Текст книги "Мой Джеймс Дин (СИ)"

Автор книги: SHEL.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Маринка сказала, с пустыми руками больных навещать не принято. Поэтому я купил гранатовый сок и мандарины. А в больнице все равно заплутал. Сначала какой-то хрен залупился на меня, что без бахил. А я откуда знаю? Я что, каждый день здесь бываю? Ну, ладно, надел. Потом попытался выяснить у мимо пролетавшей тетки, где здесь вторая травма, но она встала в позу: посещение с четырех до семи. А сейчас три, так что до свидания. Короче, полчаса почти я петлял по коридорам. Это какой-то лабиринт Минотавра, а не больница. В конце концов, злой как черт выбрел в нужное крыло, а там уже милая медсестричка препроводила меня куда нужно. И даже не заикнулась про неположенное время.

Но Эдуарда Вениаминовича я все равно не застал.

– Он в реанимации, – сказал какой-то битый чел из его палаты.

Я сразу припух. Я, конечно, мало что смыслю, но по моим представлениям, реанимация – это жопа. Это на грани. Еще чуть-чуть и вот он, последний шаг в вечность. Поставил на тумбочку возле пустой кровати сок и мандарины и уплел домой.

Уже думал каяться в содеянном отцу, что грозило оказаться затем с Эдиком на соседней койке. Но думал, тот хоть устроит так, чтобы Эдика лечили по высшему разряду. Отца пока дома не было, и я доживал последние часы, ожидая его возвращения.

Позвонил Макс:

– Димыч, ты отцу сказал, что ночуешь завтра у меня?

А я и забыл, что у Макса завтра день рождения!

– Макс, нифига не выйдет. У меня назавтра запланирован пиздец.

– Чего?

– Я решил сдаться отцу. Ну, чтоб он там с больничкой договорился и чтоб Эдика… он в реанимации. Видать, совсем дело плохо.

– Ну да. Был в реанимации. Его утром оперировали, и сейчас уже в палату перевели. Мне Маринка сообщила, она недавно звонила в больницу. Сказали, все хорошо прошло.

– А что за операция?

– Не знаю, вроде мениск сшивали.

– Охренеть!

– Так что ты не спеши под топор, поживи еще чуток. А завтра к семи чтоб был. Предки проявили понимание, обещали, что уедут до утра. Так что оторвемся. Кстати, Липина должна прийти.

Отцу так ничего и не сказал. Я ж, блядь, честный и смелый! Но решил, что на следующий день обязательно забегу к Эдику. Надо извиниться. Может, станет легче?

В пятницу с четырех до шести я впахивал на тренировке, а уж оттуда сразу в больницу. Еле успел до семи. Но перед палатой вдруг остановился и чувствую, что боюсь-не боюсь, а как-то потряхивает. Как в глаза ему смотреть? Что сказать? А что он мне ответит? Хотя… что бы ни ответил, я это заслужил.

Я не был готов к такому зрелищу. Абсолютно. Я даже не сразу понял, что это он, наш синеглазый Эдуард Вениаминович. Лицо сплошь черное и вздутое. А синих глаз вообще невидно за набрякшими веками, что вровень с щеками и надбровными дугами. Губы тоже раскурочены. И это всё я?! Я…

Он лежал на спине. Кажется, спал. Только когда я подошел ближе, он вдруг дернулся и напрягся. Открыл глаза, точнее, узенькие щелочки. Я заметил, что пальцы его сжали пододеяльник до белых костяшек.

Я помялся, не зная, куда встать, что сказать. На этот раз пришел без ничего, торопился потому что. Да и сок с мандаринами так и лежали нетронутыми, где вчера и оставил. Вчерашний мужик указал мне на стул. Я придвинул поближе, уселся.

Эдик молчал. Я тоже не знал, с чего начать. И смотреть на него такого не было сил. Так и сидел, пока не сунулась медсестра и не велела уматывать. Уже уходя, я буркнул: «Простите, я… не хотел».

У Макса я отчаянно вливал в себя все, что было. Это черное огромное лицо на застиранной наволочке, пальцы, судорожно сжимающие пододеяльник, никак не шли из головы. И не вставляло никак. Хотя я и обычно не из тех, кого уводит с трех капель, но все-таки должно же количество перейти в качество. Вон Макс уже еле языком ворочает, именинничек. Маринка тоже улетела в заоблачные дали. Шишкина вообще стриптиз устроила. А я – один из всех пацанов! – кто не завелся. Даже Макс искоса поглядывает, хоть его и держит на прицеле Маринка.

Ко мне вдруг подсела Липина. Сама! И заговорила!

– Что-то, смотрю, ты не в духе?

– Да так…, – я издал какой-то неопределенный звук.

– Шишкина совсем с ума сошла.

– Угу.

– Никогда не видела, чтобы от вина так крышу сносило.

– Угу, – снова согласился я.

Знала б ты, Липина, что кое у кого крышу сносит похлеще и даже без вина.

– Слушай, Дим, я хотела сказать спасибо.

– За что? – тут я искренне удивился.

– Ну… мне Маринка рассказала, что в классе надо мной смеялись и гадости говорили, а ты заступился.

– Пфф, тоже подвиг нашла.

– Все равно. Спасибо.

– Ну, пожалуйста тогда.

– А мне уже домой надо, – сообщила она после долгой паузы.

– Да я тоже скоро пойду. – Мне и в самом деле захотелось вдруг домой или не домой, а просто уйти.

– А… может, вместе и уйдем?

– Давай.

Это даже хорошо. Макс, увидев, что я ухожу с Липиной, не обидится, что не остался у него. Поймет. Хоть и неверно.

Я проводил Олесю до подъезда. Болтали о том о сем, по большой части, болтала она, я слушал. Все-таки вся эта история с Эдиком прессанула меня неслабо. В другой раз я бы от Липиной уже в эйфорию впал. А сейчас… Только когда она уже на прощанье внезапно потянулась и быстро ткнулась в щеку холодными губами, что-то во мне встряхнулось. Слегка.

В субботу у нас три урока и факультатив. На факультатив я обычно забиваю, но тут пошел. И сидел вместе с Липиной – она предложила. Кстати, чуть ни полкласса отсутствовало – день рождения у Макса удался.

– Пошли в кино, – позвал я Липину. И та согласилась! Прямо как подменили ее. Или это все из-за Эдика? Стоило о нем подумать, как сразу что-то начинало внутри царапать. Я вчера так малодушно сбежал, буркнул под нос и умчался.

После кино мы еще прогулялись, но недолго, по календарю хоть и ноябрь, а примораживало неслабо. Так что проводил Олеську домой, а сам… сел в двадцать седьмой и доехал до больницы. По пути еще забежал в аптеку, прикупил там «Индовазин» и какие-то желейные таблетки по совету аптекарши, мол, для связок и суставных хрящей самое оно.

На этот раз уже так не боялся. Если только самую малость волновался. Зато Эдик, увидев меня, снова вжался, вцепился в постель и, кажется, даже выдохнуть не смел. Неужели он думает, что я его такого обижу?

Я кивнул вместо приветствия. Смотреть в глаза до сих пор неловко. Глядя куда-то на одеяло, сунул ему пакетик-маечку с мазью и таблетками.

– Вот. Мажьте почаще, синяки быстро сойдут. И таблетки… чтобы колено зажило скорее.

– Он ничего не ест, – подал голос мужик с соседней койки. – Вон, к твоим мандаринам, вишь, даже не притронулся. И здешнее не ест. Хотя кормят тут и правда говном.

Я посмотрел на Эдика, тот – на меня.

– Вы скажите, что вы любите. Я завтра принесу.

Он то ли едва заметно дернулся, то ли качнул головой. Не знаю. Такое ощущение, что он меня боится до жути, думает про меня всякую ерунду и вообще не знает, чего ждать. Хотя… я дал ему веский повод так меня воспринимать.

Я подвинул стул еще ближе. Взял один мандарин, очистил, разделил на дольки и поднес к губам.

– Ешьте.

Не сразу, но он-таки прихватил дольку. Кажется, жевать ему тоже больно, у него аж слезы выступили. Блин, ну что я за урод-то за такой?!

========== ГЛАВА 8 Эдик ==========

Пациент я послушный и невредный. Так сказал врач, так повторяют медсестры. Соседи по палате иного мнения, конечно. Им явно не нравится, что я не рвусь общаться. Чувствую, смотрят на меня резко осуждающе, как будто я какие-то социальные нормы нарушил своей замкнутостью. Только бы больше не приходили девочки!

Когда вернулся в палату после операции, увидел на тумбочке сок и мандарины. Значит, все-таки приходили. Хорошо, что не застали. Никого не хочу видеть!

Утро – самое суетливое время. Процедуры всякие, обход, потом – затишье до четырех. С четырех ко всем приходят посетители, и палата начинает напоминать зал ожидания. Сидят, галдят. От какофонии у меня раскалывается голова. Хорошо, что ко мне никто не пришел. Никогда не замечал за собой, чтобы меня так раздражали люди.

Около семи наконец посетители рассасываются, и я даже умудряюсь задремать.

Снится, как обычно, муть, но вдруг меня как током пронзает, становится тревожно, душно, горячо. Сам не понимаю почему. С трудом размыкаю веки и… забываю как дышать. Дима. Это он?! Возможно ли это? Не могу поверить! Может, это мои фантазии такие вследствие наркоза? Бред горячечный?

Но нет – он! Стоит, смотрит на меня, прожигает взглядом, хоть и нет там ненависти. А… боль? Раскаяние? Боюсь пошелохнуться, боюсь дышать.

Садится рядом. Я умер и в раю? Мозг отказал полностью. А потом заглянула медсестра, кажется, Нина, и попросила Диму уйти. Он медленно поднялся и вдруг наклонился и прошептал: «Прости…». Хорошо, что он сразу же ушел и не видел, как выкатилась предательская слеза. Зачем он приходил? Наверняка знает, что я его и так не сдал. Хотел удостовериться в этом лично? Или…? Нет, я боюсь думать, боюсь надеяться, что он и вправду сожалеет.

После Димы я еще долго не мог успокоиться. Внутри все клокотало и бурлило. Сердце молотило так, что аж в ушах стоял грохот. Всю ночь не спалось. Как тут уснешь? После такого-то… А стоило закрыть глаза, как снова видел Диму, он сидел так близко… И так вся жизнь катилась кубарем, а он своим появлением окончательно все разметал, разнес, разрушил точно тайфун.

Когда Дима пришел и на следующий день, я поразился, наверное, даже больше, чем в первый раз. По крайней мере, тогда я еще как-то мог объяснить его визит, но теперь… ничего не понимаю…

Он что-то сказал про лекарства. Принес! Он! Мне! Мозг отказывается воспринимать то, что слышит.

А потом мы снова долго молчали, но мне и просто находиться рядом с ним – блаженство, нет, блаженство и пытка одновременно.

Потом вмешался сосед. Я плохо его понимал, я вообще превратился в идиота. Но главное уловил. Значит, сок и фрукты принес Дима? Мне? Значит, он уже третий раз здесь? У меня и так внутри дрожало, а тут всё забилось раненым зверем, исступленно, неистово, ребра в крошку, сосуды в клочья. Дышать невозможно. А он меня еще и кормить стал с рук мандаринами.

Пальцы его на губах ощутил, ну и не выдержал. Разревелся. Зажмурился что есть мочи, а слезы льются по щекам, затекают в уши. Как еще сердце не разлетелось вдребезги…

На следующей неделе Дима еще трижды приходил – в среду, четверг и субботу. Сказал, что в воскресенье и в понедельник занят, а во вторник снова забежит. Спрашивал, ем ли я, пригодились ли его препараты. Я – да, ем, пригодились, спасибо.

У меня, в конце концов, прорезался голос. И я не соврал. У меня и правда проснулся аппетит вдруг зверский. Я даже столовский пустой суп съедаю точно амброзию какую. Мазь его тоже пользую по назначению, кстати, действительно, неплохо помогает. Отеки с лица сошли.

Учусь помаленьку ковылять на костылях. Костыли мне тоже Дима подогнал. Я боюсь надеяться, но… все-таки надеюсь, что мы с ним станем друзьями. В хорошем смысле слова, конечно. Ну или хотя бы добрыми приятелями. Я чувствую себя так, словно меня, заледенелого, вдруг опустили в теплую водичку. И я постепенно отогреваюсь, оживаю.

Жду вторника сильнее, чем в детстве ждал Новый год. Минуты считаю, часы. Последний раз, в субботу, мы даже поговорили по душам. Точнее, он поговорил, я послушал. В свою-то черную душу мне пускать кого-то преступление. Но мне польстило, что он делился со мной. Такое, мне кажется, только другу можно сказать. В тот день я только начал пробовать костыли, которые на скользком плиточном полу разъезжались. Меня штормило. Дима старался поддерживать, чтоб я не грохнулся. Хотя от него-то как раз, от его близости, я и шел кое-как, и голова шла кругом. Не мог сосредоточиться, дрожал как овечий хвост и попросту сходил с ума. С трудом дотащился до конца коридора и привалился к подоконнику. Дима встал рядом.

– Тяжело? – кивнул он на костыли.

– Непривычно.

– Это ненадолго. Так что особо и не старайтесь привыкнуть. У нас в клубе один пацан тоже порвал мениск, так ему его вообще удаляли. Быстро пришел в норму.

Мы немного помолчали, а потом Дима вдруг заговорил:

– Я не знаю, что тогда на меня нашло. Как взбесился. Я… ну… обозвал вас. Тоже сдуру. Ничего такого я не думаю. Просто мне… в общем, мне нравится Липина, а она меня отшила. В вас влюбилась. Короче, я назло ляпнул. Вы ушли, она – за вами, а потом Макса встретил. Он говорит: «Иди извинись». Я и пошел. Ну и застал вас там, на чердаке, обоих, как вы целовались…

– Но мы не целовались! – прохрипел я, тронутый его признанием.

– Да знаю я. Теперь. А тогда мне показалось… в общем, псих я. Хотел с вами поговорить на другой день и… короче, переклинило меня. Кофта еще эта…

– Какая кофта?

– Аа, неважно. Я понимаю, что это нифига не оправдание… Я уж потом-то пришел в себя. Думал даже вернуться. Но зассал. Просто вызвал скорую.

– Так это ты вызвал скорую? А я думал соседи…

– А потом узнал, что у вас с Липиной ничего не было… Вы не думайте, что я отморозок конченый. Неее, конечно, отморозок. Кому я тут втираю? Просто… даже у меня есть рамки…

– Ты зря так про себя говоришь. Ты вспыльчивый, импульсивный. Но ты не подлый, не циничный, ты готов взять ответственность за свои поступки. Ты осознаешь, ты даже раскаиваешься, это… это дорогого стоит.

– Да уж…

– А как Олеся? Я… расстроил ее.

– А? С ней все в норме. Не переживайте. Мы… встречаемся теперь, – он как-то невесело усмехнулся. – Так что я даже, получается, благодарить вас должен.

– Я рад, – пролепетал я.

Рад, мысленно и твердо сказал себе, пытаясь задавить взвывшую боль. Я никогда ни о чем таком и не помышлял! Ни на что не рассчитывал! Я счастлив был бы просто подружиться с ним, время от времени общаться, изредка видеться, большего мне не надо, на большее я и не посмею посягнуть.

– Угу, – кивнул Дима.

Только почему я не вижу радости? Или мне показалось?

– Я эти дни занят буду, а во вторник приду.

Я кивнул. Такое ощущение, что эти дни я живу от встречи и до встречи с ним. Нет, даже не так. Я лишь тогда и живу, а между – только жду.

Но в понедельник меня оглушили – на обходе лечащий врач сообщил, что я уверенно иду на поправку, а, значит, пора домой. Там и долечусь. Для меня это означало лишь одно: Димины посещения закончились.

Понятно, что еще через неделю-другую я полностью восстановлюсь и выйду в школу, там и увижу Диму. Но здесь-то он приходил именно ко мне. Здесь было все по-другому. Я мог смотреть на него, находиться рядом. Сказать, что я расстроился – не сказать ничего. Я вообще впал в прострацию. Лишь вечером сообразил написать Диме смс, чтобы не приходил. Он ведь наверное день свой планирует.

Через пять минут Дима ответил: «Почему?».

Скрывать нечего, пишу: «Меня в обед выписывают».

Больше он мне ничего не написал. И это тоже немного огорчило. Словно теперь ему стало все равно. Сделал свое дело, проявил раскаяние и свободен. А я-то привык, привязался и знаю прекрасно, что теперь мне только хуже будет. Буду вечерами скулить как потерянный пес, зализывать раны и тихо подыхать с тоски.

Во вторник собрал немудреные пожитки и терпеливо дожидался часу дня – забрать в ординаторской выписку и преспокойно отваливать домой. И вдруг – Господи, с Димой всё всегда вдруг – дверь распахнулась и… он стоит во всей красе.

– Я за вами. А то как вы на костылях…

========== ГЛАВА 9 Дима ==========

Заказал такси, доставил Эдика до дома. Тот уже вполне бойко управлялся с костылями. Того и гляди отбросит их и поскачет галопом.

Он затянул меня к себе на чай. Впрочем, не очень-то я и сопротивлялся. Вот только в прихожей у него снова почувствовал дикий конфуз. Ведь тут я его и уродовал.

Пока он возился на кухне, я испросил разрешения прошвырнуться по всей хате.

Впечатление двоякое. С одной стороны, был бы сейчас год этак восьмидесятый, наверняка любой и каждый сказал бы: “Ууу! Как круто!” Ну или какая там лексика была в ходу? Сейчас – это просто какой-то музей.

В какой из трех комнат обитал Эдик – с виду даже не поймешь. Везде примерно одинаково: диван, кресло, торшер, секретер и книги, книги, книги. Вот по моей берлоге сразу ясно, что там хозяин – я. Хотя бы по полкам с кубками, да и вообще.

Не знаю, с чего мне вдруг так приспичило определить личное пространство Эдика, но я даже в шкаф сунулся. И охренел. Такого идеального порядка я сроду не встречал. Ладно еще костюмы висели на плечиках один к одному, так и рубашки – строго по цвету. Взглянул на полки и еще больше поразился – он что, даже носки отглаживает? Потом вдруг смутился, что роюсь какого-то черта в чужом белье и закрыл шкаф. В ту же секунду на кухне что-то грохнуло. Я метнулся на звук.

Эдик стоял, держась рукой за столешницу, и изумленно таращился под ноги, на пол, усыпанный осколками фарфора. Чуть в стороне валялся костыль.

– Я такой неловкий, – смущенно промямлил он.

– Садитесь, пациент, – я подтолкнул его к табурету, взял веник и совок, смел осколки.

– Где тут что, рассказывай… те, – а сам уже полез шарить по настенным шкафчикам. Налил чай, нашел в одном из ящиков галеты и ириски.

– Ты прости, угостить особо нечем, я не готовился.

– Я так-то в курсе, – засмеялся я, и – с ума сойти! – Эдик тоже выдавил из себя смешок.

– Да я не уверен, что в любой другой раз было бы лучше. Готовить я совершенно не умею.

– Хм. А как вы тогда… питаетесь?

– Пельмени варю, сосиски…

Я прежде никогда не задумывался, но теперь вдруг стало интересно, что он за человек, какие мысли копошатся в этой златокудрой голове, чем он занимается в свободное время, есть ли у него подруга, кого он предпочитает – блондинок, брюнеток или, может, рыжих? Но спросил пока другое:

– Эдуард Вениаминович, а сколько вам лет?

– Двадцать.

– Сколько-сколько? Двадцать?

– В конце февраля будет двадцать один. А тебе?

– Мне в следующем месяце восемнадцать. Слушай… те, разница-то у нас просто смех. Да мне теперь как-то и не по себе выкать. Шучу!

– Я не против. Давай на ты, когда не в школе.

Он вдруг густо покраснел. С чего бы? Мы еще с полчасика потрепались о том о сем, и я засобирался домой.

– Спектакль-то ваш как, срывается? – спросил уже в дверях.

– Не знаю, – он пожал плечами. – Страшно неудобно, конечно, перед Ниной Ивановной. Но, может, еще успеем. Почти месяц есть в запасе.

В среду я велел всем нашим подтягиваться после уроков в актовый зал. Там и огорошил:

– Короче, Эдика еще недели две не будет. Репетировать этот долбаный спектакль будем без него. Чтоб он вышел и удивился.

Пацаны скисли – не ожидали от меня такого подвоха, зато девки аж завизжали от воодушевления.

– У нас нет Чацкого, Фамусова и Молчалина, – сразу с места в карьер перешла Гоман.

– Ноу проблем, – я оглядел пацанов, которые уже маялись от моей дебильной затеи. – Петюня Вербухов будет Молчалиным. Герыч Фирсов – Фамусовым. Макс, ну ты, давай, перевоплощайся в Чацкого.

– А ты-то кем будешь?

– А я руковожу процессом. Вместо Эдика.

Кто-то хихикнул, кто-то фыркнул, но спорить никто не стал. Макс, правда, после школы поклевал мне мозг изрядно:

– Ну, блядь, удружил. Всю жизнь мечтал о таком счастье.

– Ну, считай, я исполнил твою мечту.

– Издеваешься? А вообще, – он вдруг посерьезнел, – что ты так с ним возишься?

– С кем?

– Ну, с Эдиком этим. Я понимаю, что ты ходил к нему в больницу извиниться, но он же тебя и так не слил, так что зачем все это? Зачем этот спектакль? «Чтобы Эдик удивился».

Последнее – это он меня типа спародировал.

– Да иди ты в жопу!

Я рассердился, а потом и сам задался вопросом, который старательно избегал все это время. Нахрена мне все это надо? Прав Макс. Эдик – не дитя малое, а я – не трабл шутер. Он меня старше, очевидно умнее. Одинок? Ну так что? Кто ему мешает обзавестись заботливой женушкой? Вон как девки к нему липнут. Мама умерла? Так и у меня умерла. Я вон вообще без мамы с одиннадцати лет. И почему я готов похерить свои дела и интересы ради него? Вчера вон даже Липина звала к себе после школы, а я отказался – надо ж Эдика из больницы встретить! А сегодня? У Валерки Кулакова, нашего вратаря, день рождения, а я опять же включил задний ход. У Эдика же пустой холодильник! А он хромает! Вдруг до магаза не доползет! А как живут безногие, слепые и прочие увечные? Нет, конечно, вину за собой я знаю. Но, по-моему, я с этим своим искуплением вины зашел слишком далеко. Хватит! В жопу всё!

Набираю Валерку Кулакова.

– Здоров, тут мои сегодняшние дела рассосались. Так что диктуй, куда и во сколько. Если еще не передумал…

– О! Молоток. Давай к семи в «Фараон» подгребай.

– Ого! Это ж не дешевенький такой ресторанчик, пафосный. Что, предки раскошелились?

– У меня ж брательник вернулся как раз из армии, так что гуляем с музыкой.

Брат Кулакова, насколько я знал, в армию сбежал от суда. В чем именно он накосматил, я не вникал, но от Валерки слышал, что срок ему грозил немаленький. Кулаковским предкам, рассудившим, что год армейки всяко лучше судимости, пришлось расстараться, кому надо приплатить, но дело таки закрыли. И вот теперь Глеб вернулся. О нем Валерка все уши прожужжал. Тот тоже в свое время у Грача занимался, потом перешел из молодежки в местный ФК. Выступал в полузащите. Ну, пока не втюхался в приключения. И вот сегодня кулаковский клан решил объединить два счастья в одно.

Валерка намекнул, что не возбраняется явиться на торжество с парой, так что я прихватил с собой Липину.

Кулаковы откупили целый зальчик и народу назвали как на свадьбу. Начиналось все, как обычно, чинно-благородно, а уж потом разыгралось веселье. Брательник у Валерки оказался вполне себе нормальный. Старше нас на три года, но с виду на все десять. Малость выпендривался, конечно. Мужик ведь! Отслужил! Но в целом, с ним можно поугорать и поприкалываться. Выходили с ним курить, и как-то незаметно нащупались общие темы. Рассказал он, как угораздило его загреметь в армию прямо со студенческой скамьи. Валера, конечно, сильно приукрасил подвиг брата. Тот всего лишь тачку угнал и разбил. Правда, у того, у кого угонять вообще бы не следовало.

В общем, распрощались мы практически корешами. Липина даже надулась, что я мало ей внимания уделял, что с каким-то Глебом мне было интереснее, чем с ней. Короче, у нее были пьяные слезы, у меня не менее пьяные заверения в вечной любви.

Утром отец разбудил пинками. Злой как черт.

– Где вчера до трех шатался?

– На дне рождения гулял, – буркнул я сонный.

– На дне рождения… А позвонить, предупредить? Телефон тебе на что? Вон, даже спишь с ним в обнимку.

И в самом деле – в руке я сжимал телефон. Взглянул на экран, увидел конвертик. Входящее сообщение. Хм… Открыл и обмер. От Эдика! «Привет. Сплю. Но вообще неплохо, спасибо!». Судя по тексту это он мне отвечал. А я ему что, вчера писал?! Сунулся в отправленные – точно! «Приветик. Что делаешь? Как день прошел?». Фуф, слава богу, ничего такого, кроме разве что времени – 3.15 ночи. Но настораживало другое: какого хрена я вообще ему писал? Пьяный! Ему! Не Липиной, не Максу. И почему я этого даже не помню?

Чтоб не нарываться и сгинуть поскорее с глаз разъяренного родителя, я даже завтракать не стал.

Замещать Эдика поставили Нину Ивановну, которую он так боялся подвести. Нашел о ком беспокоиться! Всё было не так! После нашего утонченного синеглазого Эдика эта тетя-колобок смотрелась до тошноты тоскливо. И слушать ее монотонный, вгоняющий в сон бубнеж невозможно! Ко всему прочему, чуть что – сразу переходила на вопли. Я, конечно, не удержался, подстебнул ее пару раз, за что схлопотал пару и был изгнан. Я вообще больше на литру не ногой, пока Эдик не вернется.

После уроков мы снова репетировали. Ну как репетировали? Они там что-то исполняли, а я мирно дремал, типа наблюдаю, оцениваю. Все-таки сказался недосып.

Еще как сказался! На тренировке как только меня Грач не шпынял, а я едва шевелил конечностями. В итоге наслушался в свой адрес комплиментов целый воз.

А дома уже поймал себя на мысли, что хочу хотя бы позвонить Эдику. Еле удержал себя. Тем более в свете моих ночных смс-ок это будет выглядеть полным идиотизмом. Но поздно вечером Эдик вдруг позвонил сам. И я вдруг ни с того ни с сего расцвел.

– Привет.

Сука, какой же у него голос! Прямо мурашки…

– Привет, я вчера на часы не посмотрел, – промямлил я, типа в оправдание.

– Я понял, – усмехнулся он. – Как в школе? Ходил или прогулял?

Странно, но по телефону Эдик разговаривал гораздо раскованнее, чем живьем. Неужто при встрече до сих пор опасался, что я его трону? А по телефону типа безопасно? Или что? Выспросил у меня про уроки, я нажаловался на толстую Нину Ивановну, тот посокрушался шутя. Я в свою очередь потребовал отчета, что он ел и чем вообще занимался. Мог бы и не спрашивать. Понятно чем – читал. Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи. И затем я на полном серьезе недоумевал, отчего настроение резко подскочило вверх.

В конце концов, решил забить на собственные установки и забежать завтра к Эдику, если захочется. Если не захочется, не пойду.

Ну, естественно, пошел. На всякий случай скинул ему сообщение, чтоб ждал меня к обеду.

И этот хромой чудик и вправду сварганил целый обед! Еще и накрыл стол по-буржуйски: салфеточки, ножички. А я ему нес колбасу, какие-то овощи замороженные, сыр, батон, ну и так, по мелочи, всякого съестного.

Встретил меня в белой рубашке! Спасибо хоть без галстука. От моих подношений он поначалу отказывался, но я изобразил жуткую обиду, и тот сразу сдулся, рассовал всё по холодильнику и усадил за стол.

– Ты ж говорил готовить не умеешь? – припомнил я его слова, с аппетитом поглощая совершенно обалденное мясо. Нам готовит преходящая домработница, и неплохо готовит, но вот так она не умеет.

– Это… это я так… я просто очень рад тебя видеть, – выпалил он вдруг.

Я малость опешил, приятно, конечно, но неожиданно. И непонятно, что сказать. А Эдик тут же смутился, пошел пунцовыми пятнами и поспешно добавил:

– В смысле, скучно дома сидеть, если бы хоть мог выйти, а то один да один…

А я какой бы ни был броневой, вижу, что рад он именно мне. Просто мне, а не абы какому гипотетическому обществу.

– Ладно тебе, не тушуйся. Я тоже тебя рад видеть. Чесссно!

Хотел всё в шутку перевести, а он поднял свои синющие глаза и так посмотрел, что все шутки в глотке застряли. Даже дыхание перехватило. И жаром накрыло. Просто пиздец какой-то! Взгляд его пронизывал насквозь и оглушительно кричал, и теперь уж смутился я. Струсил. Каким-то неузнаваемым глухим голосом промямлил, что мне пора, на ватных ногах доплел до прихожей, схватил куртку, шапку и в подъезд.

Припекло меня нехило. Даже морозец на улице никак не мог остудить пылающее лицо. Почему он так на меня смотрел? Мне показалось или…? Что-то подсказывало, что нихрена не показалось. Но как такое возможно? И что мне теперь делать? Будь это кто-то другой, не Эдик, я бы вмиг отучил его так смотреть. Но тут… я постарался понять ощущения. Разозлился? Нет. Противно? Даже близко нет. Скорее изумлен и взволнован. И растерян, конечно. А может, все-таки показалось? И словно в ответ прилетела смска. От Эдика, от кого ж еще… С единственным словом: «Прости».

========== Главы 10-11 ==========

Глава 10 Эдик

Я всё разрушил.

Эти две недели были для меня самыми счастливыми. Я весь мир любил. Я забыл всю боль, все унижения, всю гадость, что случалась со мной в жизни. Я просто наслаждался каждым днем, каждой минутой. И странное дело – впервые чувствовал себя человеком.

Когда среди ночи пришло сообщение от Димы, я в первый миг перепугался, что с ним что-то случилось, но он просто спрашивал, как прошел мой день. Плевать, что разбудил. Я бы полжизни отдал, чтобы меня так будили почаще. Я чуть ли не летал.

А когда на другой он еще и сообщил, что придет на обед…

Меня просто распирало. Я готов был перецеловать всех соседей. Потом встревожился, чем угощать-то буду дорогого гостя? Вызвонил ресторанчик, заказал обед с доставкой. Умолял поторопиться. Успели.

Сам еще на раз вымыл полы и вытер пыль. Ликовал и волновался до дрожи. Хотел, чтобы ему сегодня все понравилось. И сам всё испоганил…

Сам не знаю, как так вышло. Почему я уставился на него ТАК? Но по его ответному взгляду ясно увидел, что теперь он всё понял. Ни малейшего сомнения. Он смутился, быстро ушел. А я хотел… хочу убить себя.

Он открылся мне. Доверился, а я – поганый извращенец со своей проклятой любовью… И как объяснить ему, что не хотел и не думал ничего такого? Что вышло всё само? Что просто на миг утратил над собой контроль?

Как теперь жить после всего? Как?!

Я и в школу вернуться не смогу. И увидеться с ним больше не посмею. А эти наши встречи стали для меня буквально смыслом жизни. Я просто не вынесу, не смогу без этого.

Ничего лучше мне не пришло на ум как извиниться. Звонить ему я побоялся. Написал сообщение. Он не ответил, что, собственно, ожидаемо и вполне понятно.

Вино, что заказал к обеду, выпил сам, прямо из горлышка. С непривычки меня замутило, еле добрел до дивана и в чем был рухнул в постель.

ГЛАВА 11 Дима

Я места себе не находил. Этот взгляд Эдика сотворил со мной вообще нечто непонятное. И забыть не получалось, и понять не мог, что там он всколыхнул во мне. Почему не могу успокоиться? Почему, стоит только вспомнить, становится жарко?

Словно к спасительной гавани кинулся я к Липиной. Повезло – она была дома одна. Чуть не с порога набросился на нее. Целовал ее и слушал, раздумывал, что чувствую. Трогал везде и опять же прислушивался к себе. Что за бред? И не мог, хоть тресни, просто уйти с головой, погрузиться в ощущения, забыв всё, как бывало раньше. Когда добрался до трусиков, Олеся запаниковала, попыталась вывернуться, но не тут-то было. Уломал ее, зацеловал, нашептал всего… А потом, вбиваясь, думал лишь одно: сейчас, сейчас раздавлю, уничтожу в памяти этот взгляд чертов, от которого внутри все сжимается. Это был самый ужасный секс в моей жизни. Я впервые не смог кончить. Он просто опал. Перед Липиной было неловко. Всякую фигню наверняка про меня теперь будет думать.

А еще вдруг понял, что она мне больше не нравится. И это вообще меня обескуражило. Что со мной не так? Помню же, прямо бесился, как хотел замутить с этой Липиной. И что теперь? Смотрю на нее и ни-че-го. Как на стену. По-свински, конечно, получилось. Но я этого не выбирал. Я честно надеялся, что у нас все с ней по-нормальному сложится.

– Давай завтра куда-нибудь сходим? – жалостливо пролепетала она. От былого гонора не следа. И, видать, почувствовала мою перемену.

– Я позвоню, – буркнул ей и вышел, прекрасно понимая, что нифига я не позвоню.

В полном раздрае я вернулся домой. Закрылся в комнате, чтобы никто не лез – у отца были гости. Мужик какой-то и две бабы, с виду шлюхи. Они пили в гостиной и так шумели, что через этаж до меня доносились их вопли. Обычно отец подобные оргии дома не устраивал. Под это дело снимал коттедж в кемпинг-отеле. Я его вообще пьяным видел редко, но примерно знал, что ему такому на глаза лучше не попадаться.