Текст книги "Мой Джеймс Дин (СИ)"

Автор книги: SHEL.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

В общем, сидел себе, гонял всякие думы, злился на Эдика за то, что по его милости все у меня с ног на голову, на себя, как вдруг слышу через стену возня. А это была мамина комната, и всё там осталось как при ней. Ни я, ни отец по молчаливому уговору туда обычно не заходим. Зачем ему пьяному понадобилось лезть в святая святых?

Я вышел в коридор, заглянул через приоткрытую дверь и просто охренел. Одна из шлюх сидела перед трюмо и цепляла на себя мамины драгоценности.

– Ты кто такая?! – рявкнул я, та аж подпрыгнула. – Тебе кто позволил сунуть сюда свое рыло?! Пошла нахуй отсюда!

В общем, вытолкнул ее, верещащую, в коридор и чуть с лестницы не спустил.

Спустя минуту дверь с треском распахнулась. На пороге стоит отец. Сам пошатывается, но глазами мечет молнии.

– Ты шшшто себе позволяешшшшь, щщщенок?!

– Лучше поинтересуйся, что твои шлюхи себе позволяют.

– Да как ты смеешь, сучонок.

Он рванул на меня, и впервые я поднял руку на отца. Наверно, потому что впервые же и чувствовал, насколько он неправ сейчас и несправедлив. Тот отлетел, но, тяжело поднявшись, снова попытался ударить. Я мог бы запросто вырубить его. Но отец же… Потому лишь уклонился и слегка поддал. В конце концов, он понял, что со мной ему не справиться. Больше не прыгал, только смотрел с лютой ненавистью и шумно дышал. И вдруг огорошил:

– Пшел вон из моего дома! Сию секунду! Чтоб ноги твоей здесь больше не было!

Я ни разу в жизни не ревел, разве только, может быть, в глубоком детстве. Держался даже, когда мамы не стало, хотя больно было невыносимо. А тут… чертовы слезы подступили. Еле сдержался. Так, блядь, обидно! Родной отец выгнал из дому, какая-то шлюха ему оказалась дороже сына. Первое время, как умерла мама, он запрещал мне входить в ее комнату, трогать ее вещи, и я понимал, чтил. А чужой подзаборной девке позволил рыться… И снова в глазах защипало…

Глянул на часы. Половина третьего ночи. В карманах по нулям. Даже не додумался денег прихватить, схватил, что первое под руку попалось и вылетел из дома пулей.

Сам не заметил, как оказался у дома Эдика. Околевшими пальцами нажал на домофоне четверку, пятерку и вызов. Долго никто не подходил. Я уж отчаяться успел. Но, наконец, услышал: «Кто там?». «Это Дима», – выдохнул я. Электронный замок пиликнул, и я ввалился в теплое нутро подъезда. Дверь мягко захлопнулась. И у меня почему-то возникло неотвязное ощущение, что я только что пересек невидимую черту, и пути назад уже не будет.

========== ГЛАВА 12 Дима ==========

Пересек черту?

Нет, нет, нет! Я замотал головой. Я просто поговорю с Эдиком. Всё проясню, популярно растолкую. Скажу, как есть, что уважаю его, ценю даже, но… Блин, он же знает про Липину. Какие еще объяснения нужны? С другой стороны, может, зря я себя накручиваю? Может, напридумывал лишнее. Так-то мы с Эдиком не раз и не два оставались наедине, и он ничем не выказал нездорового интереса к моей персоне. Может, в тот момент просто что-то нахлынуло? Заморочило? Бывают же временные помутнения? Или, может, я вообще неправильно все истолковал? Тогда к чему его «прости»?

Всё это пронеслось в минуту, пока поднимался на третий этаж. Скажу ему всё, прямо с ходу, решил я. А то вдруг и он как-нибудь не так интерпретирует мой ночной визит. О том, что заявляться к людям среди ночи в принципе моветон, как-то даже не подумалось.

Эдика я совершенно не узнал! Этот щеголь и аккуратист стоял сейчас расхристанный и полупьяный. Волосы взъерошены. Всё та же белая рубашка теперь выправлена из брюк, наполовину расстёгнута, и ворот сбился набок, оголив ключицу. Лицо бледное, отчего глаза и брови кажутся темнее обычного, а губы так вообще горят.

Стоять ему явно тяжело. Он отшатнулся, пропуская меня в прихожую. Затем привалился к стене.

Я разделся, сам запер дверь. Шапка упала с полки, я пристроил получше. Стою к Эдику спиной и боюсь повернуться. И чувствую совершенно нереальное напряжение, кожей чувствую. Кажется, сейчас искриться начну. Даже дышать стало тяжко. Во рту пересохло, и опять этот жар. Что за фигня? Почему, блин, он так на меня действует? Как никто, никогда…

Все-таки обернулся. Вперился взглядом в него, пытаясь прочесть хоть что-нибудь. Но он откинул голову, прислонившись затылком к стене, веки чуть прикрыл и спрятал глаза в тени длинных ресниц. Красивый, сука, аж в груди екнуло.

Сам он при этом молчит, ни слова ни полслова. Одна рука свободно висит вдоль тела, второй держится за сгиб первой. Из-под расстегнутой манжеты выглядывает тонкое запястье. Почему он молчит? Мне трудно начать самому. Слова, даже мысли все куда-то подевались. Снова смотрю на лицо его бледное, пряди вразлет, губы эти воспаленные, чуть приоткрытые, и неожиданно чувствую, как в паху прострелило. И… сам не ведая, чего творю, припал к его губам, смял, всосал жадно, нагло, по-хозяйски. Будто дорвался… Запустил пятерню в волосы.

Эдик в первый миг напрягся, окаменел, но даже не попытался отстраниться. Тихо простонал мне в рот и наконец ответил на поцелуй. Робко, затем смелее. Тут уж у меня окончательно снесло крышу. Внизу стремительно наливалось, горело, бешено пульсировало, рвалось наружу. Я сдернул с него рубашку и теперь уж приник к шее, прикусывая то тут, то там нежную кожу. Эдик стонал и подрагивал под моим неистовым напором. И это сводило с ума еще сильнее. Теперь уж ноги его явно не держали, и он всё норовил сползти по стенке.

Я подтолкнул его в ближайшую комнату. Помнил, что там есть диван. Вот он. Упали вместе, подмял его под себя, ничего не соображая. На миг привстал. Рывками стянул с себя футболку, джинсы, белье, затем с Эдика. У него тоже эрекция, но это – надо же! – ничуть меня не смутило, не вернуло в реальность… Даже, кажется, наоборот. Из груди вырвался рык, и вот я снова на нем, терзаю его губами, зубами, голодными пальцами. Он извивается подо мной, тихо стонет, успеваю перехватить затуманенный синий взгляд, отчего дурею еще больше. Между стонами он что-то шепчет, но я уже абсолютно не в себе, ничего не понимаю, не воспринимаю. Когда же проник, нет, ворвался в него, тугого, горячего, меня и вовсе унесло. Себя не помнил… Только безумное желание исторгнуть из себя этот адский огонь, что так болезненно сжигал меня самого…

Лишь потом, уже излившись, увидел, что Эдик точно оцепенел подо мной. Руки вновь, как тогда в больнице, судорожно вцепились в покрывало. Взгляд застыл, как у неживого. А затем я посмотрел на себя. Блииин! Что это?! Кровь? Откуда? Ааа!

Я в панике метался, хватаясь то за одно, то за другое, тряс Эдика за плечи, пытался докричаться, пробиться через этот остекленевший взгляд.

В конце концов, еле привел в чувство и проводил, почти отнес, его в душ. Сам извёлся весь под дверью ванной, пока он там омывал свое израненное (снова мною!) тело. Потом рассудил, что от моих судорожных метаний толку никакого, пошел хозяйничать на кухню.

Шум воды стих, и я снова занял пост у двери ванной, готовый, склонив повинную голову, довести и даже донести Эдика куда прикажет. Но он отказался от моего плеча и заковылял самостоятельно. Он заметно хромал, но не знаю уж, то ли от моей страсти, то ли еще колено недозажило. Медленно, по-стариковски, он присел на табурет, я тут же всучил ему кружку с горячим сладким чаем. Заметил, как трясутся тонкие длинные пальцы.

– Эдик, прости меня. Я не хотел… так. Сам не знаю, что на меня нашло.

Блин, что я несу?! А что сказать? Что вообще говорят в таких случаях?

– Больно?

Он кивнул.

– Я думал, что у вас… ну… это… Ты бы сказал, как надо. Я ж не знаю, как это у вас делается…

Он вспорхнул ресницами и посмотрел на меня с таким неподдельным недоумением, что я припух.

– Эдик… так ты что, не гей?

Он неопределенно дернул плечом.

– Или ты актив?

Он замотал головой.

– А как тогда? – не понимал я, наседая на беднягу Эдика.

– Да как-то никак.

– То есть? У тебя что, ни разу секса не было? Никакого? – прошептал я, очумев совершенно.

– Ну вот теперь был… раз…

Ааа! Это что, я его сейчас совратил?! Сначала унизил, оскорбил, потом избил и вот теперь в попу трахнул. И он меня еще терпит?! Не убил до сих пор? Даже слова грубого не сказал? Может, боится, что я снова…?

– Блин, мне так неловко. Я – идиот! Не знаю, сможешь ли ты простить меня. Сам бы я себя точно не простил. Но… ты не думай, я не поэтому пришел, чтоб тебя тут…

Он молчал. Тогда я, чуть выждав, продолжил:

– Короче, меня отец из дома выгнал, решил прийти к тебе как к другу. Вот такие дела…

Я тут, конечно, выступил не самым лучшим образом, прибегнув к спекулятивному приему, мол, Эдик добрый и чуткий и, может, не будет взирать на меня как на чудовище. Однако ж я – чудовище!

Но то, что он сказал потом, окончательно вынесло мне мозг:

– Не извиняйся. Всё нормально. Я сам… я… я люблю тебя, Дим.

========== ГЛАВЫ 13 Эдик ==========

Меньше всего на свете я мог ожидать, что Дима вернется. И теперь я просто сидел и тихо сходил с ума от боли и от счастья.

Эти взлеты и падения, эти перескоки от раздирающей тоски и страдания до запредельной радости измотали мою душу вконец. Какая уж тут выдержка? Еще чудо, что я, вопреки обыкновению, в обморок не валюсь. Пока я еще слишком сильно взволнован, чтобы обдумать то, что произошло. Но меня смутило, что Дима винит во всем одного себя. И сам не знаю, как так получилось, но я сказал ему, что люблю.

И тут же пожалел. Для него наверняка это шок не меньший, и я тут еще со своей любовью противоестественной. Он явно оторопел. Так что спешу его успокоить и перевести разговор на другую тему.

– Ты только не бери в голову. Это мои проблемы. И я справлюсь. Вообще забудь. Я ляпнул, не подумав. Ерунда всё это. Лучше скажи, тебя что, правда отец из дома выгнал?

– Угу, – Дима все еще напряжен и с трудом переключается.

– Как так?

– Да нажрался. С кулаками полез…

– Тебя отец бьет?

– Ну, бывает…

– Может, я с ним поговорю? Как учитель…

– Эдик, я тебя умоляю! – невесело усмехнулся мой Дима. – Он тебя и слушать не станет. Даже директор вон как пляшет под его дудку. Так что всё это гиблое дело, уж поверь. Но ничего, сейчас школу закончу и свалю от него нахер.

– Куда?

– Да куда угодно. Желательно подальше. Но это вряд ли. Может, просто хату сниму где-нибудь в твоем доме.

Дима вдруг весело подмигнул. Неловкость рассосалась.

– Слушай, а ты не против, если я у тебя перекантуюсь пару-тройку дней?

Я думал, что после моего признания он самое большее досидит до утра, но, видать, его крепко прижало.

– Какой разговор? Комнаты три. Так что друг другу не помешаем. Живи сколько хочешь. Я тебе постелю в маминой комнате.

– Эээ… Слушай, может, ты мне у себя постелешь? Можно на полу. Обещаю, приставать больше не буду!

– Ну, если обещаешь, ложись рядом. Я диван просто разложу тогда.

Сказал, а сам напрягся. Что он на такое ответит? Даже дыхание затаил. А Дима хохотнул:

– Вот и отлично!

Ну и конечно, мы не спали до самого утра. Сначала болтали о том о сем.

Потом Дима невзначай коснулся меня раз, другой. И каждое его прикосновение прошибало меня словно током. Я же вытянулся в струнку, боялся его задеть, боялся себя самого, своей реакции, боялся выдохнуть. Когда Димина теплая ладонь уже совсем уверенно легла мне на грудь, я понял, что наверное и прикосновения его были отнюдь не случайны. Ладонь легонько кружила по груди, зацепляя соски.

Я что есть мочи думал о всякой унылой ерунде, лишь бы не возбудиться. Пока Димина рука исследовала мой впалый живот, подбираясь все ниже и ниже, я судорожно вспоминал три формы неправильных английских глаголов. Вот его палец провел линию поперек живота у самой резинки плавок.

«Begin, began, begun», – отчаянно зашептал я, кажется, вслух, потому что Дима вдруг придвинулся совсем близко и, обдав горячим дыханием ухо, спросил:

– Что говоришь?

Я сглотнул. Ответить не смог, голосом я уже не владел. Дыханием тоже. И сразу низ живота затопила тягучая истома. Нет, нет, нет, так нельзя, вопил разум. Это неправильно. Он – ученик, ты – учитель! Не смей!

Каких же титанических усилий мне стоило повернуться на бок, спиной к Диме! В конце концов, удалось даже буркнуть: «Спать хочу». Он, кажется, разочарованно вздохнул и тоже отвернулся от меня. Зато организм мой меня не простил. Так скрутило, что в наволочку вцепился зубами. И Дима еще как назло так близко, живой, теплый, дышит, ворочается. Уснуть смог, когда уже рассвело.

Измученный, конечно, но счастлииивый.

========== ГЛАВА 14 Дима ==========

Я не понял, что это было? Меня деликатно отшили? Я его вообще никак не возбуждаю? Или что? Он же сказал, что любит меня. Почему тогда он так? И почему меня это так задело?

Может, он боялся, что снова посягну на его задницу? Но я ж не садист! Я вообще не знаю, чего хочу… хотел. Сначала по-честному ни о чем таком и не помышлял.

Мы просто лежали, пялились в потолок и трепались обо всякой ерунде. В основном чесал языком я, Эдик-то не из разговорчивых. А я лежу, чувствую, что он вот, рядом, только руку протяни, и начинаю заводиться.

Захотелось прикоснуться к нему, прямо до не могу, я и коснулся. Раз, другой тронул, кожа гладкая как шелк. Но не полегчало, а как-то даже наоборот. Однако старался же, держал себя в руках, чтобы снова не наброситься как обезумевший, а хотелось, между прочим. Но решил сперва его завести, но не тут-то было, он лежал бревно-бревном. А потом и вовсе отчебучил – отвернулся, спать он хочет!

И это вот так он любит?! И тут меня осенило: он наверное имел в виду совсем другую любовь. Ну, типа, как брата или друга, а я уже размечтался. Неприятно, конечно, стало. И даже злость вспыхнула. Но ведь глупо тут на кого-то злиться, кроме как на себя. Так что я тоже отвернулся и попробовал заснуть. Правда, не слишком успешно – промаялся до самого утра и отрубился, когда и вставать как бы уже пора.

Проснулся, когда в окно вовсю лупило солнце. Обнаружил, что во сне не просто повернулся к Эдику, но еще и придвинулся к нему вплотную, да вдобавок сложил на него конечности. Ногу закинул на бедро, рукой приобнял за плечи, носом уткнулся в кудри на затылке. Запах у него охренительный!

Он еще спал, и я сделал вид, что тоже сплю. Докатился же! Балдею оттого, что обнимаю парня! Охренеть просто! Видел бы кто… Но эти мысли мелькнули и ушли – умеет же этот Эдик заморочить меня. И вот я уже лежу, замерев, тайком вдыхая его запах, и кайфууую…

Эдик худой, но не костлявый. Кожа чистая, гладкая, упругая. Еле сдерживаюсь, чтобы не поцеловать в шею или в плечо. Я ведь типа сплю… Однако ж притворяться становится все труднее. В паху снова потянуло мучительно, сладостно. Что ж ты делаешь со мной, Эдуард, блядь, Вениаминович?

И вдруг чувствую прикосновение его губ к моей руке, что так по-хозяйски его обняла. Он поцеловал мне руку?! Показалось? Нет! Он и правда покрывал легкими, невесомыми поцелуями кожу от запястья по локтя.

Тут уж я не выдержал, рванул его к себе, развернул – а он смотрит испуганно. Вжался в подушку. В синих глазах – паника. Хочу унять этот страх, сказать что-нибудь, но вижу пунцовые губы, чуть припухшие, с легкой синевой после моих вчерашних поцелуев. И сказать уже не в силах, срываюсь с тормозов и приникаю к его губам, как измученный жаждой к роднику. Не сразу, но Эдик отвечает. Отрываюсь на секунду, смотрю на него. Паника исчезла. Взгляд полупьяный, расфокусированный, зрачки огромные.

Мы целовались как сумасшедшие и пошло терлись друг о друга.

Я сам от себя не ожидал, но первый стянул с него плавки и обхватил ладонью его член. Вверх-вниз. Эдик охнул, откинулся назад, приоткрыв рот, выгнулся дугой, задышал шумно, рвано. Меня потрогать он даже не догадался! Пришлось самому справляться. Ну, ладно, ему и так вчера от меня досталось. Вверх-вниз. Кончил он практически сразу, бурно, сотрясаясь всем телом, стрельнул чуть не до потолка.

А потом, отдышавшись, опять уставился на меня испуганно и смущенно. На бледной коже пошли малиновые пятна. Но мне сейчас вообще не до этого. Внаглую хватаю его ладонь и укладываю себе на член. Сначала он дернул пару раз неуверенно, но я подался бедрами, подсказывая ему ритм. Тот быстро уловил, и вскоре меня тоже накрыло офигительным оргазмом.

После душа мы завтракали у Эдика на кухне подгоревшим омлетом – готовит он и правда не фонтан. Пока ели, поглядывали друг на друга и улыбались. Он еще стеснялся, я вообще-то тоже, несмотря на все мои понты. Но при этом так хорошо мне не было уж и не знаю сколько лет…

========== Глава 15 Эдик ==========

Димка прожил у меня до четверга. Я никогда не верил, что в жизни бывает такое счастье. Неужели все правда? Я боялся лишний раз подумать об этом, боялся спугнуть. Черт, я стал суеверным!

Жили мы комплементарно: моя застенчивость и замкнутость, как выяснилось, очень даже хорошо соседствовала с его раскрепощенностью. В выходные мы изумительно бездельничали. В понедельник я его снарядил-таки в школу. Во вторник, кроме уроков, у него была еще и тренировка. Вечером я поджидал его с накрытым ужином, который опять-таки заказал в ресторанчике. И еще у нас был секс. Часто, много, везде. Даже в маминой комнате. Прости, мама! Я по-прежнему тушевался, но Димка, он такой непосредственный, хочу и всё тут. Он окончательно свел меня с ума.

А в среду его поймал отец. Выудил прямо среди перемены. Все эти дни Дима упорно игнорировал его звонки. Не знаю, что уж он ему наговорил, но в четверг Димка съехал. Но обещал быть как только так сразу. Я ждал его в пятницу, ждал в субботу и в воскресенье, не дождался. Хотел позвонить, но не стал. Может, ему надо время обдумать? Я же понимал, такие перемены слишком разительны для него. Да и потом, это я его люблю, а он ничего подобного мне не говорил. Вдруг у него просто гормоны бушуют? Нет-нет, между нами было нечто, неуловимое, незримое. Я не мог обмануться. И именно это помогало ждать, не отчаиваться.

Димка позвонил в понедельник:

– Хай! Ну, как? Отдохнул от меня?

О чем он вообще?!

– Привет, – лепечу недоуменно.

– У меня новость есть. Но… я бы хотел лично тебе ее рассказать. Ты как, не против, если я заскочу?

Как я могу быть против?!

– Конечно, приходи!

Через час Димка уже трезвонил в дверь. И с порога практически набросился на меня. Но я уже привык к его необузданности и подготовился. Как готовиться – погуглил. Стыдно, где-то даже смешно, а между прочим, все по делу. Теперь мне не больно, я даже удовольствие получаю, хотя последнее – скорее чистая психология. Я ж знаю, что это мой Димка, мой Джеймс Дин, мой…

Нет… Не чистая психология. Димка доводит меня до невменяемого состояния. Я даже собственные звуки не контролирую. Стону громко и истомно, как распоследняя шлюха, и ничегошеньки поделать не могу. Что он творит со мной такое? Он тоже погуглил?

Позже, расслабленные, мы развалились на диване с пивом – он пиво принес и не мог поверить, что я его прежде ни разу не пробовал. Надеюсь, мне не будет с него так плохо, как с вина?

Я включил на ноуте Broen, второй сезон. Первый мы смотрели на выходных, наперебой гадая, кто окажется злодеем. Но сейчас Димка не смотрит кино, вернее, смотрит, но не видит, его мысли витают.

– Что такое? – не выдерживаю я. – Кстати, ты что-то там говорил про какую-то новость…

– Ага. Помнишь, я рассказывал, что отец выловил меня в школе и уговаривал вернуться домой? Я тогда отказался. Он пригрозил, что через ментарню меня вернет. А тем, кто меня приютил, мол, адски не поздоровится. Но ты не парься, ничего такого не будет, я бы тебя в любом случае не подставил. Да и к тому же он не знает, у кого именно я затусовался. Короче, на все его набеги я ответил так: обращусь, мол, куда следует, расскажу, как ты воспитываешь меня, покажу синяки и шрамы. И будь спок, мне поверят. Ювеналка ж сейчас лютует. Тебя лишат родительских прав. И все-все об этом узнают. Дружки, партнеры, клиенты… Он сперва расхохотался. Типа хуже-то кому от этого будет? Меня задвинут в интернат, папкиных денежек лишусь, ну и все такое. А я ему серьезно так: ты, батя, живешь со мной всю жизнь и до сих пор не понял, что на деньги мне вообще срать? Что интерната, то тоже мимо. Мне уже через две недели восемнадцать, так что до здравствует либерти.

– И?

– Дальнейший диалог был неконструктивным, – хохотнул Димка. – Зато в четверг, прямо с утра, он снова нарисовался в школе с предложением, от которого трудно отказаться. Короче, Эд, он мне хату купил! Далековато от тебя. Но своя же, собственная, прикинь? Я на такую манну небесную и рассчитывать не мог. Слишком-то он, конечно, тоже не расщедрился, замызганная двушечка, в районе порта. Но похрен! Главное не с ним, а ему главное – что он знает, где я. Вот такой вот обоюдовыгодный компромисс.

Я был рад, конечно, но и приуныл. Мне нравилось жить с Димкой. И я где-то даже втайне надеялся, что так оно и будет продолжаться…

– Эд, ты что, не рад?

– Рад, рад, – поспешил заверить я.

– А на работу тебе когда?

– Да вот в понедельник и выхожу.

Перед Борисом Матвеевичем получилось, конечно, крайне неудобно. Называется, пришел на подмогу, подменил…

– А ходишь ты-то как? Может, в понедельник я заскочу за тобой? Провожу?

Так, на всякий случай…

– Давай, – неожиданно для него согласился я. – Я и сам просто малость побаиваюсь. Еще и гололед такой…

И тут я нагло соврал. Просто до жути хотелось урвать лишнюю минуту, час, хоть сколько…

– Может, ты тогда у меня в воскресенье останешься, – с надеждой и страхом предложил я. – Ну, как ты с утра…

– Да я так и хотел. Тем более хата там совсем убитая, а здесь у тебя ничего так, – он явно насмехался. – Чистенько, уютненько и есть… ты!

Димка снова притянул меня, впился поцелуем, ненасытный же он какой…

========== ГЛАВА 16 Дима ==========

Не ожидал, что Эдик согласится так легко, чтобы я проводил его в понедельник до школы. Еще и предложил остаться у него в воскресенье.

Ну как я могу отказаться от столь заманчивого предложения? И дело вовсе не в том, что хата убитая напрочь – батя как искал что похуже. Хорошо мне с Эдиком. Просто хорошо. С батей вечно приходилось искать некий модус вивенди, подстраиваться, чтобы лишний раз не нарваться на мордобой. А с ним я был самим собой и чувствовал себя как никогда комфортно. Иногда Эдик помогал с уроками, но даже тогда не думал включать учителя, объяснял все доходчиво и просто. А я слушал. Я всегда его слушаю.

В воскресенье я вообще с него не слазил. Мысль о том, что завтра, уже завтра, он будет вести у меня урок, будет реально учителем, заводила донельзя.

Когда утречком мы трусили в школу – опаздывали, потому что ночью почти нифига не спали – отметил, что он не хромает больше. Нисколько. И дорожки хорошенько присыпаны песком. То, что не хромает – само по себе классно. Но он ведь согласился взять меня в провожатые, почему? Потому что типа ходит неуверенно. А шел он нормально. Значит, он согласился, просто чтобы побыть со мной? Или нет? Черт! Эти мысли, надежды, сомнения уже измаяли меня. С Эдиком легко, как с самим собой, но он нихрена не откровенный. После того раза, когда он сказал, что любит меня, кстати, с оговоркой, что все это ерунда, он вообще ничего такого даже близко не говорил. И вел себя как? Будто позволял, не сам хотел, а именно просто позволял. Но хотя бы позволял… Надеюсь, что вот такая у него любовь и есть.

Когда мы были с Эдиком наедине, я вообще не парился по поводу того, что он мужчина. Рефлексировал уже дома. Прикидывал, как отреагирует на мой каминг-аут, скажем, батя или Макс. Батя, скорее всего, кинется с кулаками, но теперь я, кажется, смел тот барьер, что прежде мешал мне дать ему сдачи. И хоть батя у меня тот еще бык, я все же не зря с девяти лет жилы тяну на всех этих тренировках. Так что справлюсь. Короче, поразмыслив как следует, пришел к такому умозаключению, что по большому счету мне плевать на мнение обывателей. Ибо личный, внутренний комфорт всяко важнее, чем пространное: что там о тебе кто скажет. А слишком говорливых всегда можно заткнуть известным способом. А вот насчет Эдика я как раз не был уверен. Казалось, его безмерно волновало даже то, что подумает о нем какая-нибудь старушенция с соседней улицы, не говоря уже о коллегах и учениках.

Вот что с ним таким делать?

Однако в школе он меня удивил. Думал, он потребует теперь блюсти субординацию, но он вдруг на литературе отчебучил:

– Дииим, ну ты что? Ты ж знаешь!

Еще бы сказал, откуда он знает, что я знаю! А спросил он меня, какова (ахахах) главная идея «Конармии» Бабеля. Вообще-то я и в самом деле знал – эти новеллы мы чуть ли ни вслух друг другу читали, а потом обсуждали, конечно же. Но сейчас залюбовался – в голубом свитере, оттеняющем синеву его глаз, он был бесподобен. Залюбовался и примлел. Ну, ладно, мне-то предстать неучем – дело привычное. А вот как он объяснит свое «Дим, ты же знаешь» нашим, которые явно помнят его «Дмитрий Александрович, а не изволите ли вы…». Само собой, двойку он мне не влепил, он вообще за гуманистический подход к оценкам. А я-то и вовсе на особом счету.

Но после урока он меня таки дернул остаться-отчитаться.

– Дим, ты чего? Тебе надо прошлые художества исправлять, а ты молчишь… Я ж не могу тебе просто так, ни за что пятерок наставить…

– А я разве прошу?

– Нет, но…

– Эд, не парься. Я просто… Ты, блин, красивый такой, ты бы спросил, как меня зовут – и то б не ответил.

Эдик смущается, краснеет. Как с такой внешностью он может оставаться таким скромнягой?! Нихрена не понимаю. Я наглею:

– Пойдем вечером ко мне? Хату тебе свою новую, убитую, покажу. Заценишь. Заодно новосельчик отметим!

– Давай, – вдруг соглашается Эдик.

Ура! Вечер обещает быть офигительным.

Ну ничего, у меня тоже есть приятный сюрприз для моего скромного принца. После уроков он в сопровождении девок (вот пропали бы они все разом, был бы только рад!) пришел в актовый зал. И мы перед ним развернули почти отработанный спектакль. Даже Петюня, невзирая на всё его гундение, выучил слова назубок. Гоман – вообще красотуля. Приболтала своих предков, и те подогнали ей откуда-то костюмы под старину. Тщедушный Петюня утопал в сюртуке и штанах. Но девки подтянули, подпоясали – получилось вполне сносно. Главное, эффект какой! Эдик просто офигел, глядя на сцену. А я тихо радовался, скромно так, в уголке.

– Вы… вы… вы! Слов нет, какие вы молодцы! – восторгался он.

– Это всё Димыч, – кивнул на меня Макс. – Он тут нас сорганизовал и заставлял репетировать каждый день.

Сначала я мысленно убил Макса за длинный язык – я ж не имел в планах покрасоваться, просто хотел выручить Эдика, коль скоро тот был неработоспособен по моей вине. Но потом Эдик посмотрел на меня так, что… сердце екнуло. Короче, спасибо, Макс!

Спасибо, Макс, вдвойне, втройне… в сотню миллионов раз, до луны, до солнца! Этот мелкий эпизод как прорвал Эдика.

У меня уже, в моей облупленной квартирке, Эдик вдруг выпрыгнул из своей ракушки – и мама дорогая! Какой он был нежный, страстный, упоительный! Он целовал меня там! Там! И это был немыслимый кайф… Я бы умереть согласился в тот момент, вот честно.

Во вторник мы снова вместе шли в школу. Не знаю, как все прочие, но Липина, с которой мы столкнулись в дверях, посмотрела на нас очень странно и недобро. У меня даже шевельнулось в груди неприятное чувство.

Так что влекомый подсознательным страхом (не за себя!), я был с ней мил и обходителен. И все же она в столовке вдруг спросила:

– Вы что, подружились с Эдуардом Вениаминовичем?

Я чуть не поперхнулся пловом. Зачем такие вопросы при всех? Я кивнул. Но после уроков она уж доколупалась с пристрастием. Как так вышло? Почему? Зачем мне лично это надо, ведь я так ненавидел «педика»? Так и сказала! Припомнила, блин.

Вывалить всю правду я не мог не потому, что ее стеснялся или кого-то еще. Для себя я уже все решил и на мнение людей, на которых мне насрать, было тоже насрать. Но был ведь Эдик с его заморочками, с его понятиями и тягой к приличиям. Я прикинул, что сделает с учителем общественность, узнай вдруг о нас. Нееет, мой ранимый друг этого явно не вынесет. Так что я решил в очередной раз предстать каноничным злодеем.

– Да, пришлось, пришлось, – обхватил ее за талию и с пошлейшей улыбкой продолжил: – Прикинь, как я его отхерачил. Операцию делали. В реанимации был! Если бы он слил меня ментам… Пиздец мне, короче, по всем фронтам настал бы. Так что пришлось втереться в друзья.

– Ну ты гад! – воскликнула Олеська, не без восхищения, между прочим.

– Еще какой! – поддакнул я.

И словно во искупление своих слов вечером рванул к нему. Залюбил, занежил и сделал сам то же, что и он мне накануне. Что вообще не представлял себе возможным. Поцеловал его туда! И ааа… выцеловал из него таки снова признание! Рваным шёпотом в самый пик он вдруг выдал: «Как же я тебя люблю! Как же…».

Я счастлив безмерно!

Спектакль наш прошел на ура. Нина-Колобок ибн Ивановна трепыхалась от восторга, напевала дифирамбы моему Эдику, а тот смущенно косился на меня. Я видел – он так и порывал сбагрить лавровый венок тому, кто, по его мнению его заслужил, но я предусмотрительно показал мимикой, что по этому поводу думаю. Скромняга мой, как же тебе не по себе от хвалебных речей! Не устаю умиляться просто.

После спектакля мы снова забурились ко мне. Моя инициатива, понятно. Но в принципе, Эдик никогда не против. Еще как не против! А я так вообще с ума схожу, предвкушая…

Всё теперь иначе. Больше он не вцепляется судорожно в постель, не стекленеет, не бледнеет от боли, теперь я умею доставить ему удовольствие, умею довести его до беспамятства. Теперь он стонет от наслаждения подо мной, и сам подставляется. Теперь мы знаем каждую чувствительную точку друг у друга. И это вообще ни с чем не сравнимо.

– У тебя же завтра день рождения, – говорит вдруг Эдик.

– Ну, – типа поддакиваю я, расслабленный настолько, что едва языком ворочаю.

– Я хочу тебя поздравить.

Мне чертовски приятно. Расплываюсь…

– Поздравишь, – шепчу я. – Но не завтра, послезавтра. Завтра… жопа у меня, в общем. Тренировка допоздна и никак с нее не срулить. Тренер у нас изверг. Приду мертвый и, скорее всего, спать упаду. Так что завтра все праздники отменяются. А вот послезавтра… Короче, приходи послезавтра вечером, часиков в шесть-семь.

Раньше не получится – пока с уроков примчишься, пока мало-мальски расчистишь бардак, опять же на стол надо сообразить. В общем, в шесть самое оно. По улыбке Эдика вижу – подарочек приготовил. Ну что ж, я тоже приготовил ему сюрпризец. Заблаговременно приготовил, между прочим. Уверен, ему понравится. И не в силах сдержаться, приоткрываю секрет. Чуть-чуть, чтобы только заинтриговать.

– Приду, – обещает Эдик, довоооольный. – А что за сюрприз? Ну, скажиии…

Но я – кремень, молчу. Даже когда его губы так нежно и настойчиво хотят всё выпытать. Но этим, мой Эдичка, ты можешь добиться совсем другого эффекта…