Текст книги "Безальтернативная история"
Автор книги: Шлифовальщик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Неожиданно выход нашёлся сам собой: поскользнувшись на скользком тротуаре, Виктор, стараясь удержаться, сделал невероятный выверт руками и вдруг раздвоился. Ощущение было очень необычным. Фатумист раньше думал, что, если раздвоиться, то сознание, разум останется в какой-то одной копии, а другая будет как бы сама по себе. Холодов тогда долго размышлял над вопросом, в какую именно из копий поместится его «я» и по какому принципу.
Всё оказалось не так. Виктор ощутил себя одновременно в двух телах. Это было очень неудобно и непривычно – обозревать мир двумя парами глаз, размахивая четырьмя руками. С другой стороны, в этом был большой плюс – теперь можно было обездвижить хотя бы все версии профессора. Ну-ка, как там делается… Холодов резко извернулся, интуитивно взмахнув руками, и через секунду его стало четверо. Такой бригадой можно и с тремя версиями профессора потягаться!
Несколько минут Виктор привыкал к кратности своего тела, размахивая руками и лягаясь ногами. Он старался, чтобы каждая версия двигалась автономно, а не повторяла движения смежной. Поначалу это было трудно: левой рукой махали все четыре версии синхронно, но постепенно Виктор совладал с кучей конечностей, и решил, что теперь можно двигаться к профессору.
Зайдя к Воздвиженскому со спины, Холодов произнесли (чёрт, забыл речь асинхронную отработать!) в четыре рта:
– Зиг хайль, герр профессор! Слава России и Перуну, москаляку на гиляку!
Профессор от неожиданности подскочили и вскрикнули в три глотки.
– Спокойно, профессор, я не из антифа, – утешил профессора четырёхкратный Виктор. – Поговорить надо.
Но Воздвиженский, словно помешанные, опрокинув стол, ринулись к выходу. Холодов вчетвером бросились за ним, свалив стол и пролив кофе. Лишь бы не попасться на глаза немецкому патрулю, пришла в головы Виктора мысль. Следом за ней пришла другая: надо бы поймать одну версию профессора и выкрутить её обратным образом так, чтобы остальные в неё схлопнулись, и Воздвиженский оказался бы в одном экземпляре: тогда с ним будет легче управиться, а, впоследствии, и договориться. Холодов поразились, насколько чётко и ясно думалось несколькими головами, подтверждая народную мудрость «одна голова хорошо, а две лучше», которая как нельзя лучше к нему сейчас подходила. Четыре – ещё лучше.
Но, сделав падающее движение, каждая версия профессора раздвоилась, и теперь перед Виктором стоял шестикратный Воздвиженский. Развосьмеряться не было времени, и поэтому все версии Холодова вцепились в профессора, причём двум версиям досталось по два экземпляра противника. Воздвиженский сопротивлялись так, будто Виктор собрались его немедленно четвертовать. Поднялась суматоха, будто потасовка на каком-нибудь дурацком шоу близнецов. Холодов никак не мог приспособиться к движениям, поэтому некоторые его версии двигались синхронно.
– Мне просто поговорить нужно, профессор! – кричали все глотки фатумиста. – Я – Виктор Холодов, помните, диссертацию защищал который!..
Удивительное дело, все версии Виктора одновременно запыхались. Видимо, чтобы преодолевать синхронную усталость, нужна отдельная тренировка. Впрочем, каждая версия профессора тоже начала уставать.
– Мемконтроль чёртов! – ругались профессор в шесть ртов. – И здесь добрались, сволочи! Ну нет, шиш вам, не арестуете!
Воздвиженский и Холодов полным составом выкатились на тротуар. Воспользовавшись тем, что одна из версий профессора, запнувшись о соседний экземпляр, повалилась на асфальт, Виктор вдвоём набросился на неё и перекрутил в обратную сторону, моля бога, чтобы всё получилось. Лёгкий щелчок – и перед Виктором уже стоял Воздвиженский в одном-единственном экземпляре. Две версии Холодова взяли профессора под руки и поволокли подальше от кафе, остальной Виктор, улыбаясь и кланяясь, пятились задом от кафе. Фатумист опасались скандала; за перевёрнутый стол и разлитый кофе администрация кафе вполне могла вызвать милицию или немецкий патруль. И опасения оказались не напрасными: выскочила хозяйка кафе, вцепилась сзади в крайний экземпляр Виктора и заорала:
– А кто платить будет? Я сейчас гестапо вызову! Или жандармов!
Насчёт гестапо она, конечно, преувеличила, но приятного, всё равно, мало. Холодов начали договариваться с ней, но она продолжала орать, одной своей лужёной глоткой легко перекрикивая четыре горла Виктора.
– Милочка! – мягко сказал тогда профессор, высвобождаясь из захвата версий фатумиста и беря под руку хозяйку. – Я возмещу ущерб. Только не надо скандала, гестапо, Интерпола… Никого не надо.
Пока Воздвиженский договаривался, Холодов терпеливо ждали, глядя в восемь глаз, чтобы профессор опять чего-нибудь не отчубучил.
Глава 11
Воздвиженского, едва выспавшегося, привели к Бурлакову утром. Полковник, словно не обращая внимания, стоял у окна и читал протокол вчерашней беседы с профессором. Всё стало на свои места: уважаемый Пётр Вениаминович, светило отечественной мемористики, на пару с загадочным Владимиром Степановичем раздобыли хистусилитель и коверкали мемориум, стараясь найти в нём место отечественным националистам. Да и Владимир Степанович теперь уже не загадочен: это – известный предприниматель Малыгин, владелец заводов-пароходов и кандидат в президенты России от партии «Русский меч».
Господин Малыгин, в отличие от других кандидатов, выполняющих роль подтанцовки, решил к предстоящим выборам готовиться основательно. Определённый шанс у него был: в обществе националистические настроения сильны. Любые таксист, бабулька у подъезда, смазливая девица, рыночная торговка, нетрезвый десантник, вылезший из фонтана, охотно расскажут, как им надоели «понаехавшие чёрные». Одуревшие от кризисов и безденежья, отупевшие от сериалов, показывающих яркую жизнь, и рекламы, самые бедные слои населения с удовольствиям верят россказням о том, что они великие «по умолчанию», на генетическом уровне.
На этих люмпенов достаточно было самого простого воздействия. Отечественный фюрер будоражил их умы предвыборными пламенными речами, приводя примитивные аргументы. «Есть животные полезные и есть вредные, – говорил он. – Есть муравьи-труженики и есть клопы-паразиты. Первых нужно беречь, а вторых – безжалостно уничтожать. Нации тоже бывают полезные и вредные. Клопов невозможно перевоспитать в муравьёв. Так и разный понаехавший разномастный сброд невозможно сделать полезным. Приезжие так и останутся клопами, сосущими кровь из русской земли. Поэтому для спасения нашей Родины с ними нужно поступать так же, как с вредными насекомыми – травить до полного уничтожения».
Но этого электората мало, и ушлый Владимир Степанович решил подгрести под себя и среднеобеспеченные слои населения – офисных клерков, мелких торгашей и разных прочих дизайнов-психологов. Но речами влиять на них гораздо сложнее, поэтому было решено использовать косвенные методы воздействия, а именно мемориум. Расчёт был сделан верный: средний класс, жадный до удовольствий, уставший от турецких и египетских курортов с убогими развлечениями и сенообразной едой, последнее десятилетие охотно путешествует в мемориум, считая последний чем-то вроде Антальи или Хургады. Поэтому Малыгин решил показать не особо умным клеркам, что на всём протяжении российской истории национализм являлся значимой силой. А для этого понадобилось не так уж много: хистусилитель высокой мощности да помощь оболваненного профессора мемористики. И теперь обыватели в мемориуме могут наблюдать злых большевиков-евреев, хороших националистов – спасителей русской нации и могучих предков – гиперборейских славян-ариев, конструирующих звездолёты.
Бурлаков потёр покрасневшие от бессонной ночи глаза, закурил и, будто только заметив, поглядел на профессора Воздвиженского.
– Утро доброе, штандартенфюрер от мемористики! – улыбнулся он с дружелюбием волкодава. – Как спалось в «обезьяннике»?
– Как в номере-люксе, – буркнул профессор, поудобнее усаживаясь перед полковником.
– Я скажу, даже лучше. У нас нары ортопедические: выправляют сколиозы и кифозы, улучшают кровяное давление… Жаль, что скоро придётся тебя в СИЗО отправить.
Полковник присел на краешек стола напротив профессора.
– Я там камеру одну присмотрел, Пётр Вениаминович. Попросил в ней для тебя местечко забронировать, – задушевно произнёс Бурлаков, выпуская дым в сторону Воздвиженского. – В камере твои соратники сидят, футбольные фанаты. Ребята общительные, весёлые. Жаль только, придётся им твою фамилию сообщить. А она у тебя, профессор, очень подозрительная. Да и внешность у тебя соответствует фамилии. Боюсь, ребятам не понравится.
Воздвиженский побелел, но продолжал угрюмо молчать.
– Хотя нет, я по-другому поступлю! – обрадовался своей мысли Бурлаков. – Там другая камера есть. В ней сидят братья Аслановы, головорезы и террористы. Я тебя к ним отправлю. А перед этим шепну, что ты любишь зиговать и пророку Мухаммеду в Коране разные недостающие части тела подрисовывать. До утра эти славные сторонники радикального ислама сделают из тебя, как бы помягче выразиться… муэдзина.
Полковник резко наклонился к профессору и быстро зашептал:
– А перед посадкой я тебя ещё в одну камеру на часок заведу. Там сидит один художник, спец по татуировкам. Он тебе наколочку сделает, свастику. А под ней напишет «Смерть мусульманам!» И я постараюсь сделать так, чтобы эти художества братья Аслановы заметили как можно скорее.
– Зачем вам это? – еле слышно спросил Воздвиженский.
Бурлаков не ответил. Он, словно впервые увидев профессора, отодвинулся и, прищурившись, заговорил:
– Гляжу я на тебя, учёный муж, и диву даюсь. Скажи, на кой ляд тебе понадобилось с нацистами связываться? Среди вашей яйцеглавой братии такое вряд ли встретишь. Кто любит на кухнях поговорить и под гитарку у костра поголосить, идут к либералам. Пошустрее и покарьеристей – к патриотам. Нытики и неудачники – к коммунистам. А чем тебя арийцы соблазнили?
– Вам не понять, – еле слышно прошептал профессор.
– Отчего же! Скажи, попробую уяснить, всё-таки коллеги мы по вузу. Торгашей арбузных по рынку гонять нравится? Или в ОМОН с футбольных трибун огрызками кидать? Или форма нравится чёрная; так ты вроде не гламурная девица без мозгов… А, может, тебя таджики с молдаванами раздражают, которые плитку кладут на улицах? Тогда у тебя, брат, комплекс неполноценности. Потому что от плиточника куда больше пользы обществу, чем от твоей научной демагогии и писулек.
– Националисты мне с научной работой помогли… – пискнул Воздвиженский.
– С какой это?! – удивлённо вскинулся полковник. – Доктрина «вечного льда»? Арийская физика? Или что-то вроде «Ещё к вопросу о величине надбровных дуг у неполноценных народов»?
– С моими исследованиями по футурной мемористике, – уже смелее заговорил профессор, – на которые у родного правительства денег не нашлось. А всё потому, что в правительстве одно дубьё сидит. Недоучки, умеющие только выпучивать глаза, орать лозунги и прогибать позвоночник!
– Батюшки мои! – картинно всплеснул руками Бурлаков. – Ещё один непризнанный гений! То-то тебя к научным фрикам потянуло. Не те времена, профессор, чтобы любой бред выслушивать и публиковать из уважения к твоим сединам. Нет спроса, значит, хреновое предложение.
Профессор иронично посмотрел на полковника:
– А, может, просто потребитель – дебил?
– Не передёргивай, Пётр Вениаминович! Эдак ты всю страну в дебилы запишешь. А страна без твоих опусов как-нибудь обойдётся. На достойные предложения всегда есть спрос. А такие предложения рождаются не во фриковых альтернах, а современных научных центрах вроде Сколково.
Воздвиженский хрипло рассмеялся:
– Сколково?! Это который бизнес-инкубатор? Видел я тамошних цыплят…
– Не цыплят, профессор, а бройлеров, которые запросто склюют старых червяков типа тебя. Это молодые толковые ребята, а не замшелые пеньки, защитившиеся при Иване Грозном. Они прекрасно знают, что от любой теории нужна в первую очередь экономическая отдача. Не при коммунистах живём, Пётр Вениаминович, чтобы годами над всякой ахинеей корпеть, от которой и прибыли-то нет.
– И во сколько сейчас оценивается теорема Пифагора? – ехидно спросил профессор. – Сколько старому пеньку Пифагору отвалили бы?
– Не ёрничай, Пётр Вениаминович! На старину Пифагора рабы горбатились, и у него было времени свободного до чёртиков. Сиди себе под кипарисом и думай над всякой лабудой, о жратве заботиться не надо. А у нас – рыночная экономика, и никто на тебя задарма пахать не станет ради призрачного прогресса человечества.
Бурлаков соскочил со стола и, подойдя к профессору, встал у него за спиной.
– Расскажи-ка мне, уважаемый, над чем ты так упорно трудился в альтерне? Саму суть изложи.
– А разве вам интересны бредни замшелого пенька?
– Какой обидчивый! Не для меня это, для протокола.
Виктор проснулся от того, что входная дверь хлопнула. Некоторое время он соображал, сидя на диване, где он находится. Потом вспомнил, что, утомлённый вчерашними приключениями в мемориуме, уснул на диване в каком-то пустом кабинете, куда его разместил Бурлаков. Поскольку из мемориума Холодов выгрузился поздно, полковник принял решение подождать до утра, а утром решить, что делать дальше.
– Ну, как спалось? – дружелюбно спросил Бурлаков, входя в кабинет. – Лучше чем на шконке в СИЗО?
– Получше, – отозвался Виктор, протирая глаза.
– Держи, – Полковник протянул Виктору бутерброд. – Чайник на окне, кружка тоже. Поешь и давай опять в мемкапсулу.
– Не понял?
– Я непонятно сказал?
– Почему опять в мемкапсулу? – Виктор оттолкнул предложенный бутерброд и вскочил с дивана.
– Потому что тебе надо найти Владимира Степановича Малыгина. Помнишь, я тебе про него говорил по мемсвязи?
Фатумист рассвирепел:
– Слушай, мы так не договаривались! Я обезвредил хистусилитель? Обезвредил…
– Ты только профессора нашёл.
– Какая разница? Мы о чём в СИЗО говорили? Надо нейтрализовать националистов. Я их нейтрализовал. Какой ещё Владимир Степанович?
– Вот именно, нейтрализовать. А они по-прежнему будут гадить в мемориуме, пока их фюрер – Владимир Степанович – на свободе. Наши опера к нему домой поехали, а он, собака, в мемориум сбежал. И не понять, откуда погрузился. Кто-то его предупредил… Думаю, он не успел настроить мемобраз, фото я тебе потом покажу. Наши регистраторы его зафиксировали, так что найти труда не составит.
Виктор подошёл к Бурлакову и едва удержался от того, чтобы сграбастать полковника за грудки.
– Послушай, Санёк, у нас даже самый последний ложачник своё слово держит. Ты обещание-то своё выполни! Я не собираюсь горбатиться на Мемконтроль до скончания веков! Поймаю Владимира Степановича, а ты мне новую работку подкинешь. За пивом бегать для всего твоего отдела.
– Отказываешься, значит? – угрожающе прищурился полковник.
– Я не собачонка, Санёк. Если ты думаешь, что меня тюряга пугает…
– Для особо упорных у нас есть одна альтерна. Её сюрреалисты и прочие любители психоделики смоделировали. Там нормальный человек через пять минут свихнётся. Можно, например, взять и туда упёртого человека вроде тебя силком отправить…
Фатумист презрительно рассмеялся:
– Альтерной мемача пугать? Ну-ну!
– Да причём здесь ты! Твоя бывшая супруга с дочкой послезавтра собираются в мемпутешествие от «Хист-логистики». Представляешь, какой будет кошмар, если они вместо эпохи Петра Первого совершенно случайно попадут в психоделическую альтерну? У мемоператоров бывают ошибки.
Виктор побелел:
– А ты, Санёк, оказывается, скотина!
– Работа такая, Витёк. Да ты соглашайся, я с условным сроком не обману. И про твою бывшую семью забуду.
Холодов угрюмо молчал.
– Только есть одна деталь: Малыгин отправился в финитум.
– Я там не был ни разу, – пробурчал Виктор.
– Не беда, мы тебе в помощь футурного мемориста выделим. Твоего знакомого господина Юшечкина. Это его тема, он специалист по меморному будущему. А профессор здесь останется на подхвате.
Лицо Бурлакова стало озабоченным:
– Только ни мемобраза, ни мемнавигатора я тебе не дам. Одну мемсвязь оставлю.
– Вот новость! – возмутился Виктор. – Мало того, что шантажируешь семьёй, так и хистприборы зажал! Условия игры изменились?
– Какой игры! – отмахнулся полковник. – Просто с тобой Юшечкин погрузится. А он, скорее всего, нацист, как и профессор. Так мало ли что может случиться. Вдруг он выхватит у тебя хистприбор и улизнёт.
– Куда он улизнёт из мемкапсулы? – нахмурился фатумист, подозрительно глядя на Бурлакова.
– Из мемкапсулы он, конечно, никуда не денется. А вот найти Малыгина по мемнавигатору и предупредить он сможет.
– А мемобраз?
– Да ты не волнуйся, – заверил полковник. – Отдел регистрации вас наводить будет, отдел погружения облик сформирует. Всё нормально будет, не в первый раз.
Виктор не стал настаивать на мемобразе, понимая, что Бурлаков чего-то не договаривает. А вот что именно, пока не ясно.
В своё время по поводу финитума было много споров. Философы доказывали, что финитум – четвёрная сущность после континуума, мемориума и потенциариума. Мол, материя движется в континууме, отражается в мемориуме, «может» в потенциариуме и «хочет» в финитуме. Основываясь на понятиях целесообразности и целеустремлённости, философы – сторонники телеономии – считали, что у каждой системы есть цель. И финитум – конечная цель всех систем во Вселенной. Сюда же философы прикручивали волюнтаризм, навязывая каждой системе волю к победе, к осуществлению своих целей. Особо зафилософствовавшиеся считали, что у материи есть и другие «континуумы», помимо перечисленных, и указывали разное их число, от десятка до сотен тысяч.
Затем мемористы опровергли философов, доказав что финитум – это часть мемориума, лежащая в бесконечно удалённой в будущем точке времени. Что-то вроде предела последовательности временной цепочки. Финитум – конечная цель развития Вселенной, итог который может быть достигнут только в бесконечности. Так сказать, несбыточный идеал, к которому нужно стремиться, исполнение всех «мечт». Однако философские споры о природе финитума не утихли до сих пор. Виктор знал только одно, что в такие дебри не забирался даже тёртый ложачник Рома Гунявый.
В зале погружения на бортике мемкапсулы сидел мрачный ассистент Андрей Юшечкин. Увидев Холодова, он сердито кивнул.
– Здорово! А ты, оказывается, жулик! А я-то думал…
Как быстро вежливый юноша перешёл на «ты»! Хотя, правильно, чего с жуликом-мемачом церемониться.
– Утро доброе! А ты, оказывается, нацист! – в тон ему ответил Виктор.
– Я не нацист! – вскинулся ассистент.
– Ну, националист. Я в не разбираюсь в сортах…
– И не националист! – перебил Холодова Юшечкин.
– А кто же ты? Космополит?
Ассистент не стал ввязываться в спор. Он поколупал бортик мемкапсулы и спросил:
– Ты знаешь, куда отправляемся? В погоню за каким-то Малыгиным.
– Знаю. Говорят, ты финитум как пять пальцев знаешь.
– Преувеличивают. Был там раз пять всего, – равнодушно возразил ассистент и пожаловался: – Плохо без мемнавигатора по финитуму шастать!
– Из-за тебя, между прочим.
Юшечкин удивлённо вскинул брови:
– А мне сказали, что из-за тебя. Мол, ты жулик: выхватишь хистприбор и удерёшь.
– Куда я денусь из мемкапсулы, – пробормотал Виктор, соображая, для чего это нужно Бурлакову.
Ассистент поковырял бортик и добавил:
– В финитуме запросто можно заблудиться. Он ведь не одно целое.
– Два целых?
– Много целых. Финитум как бы куча альтерн. Мы их пропосами называем Потому что у каждой системы своя цель. И у социальных групп у каждой свой пропос. И у политических партий. Есть анархистские пропосы, православные, социалистические, обывательские…
– Значит, Малыгин отправился в какой-нибудь нацистский пропос, – резонно заметил Виктор. – Там его и прижучим.
– Понятно, что в нацистский. Но по финитуму так просто не полазаешь. Там в нужный пропос попадаешь с третьего-четвёртого раза. Так что за Малыгиным мы ещё побегаем по пропосам. Туговато нам придётся без мемнавигатора.
– Тебе-то зачем Малыгин? – поинтересовался Виктор. – Я – жулик, меня обстоятельства прижали. А ты? Послал бы к чёрту Мемконтроль да домой поехал.
– Воздвиженский – мой научный руководитель, – уныло проговорил Юшечкин. – Диссертацию у него пишу кандидатскую. Он попросил помочь Мемконтролю.
– Понятно. Ты помогаешь Мемконтролю, профессор тебе помогает с диссертацией. Знакомая история, – ухмыльнулся Холодов. – Что ж, поздравляю с выбором нескучного руководителя, коллега! Интересно, чем Бурлаков профессора соблазнил? Званием члена-корреспондента?
– Профессор ведь с националистами… – неуверенно предположил ассистент.
– Да ладно! У нас демократия, каждый имеет право на любую точку зрения. Националисты с экранов выступают. Вот и пойми наше государство, когда с одной стороны «не допускать расовой неприязни», а с другой – «свобода политических взглядов». Диалектика сплошная!
Виктор вздохнул и нехотя полез в мемкапсулу.
