотом, а красными шнурками, унизанными разноцветными камушками.

– Ты что, следишь за мной? – спросил Фингон. Девица говорила, видимо, на какой-то странной форме синдарина, которой он раньше не слышал.

– Я тебя раньше не видела. Но видела твои следы, видела, что ты выходишь добывать себе еду. А последние три дня тебя не было видно. Я стала думать, что тебе нужна еда. Ведь нужна?

– Ну наверное… может быть, я не отказался бы…

«Три дня», – с ужасом подумал он. – «Мне срочно нужно поесть, но можно ли есть то, что она даёт?»

Девица подошла ближе, наклонилась и довольно бесцеремонно, но очень добродушно дёрнула его за тонкую косу.

– Ты – девица? – спросила она (на её странном языке «девица» звучало не как gwen, и не как wendë – она сказала wenede). – Ты похож на мужа.

– Я – король этих земель, девица, – вежливо ответил Фингон, и тут же спохватился: «Что я несу? А если она всё-таки меня видела?».

– Да? А почему тогда ты носишь дитя под сердцем? – спросила она удивлённо. – Никогда такого не видела.

Фингон покраснел и собирался с негодованием опровергнуть её слова… но ведь она говорила правду, а лгать он и сам совсем не умел. Тогда он спросил:

– С чего ты так решила?

– Я это по твоим глазам вижу, – ответила она. – Я всегда это вижу. И по походке твоей вижу. То есть по следам. Кто это сделал с тобой?

– Я сам этого захотел, – ответил Фингон.

– Я видела, как странные вещи происходят с теми, кто был там, у них, на севере, – она покачала головой. – Но ты не одержим. Это тоже по походке видно. И по глазам.

– А ты откуда? – спросил Фингон.

– Я раньше сама жила на севере… там теперь всё выжжено. Ничего не осталось. Я пришла сюда.

– Ты одна… у тебя есть кто-нибудь?

– Нет, сейчас никого не осталось. – Девушка опустила глаза; она собрала яблоки и сливы себе в подол и села на камень. – У меня был муж, но его разорвал волк. Это было лет десять назад. Огромный волк, больше нашего дома. Чёрный. Пришёл с севера. Я ничего не могла сделать. Потом и дом мой сгорел в один миг, ничего не осталось. Я еле убежала. Здесь тоже всякие твари бродят и летают, но жить можно. Хочешь, я буду ещё приносить тебе еду?

– Ты можешь обещать никому об этом не рассказывать? – спросил Фингон.

– Конечно, я никогда никому не расскажу, – ответила она.

Фингон настолько проголодался, что не мог вспомнить, как он съел то, что она принесла; потом ему казалось, что он, наверное, проглотил яблоко в два укуса вместе с косточками. Вечером она пришла снова; помимо сушёных ягод и мяса, она принесла что-то вроде похлёбки, которую сварила в сосуде из коры.

– Как тебя зовут? – спросил Фингон.

– Никак особенно не зовут. Муж всегда называл просто «женой». – Она пожала плечами. – А тебя?

– Я – Кано. – Почему-то Фингон назвал ей вторую половину имени.

– «Вождь» – красивое имя. – Она улыбнулась. – А как зовут других в твоей семье?

Столько, сколько он рассказал незнакомке за эти несколько недель, Фингон не рассказывал никогда и никому. Она внимательно слушала, и все её вопросы и замечания ему нравились; говоря о себе, он, кажется, впервые в жизни не встречал никаких препятствий, не чувствовал, что его могут оттолкнуть, что кому-то его мысли или его отклик на те или иные события могут показаться странными или непонятыми. Её всё-таки надо было как-то называть, и, вспоминая о первом дне, когда она принесла ему сушёные сливы, он стал звать её «Пиокка» или «Пио» – этим словом называли и сливу, и вишню, сначала про себя, потом и вслух.

Однажды утром ему пришлось сказать ей, что ему пора в путь.

– Ты уходишь?

– Я должен пойти к тому… к тому, кому я обязан этой возможность. Возможностью родить ребёнка.

– Не доверяй ему, – сказала Пио. – Пожалуйста, будь очень осторожен с ним. Он не такой злой, как его хозяин, но у него в уме множество разных замыслов.

– У меня нет выхода, Пио, – ответил Фингон. – Боюсь, если я не пойду, будет хуже.

– Я вряд ли могу чем помочь тебе, – вздохнула она. – Как я рожала, и не вспомню, так страшно было. А помогать не пришлось ни разу.

– У тебя был ребёнок? .. – спросил Фингон и осёкся.

– Да, но его тоже уже нет на этом свете, – ответила она. – Пусть у тебя всё будет хорошо. – Она поцеловала его в лоб и погладила по волосам.

====== 9. Боевой клич ======

.24.

Едва переступив порог знакомого ему домика, он действительно почувствовал адскую боль; скорчившись, он рухнул на пол. Ему приходилось получать в бою раны и ожоги, пережить то, что почти год назад сотворил с его телом Майрон, но такой жуткой, пронизывающей всё его естество боли он даже не мог себе представить. Майрон даже не стал спрашивать разрешения: он сорвал с него одежду и уложил на застланный покрывалами стол.

Финьо закрыл глаза, зажмурился, чтобы не видеть своего тела; от боли и стыда его душа готова была с этим телом расстаться; он чувствовал какую-то странную тошноту, не физическую – казалось, что его жизнь и сознание – это какой-то комок кровавой блевотины, которая со следующей судорогой боли вылетит у него из горла и всё закончится.

– Открой глаза! Открой глаза, смотри на меня! Я сказал, смотри на меня! – Сквозь свои длинные ресницы Фингон увидел пылающее лицо, жёлтую радужку глаз и огромные чёрные зрачки, отражавшие пряди огня в очаге. – Смотри на меня!

– Я не могу… Тху, я умираю… – он вцепился в коснувшуюся его горячую сухую руку.

Всё его существо раскалывалось; комната возникала перед глазами отдельными, судорожными порывами, расплываясь в радужных, зелёных и чёрных пятнах.

Майрон ударил его по лицу. Потом ещё. И ещё.

– Послушай меня, идиот! Если ты сейчас умрёшь, что будет с твоим ребёнком? Я что, должен буду отнести ребёнка к его отцу с запиской: это, мол, твой сын, а твой кузен Финдекано умер родами? Может, ему ещё твоё тело отнести? Ты должен выйти отсюда живым, ты понял? Помоги же ты своему сыну хоть чем-нибудь!

Финдекано почувствовал, как дитя стремится покинуть его тело; дикая боль снова заставила его почти потерять сознание.

– И не надо больше сдерживаться! – воскликнул Майрон. – Кричи!

Астальдо открыл глаза и посмотрел на Майрона.

– Я всё ещё король. Даже сейчас. Ты ни звука от меня не услышишь.

– Послушай меня ещё раз, отважный Финдекано: это роды. Во время родов все кричат. Кричат буквально все. Даже если твои подданные узнают, что ты родил от твоего кузена, то они в последнюю очередь станут думать о том, кричал ты во время родов, или нет, потому что это – обычное дело.

Финьо закрыл глаза.

Он снова почувствовал, как его душа уплывает в какой-то белый туман, грудь изнутри разрывается от безмолвного крика. Мысленно он продолжал смотреть на потолок комнаты, где находился, и ему казалось, что поддерживавшие крышу балки над ним уходят всё выше и выше, вверх и вверх, высоко-высоко, как в зале с башней во дворце его деда Финвэ в Форменосе, над ними появляются новые и новые ярусы, и он сейчас взлетит вверх по этим балкам, которые не кончаются и не кончаются…

Ещё одна пощёчина вернула его к действительности. Потолок, на котором колебались алые и чёрные тени, словно бы упал на него. И тут новая волна боли залила тело. Это было действительно невыносимо; он попытался приподняться и зашёлся в отчаянном крике; он чувствовал, как кровь льётся из его тела ручьём и ничего не мог поделать – только кричать. Он не верил, что сможет пережить это, думал, что здесь его ждёт позорная и страшная смерть.

И тут он последний раз ощутил в своём теле тёплое присутствие сына; ему даже показалось, что он слышит биение его любящего сердца. Он никогда не думал, что почувствует нечто подобное – сейчас ему не хотелось, чтобы это кончалось, он не хотел разрешения от бремени, хотел, чтобы муки продолжались, но дитя осталось бы у него под сердцем. Слёзы полились по его щекам; он понимал, что другого выхода нет, что он должен помочь сыну появиться на свет, должен выполнять указания Майрона. Майрон помогал ему; Финьо был ему благодарен. Он снова закричал, хотя уже и с этой болью начал свыкаться.

– Сейчас! Сейчас! – закричал на него Майрон, ударив ладонью по столу. – Давай!

В этот раз он уже сознательно помог себе криком. И сейчас он на самом деле уже почувствовал, что этот крик ему необходим, что это не слабость, не победа боли и унижения над ним. Это был как будто бы боевой клич. По его телу струилась кровь и слёзы.

И затем он услышал голос своего сына.

Комментарий к 9. Боевой клич Хотя я называю Саурона выше “Гортаур”, я всё-таки в этой главе оставила “Тху” по ряду причин, первая из которых – так звучит лучше.

====== 10. Кольца и звёзды ======

.25.

Финдекано на мгновение увидел крошечное тельце своего ребёнка, потянулся к нему, коснулся; затем Майрон взял его на руки и отнёс на столик около очага, где у него было приготовлено чистое полотно и вода. Финьо хотел бы сам отмыть свою кровь с тела ребёнка, но понимал, что не сможет сам сделать это сейчас. Он видел длинные ладони и пальцы Майрона, который, быстро закончив с мытьём, стал заворачивать малыша; его сильные ладони были длиной почти с его тельце. Финьо почувствовал тревогу и сказал:

– Майрон, покажи мне ребёнка.

Тот молчал.

– Майрон, дай мне его, пожалуйста, я хочу на него посмотреть.

Молчание, затем:

– Ты его уже видел.

– Я хочу подержать его на руках. – Не получив ответа, Финьо требовательно сказал:

– Отдай мне его.

Майрон сдёрнул влажной рукой чёрный платок, которым была повязана его голова и который стягивал его тяжёлые рыжие волосы; они рассыпались по плечам. Финдекано видел мокрые пятна от своей крови на его одежде. Майрон потянулся к глиняной чаше на столике и стал вынимать из неё перстни – разные: с бриллиантами, рубинами, какими-то алыми, жёлтыми, красно-чёрными камнями; он надевал их на пальцы, в том числе несколько маленьких и тонких – на вторую, а не на третью фалангу пальца, как обычно. Он взял ребёнка, издавшего какой-то тихий звук.

– Отдай мне сына, – сказал Финдекано. – Мне нужно на него посмотреть.

– Смотри, – сказал Майрон. – Ты его больше не увидишь.

У Финдекано на несколько мгновений остановилось сердце.

– Зачем? – спросил он.

– Мне интересно. Я хочу посмотреть, что из него вырастет. Или же…– Саурон замолчал.

– Отдай! – закричал Финьо, пытаясь встать, но ноги его не послушались.

Майрон накинул чёрный, подбитый мехом плащ и ребёнок почти скрылся под ним. Даже в это мгновение Финьо был ему благодарен – он понимал, что сам майа не нуждается в тепле, что он надевает плащ только ради того, чтобы дитя не замерзло и – что он хотя бы на какое-то время собирается оставить его маленького Артанаро в живых.

– Пожалуйста… оставь его мне… он же тебе не нужен… – Финьо даже не плакал, нет; он не способен был ничего чувствовать. Его мысли метались так отчаянно, что, к счастью, он даже не мог вполне осознавать происходящее.