355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » shellina » Достигнуть границ (СИ) » Текст книги (страница 4)
Достигнуть границ (СИ)
  • Текст добавлен: 30 декабря 2021, 06:01

Текст книги "Достигнуть границ (СИ)"


Автор книги: shellina



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

Петька Шереметьев покосился на Долгорукого, который ехал рядом с ним. Чтобы сэкономить время они решили не брать с собой солдат охраны, намереваясь разжиться этим добром в Ревеле. Позади была уже добрая половина пути, и всю эту половину они лаялись почем свет стоит, особенно когда дорога, мокрая после дождя и еще не совсем просохшая из-за только-только вступившей в свои права весны, не позволяли ехать быстро: лошади начинали скользить и посланные за ценным грузом родственнички могли позволить себе пустить их неспешной рысью, чтобы благородные животные ноги себе не переломали. С ними, чуть позади ехали два денщика, которые только вздыхали, поглядывая друг на друга и слыша брань своих господ. А Шереметьев и Долгорукий, похоже, не уставали предъявлять друг другу бесконечные претензии, возмещая обиды, которые преследовали Петьку еще с отрочества, когда ворвавшийся в жизнь Петра как яркая китайская ракета Долгорукий, заставил государя забыть друга детства, который делил с ним его самые безрадостные годы. В свою очередь Долгорукий почему-то назначил именно вернувшего расположение Петра Шереметьева главным виновником своей опалы.

– Ой не похоже, что они прекратят лаяться, – покачал головой Митрич, давний денщик князя Долгорукого, который пошел за своим господином в ссылку, и вернулся с ним на родину. Вскоре они снова пойдут морем-океяном туда, куда завезли их проклятующие голландцы, и Митрич будет рядом с молодым князем, пока его ноги держат, да руки могут пистоль крепко держать, да сапоги княжеские до зеркального блеска чистить.

– И не говори, – вторил ему Иваныч, денщик, который Петьке еще от отца его покойного перешел в услужение. И вроде бы и не замечал граф его совсем иной раз, но почитай шагу не мог ступить, чтобы так или иначе со старым воякой словечком не перекинуться да совета не спросить. – И в чем печаль-то? Не пойму я их склоки. Как бабы базарные ей Богу, тьфу, срамота, – и он сплюнул на землю под копыта своей каурой кобылки.

– Да все государя никак поделить не могут, черти окаянные, – Митрич неодобрительно посмотрел на едущих впереди господ, которые, похоже, снова нашли повод, чтобы повздорить.

– Да что же государь, девка красная, чтобы его внимание делить? – Иваныч снова сплюнул. – Это государыне орла нашего блюсти надобно, чтобы за чужими юбками не бегал, а энти на то и други, чтобы помогать государю во всем, а не тревожить его своими склоками постоянными.

– И не говори, все не уймутся никак. Так бы и отходил нагайкой да по хребту, – Митрич в расстройстве чувств вытащил из кармана сухой шиповник и закинул в рот. Привычка, которая с корабля перебралась за ним на сушу, и никак не хотела отпускать. Да и не пытался старый солдат, которому на старости лет пришлось в моряки переквалифицироваться от этой привычки избавиться, на опыте харкающих кровью голландцев поняв, что государь дерьма не посоветует.

Тем временем ссора набирала обороты. Что характерно, но сейчас первым задираться начал Долгорукий.

– Я слышал, что ты с княжной Черскасской обручился, – начал Ванька, вынужденно направляя своего коня поближе к шурину, потому что дорога начала понемногу сужаться.

– Долго же ты терпел, чтобы тему поднять, о коей уже всем давно известно, – фыркнул Петька.

– Я был занят, – лениво парировал Ванька. – Цельными днями торчал в Лефортовом дворце, дабы с государем встретиться, наконец-то и новости ему поведать. Ну а дома ты мне ни слова не давал ни вставить, ни разузнать чего. А оно вон как интересно-то оказалось. Значит, ледяная княжна сдала позиции, или же папаша ейный дочь за тебя сосватал, дабы государю угодить, его фаворита остепенив, а то совсем опаскудился по чужим спальням шастая? – Долгорукий глумливо ухмыльнулся.

– Да куда уж мне до тебя, Ванюша? – ответил Петька с такой же ухмылкой. – Я по крайней мере мужних жен в присутствие их мужей не домогаюсь, как ты бывало делал. Трубецкой тому прекрасный пример был. Что думал такое распутство всегда будет с рук сходить? Али же заграницами часто ошиваясь как у тех же французов захотелось, кои и постороннего мужика в супружескую постель вполне могут впустить…

– Лично убеждался, я смотрю, – голос Долгорукого был таким сладким, что Петьке аж пить захотелось. – Недаром тебя государь в Париж отсылал, там ты его репутации никак не мог навредить, наоборот, наверняка, за монаха сошел. Ну ничего, с Варенькой-то тебе совсем скучно придется. Не даром же ее ледяной княжной зовут за глаза. И вдовушку веселую уже не найдешь, государь плохо отреагирует на измену жене, он-то сам на свою француженку как на какую куртизанку смотрит, аж жарко от таких взглядов становится. И что только нашел в ней? Кожа да кости. Уж лучше бы на Катьке женился ей Богу, там хоть ухватить есть за что…

– Пасть свою поганую заткни, – процедил Петька, стискивая зубы.

– А то что? Государю донесешь? Думаешь, он хуже, чем сейчас начнет к Долгоруким относиться? А не боишься, что и Наталью мою еще большая опала коснется? Сестру хоть пожалей, да племянника.

– Так ты и не делай так, чтобы они пострадали. Думай, что молотишь, и про кого.

– Ну, Петруха, я вообще-то хотел про тебя. Вот женишься и познаешь весь холод подобных супружеских объятий, а деться-то уже некуда будет…

– Я тебе сказал, заткнись, шельма паскудная, – Петька развернулся к Долгорукому, сверля того практически ненавидящим взглядом. – Не смей имя Варвары трепать своим языком поганым.

– Да ладно, Петруха, я же тебе по-дружески все это говорю. Признаюсь, пока не был знаком со светом моим Наташенькой, было дело, хотел к княжне свататься, больно уж за ней приданое интересное князь Черкасский дает. На какой-то ассамблеи решил будущую невесту в уголочке слегка прижать да поцелуй невинный с девичьих губ сорвать. Так чуть не обжегся об холодность лютую…

Петька перекинул ногу через седло и бросился на Долгорукого. Тот ждал этого броска. Оба были великолепными наездниками, поэтому сумели сгруппироваться и покатились по земле прямиком в ближайшие кусты леска, по которому ехали уже минут как десять.

Петька оказался быстрее. Вскочив, он сел на ноги все еще валяющегося на земле Ваньки и вмазал тому по ухмыляющейся роже. Брызнула кровь из разбитого носа, и тут Долгорукий извернулся, сбросил с себя Шереметьева и теперь уже он оказался сверху. Но Петька из-за постоянных упражнений с государем обладал большей гибкостью. Зато закаленный в океане и при обустройстве на жаркой неприветливой земле Ванька физически более сильным.

Теперь они уже ничего не говорили, а просто молча катались по земле, не давая подняться сопернику и периодически награждая друг друга зуботычинами.

Их денщики тем временем поймали лошадей и, матерясь сквозь зубы, бросились искать пропавших из вида господ.

Петька первым почувствовал опасность, но, разгоряченный дракой Ванька не обратил внимания на внезапно замершего Шереметьева, затылок которого ощутил под собой в тот момент пустоту. Одно неверное движение, и они покатились в глубокий овраг, успев только прикрыть руками головы и хоть как-то сгруппироваться, чтобы ноги не переломать. Остановилось их падение лишь когда они упали мордами прямиком в протекающий по дну ручей. Некоторое время оба лежали молча, переводя дыхание и пытаясь убедиться в том, что все еще живы. Наконец, Петька с протяжным стоном поднялся на четвереньки, а затем и на ноги. Подойдя к лежащему неподалеку Долгорукому, он сначала хотел пнуть того как следует да в печенку, чтобы впредь неповадно было, но затем передумал и протянул князю руку, помогая подняться.

– И как теперь подниматься будем наверх? – спросил Петька, задрав голову и разглядывая стену оврага, возвышающуюся над ними.

– Да тут вроде несложно, – Иван подошел поближе и уцепился за торчащий из земли корень. – Стена довольно пологая, а если кинжалами будем себе помогать, то спокойно заберемся.

– Не попробуем, не узнаем, – Петька вытащил кинжал, недоумевая, каким образом он на него не напоролся при падении, и воткнул его со всей силой в стену оврага у себя над головой. После этого придерживаясь за него одной рукой, он ухватился за торчащий корень другой и медленно полез наверх. Параллельно с ним Иван начал свое восхождение.

Как бы Долгорукий не говорил, что овраг довольно пологий, поднимались они достаточно долго, чтобы задастся вопросом, а где, собственно, черти носят их денщиков, которые вполне могли уже их найти и сбросить веревки, чтобы облегчить путь своим господам. Вот только денщиков не было, и голосов, зовущих их, тоже не было слышно, так что постепенно в головы начали заползать непрошенные мысли про то, что что-то здесь не так. Поэтому, когда они синхронно ухватились за долгожданный край оврага и выползли из него, то не стали сразу же подниматься на ноги, а наоборот, приникли к земле, чтобы не привлекать внимания, избегая возможной опасности.

Невдалеке раздались голоса и послышались звуки ударов. Переглянувшись, Шереметьев с Долгоруким поползли в том направление, жалея о том, что травка только-только начала пробиваться из голой земли и спрятаться в ней не представлялось возможным. К счастью, на пути их следования оказался роскошный куст бузины, ветви которого были настолько густо переплетены, что даже без листвы, он довольно неплохо закрыл собой молодых людей, осторожно выглянувших в щелки, между ветками.

Старые вояки сидели на земле, связанные с огромными фингалами под глазами, а перед ними расхаживали пятеро человек, принадлежность которых по одежде ни Шереметьев, ни Долгорукий не смогли определить, слишком уж надетые вещи не вязались ни с одним из знакомых им образов.

– Еще раз спрашиваю, вы кто и куда направляетесь? – один из пленивших денщиков людей стоял напротив них, и задавал вопросы негромким голосом.

– А я в который раз тебе отвечаю, беглые мы. Коней вот свели у князя и подались на волю, – ответил Митрич за обоих.

– Вот так свели таких коней, и никто за вами даже погоду не организовал? – в ответ Митрич как сумел пожал плечами, что из-за связанных за спиной рук было сделать затруднительно.

– Дык, кто ж их господ-то поймет? А у князя Черкасского денег куры не клюют, у него поди цельная конюшня, что тот дворец. Он еще долго коняшек не хватится, ежели вообще хватится. Не Цезаря же государева мы со двора свели, – при упоминании о государе, стоящий напротив пленников мужик так сморщился, словно клюкву неспелую раскусил. – А вы кто, люди добрые сами будете-то? – спросил мужика Митрич. Тот замахнулся, и Ванька сжал кулаки, но удара не последовало. Мужик внезапно опустил руку и усмехнулся, глядя на связанных уже не молодых людей.

– Мы-то? Мы ближайшие слуги государя-императора Петра Алексеевича, коего тати из князей держат в крепости в Кронштадте, – высокопарно провозгласил мужик, а Петька недоуменно посмотрел на Долгорукого, который только плечами пожал.

– Ого, страсти-то какие говоришь, мил человек, – протянул в ответ Иваныч. – Токма чудится мне, что брешишь ты. Я-то Цезаря, про коего дружок мой недавно баял, своими глазами видал. Зверь, а не конь. Того и гляди из ноздрей пламя рванет. Не пустил бы он к себе никого, акромя государя, а он на днях прогуливался с молодой женой. Уединения видать искали, но энто дело молодое, да и наследник трону надобен. Так что, брешешь ты про государя-то.

Мужик поморщился и наотмашь ударил по лицу старого солдата. Вот сейчас кулаки сжал Петька, а Иван покачал головой и потянулся к поясу, расстегивая петли и освобождая оба пистолета. Привычка абсолютно все пристегивать, привязывать и намертво приматывать, появилась у него в море, когда во время качки можно остаться в одном исподнем, растеряв все самое необходимое. Протянув один пистолет Шереметьеву, Иван принялся заряжать свой, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь внимания. Петр последовал его примеру. Когда пистолеты были снаряжены, они взяли в левые руки кинжалы и, кивнув друг другу, вскочили на ноги, одновременно разряжая пистолеты в двоих разбойников. Их появление было неожиданным, и это позволило выиграть драгоценные секунды. Очень скоро все было кончено, и Петька ударом рукояти кинжала в висок, отправил в глубокое беспамятство предводителя этой странной пятерки, который байку про Петра сочинил.

– Ну а теперь узнаем, кто это были на самом деле, – проговорил Иван, наблюдая, как Митрич сноровисто связывает единственного оставленного в живых противника. Буквально через минуту тот приоткрыл глаза и застонал. Когда его взгляд сконцентрировался на князе, Долгорукий вытащил кинжал и поднес его к лицу пленника, прислонив кончик рядом с глазом. – Я, конечно, не Андрей Иванович, тому даже кинжала не требуется, чтобы кого-то разговорить, чаще всего, но я тоже кое-что умею, так что, мил человек лучше по-хорошему рассказывай, кто ты и что делаешь здесь?

После окончания допроса, Иван Долгорукий без всяких сантиментов перерезал пленнику глотку, и они с Шереметьевым снова тронулись в путь. Некоторое время ехали молча, а примерно через полчаса напряженного раздумья Петька задал вопрос.

– На что они рассчитывали? В их байку все равно никто бы не поверил.

– Ну не скажи, – Ванька покачал головой. – Мало кто знает, как выглядит на самом деле Петр Алексеевич, и какое-то время местный народ вполне можно было держать в сомнениях, а от сомнений недалеко и до бунта. Просто Швеция уже хватается за соломинку, пусть и такую сомнительную. Кто-то все равно поверит в эти россказни. Главная цель у них остается неизменна – Кронштадт. А вот Ревельскому губернатору нужно посоветовать пристальнее следить за своими подчиненными.

– И Андрею Ивановичу нужно передать про эту байку. Не может быть, чтобы эта пятерка была единственной, кому поручено такие сказки рассказывать, – Петька нахмурился. – А еще нужно как-то убедить государя, что пора портрет рисовать и профиль на монетах печатать, дабы подданные были в курсе, как их император вообще выглядит.

– А вот это правильная мысль, – Ванька улыбнулся. – А то уже я даже начал забывать, какой он. А так, на монету посмотрю и сразу вспомню.

* * *

– У нас проблемы, – Ушаков вошел без стука и сразу же сел в кресло.

– А когда их у нас не было? – я посмотрел на свою тошнотворную попытку написать письмо испанцам, скривился и смял лист, отшвырнув его в сторону. – Что на этот раз? – достойная дочь Албании была послана обратно к Ахмеду с заверениями дружбы и просьбой озвучить, как я могу помочь царственному собрату. Сейчас оставалось только ждать результата и готовить войска к выступлению.

– Надир-шах написал письмо Махмуду, в котором выражает надежду на заключение мира, на том основании, что они принадлежат к одной ветке тюркских народов, – я удивленно посмотрел на Ушакова.

– И что послужило такой разительной переменой в планах самого Надира? – я смял уже чистый лист бумаги. И швырнул его в сторону исписанного.

– Он недавно вырезал последних представителей Сефевидов, и взял Кабул. А сейчас движется прямиком к Индии, потому что мечтает о павлиньем троне, – Ушаков скривился. Вот это поворот, как говорится. Надир в своих действиях ведет себя совсем не так, как я помню. Вот он пресловутый эффект бабочки, или, скорее всего, слона. – И да, Юсуп Арыков снова бузить вздумал. Ведет активную переписку с шахом Мухаммедом из Среднего жуза.

– Дьявол, – я услышал, как ломается в моих руках перо, а пальцы пачкаются чернилами. – Они что, сговорились? Вот что, Андрей Иванович, пошли к Шафирову гонца, пущай он делает что хочет, но письмо Надира или должно затеряться, или его должны отвергнуть. И еще. Англичане при дворе Надира присутствуют? – Ушаков усмехнулся и утвердительно кивнул.

– Да. В количестве аж шести рыл. И они весьма неплохо справляются с тем, что поют ему в уши как сладкоголосая птица Сирин. И какой он красивый и какой замечательный и зачем ему союзники, ежели он сам способен завоевать Великого Могола и все, что ему принадлежит.

– И они, как это не прискорбно, правы, – я стиснул зубы и недоуменно посмотрел на переломанное перо. – Головин должен ускориться с проталкиванием Акта о гербовых сборах. Это важно, Андрей Иванович. Румянцев пущай летит в Испанию как на крыльях и разузнает, что нужно Изабелле. Чем мы можем заплатить, чтобы та территория, пусть и урезанная, с которой пришел Долгорукий, стала нашей. Если мы сейчас не зацепимся за Америки, то не зацепимся за них никогда. Черт, – я яростно начал стирать чернила с пальцев, но казалось, что только больше размазываю их по коже. – Черт! – отшвырнув в сторону платок, я с ненавистью посмотрел на смятую бумагу. Если я до сегодняшнего момента еще мог как-то пользоваться своим послезнанием, то теперешние события показали во всей своей красе, что уже не могу. Все, это совершенно другая история, и люди здесь ведут себя не так, как я привык думать. То преимущество, что у меня было, растаяло как дым, остались такие мелочи, типа причины войны за независимость. Зато Долгорукий припер первый пенициллин – вроде бы мелочь, а приятно. Тем более, что Флемингу, похоже, лавры не достанутся.

– Что делать с башкирами? – деловито спросил Ушаков.

– Пригласи лидеров сюда. Поговорим, выясним, чем они вечно недовольны. Если не придем к какому-либо решению, то предложим им переехать на один из тех островов, которые нам достанутся после совместной с французами экспедиции. Пущай где-нибудь подальше баранам хвосты выкручивают, – Ушаков согласно кивнул, делая какие-то заметки.

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошел Брюс, торжественно неся в руках такой знакомый прибор. Поставив его передо мной на стол, он посмотрел на часы и молча поднял вверх указательный палец. Как только стрелки передвинулись в ту позицию, какая была нужна Якову Вилимовичу прибор ожил и по столу поползла бумага с четко отпечатанными на ней знаками морзянки. Я вместе с Ушаковым с приоткрытым ртом смотрел на это чудо, которое очень мало было похоже на тот опытный образец, который я давным-давно собрал на коленке в мастерской Петра Великого. Я даже забыл про выпачканные руки, которые так и не оттерлись от чернил. Торжественно оторвав бумагу, закончившую выползать из специального отверстия, Брюс торжественным жестом, широко улыбаясь, протянул ее мне. Я принял телеграмму дрожащими руками и попытался разобраться, что на ней написано. «Получилось», вот какое послание сейчас лежало у меня на ладони. Я вопросительно посмотрел на Борюса.

– Где установлен подающий сигнал прибор? – я внимательно рассматривал аппарат, словно ребенок, которому подарили огромную корзину различных сладостей.

– В Университете, государь, Петр Алексеевич, – Брюс не переставал улыбаться. – Конечно, нужно сейчас думать, каким образом увеличить передачу сообщений, выявить максимальное расстояние, может так получиться, что наша задумка с расположением почтовых станций верна, и не нужно будет ничего придумывать дополнительно. Дел предстоит много, не спорю, но вот он, первый действующий образец!

– Потрясающе, – прошептал я, проводя перепачканными пальцами по корпусу прибора. – Это потрясающе. Но я смотрю, ты немного переделал прибор?

– Пришлось, государь, Петр Алексеевич, – пожал плечами Брюс. – Но мне помогли, конечно. Бернулли-старший весьма заинтересовался прибором, и мы вдвоем довели его вот до этого вида, но, можно с уверенностью сказать, что наши работы на том не закончатся.

– Потрясающе, – еще раз проговорил я. – Вы блестяще потрудились, у меня слов нет.

– Это лучшая награда для меня, государь, Петр Алексеевич, – улыбнулся Брюс. – Думаю, что прибор можно будет поставить в приемной, дабы принимаемые сообщения, которые пока являются частью эксперимента, не тревожили тебя понапрасну.

– Да, думаю, что это будет хорошей идеей, – я посмотрел на вошедшего в кабинет Митьку, который ухмыльнулся и подошел к столу, чтобы забрать телеграф. Провод был в тканной обмотке, причем использовали плотную джинсу. Но, конечно, лучше бы это был каучук. Ничего, скоро все будет, включая и каучук, а пока моя мечта хоть о какой-то связи с отдаленными районами, похоже, начала осуществляться.

Глава 5

«Сегодняшнее происшествие всколыхнуло всю Москву, а за ней и всю Российскую империю. А как им было не всколыхнуться, ежели прямо на выходе из Китай-города состоялась прямо как на древнем вече сходка стенка на стенку, в коей приняли безобразное участие с битием рож и вырыванием волос и бород всеми уважаемые ученые мужи, построившие по велению государя нашего Петра Алексеевича Университет, дабы учить отроков наукам различным и вельми важным знаниям. Другая стенка состоялась из попов наших, кои кадилами сумели махать, что былинные воины кистенями, повергая врагов своих направо и налево. Кроме этих без сомнения ценных поданных государя нашего Петра Алексеевича, не менее ценные вои, что личную дворцовую гвардию составляют, пытаючись разнять этих петухов окаянных, сами стали участие незнамо для себя в махаловке той великой принимати. И ежели бы государь на жеребце своем Цезаре не навел порядку среди овец своих заблудших, мы могли бы к скорби великой и не досчитаться кого, а так не досчитались лишь зубов, выбитых в ходе забавы энтой. А уже как государь наводил порядок, и нагайкой, и ногами, и кулаками да прямо в рыло смердящее, посмевшее на царственную особу лапу свою задрати… Уж так стать свою показал, что вашему покорному слуге стало известно по большому секрету, многие дамы, видящие тело молодое, бесстыдно оголившееся в ходе вразумления каким-то ополоумевшим попом, коий с государя камзол сдернуть сумел, и рубаху белоснежную порвав, в обморок спасительный рухнули из-за стеснения в грудях. Хотя, не исключается вероятность слишком сильно затянутого корсета, но она маловероятна…»

– Какая сука это написала?! – заорал я, отшвыривая в сторону злополучную газету, и охая, когда висок уже привычно прострелило острой болью. Митька тут же протянул мне платок, в который завернули лед, вытащенный специально из ледника, и который уже успел подтаять на серебряном подносе, стоящем на маленьком столике возле окна. Я схватил платок со льдом и с облегчением приложил его в подбитому глазу, который жутко болел, и я им вдобавок плохо видел. Хорошо еще, что не переломал себе ничего «усмиряя дурное стадо этих баранов», которые вчера такую бучу устроили.

– Александр Кожин, – прочитал Митька имя этого борзописца. Так как штат газетный разросся, каждый, кто приложил ручонку к созданию газеты, сейчас подписывал свои опусы, и это было прекрасно в том плане, что не приходилось долго искать подобного шутника, чтобы Юдина мордой натыкать и дать по шее с дальнейшей передачей провинившегося. – Да ладно тебе яриться, государь Петр Алексеевич, ничего такого он не написал, чего бы десятки москвичей своими глазами не видели, включая и «молодое тело, бесстыдно обнаженное», – я злобно посмотрел на него и увидел, что Митька едва сдерживается, чтобы не заржать, когда его взгляд падал на статью. Я, перевернув платок более холодной стороной, процедил.

– Кофе мне принеси, весельчак, – и, откинувшись на спинку стула, задумался о вчерашнем происшествии, которое ничем другим, кроме как недоразумением назвать было нельзя, но и последствия сейчас предсказать невозможно.

Началось все довольно буднично. Я выехал в Кремль, чтобы посмотреть, как продвигаются работы по реконструкции моего будущего жилища. В общем и целом, мне нравилось то, что получалось. Растрелли и Кнобельсдорф работали в совершенно разных стилях, но на каком-то моменте сумели договориться, и теперь две стиля плавно переплетались между собой, создавая нечто принципиально новое. Мрачные стрельчатые линии немца очень органично вплетались в легкие завитушки итальянца и эти вплетения завораживали, притягивали взгляд.

– Мы назвали этот стиль Кремлевское барокко, – степенно произнес Растрелли, заметив мой интерес. – Мы также старались не трогать самобытную изысканность церквей, но многие из них нуждаются в реставрации, на которую просим позволение у вашего императорского величества, – и он льстиво расшаркался передо мною. Но я и сам видел, что некоторые, особенно старинные здания не вписываются в получающийся ансамбль, поэтому без особых раздумий выдал разрешение с условием узнаваемости храмов.

Покивав в ответ, Растрелли продолжил мою экскурсию. Уже был почти закончен основной дворец – место пребывания императорской семьи, а также полностью перестоен патриарший дворец, из которого сделали Министерский дворец, чье предназначение было понятно из названия.

Побродив еще некоторое время по стройке, я вышел к Китай-городу, где меня ждал взвод сопровождения и нетерпеливо бьющий копытом об землю Цезарь. Потрепав верного друга по шее, я вскочил в седло и выехал с территории Кремля.

А в это же самое время…

У Эйлера что-то то ли получилось, то ли не совсем получилось, но он решил провести испытания очередной версии воздушного шара на свежем воздухе, и выбрал довольно пустынное место, которое Михайлов запретил трогать и как-то украшать, как раз за Кремлевской стеной в районе Китай-города.

За ним увязались оба Бернулли, Ломоносов и еще несколько ученых, решившись размять косточки. Как я в последствии понял, Эйлер разработал какую-то хитрую заслонку, которая могла регулировать давление пара в куполе шара и тем самым влиять на высоту. А Мопертюи, когда-то увязавшийся за Бернулли-старшим, и как-то незаметно прижившийся в Москве, сумел соорудить из некоторого количества каучука, привезенного Ванькой в паре бочек, нечто, похожее на резину. То ли он вулканизацию провел, наткнувшись на нее случайно, то ли еще что сделал, я пока в такие подробности не вдавался, я даже не знал про привезенный каучук, который Ванька припер под видом диковинки, но, похоже, не осознавал его ценности.

В общем, все это не столь важно, потому что к последующим событиям отношения практически не имеет. Когда эксперимент Эйлера завершился удачно, и он наблюдал за погрузкой шара на телегу, искоса поглядывая на пытающегося растягивать получившийся кусок не очень качественной, но все же резины, Мопертюи, и прикидывая, как можно вот это применить к его детищу-воздушному шару, на площадь, на которой и расположились негромко переговаривающиеся ученые, вышла весьма представительная делегация попов, среди которых сновал, ну кто бы мог подумать, Шумахер, и что-то яростно им доказывал.

Как впоследствии выяснилось, вопрос шел о переносе Славяно-греко-латинской академии… куда-нибудь, потому что время шло и уже давно вышел отведенный мною срок, а решения никакого принято так и не было. Попы не хотели ничего ему обещать, а практически все монастыри не годились для переселения учащихся академии, потому что на их территориях расположились больницы.

Оставались храмы и молитвенные дома, а также дома для расселения прибывших помолиться паломников, не слишком двинутых, и ограничившихся церквями. Но любой храм в этом случае требовал перестройки, добавления площадей, да и просто строительства учебных зданий и общежития для учащихся. Никто на себя такую мороку брать не хотел, да и меня беспокоить по этому вопросу почему-то попы не желали.

И вот Шумахер не выдержал и присоединился в делегации, которую пригласил Растрелли, дабы они точно указали, какие именно элементы храмов, расположенных на территории Кремля, никак нельзя трогать, чтобы не нарушить самобытность и связь с Господом, или что там у них подразумевается под святынями. Вот к этим весьма почтенным и обладающим высокими духовными званиями священникам и присоединился вездесущий Шумахер.

Делегация священнослужителей, назначенных, кстати, решением Синода, вышла на площадь. Делить им с учеными мужами было нечего, кроме того, они с важным видом покивали косматыми головами, приветствуя оных. Довольно сухо, но все же приветствуя. Но! Среди них присутствовал Шумахер, который успел уже всем надоесть до колик. Завидев тех, над которыми совсем недавно у него была власть и власть довольно существенная, этот тип решил напомнить им о себе, и заодно попытаться решить свою проблему, как обычно решив выехать на чужом горбу.

Пока пытающиеся понять, что от них нужно ненавистному библиотекарю, попортившему многим из них крови, Шумахер принялся выступать, настаивая на том, чтобы Бильфингер едва ли не принял академию под свое крыло и начал вот прямо сейчас выделять достойные помещения для учащихся. Бильфингер слегка охренел и попытался выяснить у не менее офигевших попов, с чего бы это физикам и естествоиспытателям, а также разным химикам принимать на себя бремя обучения отроков, многие из которых затем примут сан? Такое положение вещей что, совсем никак не напрягло многоуважаемых попов? Но попы, не разобравшись почему-то приняли возмущения Бильфингера на свой счет, что это он их чуть ли обвинял в том, что они хотят избавиться от своих потенциальных кадров, путем сбагривания их едва ли не конкурентам и в большинстве своем вообще еретикам.

Слово за слово и полемика стала происходить на повышенных тонах. Но, дело бы на этом и закончилось, тем более что к месту брани стали подтягиваться гвардейцы конвоя, командиру которого совершенно не понравилось подобное громкоговорящее столпотворение по пути следования охраняемого лица, вот только в дело вступил его величество Случай.

Мопертюи практически не принимал участия в разгорающемся скандале. Он, к счастью для себя, с Шумахером был не знаком, и суть претензий того не понимал, потому стоял в стороночке и все еще пытался что-то делать со своим куском скверной резины. К нему присоединился Ломоносов, которому еще не чину было пасть открывать в присутствии таких личностей, которые в это время орали друг на друга, уже практически не понимая, кто и что говорит, потому что почти все ученые мужи в пылу ссоры перешли на свои родные языки. То ли они сжатие решили проверить, то ли растягивание – ни тот, ни другой в точности не помнил, когда, заикаясь рассказывал о произошедшем взбешенному Ушакову, который и так работал на износ и еще на подобные дела вынужден был отвлекаться. Если подытожить, эти два гения, и я нисколько не кривлю душой, так их называя, что-то непотребное делали с куском резины, а Шумахер, подошел к ним слишком близко, стараясь уйти от разгоряченных перебранкой спорщиков и встать там, где в данный момент было поспокойнее. Злополучная резина вырвалась из рук экспериментаторов и заехала Шумахеру прямиком в лоб. Скорее от неожиданности, чем получив серьезные увечья, Иван Данилович взмахнул руками и, пытаясь сохранить равновесие завалился прямо на рослого Ломоносова, боднув того головой в живот. Не ожидавший нападения Михаил отшвырнул врезавшееся в него тело, а так как силушкой богатырской он обделен не был, то Шумахер от его оплеухи отлетел прямиком к одному из стоявших поблизости попов. Чтобы все же устоять на ногах, этот идиот не придумал ничего лучшего, чем… вцепиться священнику в бороду! Совершенно нетрудно догадаться, к чему привело подобное кощунство.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю