Текст книги "Достигнуть границ (СИ)"

Автор книги: shellina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава 10

– Фе-е-е, ну какое же оно жутко горькое, лекарство энто, – Софья Дмитриевна Матюшина отставила в сторону кубок, в котором приехавший столичный лекарь и разводил то самое лекарство, которое полагалось пить, дабы не подхватить лихорадку, коя на глазах сосланных на побережье Каспийского моря Матюшиных уносила жизни не только пришедших с ними людей, но и местных жителей, хотя казалось бы, уж они-то за столько лет уже должны были научиться бороться с этим недугом, но нет, жилив вечном страхе заболеть. Поговаривали злые языки, что Гилян Петру Великому так и досталась, потому что персы сами ее отдали, именно из-за этой злой лихорадки, что уносила жизни сотнями, а вовсе не потому что он завоевал ее.

– Лекарство не должно быть сладким, чай не меда, – сам Матюшин выпил свою порцию не морщась, но по мнению Софьи Дмитриевны, в том было больше заслуги грога, который ее супруг частенько употреблял, когда думал, что она не видит. Хоть Матюшин и считал свое назначение сюда, да вместе с Соловьевыми, наказанием за неведомые ему заслуги, но не мог не оценить того, что государь заботился о своем троюродном дядюшке и постоянно присылал дополнительные войска и всячески интересовался про то, как ему здесь живется-можется, а сейчас вон, лекаря прислал, да не с пустыми руками. – Ты бы, душа моя, шла отдыхать, а то истомилась вконец…

– Я устала уже отдыхать! – Софья Дмитриевна грозно посмотрела на мужа, скрестив руки на пышной груди, соблазнительно белевшей в глубоком вырезе корсажа. Их ссылка претила ее деятельной натуре, но Матюшин ничего не мог поделать, чтобы как-то помочь ей в этом, ежели только обратно в Москву отослать. Но тогда ему самому стало бы тоскливо, слишком уж долго добивался он своей жены, чтобы вот так надолго расстаться. – Тебя постоянно нет дома. Ты с моим папенькой какие-то дела все время крутишь, а мне что прикажешь делать? Когда мы в Москве жили, я могла подруг позвать, сама куда сходить, посплетничать, ассамблею организовать… А сейчас я пью эту жуткую дрянь, от которой моя кода стала желтеть, и все, о чем прошу – это побыть со мной, али придумать, чем мне заняться!

– Да не могу я побыть с тобой, Софьюшка, государь наказ прислал, начать линии обороны организовывать по границе. И с Левашовым Василием Яковлевичем выехать в крепость Святого Креста, чтобы там осмотреться, да двигаться дальше к Кавказским горам. Пока что имеющиеся в наличие казацкие поселения как оборонную линию приспособить, а дальше решать, где закладывать крепости. Государь наш, Петр Алексеевич, разрешил все, кроме одной десятины от полученных с Гиляни доходов пустить на обустройства эти. А вчерась батюшка твой весть принес, навроде персияне хотят с османами замириться. Тогда точно нам тут жарковато может стать, ежели пройдет у них такой фокус.

– Персам не нужен Гилян, – попыталась возразить супругу Софья Дмитриевна, но делала это крайне неуверенно.

– Так-то это так, душа моя, вот токма все одно боязно. Лучше уж мы с Левашовым подстрахуемся. А вот тебе занятие я уже придумал. Скоро сюда прибудет Прядунов Федор Савельевич, давний знакомец батюшки твоего, еще по Архангельску. Поручено ему нефть здесь искать, потому как государь прознал, что именно здесь греческий огонь первоначально делать научились. Да приедет он не с пустыми руками. Государь ему лично куб какой-то перегонный смастерил, как дед его бывало диковинку какую из мастерской своей вынесет. Вроде бы в эном кубе можно нефть перегонять. Получается желтая маслянистая вонючая жижа, коей надобно фонари заправлять, и черная грязища, кою государь велел приспособить разными способами: в специальных печах ее заместо дров закидывать, а еще уздечки лошадиные смазывать, чтобы гнус отгонять. И ежели куб и печь заработают, то Прядунову было поручено там, где найдет он нефть, завод организовать, да по России сии продукты развозить.

– Мудрено как-то, – неуверенно произнесла Софья Дмитриевна и начала обмахивать себя веером, пытаясь хоть таким образом ненадолго разогнать сводящую с ума жару. Она еще застала указ государя о всеобщем мытье, коей был продолжением того, что еще дед его Петр Великий издавал. Вот только при том Петре приказ этот мало кто выполнял, а при его молодом внуке поди ж ты, начали. Да еще как начали, а все потому, что даже фаворита своего, Петьку Шереметьева государь не пощадил, прямо принародно того на конюшню оттащили гвардейцы, когда нюхач дурной запах учуял, дабы плетей выписать. Теперь же на такой жаре ежедневное мытье стало не тягостью, а жесткой необходимостью. И она жестко блюла в этом деле всех домашних, как лекари в полках, что все прибывали и прибывали, расходясь по всей территории русской, что по берегам Каспийского моря была раскинута, следили, дабы солдаты четко выполняли наказы, кои в специальной книжице были записаны. Поговаривают, что книжицу эту Лерхе, еще один любимец государя написал. Софья Дмитриевна поежилась, когда ворвавшийся в распахнутое окно морской ветерок немного охладил разгоряченную кожу: не хотела бы она, чтобы кто-то из ее родных попал в ранг любимцев государевых, потому как своих фаворитов Петр Алексеевич не жалел, гонял в хвост и в гриву. Да что там, он, судя по тому, что в газете написано, коя хоть и с опозданиями, но все-таки доходила до них, чаще всего целой стопкой, даже жену молодую заставил какими-то шибко мудреными делами заниматься. Она ажно бледненькая вся занедужила, пришлось на родину отправляться, да на теплое побережье, дабы румянец на щечки вернуть. Софья Дмитриевна опять поежилась, вспомнив острый, словно режущий по живому взгляд совсем еще молодого государя. Деспот он, как есть деспот. Никто слово поперек пикнуть не может. А тот, кто все-таки рот открывает, быстро у Ушакова в застенках оказывается. Вон, в последней газете написано, что даже любимец его Шереметьев сбежал с крымчаками биться, лишь бы подальше от государя хоть на время оказаться. Но красив государь, несмотря на нрав крутой, словно ангел падший. Софья Дмитриевна вспыхнула и еще интенсивнее принялась веером обмахиваться, искоса поглядывая на мужа, который уже вроде и уйти должен, но все ждет чего-то или кого-то. А на мужа она взглянула, чтобы убедиться, что он мыслей ее не прочел нечестивых, кои жаром обдали лицо, стоило ей вспомнить томление, которое охватило ее, когда государь мимоходом взглядом своих холодных светлых глаз ее ожог.

Михаил Афанасьевич же за ходом мыслей своей энергичной супруги не следил, он ожидал, когда прибудет в его дом еще один генерал, с коим он и отправится в Раш на встречу с Левашовым. Стоило ему только подумать об этом, как дверь распахнулась, и долгожданный гость решительным шагом вошел в комнату.

– Ах, Густав Иоганович, рад, весьма рад видеть тебя, – Матюшин поспешил навстречу с генералом Гербером, срочно прибывшим из Москвы.

Гербер, заметив, что Матюшин в комнате не один, раскланялся и припал к ручке Софьи Дмитриевны, и лишь потом повернулся к хозяину.

– Я пришел, чтобы только сказать, что не смогу пойти с тобой, Михаил Афанасьевич, – за все те годы, что он прожил в России, Гербер весьма неплохо научился говорить по-русски, но отчество Матюшина произносил все равно очень медленно, словно раскладывая его по слогам. – Государь, Петр Алексеевич велел мне доставить тебе десяток пушек, да почитай с полтыщи ружей, со всем огневым запасом, а потом двигаться в сторону Хивы, дабы узнать, что все-таки на самом деле с Бековичем-Черкасским приключилось. Вот только подозреваю, что не просто так мы в эти пустынные степи подадимся, но что бы государь не ставил перед нами в задачу, мне о том неведомо, не поделился он со мной своими задумками.

– Ну что же, Густав Иоганович, хоть и жаль мне слышать подобные новости, вот только пушкам я рад безмерно. Да, а государь повелел тебе гадость эту горькую пить, да солдат ею поить? – и Матюшин кивком головы указал на фыркнувшего лекаря, который их лекарством ежедневно потчевал.

– Еще как, – Гербер вздохнул. – Он ее как-то мудрено хиной называет, и грозит головы лишить, ежели узнает, что в войске лихорадка вспыхнула, али еще какие болезни, а я при этом не уследил, чтобы солдаты и горечь энту жрали, и все правила медикусов выполняли, и воду только после того как долго прокипятится пили… – Гербер рукой махнул. – Так и сказал, что ежели что-то из энтого случится, то я сделаю для себя лучше, погибнув где-нибудь возле энтой Хивы проклятущей.

– И все же боится государь, что персы могут в спину ударить, потому так готовиться велит, – и Матюшин с задумчивым видом направился к выходу из комнаты. – Ну пойдем же скорее, на пушки твои посмотрим.

Когда мужчины вышли из комнаты, Софья Дмитриевна покачала головой. Вот же, все им о пушках, да о войнах рассуждать. Она повернулась к молодому лекарю, который все это время стоял возле окна, глядя на виднеющееся отсюда море. Словно почувствовав ее взгляд, он повернулся к хозяйке дома. Софья Дмитриевна вначале дернула рукой, будто хотела что-то ему сказать, но передумала и вышла из комнаты, чтобы отдать распоряжение насчет обеда, за которым у них в кое-то веки будут гости присутствовать. Алексей Синицын же подошел к столу и развернул большую тетрадь, чтобы записать туда свои наблюдения о том, как действует привезенное князем Долгоруким из Америк лекарство. Сделав необходимые отметки, он направился в развернутый неподалеку госпиталь, чтобы описать, как лекарство действует на больных лихорадкой людей. То, что оно явно помогало, было уже очевидно, и вскоре Синицыну предстояло начать длинный путь обратно в Москву, чтобы доложить Лерхе о проведенном опыте, а там может так получиться, что и государь изъявит желание сам его выслушать. Алексей и ожидал этого, и одновременно страшился, потому что привычка государя награждать за хорошо выполненную работу еще более сложной работой уже стала просто притчей во языцех.

* * *

Сегодня впервые на улицах Москвы зажигали фонари. Если все пройдет успешно, то вскоре уличное освещение вместе с приличными дорогами и тротуарами, а также городскими канализациями, прозванными по аналогии с римскими – клоаками, будут функционировать в каждом городе. Если честно, я устал ждать, когда кто-то из ученых придет к таким элементарным для меня вещам как керосин, а также керосиновые лампы, поэтому я попросту сам сделал перегонный куб для нефти и смастерил саму лампу. В такие вещи как электричество и медленно, но верно сооружаемое телеграфное сообщение я не лез, хотя порой меня так и подымало «помочь» во всем разобраться знаменитейшим ученым, которых постепенно становилось все больше. Нет, я никого не звал. Они сами приезжали, чтобы пообщаться, провести весьма эмоциональные по накалу страстей диспуты, и некоторые из них оставались. Я разрешал, весьма неохотно, надо сказать, просто от сердца отрывая новые должности, и первое, что они должны были сделать – это выучить русский язык. Потому что основное правило открывшегося университета, которое я озвучил: обучение будет вестись только на официально принятом языке Российской империи. Почему-то мне вовсе не хотелось, чтобы в будущей войне с Францией, если такая все же случится, русских офицеров убивали партизаны, потому что многие из них по-русски не могли двух слов связать, разговаривая друг с другом исключительно на языке врага. Нет, оголтелым западно-ненавистником я не был, более того, Эйлер все еще оставался моим кумиром, и никто не мог его сбросить с этого пьедестала, на который я его собственноручно воздвиг еще во время учебы в университете, но такие вещи как государственный флаг и язык, я считал неприкосновенными. Я же, когда приезжал в чужую страну, разговаривал исключительно на языке этой страны, так что, те кто хочет жить в Российской империи, обязан говорить по-русски. И мне плевать на традиционные способы вербального общения. Традиции можно по разному соблюдать. За это меня уже ненавидели те, кто в моей реальности назывался малыми народностями. И мне опять же было плевать. Если подданный империи с представителями власти будет разговаривать через толмача, то лично для меня это будет выглядеть как минимум странно. Отсюда такие драконовые требования. Ну а так как иной раз единственными учителями на многие версты вокруг являлись православные священники, которых я обязал заниматься с детьми, то, нетрудно догадаться, что они вполне могли влиять на неокрепшие детские умы так, как им позволяет совесть.

Обо всем этом я размышлял, когда стоял, глядя, как пожарный, а зажигать и тушить фонари вменили им в обязанности, ловко забрался по приставленной к столбу фонаря лестнице и через несколько секунд зажегшийся фонарь осветил довольно большой участок до этого момента пребывающий в полумраке летней ночи. И как по команде вслед за этим фонарем, возле которого мы стояли, загорелся следующий, потом еще один, и еще, и во уже улица была освещена, а со всех сторон послышались свист и улюлюканье. Ну, с Богом, как говорится. Я незаметно выдохнул, потому что до конца не был уверен в том, что у меня все получилось, как надо, все-таки керосин был очень кустарного производства, но, глядя на освещенную улицу, понял, что у меня все получилось. Нефть мне, кстати, подогнал Трубецкой, которого я назначил генерал-губернатором новой провинции. Как оказалось, поляки уже лет пятьдесят, если не больше, каким-то образом умудрялись освещать улицы практически необработанной нефтью. Почему-то я на данный факт не обратил внимания, когда сам посещал бывшую Польшу. Ну да ладно, главное, что Трубецкой нашел склад с нефтью и, не зная, как ею распорядиться, прислал в Москву.

Я тронул поводья, и Цезарь развернулся весь преисполненный собственного достоинства. Вокруг меня повторили маневр гвардейцы, ну а затем и все остальные придворные, которые решили поприсутствовать на данном световом шоу. Невдалеке вертелся Юдин. Я просто уверен в том, что этот слишком уж деятельный господин вскоре огромную статью напишет, посвященную проблеме освещения нашей жизни, тьфу, наших городов.

На пути моего следования во дворец продолжали зажигаться фонари. Зрелище было удивительным, торжественным и даже немного волнующим.

Теперь нужно запустить в производство керосиновые лампы и можно сказать, что я сделал для страны все, что мог. Хотя нет, вру, не все. А все потому, что я хочу изобрести велосипед. Для этого очень хороший кузнец, по имени Иван уже ковал детали по моим эскизам. Единственное, что пока останавливало от полноценной сборки, это мое плохое понимания того, как можно использовать колеса без резины. Точнее, я понимаю, что прекрасно можно, в каретах же езжу, но что-то меня все-таки останавливает.

– Государь, Петр Алексеевич, – я посмотрел на подъехавшего ко мне Ушакова, который выбрал время, чтобы посмотреть на такое воистину незабываемое зрелище, как освещение Москвы. Петербург, к примеру, еще в проекте учитывал наличие освещения. Здесь же все устанавливалось с нуля.

– Да, Андрей Иванович, какое удивительное и даже грандиозное зрелище, ты только посмотри, – и я указал вперед, где по мере нашего неспешного передвижения загорались все новые и новые фонари.

– Зрелище заслуживает всяческих похвал, то более любо взгляду Радищева, мы же из Тайной канцелярии больше любим темноту или полумрак, – я хохотнул над этой самоиронией, но Ушаков, тоже улыбнувшийся при этом, быстро спрятал улыбку и продолжил говорить. – Вести из Англии пришли, не слишком радостные. Гавриил Иванович сообщил, что ко двору короля Георга Атмаджа-паша прибыл с богатыми дарами. А англичане в свою очередь приняли его приветливо, и напирают на добрые отношения с Надиром. Ну и пытаются османов с австрияками замирить, скоро ведь свадьба должна состояться между наследником английской короны и Марией-Терезией.

– Дьявол, – я непроизвольно сжал руку в кулаке, натянув при этом поводья, чем заслужил возмущенный взгляд Цезаря. Чтобы успокоить его и успокоиться самому, я принялся поглаживать коня по шее. Все мои усилия привели только у тому, что вектор немного сместился, но перспективная гегемония англов как была, так и осталась, просто они поменяли союзников, вот и все. Что же делать? Как не допустить объединения этнических тюрков? Я не смогу воевать еще и с Надиром. Хоть и укрепляю тылы, но если он все-таки нападет, то все, я даже не могу представить, сколько Россия потеряет. Проклятые бриты, и почему ваши острова вместе с Атлантидой под воду не ушли, когда та затонула?

– Отряд Толстого сейчас в Ла-Рошели на океанские виды любуется, – как бы невзначай заметил Ушаков, а я внимательно на него посмотрел. Как бы невероятно это не звучало, но благодаря тому смертельно опасному приключению, что довелось пережить мне вместе с Филиппой, Ушаков обзавелся ликвидатором чуть ли не экстра-класса. А еще больше этого не ожидал сам Толстой, который похоже серьезно кайфовал, готовясь к выполнению очередного убийства или организации «несчастного случая». Очень быстро из опекаемого, приговоренного заранее к смерти «ежели что» узника, он превратился в лидера группы, и когда к нему приехал человек от Ушакова, сухо сообщивший, что он искупил свой грех и может валить куда подальше, то едва ли не в истерику впал. Так что сейчас Толстой полноправно служит в Тайной канцелярии в очень секретном подразделении, и даже жалование получает, кроме оргазмического удовольствия от самой работы. Но Толстой – это штучный товар, стоит ли им рисковать в данном случае? Мне понадобилась секунда, чтобы принять решение, которое никогда не будет оформлено в приказ на бумаге. И потомки о нем узнают, если только Толстой доживет до преклонных лет и в нем проснется литературный дар его семейства при написания собственных мемуаров.

– Цель – Атмаджа-паша. И, Андрей Иванович, все должно быть громко и максимально кроваво. А еще, ни у кого не должно быть сомнений, что посла угробил австрияк, желательно в компании с персом. – Ушаков кивнул, и, тронув поводья, отъехал в сторону, оставив меня переваривать полученную информацию. Когда же мы въехали на территорию Лефортова дворца, то меня встретила вереница карет, шум, гвалт, очень много света, несмотря на стоящую на дворе ночь, но все это словно отодвинулось на второй план, когда я увидел стоящую возле входных дверей Филиппу.

* * *

Филиппа велела не останавливаться, хотя уже наступала ночь, и гнать лошадей до тех пор, пока темнота не скроет дороги. Благо летние дни были длинными, и их поезд практически уже въезжал в Москву, когда стало совсем темно. Ругаясь вполголоса, кучер соскочил с козел, подхватил коренного под уздцы и повел его шагом, тщательно рассматривая, куда ступать, чтобы кони ноги не переломали. И тут на пути их следования вспыхнул первый фонарь, потом еще один, и еще… поезд даже остановился и сидящие в каретах и костерящие на чем стоит юную императрицу, которой так не терпелось попасть к мужу в объятья, что она подвергла всех опасности ночного переезда, выскочили на улицу, глядя на желтоватое теплое пламя, которое освещало им дорогу домой. Это было даже символично, не говоря уже о красоте. Воздух пах специально высаженными цветами, и где-то стрекотали сверчки, а вокруг фонарей уже начали кружиться глупые мотыльки, которым суждено было погибнуть в этом пламени. Филиппа тоже вышла из кареты, и огляделась по сторонам, она наконец-то дома, и этого уже ничто не изменит.

Любовались они обновленным городом минут десять, после чего Филиппа села в карету и велела ехать прямиком во дворец.

Она стояла на крыльце, когда на подъездной дорожке показалась кавалькады всадников. Петра на огромном черном коне она узнала сразу и так и стояла, пока он подъезжал ближе, пока соскакивал с Цезаря и быстрым шагом подходил к ней. Словно они остались одни на этом крыльце, в этом мире. Она как сквозь туман смотрела, как он склонился к ее руке и вздрогнула, ощутив прикосновение губ к холодной коже. Перед императорской четой распахнули двери, и они молча вошли в полутемный холл ночного дворца. Петр молчал. Он даже не поприветствовал ее. Просто молча вел по темным коридорам. Когда они проходили мимо его кабинета, он внезапно воскликнул.

– К черту все, – и рывком затащил ее внутрь.

Филиппа только пискнула, а потом негромко рассмеялась, когда он усадил ее на стол, задирая пышные юбки и ломая неподатливые перекладины кринолина. Словно они любовники, которые украли украдкой минутку, чтобы уединившись, насладиться друг другом, а не муж и жена, у которых впереди вся ночь и общая на эту ночь спальня. Но эти мысли выветрились из головы, стоило ему притянуть ее к себе. Филиппа вцепилась в его плечи и, откинув голову, тихонько застонала, закрыв глаза, отдаваясь и принимая его, осознавая, как же сильно соскучилась за эти месяцы, и что он молодец, что не стал ждать, чтобы все прошло чинно в тиши спальни.

Когда все закончилось, он прислонил покрытый испариной лоб к ее обнаженному плечу.

– Прости.

– За что? – Филиппа смотрела на него затуманенным взглядом и не понимала, что он имеет в виду.

– За то, что не смог дотерпеть да спальни, – Петр слегка отодвинулся, заглядывая ей в лицо.

– Не смей просить за это прощения, – Филиппа слегка нахмурилась, а он улыбнулся совершенно мальчишеской улыбкой, которая так редко появлялась на его всегда серьезном лице.

– Хорошо, не буду, – он кивнул и помог ей сползти со стола и даже начал поправлять платье, которое, как Филиппа подозревала, было окончательно испорчено. – Ну, давай, рассказывай.

– О чем рассказывать? – тело, охваченное за секунду до этого негой, заметно напряглось, а Петр, заметивший это нахмурился.

– Как съездила.

– Ну-у-у, – протянула Филиппа и опустила взгляд. Да, это будет сложно. И она надеялась, что он не слишком сильно рассердится, когда все узнает.