Текст книги "Мой Джеймс Дин (СИ)"

Автор книги: SHEL.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Так и мучился, маялся, при малейшем напряжении причинял себе боль, не жалея, лишь бы попустило. И почти справился. Нет, преодолеть преступную тягу не удалось, но научился ее подавлять и практически без самоистязаний, загонять в самые потаенные уголки души, надежно скрывая от глаза людского. Никто и никогда не должен догадаться, даже заподозрить, иначе я просто умру. Тут уж без вариантов.

А потом не стало мамы. И я тоже сразу омертвел. И пусть. Быть амебой, бесполым существом и то лучше, во всяком случае, спокойнее. Правда, не долог был мой анабиоз.

Позвонил Борис Матвеевич, мамин старый приятель. Он же – директор школы, а у мамы, собственно, все школьные директора в приятелях числились. В прошлом году я проходил у Бориса Матвеевича практику, то есть якобы проходил. Из положенных часов едва ли отвел половину. Маме тогда уже не здоровилось, нужен был уход, и он пошел навстречу, проставил всё как надо.

– Эдик, у вас когда в этом году практика начнется? Где будешь проходить?

– Уже. С понедельника началась. На кафедре…

– Эдик, родной, я тебя умоляю, выручай! Поработай у нас эти пару месяцев, я тебе не только практику проставлю, но и зарплату платить буду. С кафедрой я договорюсь…

Я молчал.

– Тут, видишь, какое дело, учитель литературы внезапно уволилась, отказалась даже две недели отрабатывать. Скандал такой… Я так с лету учителя хорошего где найду? А класс выпускной, у них каждый час…

– Выпускной?

Я и сразу не хотел идти в школу, черт, да у меня вообще школофобия развилась. А с прошлогодней практикой справился только потому, что класс дали пятый, с ними просто, и даже интересно было. Смотрели на меня, открыв рот. Я даже человеком себя чувствовал. Но одиннадцатый… Нет, на такое Борис Матвеевич меня не уломает, даже невзирая на всю мою благодарность.

– Да, но класс хороший, серьезный. Всего два месяца! Эдик, дорогой…

– Борис Матвеевич, боюсь, я не справлюсь…

– Какой там! Думаешь, я не помню твой открытый урок? Да я за всю жизнь не видел, чтобы ученики так слушали…

Он льстил, конечно, льстил. Ничего особенного, хоть все и хвалили. Просто хотели маме приятно сделать или услужить, я с детства подобное наблюдал. Ну а теперь Борис Матвеевич просто тянул за все нитки, лишь бы заманить меня.

Я упирался как мог, но аргументы в его арсенале, казалось, не иссякали. В конце концов, я просто устал спорить, устал отказывать. Мне вообще тяжело кому-то говорить “нет”, а уж тем более тем, к кому испытывал благодарность. В итоге, скрепя сердце, согласился. Борис Матвеевич возликовал, обрушил на меня поток дифирамбов и заодно дал телефон учительницы, которая так внезапно уволилась. Мол, поспрашивать, что проходили, на чем остановились. Я и позвонил. Она ответила, но разговаривала сухо. Я – болван, не расслышал ее имя-отчество и назвал Ирина вместо Галина, но, по-моему, сердилась она не из-за этого. Впрочем, сказала, что проходят Куприна, «Гранатовый браслет». Я бы, конечно, хотел полюбопытствовать, что ее заставило так неожиданно сорваться с места, все-таки из-за нее страдать придется теперь мне, и вообще хотелось бы знать, чего ждать, но, честно сказать, постеснялся. Сам-то я не сильно люблю, когда в душу лезут. Да и она явно не расположена была к откровениям. Поэтому я вежливо попрощался и полез в шкаф, искать томик Куприна.

Хорошо, что Куприн. Было б совсем тоскливо, если бы начинать пришлось с Горького, не лежит у меня к нему душа. Хотя это, наверное, непедагогично.

В общем, готовился. Еще голову ломал, что надеть. Остановился на темно-синем тонком пуловере и черных брюках. Неброско и не слишком строго.

Ночью накануне не спал, разволновался. Не помог даже «Новопассит».

А наутро у меня и вовсе адреналин в крови зашкаливал. Шел и боялся. По-настоящему! Аж потряхивало. Ну какой я учитель? Сам ничего толком не знаю. Да еще ученики эти, у нас разница ведь всего года три, плюс-минус… Какой уж тут авторитет, не съели бы.

Борис Матвеевич, завидев меня на пороге, обрадовался несказанно. Неужто сомневался, что приду? Я же обещал. Самолично препроводил меня к делопроизводителю, потом – к себе, затем – в учительскую, где представил всем, кто меня еще не знал. В конце концов, сбагрил меня на какую-то женщину, как я понял, она – руководитель сектора русского и литературы. Женщина оказалась очень приятная. В возрасте, но еще не старая. Полная, но не грузная. И очень говорливая. Представилась Ниной Ивановной. Затем отвела меня в кабинет, всучила журнал одиннадцатого «А» и, пожелав «ни пуха», удалилась.

Класс мне неожиданно понравился. Не знаю, чего я ждал, но точно не внимания и не заинтересованности. Меня слушали! Если поначалу я еще нервничал, раздумывал, куда встать, что сказать, куда деть руки, то вскоре вообще забыл обо всем. А потом появился Он. Сказать, что я был потрясен – ничего не сказать. Нет, конечно, это был просто мальчишка, по причуде судьбы до невозможности похожий на маминого кумира. Но здесь не только черты… Тот же вызов, та же непокорность и безбашенность, то же болезненное отчаяние. От одного его взгляда я лишился рассудка, забыл, как дышать, как разговаривать… И, конечно, не сразу сообразил, что непозволительно долго смотрю на него. Еле вернулся в реальность, титаническим усилием смог продолжить урок, но этот мальчишка притягивал похлеще, чем неодимовый магнит. Вопреки воле, я поглядывал на него весь урок. Нет, надо взять себя в руки, а то и свихнуться можно. Окончательно. И так после урока меня еще целый час потряхивало.

Как себя ни настраивал, но стоило только этому Джеймсу Дину возникнуть на пороге, как все мои установки пошли прахом. Зовут его, кстати, Дима. И учится он так себе, если не сказать хуже. Не только по литературе, я интересовался. И репутация у него красноречивая. Выяснил, что именно он довел предыдущего учителя до срыва так, что она буквально сбежала из школы. Да и вообще грешков за ним – воз и маленькая тележка, но всё ему прощается, потому что папа – какой-то там важный-богатый и всякий раз щедро жертвует на нужды школы. В общем, наслушался всякого. Романтический ореол как-то сразу поблек. По мне, уж лучше бы он был из социально-неблагополучных маргиналов, вымещающих свой протест доступными им способами, чем избалованным мажором с фанаберией. Нет, что значит – мне лучше?! Совсем с ума сошел? Он просто ученик, проблемный ученик. Каких много. Думать о прочем – преступно. Но самовнушение мало помогает, и до пятницы, когда снова будет мой урок в одиннадцатом «А», я себе места не нахожу. И хочу его видеть, и не хочу. Хочу – ибо это выше моих сил, не хочу – именно потому, что это выше моих сил. Снова настраиваюсь, оставаться спокойным и выдержанным при нем – сущая пытка. Но… в пятницу он не приходит. Однако вместо облегчения – пустота.

Почему он не пришел? Прогулял? Или что-то случилось? Еще и Нина Ивановна оседлала. Мол, месячник русского языка и литературы. Кто-то из учителей ее методобъединения готовит викторину, кто-то – выставку, кто-то устраивает семинар, а лично у нее четверо отправляются на олимпиаду. Один я остался не вовлеченный. Поэтому с меня школьный спектакль. «Горе от ума» в моей постановке. Я, конечно, как мог отнекивался. Во-первых, не полноправный я учитель, а практикант, какой с меня спрос? И ни о чем ином, кроме как временно вести литературу, речи не шло. Во-вторых, драматург из меня еще хуже, чем педагог. То есть вообще никакой. К театру я имею отношение только как зритель. Но Нина Ивановна не вняла моим доводам, заверила только, что никто от меня звезд с неба не ждет, это, мол, простая формальность, так сказать, для галочки. Ужмите пьесу до минимума, а там пусть ребятки выйдут, оттараторят свои слова и «Карету, мне карету!». Мне эти спектакли уж точно не нужны, и не мое это, и времени лишнего нет – диплом стараюсь потихонечку писать, но такой кастрированный вариант покоробил. А «звезд с неба от вас никто не ждет» вообще уязвило. Это она так намекнула, что я – бездарь?

В пятницу, сразу в начале урока заикнулся про спектакль, без особой надежды, конечно. Понимаю же, что семнадцатилетних вряд ли Грибоедов вдохновляет настолько, чтобы жертвовать свободным временем. Решил даже замотивировать оценками. Но, к моему удивлению, желающие нашлись, даже уговаривать не пришлось. Правда, одни девочки. Парни же стали всячески открещиваться, что, собственно, ожидаемо. И кто будет Молчалиным? Чацким? Фамусовым? Ну, под Фамусова, допустим, я уже прикинул как можно Оксану Гоман заделать. И Молчалиным вполне может стать Аня Шишкина. А вот Чацкий… Нужен парень.

На репетицию вместе с девочками увязался Максим Потехин – друг Димы. Я несколько раз порывался выяснить, почему нет Колесникова, но не мог решиться. Как объяснить интерес? Понятно, конечно, что как учитель я вполне могу спросить, но лучше бы еще чем-нибудь прикрыться. Мол, неспроста любопытствую. Потом вспомнил про сочинение – у всех стоят оценки, у него – пробел. Спросил все-таки, осмелился, как еще заикаться не начал – не знаю. Но Максим ничего такого, похоже, и не подумал. Ответил и довольно обстоятельно. Футбол, матч какой-то. Еще и в оправдание ему что-то добавил, как будто я сержусь. Видимо, у меня паранойя.

Ждал вторника, ждал его. Не дурак ли? И как себя урезонить? Как втолковать глупой голове, глупому сердцу, чтоб не смел даже и думать… Да я и не смею. Мне просто видеть его хочется. И всё. Здесь я даже нисколько не лукавлю.

Но во вторник парта его пустует. Я, конечно, виду не подал, но здорово огорчился. И вдруг дверь распахнулась, будто ее ногой поддали. И вижу – он. Смотрит на меня, молнии мечет. Я даже растерялся в первый миг. Неужто знает про меня? Нет, нет, нет. Только не это! Знать он не может. Откуда? Этого никто не знает. Разве что… догадывается? Просто чувствует. И я еще, идиот, пялился на него на прошлых уроках. Я не должен больше даже коситься в его сторону! По крайней мере, явно.

Он точно что-то знает! С какой ненавистью и презрением смотрит на меня! А мне сквозь землю бы…, но нет, надо вести урок и за голосом следить, чтобы не дрожал. Старательно отвожу взгляд, смотрю куда угодно, только не на последнюю парту первого ряда. Но и не глядя, чувствую, как меня прожигает его злость. Я вроде и понимаю. Да, я – урод, извращенец, посмел думать о мальчике, своем ученике. А с другой стороны – чувствую, что не пропорциональна его лютая злоба моей провинности. Я ничего дурного в мыслях не держал, не вожделел, не фантазировал. Скорее, благоговел. Но и об этом ни полусловом, ни намеком. Только вот пялился. Идиот.

А потом я умер, дважды. Сначала когда он выдернул руку, обрушив шквал ледяного презрения, а я лишь хотел задержать его и действительно по делу. А затем услышал… Эдик-педик. Кажется, в тот момент все рецепторы отказали. И рассудок. И двигательные функции. А потом… потом словно разверзлась в груди рана, больно до одури. Хотелось взвыть, хотелось вообще больше не жить. И то верно. Зачем я мучаюсь сам и мешаю другим? Жизнь человека что-то стоит, когда он хоть кому-то нужен. Вспомнил, что чердак здесь не запирается. Вариант, конечно, не идеальный. Три этажа – высота так себе. Пусть и асфальт внизу. Но лишь представил жуткую картину в школьном дворе… Нет, это пошло и безответственно. Нельзя пугать учеников. Дети-то ни при чем, что я такой урод. Но я все равно поднялся на чердак. Просто покурить, подумать…

========== ГЛАВА 3 Дима ==========

– Вот такие дела, Макс. И не знаю, что теперь делать.

Не хотел же говорить, но Макс как клещ прицепился, узрев мою кислую мину.

– Извинись перед ним, – предложил он.

– Да делать нечего! Я ж его реально ненавижу!

– Ты и не должен его любить, – короче, Макс включил проповедника и полчаса мне втирал, что я могу ненавидеть его всю оставшуюся жизнь, но если хочу спокойно доучиться, то лучше бы мне все же попросить прощения. Я поразмыслил немного и решил принять его аргумент. ЕГЭ по русскому никто не отменял.

Обошел всю школу, заглянул в актовый зал – вдруг там этот дурацкий драмкружок, в кабинет литературы, в учительскую, по туалетам. Этот синеглазка как сквозь землю провалился. В конце концов, какие-то семиклашки, пойманные и допрошенные, сказали, что видели, как он мчался по лестнице с такииим лицом! Значит, где-то на третьем шкерится, решил я. Но когда поднялся на последний этаж, обратил внимание, что дверь на чердак приоткрыта и оттуда доносится какой-то бубнеж. Сунулся туда и увидел их. Липину и Эдичку. Они уже не разговаривали – нашли дела поинтереснее. Обнимались теперь. Может, и целовались. Может, и дальше у них что-то было. Да наверняка. Я бы на его месте такой шанс не упустил. Разложил бы прямо там. Но я не стал любоваться зрелищем, свалил.

Суки оба! Ненавижу! Я думал, что ненавижу его полчаса назад, но то были цветочки, так, легонькая неприязнь. А вот теперь… голыми руками убил бы дрища. А эта – недотрогу из себя корчила, а сама по засраным чердакам со взрослым мужиком трется.

Звякнул Макс:

– Ну, как? Извинился?

– Иди в жопу со своими советами! – рявкнул я и вырубил телефон.

Но вечером Макс все-таки примчался самолично и снова развел меня на откровения.

– Ууу! Это реально пиздец, – на этот раз он со мной согласился. – А с виду такой интеллигент, никак не скажешь, что извращенец. Хотя… Липина вполне на зрелую тетю катит.

– Сам ты – зрелая тетя, – вяло огрызнулся я.

– Что делать будешь?

Я неопределенно дернул плечом. Я об этом не думал, то есть, конечно, думал, но больше в фантастическом ключе. Типа яйца вырвать, зенки его синие выколоть, чтобы не заглядывался на кого не надо, руки-ноги переломать, чтобы в нашу школу ни ногой.

– Ты скажи ему, чтоб отстал от Олеськи. И вообще от наших девок. Пригрози скандалом.

– Да ну, это как-то по-бабски.

– Блядь, ты, Димон, рассуждаешь порой как первобытный. Если перетереть – то сразу по-бабски, а если мужик – то только кулаками махать, да? Типа ума на другое не хватает или че?

Макс, сука, вечно извернет так, что не знаешь, чем крыть.

– Если хочешь, я с тобой пойду.

– Ты что, думаешь, я зассал? Нее, спасибо, обойдемся без группы поддержки.

Если б я знал, где обитает этот Эдик, то рванул бы к нему немедленно. А так пришлось терпеть. Пытался найти о нем хоть что-то в нете, но чел в социалках вообще не значился. Единственное, что удалось откопать – то, что в прошлом году студент четвертого курса госунивера Эдуард Морозов победил в какой-то мутотени международного уровня и получил грант на обучение в Америке. И какого хрена он тогда здесь делает?! Валил бы в пендостан и не портил жизнь людям.

На другой день его урок я прогулял, но домой идти не торопился. Ждал конца репетиции – о том, что у них после шестого репетиция, узнал от Максовой Маринки. Слонялся как придурок по вестибюлю, пока эти придурки наскачутся. Потом, стараясь сильно не палиться, следил за Эдиком. Благополучно довел до самого подъезда.

Жил он в сталинских домах. Батя там одно время хотел купить квартирку, да, к счастью, передумал, а то были бы мы еще и соседями.

Добежать до подъезда не успел, дверь захлопнулась. Но ждал недолго, вскоре выползла какая-то старушенция на полуденный моцион, и я, нацепив самую невинную улыбочку, завалил ее вопросами. Она сперва насупилась, мол, кто такой и с какой целью интересуюсь. Я сказал, что ученик Эдуарда Вениаминовича, что у него поменяли расписание, а дозвониться не могут, вот, отправили гонца, то бишь меня, предупредить. Бабка сразу подобрела и, видать, из-за дефицита общения, выложила чуть не всю биографию. Так я выяснил, что Эдик живет один, раньше жил с матерью, но та недавно померла. Потом говорливая старушонка открыла открыла мне подъездную дверь и сообщила, что мне надо в сорок пятую, это третий этаж.

Ну, Эдичка, берегись!

========== ГЛАВА 4 Эдик ==========

Димины слова стучали в ушах набатом. И убивали меня, рвали в клочья, размазывали как букашку.

На чердаке оказалось темно и грязно. Я и двух шагов не сделал, как налетел на какой-то огромный ящик, еле на ногах удержался и неслабо приложился надкостницей о его твердый острый край. Отпрянул и боком сшиб еще нечто железное, которое с грохотом рухнуло. Если сейчас меня здесь застанут и спросят, что я тут забыл? Что я за дурак такой?

И точно. Дверь открылась. Я даже забоялся оборачиваться сразу, лихорадочно соображая, как оправдать свое путешествие по чердакам. Может, сказать, что инвентарь для пьесы подбираю?

Но вдруг слышу нежное:

– Эдуард Валентинович!

Олеся Липина. Свидетель моего позора. Зачем она здесь?! Что ей надо? Тем не менее оборачиваюсь. А она уже рядом, в шаге. В приоткрытую дверь струится свет, и я вижу, что она и не думает насмешничать. Наоборот, взирает на меня так, как смотрела мама, когда я расшибался или болел.

– Эдуард Вениаминович, вы не обращайте внимания на этого придурка! И не принимайте его слова на себя. Он просто такой человек. Сволочь и подонок. Озабоченный урод и тролль. Этого у него такое тупое развлечение – допекать учителей. Думаете, почему от нас Галочка, то есть Галина Николаевна сбежала? Он ее изводил еще хуже. Прямо при всех на уроке такую похабщину нес, ужас! Она после наших уроков рыдала и пила валерьянку. А еще он в фотошопе прилепил ее лицо к какой-то голой тетке и всем показывал. И ей, конечно, тоже. И ржал. В общем, он всех достает. И обращать на него внимания не стоит. Ну, знаете, как на деревенских дурачков никто ж не обижается… Что с них взять? Вот и он пусть себе кривляется, раз ни на что другое ума не хватает…

Мой Джеймс Дин – деревенский дурачок?! Говорить похабень всякую, топтать и унижать людей, женщину, учителя – это для него развлечение? Разве такое возможно? Конечно, возможно. Тебе-то, как никому, должно быть это известно. Вспомни Кулакова, Гульшина и прочих. Но разве может злобная, циничная пустышка иметь такое лицо, такой взгляд? Я застонал. Кажется, вслух.

Олеся подошла ближе. Обхватила лицо ладонями и зашептала быстро, горячо.

– Эдуард Вениаминович, не надо, прошу вас, не расстраивайтесь! Он вам просто завидует. Вы – ведь лучший! Вы – самый лучший. Я люблю вас. Я… я…

И вдруг она поцеловала меня. Это вышло так неожиданно, так нелепо, что я даже растерялся в первый миг.

Что она делает?! Что она такое говорит?

Потом отшатнулся. Она снова потянулась, но я выставил руку.

– Не надо. Олеся, перестань. Так нельзя, – голос хриплый, чужой.

– Потому что вы – учитель, а я – ученица?

– И поэтому тоже.

– Тоже?

– Да…

– Я вам совсем не нравлюсь?

Что мне сказать? Правду? Но это ведь как ударить. Врать, внушать ей иллюзии? Малодушно и недостойно.

– Почему? У вас кто-то есть?

Я покачал головой.

– Тогда почему?

– Не знаю… Извини…

Она заплакала и выбежала.

Я присел на корточки, закурил. Руки ходуном ходили. В голове – разброд. Столько всего, о чем подумать, что с ума сойти проще. Олеся, конечно, сказала, что Дима так со всеми. Но я уж и не знаю, что хуже: правда ли он заподозрил меня или просто ляпнул наобум по гнилости душевной. От всего этого хоть волком вой. Еще эта глупенькая Липина со своей любовью. Жаль ее, но слишком уж я растоптан сам, чтобы утешить как-то, поддержать…

Отсиделся, как мышь в норе, выкурил сразу три сигареты, одну за другой. Хоть обычно курю очень редко. Когда собрался, наконец, выползать на свет божий, увидел что-то розовое. Видимо, Олеся оставила. Надо завтра ей отдать.

На улице глянул на себя – изгваздался в пыли, известке и ржавчине с головы до ног. В другой раз пришел бы в ужас, а теперь почти все равно. В моей личной иерархии ощущений конфуз по поводу неприличного внешнего вида занимал сейчас самый-самый низ.

На другой день ни Липиной, ни Колесникова на уроке не было. Даже не знаю, но наверное я этому обрадовался. И если б мог, сам бы тоже с превеликим удовольствием сбежал. В душе уже не так больно. Нет, боль, конечно, никуда не делась, но уже не такая острая, не такая оглушительная и удушающая. Когда она стихнет совсем, останется пустота. Я уж это знаю.

На автомате иду домой. Говорю себе – не думать, не анализировать, не травить душу. Пусть все само как-нибудь.

Только успел разуться, развесить одежду в шкафу и залезть под душ, как услышал нетерпеливый звонок. Кому я мог понадобиться?

========== ГЛАВА 5 Дима ==========

В секунду влетел на третий этаж. Ступени здесь были явно выше, чем в обычных домах, ну и потолки соответственные. Без стремянки лампочку не вкрутишь. Лестница тоже шла не зигзагом, а кругом, точнее, спиралью.

Вот он, латунный квадратик с цифрой 45. Блин, я что, волнуюсь?! В жопу! И вдавливаю со всей дури кнопку звонка.

Он открыл через минуту непрерывной трели. Полуголый! То есть в домашних трениках и всё. Даже босиком. Мокрые волосы вились еще сильнее. Капли воды на лице, ресницах, губах, плечах, руках, груди. Я уставился на него как баран. Видеть таким учителя ну очень непривычно. Девки бы наши вообще кончили от одного его вида. Красивый, сука. Хоть я и не спец в мужской красе, но тут и слепому ясно. И мне тоже становится так отчетливо понятно, что в нем нашла Липина.

Он тоже смотрит, не отрываясь, и тоже молчит. Только сглотнул в первый миг. Не знаю, сколько бы мы так пялились друг на друга, но тут я увидел кофту Липиной. Она в этой розовой хрени вчера и сегодня щеголяла. И тут у меня словно крышу снесло. Я зарычал и бросился на него со всей своей зверской яростью. Бил в лицо, незачем извращенцу быть красивым! Он не закрывался и не уклонялся, покорно принимал удары. Потом завалился, и я пинал его в живот и вообще куда придется. Он несколько раз глухо охнул, потом замолк. Я схватил кофту и умчался, так и оставив его на полу, кажется, без сознания.

Дома уже, когда гнев схлынул, стало вдруг страшно. А что, если я убил его? Или покалечил? Хоть возвращайся. В конце концов, ничего лучше не придумал, как позвонить в скорую. Продиктовал им его адрес, правда, оператор прицепилась, что с ним, кто с ним. Я сказал, что не медик, не знаю, лежит чел без сознания и всё, на этом бросил трубку.

Но ничуть не полегчало. Всю ночь не спал, рисовал себе картины одну тоскливее другой. И молил, лишь бы этот придурок не скопытился. Хотя придурок, конечно, я.

На следующий день невыспавшийся и злой швырнул кофту Липиной.

– Забыла у любовничка.

Приготовился к визгам и брани, ну, как минимум, к презрительной физиономии, которую она вечно корчит при мне, но та взглянула на кофту, всхлипнула и вылетела из кабинета. Я опешил. Липина плакала? Пожалела вдруг о поруганной чести? Или что?

На урок Липина так и не пришла.

– Что с ней? – спросил я Маринку, но та замялась. Выпытывать при всех было неудобно. Так что решил, отложу допрос на потом.

Эдуарда Вениаминовича тоже не было. Я нервничал, ждал, что меня вызовут. Не вызвали. Хотя по школе уже пополз слушок, что вчера вечером Эдика сильно избили. Макс припер меня к стенке:

– Ты?

– Угу.

– Сдурел?

– Я не хотел сильно. Нашло что-то.

– Идиот! Он в больничке лежит! Сольет тебя ментам, если уже не слил.

Репетиций, понятно, не было. Наши девки загрустили. Как там бедный Эдичка? Вот бы его проведать. Слово за слово, и они снарядились после школы мчаться к нему в больницу. Даже скинулись на фрукты и цветы. Позвали и Липину. Но та сверкнула злобно и процедила, что никуда не пойдет. А сама тут же снова выбежала из кабинета. Девки вдруг заржали. Шишкина закудахтала:

– А что это с ней? Она же от него тащилась.

– Дотащилась! – снова ржач. – Она ему вчера в любви призналась, а он ее отшил. Целоваться к нему лезла, сама! А он: «Извините, Маша, я – не ваша».

– А где?

– Да прямо в школе. На чердаке! Как только она туда его затащить смогла?

– А откуда известно?

– Она Беловой из 11 «Б» вчера рассказывала, за складами. Рыдала вся такая несчастная. А мы как раз тоже там с Оксанкой сидели, курили.

Склады у нас за школой, хранят в них всякую дребедень, типа мебели и прочего хлама. А мы за складами курим, чтобы не палиться. Ну и еще разборки устраиваем. Короче, удобное место для дел, где свидетели ни к чему.

Я подошел к Маринке:

– Это что, правда?

Она кивнула. Выходит, Эдик никакой не извращенец? А я – псих и придурок? Я избил учителя, считай, просто так, потому что напридумывал себе того, чего нет. Бляяядь. Что делать-то теперь?! Но мои размышления снова прервали девки. Стебались и ржали над Липиной кто как мог.

– Думала, поди, осчастливит Эдика своими признаниями, – прогундела Гоман. – И вдруг такой облом. Ее, такую красотку, и отвергли. Звезда в шоке.

Снова ржач.

– Тебя бы, что ли, не отвергли? – не выдержал я. – Была б ты на ее месте, он бы вообще блевать заебался или умер от шока.

Девахи сразу смолкли, разбрелись по своим партам. Со мной связываться не хотят, думают, что я – псих и неадекват. Ну, что? Теперь вижу, так оно, по ходу, и есть.

========== ГЛАВА 6 Эдик ==========

Увидев Диму на пороге, я решил, что точно спятил. Такая яркая галлюцинация!

Лишь в следующую минуту понял, что вот он, живой, реальный. Мне показалось, что в его взгляде я увидел замешательство, будто он удивился, что меня увидел. А кого он думал увидеть у меня дома?

Хотя, может, мне и показалось. Соображал я очень плохо. Потом вдруг, в одну секунду, его лицо исказилось гневом, и он набросился на меня с кулаками.

Я не ожидал, совершенно не ожидал. Всё случилось так быстро, молниеносно. Я и подумать толком ни о чем не успел. И отрубился по своему обыкновению до конца первого акта.

Очнулся – лежу на каталке. Болит всё: от корней волос до ногтей. Еще и мутит страшно. Рядом снуют люди. Понял, что в больнице. Похоже, приемный покой. Хотя видел кое-как – лицо заплыло. Не ослепнуть бы.

Странное существо все-таки человек – вот только мечтал о смерти как об избавлении, и тут же переживает, как бы не ослепнуть.

Как я тут очутился? Ничего не помню.

Пока меня осматривали, заполняли карточку, успел еще раз отключиться. Или даже не раз. Но и когда был в сознании, всё плыло и качалось.

Наконец я оказался в палате. Санитарка постелила койку, переложила меня с каталки, как немощного, еще и утку принесла на всякий случай, что уж совершенно лишнее. Я скорее доползу до туалета, если идти не получится.

В палате я был не один – с разных углов доносилось сопение, и совсем под боком кто-то храпел. Тем не менее уснул моментально.

Утром на обходе узнал, что дела мои плачевны. Ушибы и даже сотрясение – еще полбеды. А вот разрыв мениска – это операция, и как минимум две недели на костылях.

До обеда провалялся носом в стенку. Не хотел никого видеть, ни с кем разговаривать. В двенадцать прикатила тележку раздатчица. В палате сразу все засуетились: «Обед, обед». А мне от одного запаха резко подурнело. Не хочу даже думать о еде.

И о Диме не хочу думать, но не могу.

Почему он так? Это не похоже на троллинг, на издевки ради развлечения. Это была чистая, неприкрытая ненависть. Все больше утверждаюсь в мысли, что он про меня догадался, и наверное ему просто противно. Он негодует, вот и сорвался. Лучше бы убил совсем. Может, не есть и не пить, а там… Нет, не дадут, скорее всего. И так из-за пропущенного обеда раздатчица поворчала. И вот еще что интересно, кто из соседей все-таки вызвал скорую? Подозреваю, что из сорок шестой. Надо будет потом поблагодарить, хоть и зря они, конечно…

К своему ужасу понял, что идти не могу. Даже опереться на левую ногу не в состоянии. Пришлось-таки приноравливаться к этой жуткой утке. Стыдно!

В три часа заявились из полиции. Само собой, ничего я им рассказывать не стал и от заявления отказался. Им же проще. Так что непонятно, с чего вдруг так привязались? В конце концов, я буркнул в …надцатый раз, что ничего не помню, что устал, в общем, до свидания. И в подтверждение своих слов отвернулся и снова уткнулся носом в стену. Такой невежливости я себе никогда не позволял.

А еще через пару часов пришли девочки. Мой одиннадцатый «А», хотя какой он мой? Увидели меня – оторопели и такие лица у них сделались! Видать, Дима хорошо постарался. Но девочки ничего – сморгнули, сглотнули и вскоре защебетали почти весело. Нанесли фруктов, батончиков шоколадных, спрашивали, когда репетиция будет? Я уж смолчал, что до чего – до чего, а уж до репетиции мне вообще сейчас дела нет никакого.

Соседи по палате – парень, такой же красавчик, как я, с заплывшим лицом, и мужчина средних лет с разбитой головой – сразу оживились.

– Ух ты, сколько девочек! Какие красотки!

Мне стало неловко перед ученицами. Зачем они вообще пришли? Нет, конечно, их забота и обеспокоенность трогает, но мне некомфортно, что они видят меня таким. Еще утка эта из-под кровати выглядывает.

– Сосед, ты кто у нас? Звезда телеэкрана, что ли? Что в первый же день столько красавиц тебя навещает?

– Эдуард Вениаминович наш учитель, – строго сказала Аня Шишкина.

– Учитель? – хмыкнул мужик с разбитой головой. – И кто ж тебя так разукрасил? Ну, ментам не сдал, понятно, нам-то скажи. Небось, какой-нибудь ревнивец?

– Девочки, спасибо большое, что навестили, – занервничал я. – Передавайте привет всем остальным.

Они, видимо, почувствовали мою неловкость, потому что вскоре собрались и ушли. Сопалатники пытались о чем-то еще выспросить и даже отпустили несколько сальных шуточек, но я снова отвернулся в стену. Скоро я выучу каждую трещинку и пятнышко на ней. Но лишь бы никто ко мне не лез, лишь бы оставили в покое, дали подумать. Хотя… думы эти… от них только больнее. От них раздирает все нутро.

Вечером вкололи седативное, чтобы спалось накануне операции. Да уж, на фоне всего остального эта операция тревожит меня меньше всего.

========== ГЛАВА 7 Дима ==========

Нет ничего гаже микса из чувства вины и стыда. Я и раньше, конечно, прессовал не по делу. Но учителя – никогда. Еще и так, чтобы до больнички. Наверное именно поэтому мне так сейчас хреново. Даже по Липиной не так маюсь.

Маринка Максова сказала, что на нем места живого нет, что он не ходит и даже не встает, короче, плохо всё. А еще она сказала, что его допрашивали менты, кто его так уделал, а он не сдал. Вот это уж вообще для меня как контрольный в голову. Я никогда не считал себя ангелом серебристым, но ощущать себя тупой скотиной оказалось очень неприятно.

Да и девки на каждой перемене причитали, какой он там бедный-израненный.

Короче, решил я пойти к нему, покаяться. Вызнал у Маринки, где он там лечится, ну и вообще.

У Маринки натурально отпала чашка:

– Ты хочешь навестить Эдуарда Вениаминовича? Ты?!

И это ей Макс еще не рассказывал, кто его так уделал. Но объяснила, как, куда, где.

– Давай я с тобой? – предложил Макс.

Я замотал головой. Он что, думает, я иду его добить? Совсем меня за идиота держит?