Текст книги "Imago (СИ)"

Автор книги: Shagel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Так что не удивляйтесь, если здесь будет странный Джокер. В достаточной степени мудак и псих, но не такой уж и безнадежный.

В общем, романтика в нем где-то еще жива. Да-да.

Харли не похожа на остальных. Хотя она ничем не хуже и не лучше, чем самая последняя шлюшка Готэма. Та же нарочитая сексуальность, шортики на вид как трусики и агрессивная красная помада.

Зовущая – ну же, возьми меня, оттрахай, затопи красным этот город до верхушек прозрачных башен. Кривляющаяся в отражении многочисленных зеркал банка. Они грабят, а она выделывается. Танцует на стойке, рядом с кассой, и даже взглядом не ведет, когда Джокер свистит, приказывая ей вернуться. К ноге, зверушка.

Просто продолжает скалиться куда-то вверх в угол, наверняка на камеру выделывается, посылает воздушные поцелуйчики и трясет задницей, упакованной в тесные шорты.

И ей плевать на мужчин, занятых тем, что таскают тяжеленные мешки с награбленным добром, она сама таким делом заниматься не станет. Разве что выберет из кучи драгоценностей себе что-нибудь в обновки. Сережки какие или браслет, который потом все равно потеряет.

Ей плевать на деньги. Ей плевать на опасность.

Она же Харли.

– Харли! – рявкает Джокер, подбрасывая на весу один из мешков, на дне которого покоится возможность залечь на дне Готэма на пару месяцев и строить свои самые ужасные планы. – Работай давай.

– А я работаю, пудинг, – подмигивает камерам Харли, а потом принимается елозить руками по своей разодранной, зашитой в пяти местах майке, оглаживая грудь прямо напоказ. —Я их отвлекаю.

Что есть, то есть. Она так старательно выделывается, что даже подслеповатый уродец Бэкс застыл, тараща на нее свои бельма, а всю банду словно заворожило.

Харли смеется и делает сальто прямо на стойке, в воздухе мелькает белизна лодыжек, раскрашенные татуировки, разноцветные хвостики, и все разом вздыхают.

Как будто они тут на отдыхе.

– Пошевеливайтесь, придурки, – Джокер готов пристрелить всех и каждого. И желательно Харли прямиком в ее забеленную мордашку, кривляющуюся и строящую глазки полиции по другую сторону камеры.

– Харли! – гаркает он, перебивая своим голосом шум сигнализации. – Пошла нахрен отсюда!

Она все равно его не послушает. У Харли же нет мозгов, пустая коробка под блондинистыми волосами, в ней задерживается разве что веселье. И хотя обычно это его только радует, он же и создал ее только за тем, чтобы она радовала его – сверкающая новенькая и дорогая игрушка, сегодня она бесит.

До жути.

Джокер почти слышит, как крошатся стиснутые зубы, а в голове пляшет злоба.

Раз-два….

Он хватается за один из пистолетов и палит в Харли. Не прицеливаясь, конечно, просто наугад. Куда-то в сторону ее белых ляжек. Пуля визжит и пролетает мимо, дзынькает от соприкосновения с крышкой сейфа, отлетает и попадает прямиком Бэксу промеж глаз. Догляделся, больше не захочет.

– Ауч! – громко негодует Харли, но танцевать прекращает. Сдувается, превращаясь из сверкающей игрушки в старую и потрепанную, совсем не такую уже и красивую. И еще от нее тянет страхом. Боится, конечно. Она прекрасно знает, что Джокер не промахивается, тем более во второй раз. – Я же хотела как лучше, пирожочек, – она приземляется на пол рядом с Джокером, и каблуки хрустят под ее весом.

– Еще одно слово, и я разнесу твои кукольные мозги по всему банку. Тебе ясно, да? – Джокер не намерен шутить, тем более что от завываний сирены у него начинается мигрень. Даже ограбить спокойно не дадут, вот же сволочи.

И Харли с ее глупой мордашкой, красивой, конечно, но сейчас такой бесполезной, кажется ему совсем лишней на деле. Вообще брать с собой не следовало.

– Ясно, – коротко отрезает она, моментально меняясь. Только что была дурочка-блондинка, а сейчас ледяная королева, которой разве что трона и короны не хватает.

Хотя за короной дело не постоит.

В сейфе еще полно драгоценностей, так что Джокер выбирает из них что-нибудь особенное, такое же яркое и бездарное, как и она. Нахлобучивает на голову Харли тиару стоимостью в сотни тысяч, а потом хлопает по заднице.

В ответ та внезапно кривится, как будто он ее в мусорное ведро с головой окунул, выхватывает из-за пояса свой пистолет и тоже палит не глядя. Только ей и целиться в общем-то не надо, стоит к нему вплотную. Слышится хлопок, жужжание, и пуля, едва не зацепив его ухо, влетает в стеклянное окно, разбивая его вдребезги.

Красота.

– Прости, пирожочек, забыла, что именно мне нужно делать, я же тупая, – она цедит, не обращая внимания ни на сирены, ни на застывших в ужасе мужчин, ни даже на то, что Джокер выглядит не лучше, чем они. А потом прячет свою пушку, отворачивается к сейфу и принимается выбирать из драгоценностей что покрасивее, чтобы увешаться ими сразу.

Тишину в банке, ну если не считать сигнализацию, которая вообще никогда не заткнется, можно брать голыми руками, настолько она осязаема.

Но Джокер хмыкает, а потом принимается смеяться.

Чего он вообще ожидал от Харли, она же ебнутая на всю голову. Не меньше его самого. Так что на сегодня они, пожалуй, квиты.

– Чего стали? Вам отдельное приглашение нужно? – машет он пистолетом. Каждому готов влепить по пуле между глаз, если не закончат копаться.

То, что позволено Харли, не позволено им, так что они не отлынивают, работают скоро, набивая мешки банкнотами, вяжут и выносят в подсобку. А оттуда вниз, через лаз.

Через тридцать восемь секунд в помещении не остается никого, кроме Джокера и Харли.

Где-то на заднем плане к завываниям присоединяются новые – полицейские машины, среагировавшие на вызов, а они стоят и таращатся друг на друга. Харли вся блестящая от побрякушек как новогодняя елка, с обиженной миной. А он с неподдельной ненавистью к ней, такой безрассудной, бесполезной и… все равно красивой.

– Нужно было прострелить тебе коленку, куколка, – шипит Джокер, выдавливая из себя по капле всю ярость, понимая, что вот-вот взорвется – она чуть не угробила их план. – И оставить тут.

– Да ладно тебе, пудинг, – Харли показывает ему язык, алый, блестящий, – я бы и так за тобой поползла. Даже мертвой поднялась и пошла следом. Так что давай. Стреляй, – она берется за его руку и направляет себе дуло прямиком в лоб, куда-то между пустотой и остатками безумия.

– Бам! – шепчет Джокер, но палец намертво прилип к курку. Не оторвать.

– Убил, – ухмыляется Харли. Знает же, что не нажмет. Даже если она будет голой на столе танцевать, даже если она всадит в него весь барабан, даже если пошлет нахуй, он не выстрелит. – Теперь можно идти? А то не очень-то хочется обратно в эту аркхэмовскую дыру.

Она следует за ним по пятам. Верная, чокнутая и со снесенной напрочь крышей, под которой даже тараканы не гнездятся, но все равно совсем не дура.

Ждет, пока он не спустится вниз по лестнице, чтобы последовать за ним. Ждет, пока он не дождется ее там, внизу, по колено в хлюпающей мерзотной жиже канализации. Ждет, пока не подаст руку, как какой-нибудь принцессе, под стать блестяшке в ее волосах.

Харли совсем не похожа на остальных.

Потому что у нее меньше всего причин быть рядом с ним, особенно, когда он хочет вышибить ей мозги. Придушить. Сломать шею. Но она все равно остается.

Женщины, что с них взять.

И ему приходится смириться с этим. Сам сотворил, сам и терпи.

========== Божество ==========

Комментарий к Божество

Уверена, все уже что-то подобное читали, фандом-то маленький. Но пусть будет, красиво же)

Джокер неуязвим. Бессмертен.

Разве может быть слабым и уязвимым божество, попирающее своей пяткой весь Готэм-сити? Смеющееся над красивой мишурой, за которой прячется вся грязь и нищета мира? Разве может оно падать на землю, свергнутое со своего кровавого постамента, запятнанного чужими жизнями?

Джокер не падает, оседает на землю. Мягко и изящно, как будто его костлявая фигура вообще способна на какое-то изящество. Такая уродливая и нескладная, с непомерно длинными руками-ногами.

Кадык горла ходит вверх-вниз, выплескивая на зеленый заношенный фрак красные пятна, Джокер хрипит и кривится, и его бледное лицо сейчас еще более жуткое, чем обычно.

Совсем даже не веселое. Кроваво-красные пузырьки лопаются на губах, а значит, пуля попала в легкое.

Шум куда-то пропадает, сменившись плотной повязкой ровного гудения, и Харли не сразу понимает, что это никакое не гудение. Это она сама визжит. Громко, перебивая все на свете, и совсем не может заткнуться.

Потому что ей страшно.

Джокер пристрелил бы ее на месте, только бы она замолчала, но сейчас не может даже двинуться. Кашляет и захлебывается своей болью, цепляется за красный снег, кажется, собирается встать.

– Нет-нет-нет-нет… – наконец приходит она в себя. Теперь ей еще долго не покричать, разве что шепотом.

Ей даже думать нечего, просто хватается за пистолеты и палит в темноту, туда, откуда прилетела чертова пуля. Палит вслепую, а руки дрожат, рот дергается, оскаливаясь злобной гримасой. Харли же за Джокера готова весь переулок, в котором их словили, раскрошить, а потом развеять по ветру. Вместе с кирпичами, людьми и грязным снегом, в который провалилась по колено. Так и знала, что не стоило им выходить сегодня вечером. Не зря тот сон приснился.

Когда у нее заканчиваются пули, Харли тянется за пушкой Джокера, мельком отмечая, как посерело лицо, а глаза закатились так, что теперь ей видны только грязноватые бельма под зеленой тенью волос.

– Убью… – хрипит она севшим горлом, внутри плавится комок ненависти, и в конце концов ее оружие находит свою цель. Кто-то кричит не своим голосом, и пальба прекращается.

Ненадолго. Через пару минут тут уже будут копы, а пирожочку нельзя попадаться. Снова в Аркхэм? Или просто оставят тут задыхаться на снегу, блевать кровью и подыхать.

Им проще, городу спокойнее.

– Не дождетесь, сволочи, – Харли стирает с лица воду, не зная, то ли это снежинки, то ли собственные слезы, подмерзшие и превратившиеся в льдинки.

Ей даже плакать сейчас нельзя. Не получится.

– Держись, пирожок, – она перезаряжает пистолеты, трясущимися пальцами загоняет холодные кусочки металла в патрон, и только потом кидается на колени. Хватается за Джокера.

– Ты как?

Тот не хохочет, как умеет, чтобы ее подбодрить, не улыбнется даже. А значит, дело совсем худо.

– Как дерьмо, Харли, – по имени зовет.

Она понимает, что сейчас расплачется. По имени он ее никогда не зовет, тыковка и тыковка, куколка, детка и еще сотня дурацких прозвищ, в самый раз для глупенькой помощницы. А вот имя… имя бережет для совсем других моментов.

И если это один из них, то…

– Не смей умирать, пирожок, а то я сама тебя прибью, тебе ясно? – Харли хлюпает носом, смотрит на его жилет, пропитавшийся кровью и грязью, отлично понимает, что у нее сил не хватит, чтобы поднять его на ноги, не причинив боли взамен.

– Ясно, – Джокер кивает. – Вали отсюда. Пошла… Давай… – руками ему махать не положено, потому что от этого пузырей на губах только больше, а внутри, наверное, смялось крыло легкого, покореженное и дырявое насквозь.

– Размечтался, – голоса в голове согласны с мистером Джеем и требуют убираться, ноги уносить, пока это еще можно. Она легкая, быстрая, перемахнет через выступ, нырнет вниз ласточкой с кувырком и поминай как звали. Но так может сделать Харлин, она же гимнастка и дорожит собственной шкурой, а вот Харли не такая. – Я тебя не брошу.

Он прекрасно знает, что она не врет. Не бросит, не оставит на съедение шакалам из готэмской дурки, и похрен на то, что он тяжелый.

Харли и не такое выдержит. Харли выдержит все.

– Потерпи, пирожочек, – она поднимает его, используя свое тело как рычаг, слышит, как натужно свистит дырка у него в груди. Прикладывает пальцы, замерзшие от холода, к ране, проверяет, колотится ли еще сердце.

– Дура ты, – выдыхает ей на ухо Джокер. – Спасайся сама, – ему уже не верится, что они выберутся отсюда, а Харли шарится взглядом по переулку.

Впереди просвет, заполненный людьми, а скоро и полиции там будет море, так что только назад, в темноту.

Она подтаскивает его к невысокой стенке, за которой то самое спасение, в которое он не верит, но в котором не сомневается она.

– Давай, пирожочек, – Харли прислоняет его к мерзлым кирпичам, а сама лезет, оскальзываясь, наверх.

Ей куда проще, тем более, когда в крови кипит, захлебывается страх. И даже не за себя. За него.

– Руку давай.

Джокер нечеловек. Божество с зеленцой яда и окровавленным оскалом. Единственное божество, которое заслуживает этот гребаный город. Одинаково беспощадное к людишкам, да и к ней, что поделать.

Но дело в том, что рядом с ним Харли и сама превращается в нечто большее.

Во что-то, заслуживающее право стоять если не рядом с ним, то хотя бы у ног разлечься, подобно сторожевой псине.

Так что этот город может подавиться нахрен, а мистера Джея он не получит. Не сегодня.

Она тянет и слышит, как трещат кости, как он хрипит от боли, как она сама тихонько воет, чтобы не надорваться.

Тащит и тянет наверх, поднимает над городом, балансирует с его тяжеленным телом в обнимку на узком бортике стены.

Как будто они танцуют.

– Все будет хорошо, пирожок, – клятвенно обещает она и сама верит в это.– Сейчас мы доберемся до врача и подлатаем тебя. А потом злись, сколько влезет. Я даже не стану сопротивляться, обещаю, – это все, чтобы он оставался в сознании. С нею. Продержался еще чуть-чуть ради нее.

Готэм-сити под метелью кажется сказочным. Заполненный мириадами колючих снежинок, поднимающихся себе куда-то вверх, так что на две сгорбленные фигурки, занесенные белым, цепляющиеся друг за друга, чтобы не упасть, никто и не посмотрит.

Харли тащит его практически на себе. Ноги подкашиваются, а в горле дерет от мороза, кашля и непрошенных слез.

Добирается до двери хирурга, который когда-то был ей даже хорошим знакомым, учились же вместе. И руки у него были золотые. И они еще провстречались пару месяцев – ничего особенного, свидания, поцелуйчики на последнем ряду в кино, общий плед за вечерним просмотром телика. Скучно. И совсем не так, как у нее с мистером Джеем.

И ей ничего не стоит наставить ему ствол прямо в лоб. И держать онемевшими от холода пальцами до тех пор, пока он не начнет незапланированную, домашнюю операцию по извлечению пули из легкого.

И потом, пока не закончит зашивать эту гребаную дырку, стоившую ее пирожочку дыхания.

Харли даже прости говорить не собирается, просто бьет по затылку тяжелой рукояткой, чтобы не очнулся еще долго.

Ровно столько, чтобы Джокер пришел в себя, а потом они уйдут, отыщут себе место поспокойнее.

У Джокера белое лицо. И даже не от грима, крови не хватает, наверное. И Харли бы отдала всю свою, до капли, да только группы и резус-фактор, черт бы его побрал… И глаза злые.

Такие ядовитые, что сейчас дыру в ней прожжет.

– Я сказал тебе бежать. Я. Сказал. Тебе. Бежать, – он говорит тихо, насколько позволяет тугая повязка, стянувшая ребра. Но все равно достаточно страшно, чтобы Харли замерла над миской с водой, в которой она старательно топит компресс.

– Да, – кивает она виновато. Пришел в себя, а значит теперь время отчитываний.

– Ты ослушалась моего приказа.

– Да, – снова соглашается она. – Прости, пирожок.

– Я прибью тебя, как только поправлюсь, – шепчут его губы, потрескавшиеся и в корочках после жара – ему нелегко пришлось где-то на грани между жизнью и смертью. – Придушу, чтобы больше не ослушалась.

– Как скажешь, – Харли плевать на его угрозы.

Он может сломать ее и выбросить в любой момент. Убить. Придушить. Разрезать на кусочки или содрать кожу, чтобы вывесить на манер коврика над камином, был бы у него этот камин.

Все дело в том, что он божество.

А оно должно жить вечно, неважно какой ценой. И ее жизнь – это меньшее из того, что она может предложить. Но ведь предложит, и даже не станет колебаться.

Потому что рядом с ним она тоже божество. Не такое всемогущее, не такое безумное, но зато верное. И готовое на все.

========== A dame worth trying ==========

Комментарий к A dame worth trying

Реальность затягивает, но сюда всегда здорово возвращаться)

В системе его жизнеобеспечения Харли появляется тогда, как это ни забавно, когда исчезает.

Еще вчера она залихватски ржет и гогочет над чьими-то сальными шуточками на задании, изображая из себя нахрен чокнутую психопатку. И Джокер понимает, что внезапно это его бесит, злит, выводит из себя, потому что он терпеть не может всю эту показуху с «другой» Харли, предназначенной для всех. Ему хочется схватить за волосы эту девчонку, прикидывающуюся дурочкой, как следует унизить и, может, даже выдать пару пощечин, чтобы не забывалась. Встряхнуть и выбить из нее дурь. Вернуть свою покорную марионетку, подвесить на веревочки и только тогда разрешить танцевать под ту музыку, что сам выберет.

А сегодня ее просто нет.

Без Харли их дом, временное убежище, которое давным-давно перестало быть простым укрытием, снова превращается в самую настоящую свалку.

Вещи разбросаны там, где он сам их бросил – разноцветные рубашки устилают пол и напоминают озеро акварельных красок, только пахнут они кровью и потом.

А их некому стирать. Доверить такое важное дело этим тупым головорезам, которые и стрелять-то нормально не научились, не то что стирать вещи?

– Харлиииииии! – надрывается Джокер, чувствуя этот гребаный подвох тишины. – Харлиии, где тебя черт носит?

Она не отзывается, и он мысленно считает до десяти. Пропуская кое-какие цифры, чтобы выдать ей столько же тумаков, как только она приползет со своей вечно извиняющейся улыбочкой.

Один-два-пять… Уже пять затрещин, и Джокер представляет, как он выпишет Харли профилактические пилюли от лени.

Когда счет доходит до двадцати, и последние цифры Джокер считает все медленнее, растягивает как может, скорее от удивления, до него тоже кое-что доходит.

Харли не собирается бежать на первый его свист.

Внутри закипает гнев, и он вымещает его на шкафу, который все равно бесполезен, ведь вся одежда грязная, порвана, замарана кровью. Так что нахрен шкаф.

Он успокаивается, когда костяшки сбиты в кровь, надежно упакованы в простреливающую кисти боль, а внутри ничего нет кроме пустоты. И одной-единственной мысли.

Харли.

– Где она? – Джокер тычет пистолетом в носы своих убогих слуг. С них толку вообще нет – грабить не умеют, шутить не научились, Бэтмена боятся, трусливые шакалы, – только пьют и дрыхнут на посту.

– Кто, босс? – подскакивает один. Он испуган так, что сейчас самостоятельно сиганет в окно – больно уж страшен Джокер в гневе, а если у него в руках пушка, и спрашивает он о своей Харли, то вообще полный пиздец. – Харли?

– Да, Харли, – предупредительный выстрел – это не когда стреляют, скажем, рядом с телом, чтобы припугнуть. Нет, у Джокера это значит, нужно выстрелить туда, куда не жалко. В чужую ногу, например. Пара пальцев туда, пара сюда погоды не сделают, все равно этому жирдяю они ни к чему. – Где она?

– Так ведь была же с вами, босс, – вступает в хор воплей и стонов другой голос. Второй бандит не такой смелый, прячется за своим товарищем, не замечая, что вступил в лужу крови, натекшую из чужого ботинка. – А потом мы ее не видели.

Они должны замечать все. В этом их работа. Глаза и уши Джокера по всему городу, а они одну девчонку, яркую как метеор и такую же разрушительную, не заметили. Идиоты.

– Я с вами потом разберусь, – мрачно грозит Джокер и уходит, пока не выпустил остальные патроны в этих придурков. – И чтоб к моему приходу все идеально было.

Если что, пристрелит этих и найдет новых. Тоже бля, большая проблема.

А вот с Харли другое дело.

В ее комнате удивительно пусто. Так не бывало даже, когда она злилась на него, показательно собирала свои вещи и обещала свалить из его жизни навсегда.

Кричала она много, но затыкалась моментом. И потом Джокер знал, на что надавить, чтобы заткнуть ее ярко-красный ротик. Поцелуем или пощечиной, но в таких случаях второе средство не действовало никогда. А вот с поцелуями было проще.

Она тут же возвращалась в себя, становясь обычной Харли, и казалось, что даже хвостики ее, затянутые на затылке, поднимались как уши у верной псины.

Но сейчас здесь ничего нет. Нет ее вещей, ярких пятен синего, красного, золота, нет подаренных безделушек, которыми Джокер мог засыпать ее до самой макушки, потому что для него они имели куда меньше значения, чем ее улыбка. И нет даже запаха, сладкого, теплого.

Харли больше нет.

Ни записки, ни подсказки.

Чертова девчонка будто растворилась.

– Ну и хрен с тобой, – думает Джокер. – Найду себе новую.

На свете полным-полно красивой плоти, а внутренности он сотворит сам. Сожжет и выстроит заново всю систему безумия.

Через неделю он убивает первую «Харли». От нее тянет неправильным вкусом, это та еще преснятина, ни капли не похожая на то, что ему нравилось.

Кислинка сумасшествия исчезает, будто ее и не было никогда.

Следом за ней в подвал отправляется следующая подделка. И еще одна. И еще.

В конце это начинает напоминать игру. Джокер чувствует себя тем самым неудачником-ученым, который сумел создать нечто настолько прекрасное и уродливое одновременно, что невозможно это повторить.

Харли никогда не заканчиваются, он уже готов отрезать им головы и переставлять, чтобы добиться идеального совершенства, кромсать тела и сшивать по-новому, да только бесполезно.

До чана с химикатами не добирается ни одна из них.

Проходит месяц.

Через полтора месяца от нее остается только дымка. Полузабытое воспоминание на самой кромке губ, словно сонный поцелуй.

Харли. Гортанное, низкое, хрипящее. Х-а-рррр-л-и.

И всего-то. Одежда и постели больше не пахнут ею. В новостях ничего особенного, кроме кровавого террора Короля.

Джокер и так безумен, но сейчас даже идиот сообразит, что, если она не вернется, ничто не помешает ему затопить Готэм-сити паникой и кровью. Прибить Бэтмена ненароком, потому что больше не интересно с ним сражаться.

Это как разболтанные весы. На одной чаше психопат Джокер, на другой – Летучая Мышь с его монолитным сводом правил. Но посередине пляшет Харли, чертовка языкатая, призрак счастья, который так нужен Джокеру сейчас. И когда ее нет, все разваливается ко всем чертям.

– Нахуй все, – он сталкивает с колен какую-то блондинистую шлюшку, в которой нет ничего от Харли, всаживает ей в затылок полную обойму, пока от бело-красно-пузыристого не заливает весь пол.

– Уберите тут все, – достаточно одного взгляда, чтобы из темных углов повыползали раболепные тени с опущенными к запачканному чужими мозгами полу глазами, немые и покорные. И пока они трут пол, сворачивают ненужный человеческий мусор в ковер, чтобы выбросить где-нибудь на окраине Готэма, Джокер собирается на охоту.

Затхлая одежда, как будто из чулана – старомодный костюм прямиком из барахолки, с желтым цветком в петлице. Остроносые ботинки, черно-белые, с помятыми носками и стоптанным каблуком. Ржавые пистолеты, начиненные флажками и пробками. А еще добрая доза яда, разлитая по крохотным пузырькам, которые отлично поместятся за подкладкой пиджака.

Он не похож сам на себя, и улыбка, обычно веселая, отдает меланхолией.

Что поделать, этот Джокер, кривляющееся отражение прошлого, умеет грустить.

– Где она? – он вытряхивает из какого-то копа всю душу, держит за подтяжки с такой силой, что пальцы белеют даже под гримом. Белее кости, белее бумаги.

– К-к-кто… – он явно не знает, с кем связался. Может, газет не читает, телевизора не смотрит. А может, приехал издалека, деревенская шваль без мозгов. – О ком вы?

– Харли Куинн. Где мать твою Харли?

– Не знаю никакую Харли, пожалуйста, пощадите меня…

Они все говорят одно и то же. Будто сговорились. Будто Харли никогда и не существовало. Может, он просто выдумал ее сам для себя? Идеальную игрушку, которую не жалко ломать, зная, что она соберется заново. Глупенькую дурочку, в голове которой только каша из подожженных мозгов и бесконечная любовь к нему. Тогда где же она с ее любовью? Где ее черти носят?!

Она не сбежала от него. И ее даже не засадили в Аркхэм, иначе Джокер бы давно знал об этом. Нет. Она даже не в Готэм-сити.

Почему-то кто-то посчитал, что если с доски убрать одну шахматную фигуру, Король тут же сдастся. Наверное, они не понимают, что он ходит не по одной клетке за раз. Он может всю эту гребаную доску сломать и уничтожить, если ему что-то не понравится. А людишки до сих пор полагают, что он тоже часть системы.

Ха. Ха. Ха.

Харли в коме. Искусственно-погруженная в вечный сон. Она лежит на чужой койке, под чужим именем, даже ее лицо, обезображенное естественным и таким ненатуральным макияжем, нанесенным кем-то с явной умелостью, кажется ненастоящим.

Взрезать бы и поддеть, обнажая настоящую оболочку. Кроваво-красную, с синими прожилками. Яркую и блестящую словно леденец, и такую же сладкую.

Рыжие волосы уродуют ее личико.

А пальцы стиснуты, скрючены в застывшем движении, будто она ими пистолет держала.

Кто мог додуматься до такого? Бэтмен и его прихвостни?

Джокер сплевывает и принимается распутывать провода, собираясь отключить ее от искусственного сна, выдрать из цепких объятий, сыграть партию принца. Может, даже поцелуем разбудить, если потребуется.

– Неа. Я бы не советовала, – позади раздается низкий голос. Женский. Нотки властные. Кожа черная. Уоллер. Сука Уоллер. – Или я тебе мозги вышибу. Знаешь, как это просто? Я же не Бэтмен, – она цедит ледяным тоном, довольно ясная и простая в своем стремлении. И пистолет у нее снят с предохранителя.

– Чего вам надо? – Джокер не торгуется с людишками. А смысл? Они все чего-то жаждут. Но их желания слишком однозначны и рациональны. Им нет места в его мире. – Знаете, леди, я убивал и за меньшее. Однажды мне какой-то идиот язык показал, думал, что кривляется лучше меня. Как думаете, что я с ним сделал? Съел. Язык съел, остальное гиенам на корм пошло. А вы… – он еще раз оглядывает Харли, прикованную к постели словно она до сих пор в пьесе играет. Спящая Красавица, не меньше.

– Вы забрали кое-что мое, – ему хочется этим пистолетом, наставленным на его голову, в ней самой пару дырок проковырять. Насквозь желательно.

– Мне не нужна девушка. Мне был нужен ты, – Уоллер ухмыляется и наклоняет голову. Мерзкая решительность на ее лице хуже всего. Она, наверное, уже считает партию оконченной. И явно в ее пользу. – Все из-за гребаного Бэтмена.

Ну надо же, Мышка завел себе еще одного смертельного врага. Как будто весь Готэм не стонет из-за его равнодушного правосудия.

– Помоги мне прикончить его, и я верну тебе твою девушку, – Уоллер торгуется так, будто они давние знакомые. А между ними не лежит его разломанная игрушка, из-за которой он сходил с ума слишком долго.

Взгляд Джокера мечется по палате, выхватывая детали. Даже если эта правительственная сука посчитала, что это идеальный капкан, в нем достаточно лазеек. Чтобы выбраться.

Яд для решеток, веревки для окна, пистолет Уоллер, чтобы она больше не болтала.

Так что он с легкостью выберется отсюда, а потом вернется за Харли. Потом.

Уоллер все еще ухмыляется, думая, что выиграла.

А Джокер смотрит на Харли.

Тонкая, истощенная, бледная тень от той Харли, что согревала его своим безумным весельем. Сейчас она точно такая же, как и все остальные подделки, брошенные в его подвал. Бесполезная.

– Она мне не девушка, – с сожалением пожимает плечами Джокер.

Ему даже возвращаться будет не за чем. В этой мумии, намертво примотанной к больничной койке, даже жизни осталось слишком мало, чтобы за нее бороться.

– Так что сделки не будет.

Яд. Веревки. Выстрелы. Время куда медленнее, чем Джокер, загнанный в угол. Он не то, что хвост себе отгрызет или лапу, защемленную в ловушку, чтобы выбраться. Да он с себя шкуру срежет, оставив как напоминание. Что с ним бесполезно договариваться, он же никогда не станет частью этой игры.

И Уоллер сама еще долго не сможет разговаривать, а может, даже и ходить, хотя он делает все на скорую руку. Вяжет узлы. Выбивает стекло. Даже не оборачивается на звуки взламываемой двери.

Он уже почти готов уйти. Нырнуть вниз ласточкой. Но…

Харли. Харррррли с низким хриплым рокочущим р, укутанная в одеяла, увитая прозрачными проводками капельниц, иголок, с застывшей гримасой боли, будто ей хочется защититься, но некому помочь ей.

Его Харли.

– Чтоб тебя! – Джокер прекрасно знает, что веревка выдержит его. Но не уверен, сможет ли она спасти их обоих. Хотя какая нахрен разница. Попробовать же стоит.

Он вырывает Харли из объятий койки, и для поцелуя нет времени, а от ее кожи пахнет горечью и болью. Но это все можно исправить.

Она стоит того, чтобы попытаться.

========== Broken pieces ==========

Харли любит Джокера. Джокер любит Харли.

Все просто? Как бы не так.

Он любит ее так сильно, что она уже замучалась изводить синяки на коже, россыпью синих и желтых пятен усыпавшие запястья и лодыжки. Бедра расцарапаны в крови, украшены затейливыми вензелями заживших полосок. А шея опухла и болит от укусов.

Джокер ядовит, и любовь его не лучше. Удушливая, смертельная, оглушающая и сбивающая с ног. А может, это не любовь, а просто его удары сносят ее, опрокидывают на пол и вспыхивают огненными кругами под глазами. Не разберешь, где хорошо, а где так больно, хоть ты умирай.

– Ты ослушалась меня, Харли, – рычит он, и что-то трясется.

Это ее грудная клетка, понимает Харли. Ходуном ходят сломанные ребра, и кажется, сегодня мистер Джей перестарался. А все из-за Бэтмена. Гребаной летучей мыши и его никчемной жизни.

Однажды Харли убьет его первая. Успеет сделать это до прихода Джокера. Выбьет из его головы все мозги, размажет их розовато-белой кашицей по кафелю плитки. Или руки-ноги переломает, вывернет как крылья, мышь он летучая или кто, в конце концов.

А еще зубы ему выбьет, как этот сукин сын с мистером Джеем поступил. Позаботится, чтобы он больше ничего не сказал.

Но сегодня чертовски хреновый день, следует сказать. И Харли не везет. Она сломала каблук, Бэтси сломал ей запястье. А мистер Джей, белый словно лист бумаги от злости, доламывает уцелевшие ребра. Пинает ее носком туфли, проходится по солнечному сплетению, и все это с такой ненавистью, словно это не она его любимое создание. И не он ее сотворил.

– Ты облажалась, Харли! Ты посмела… – вздыхает он резко, со свистом, и добавляет к боли новую, впечатывая каблук в безвольное тело.

– Посмела напасть на него. Бэтмен мой, только мой! А ты… маленькая, неблагодарная…

Он не сдерживается, и ее наконец уносит волной отупения, смывает ко всем чертям куда-то в пропасть забвения.

Харли уже не чувствует привкус крови на языке, не чувствует нытье собственного тела, разбитого на мелкие осколки, не чувствует ничего, кроме обиды.

Обиды на мистера Джея. Она так старалась ради него, ради них обоих. Она всего-то хотела – избавиться от этой проклятой мыши насовсем, сплясать на его могиле, а затем править Готэмом вместе с Джокером.