Текст книги "Imago (СИ)"

Автор книги: Shagel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Он говорит, что самое вкусное всегда находится глубоко внутри. Под плотными слоями оболочек, под масками и напускной серьезностью.

И если хочешь добраться до этой сердцевины, то придется вспороть и разрезать кокон, помогая бабочке выбраться наружу. Выпустить хаос.

***

– Вы ведь знаете, что там? – Харлин даже не нужен диплом врача, чтобы догадаться, на что смотрит ее новый пациент. Он безумен, чуть более чем все остальные, но именно эта толика сверх-безумия дает ему право смотреть на нее вот так – насмешливо и презрительно. Словно она еще одна глупенькая практикантка в новеньком белоснежном халате, надеющаяся вылечить всех своими современными методами.

Увы, но никаких методов нет. И лечить безумие никто до сих пор не научился.

Так что она просто подсовывает ему стандартные тесты, радуясь, что сегодня они, или здоровенное пресс-папье, не полетят ей в голову, как это было в прошлый раз.

Сегодня Джокер надежно замотан в свежий кокон смирительных ремней и напоминает здоровенную гусеницу, прогрызшую себе путь наружу, поняв, что лето никогда не наступит, а он обречен быть таким. Уродливым, злобным. И голодным. До чьей-нибудь боли.

– Ты такая милая, куколка, особенно, когда думаешь, что тебе все под силу, – Джокер скалит зубы в кривой усмешке. Ему нет дела до ее тестов, на них он даже не стал смотреть. Все эти чернильные пятна он игнорирует, как будто вместо них на белоснежных листах картона ничего нет. – А вот нет уж. Давай что-нибудь поинтереснее. Как насчет того, чтобы станцевать голой?

– О нет, спасибо, – Харлин качает головой, поднимаясь со своего докторского кресла и обходя стол по кругу, чтобы забрать карточки.

Она вполне могла бы сделать это, просто протянув руку, но почему-то ей кажется, что зубы у него острые. Кинжально-острые. А связанные за спиной руки совсем не помеха.

– А жаль, – довольно улыбается он. – Жаль-жаль-жаль. Жаль, – подытоживает он свою мысль, такую же извращенную, как и сам он. – Уверен, тебе бы понравилось.

– И почему? – Харлин пользуется моментом, пока он пялится на нее, завороженно, будто видит что-то совсем из ряда вон выходящее. Такое же, как и он сам.

Она забирает карточки с чернильными пятнами и возвращается на свое место, только в этот раз ей неудобно. Он все еще смотрит, подавшись вперед всем телом, и с него станется залезть на этот стол с ногами, только бы оказаться поближе к ней.

– Они скучные. Ты скучная. Но ты можешь все исправить. Слушай, куколка, – в глазах Джокера пляшет нетерпение, – а может, ты возьмешь эту ручку…

– И? – Харлин теряется. Чего он хочет от нее? И причем тут ручка, если она битые полчаса пытается добиться от него хоть какой-то реакции на тест.

– И воткнешь себе в глаз, – говорит он с жаром. – Мне кажется, тебе пойдут кровавые слезки на щечках. У тебя замечательные щечки, так бы их и съел.

– Ну все, хватит, – Харлин начинает злиться. – Думаю, на сегодня мы с вами закончили, – она принимается складывать бумаги в конверт, но это у нее совсем не получается. Руки дрожат, и совсем не от усталости. Она почти взбешена, хоть и не позволит это увидеть. – Возможно, вам поможет кто-нибудь другой. Или другая терапия.

– Не-не-не-не-не, – принимается частить Джокер, и она видит, как кровожадность в его глазах сменяется раздражением.

Он следит за ее рваными движениями, когда она запихивает папки в стол и закрывает их на ключ, а затем жмет на кнопку коммутатора, прося, чтобы его забрали.

– Тебе не сбежать от меня, куколка, – Джокер раскачивается на стуле, с каждым разом подтягивая себя ближе к ней. Еще немного – и он впишется в столешницу, а затем упадет назад, но ведь это его не волнует. Он же псих.

– Никто не сбегал от меня, – он смеется и кривляется, хотя в глазах его обещание чего-то ужасного, когда его поднимают на ноги и уводят с собой трое здоровенных мужчин в одежде санитаров. – И тебе не удастся, тыквочка.

– Уведите его, пожалуйста, – Харлин просит, чувствуя себя слабой и жалкой. Подумать только, один ненормальный умудрился вывести ее из себя всего за несколько минут. Семь минут и тридцать две секунды – отмечает секундная стрелка на часах. Вот она, цена ее замечательного диплома и стремления вылечить всех больных в Аркхэме.

Она просто ничтожество.

Дверь за ними захлопывается, и отсюда она может видеть только искаженный силуэт, залитый зеленоватым, он липнет к стеклу, но его оттаскивают. Слышатся тихие хлопки ударов, попадающих по связанному телу, и хохот.

Этот треклятый хохот отдается в ушах еще полчаса спустя, когда она сидит и пялится на ручку, оставленную на столе.

Почему-то Харлин хочется взять ее и проверить себя на силу духа.

***

Она отдает Джокера другому врачу. Этим же вечером. Просит его взять себе, потому что ей не хватает опыта справиться с таким сложным пациентом.

– Ох, милая, не думаю, что с ним вообще кто-то может справиться. У этого ублюдка вообще ничего нет в голове, потому что он сам спек себе мозги. Но я попробую, – басит доктор Олдридж, обещая, и это последний раз, когда она слышит его.

Наутро в Аркхэме очередной переполох.

Джокер в карцере, и там ему гнить еще недельку-другую, в этом санитары уверены. А Харлин идет на слабых, подгибающихся ногах к кабинету Олдриджа, преследуемая обвиняющими взглядами.

В его кабинет будто бомба попала. Все разворочено и сломано. И хотя тело уже увезли – развороченное лицо, истыканное острым стальным пером, в кровавых потеках из лопнувших глаз, находиться тут страшно.

И много крови. Кровь есть даже на потолке, и там выведены кривые буквы:

Беги, моя сладенькая тыковка!

Они украшены сердечками и смайликами, которые улыбаются ей так, как это делал Джокер – голодно и зубасто, и Харлин становится дурно.

Она спешно прикрывает рот, пока ее не вытошнило, и пытается вытащить свое застывшее от ужаса тело из кровавого кабинета.

Каблуки цокают, напоминая тяжелый стук гвоздей, забиваемых прямо в голову, а коридор кажется бесконечным, заполненным темнотой вперемешку с зеленцой и тягучим смехом.

Это все из-за нее. Из-за того, что она попыталась сдать его в другие руки как можно скорее.

Хотя почему-то в голове вертится другое. Это все из-за того, что ему скучно. И она тоже – скучная.

***

Табличка на ее столе вроде как сообщает давным-давно известный факт – доктор Харлин Квинзель, но иногда ей кажется, что это не она, а он изучает ее. Тщательно, примеривается, как если бы ему хотелось распотрошить ее целиком и полюбоваться внутренним миром дипломированного специалиста, слишком скучного, чтобы разговаривать с ним, но не настолько, чтобы отбросить эту безумную затею.

Они словно поменялись местами, и Джокер, сидящий перед нею, спеленатый плотнее, чем муха, приготовленная на обед, кажется свободнее, чем она.

Он качается вместе со стулом и ухмыляется ей. Строит глазки и время от времени пытается подколоть какой-нибудь извращенной шуточкой, что вполне вписывается в его мировоззрение.

А Харлин изо всех сил старается сдерживать себя, и забытый в правой руке скоросшиватель, которым она должна была скреплять файл, больно вонзается в мякоть большого пальца, и на подушечке набухает здоровенная красная капля.

Кровь его будоражит.

– Можно? – с Джокера слетает вся напускная веселость, и он буквально облизывается, следя за ее рукой, подносимой ко рту.

Харлин хочет слизнуть кровь и пройтись по уколу зубами, чтобы заглушить одну боль другой. Он хочет то же самого.

– Я не стану обижать тебя, – обещает он, но его острые блестящие зубы пугают ее. И путают разум. – Давай, иначе кто-нибудь еще пострадает, а это снова будет на твоей совести.

Ему нравится играть с нею, и шантаж вполне входит в список его любимых развлечений.

– Я даже отвечу на твой любой вопрос, куколка, – эта игра опасна, но возможность узнать хоть что-то еще о нем куда заманчивее, чем чувство самосохранения.

– Почему? – Харлин задает этот вопрос раньше, чем понимает, что она несет. – Почему ты делаешь все это? Из развлечения? Желания поиздеваться?

– Ну вот, – Джокер хмурится, и его белое лицо кривится, – ты все испортила. А еще доктор. Ты задаешь такие вопросы, на которые сама знаешь ответ. Глупая-глупая-глупая тыковка.

– Нет, я не знаю, – она и правда не знает. Ее карточки с чернильными кляксами молчат. Ровно как и справочники по отклонениям. Ее рука с уколотым пальцем застывает в воздухе, так и не дойдя до рта.

И этим так легко воспользоваться.

Холодные стальные зубы смыкаются на ее многострадальном пальце, высасывая кровь из ранки и облизывая. Мягко, нежно.

Где-то на заднем плане щелкают и принимаются звенеть часы, отмечая конец их сеанса, но сеанс еще не окончен.

Только не тогда, когда Джокер проходится языком по подушечке пальца, заставляя Харлин замереть.

Внутри нее все путается, распадается на крошечные осколки мыслей, но страх и возникшая искра наслаждения, чистого, неподдельного, забивают собой все.

– Я просто вижу тебя настоящую, – он облизывает губы, и на них нет ее крови, но почему-то Харлин кажется, что он монстр. Из тех, что поджидают в темноте, готовые утащить за собой.

Теперь он снова улыбается, довольный тем, что шутка удалась, смотрит на ее побелевшее от страха лицо. Ему плевать на санитаров, плевать на то, что они практически взашей выталкивают его из кабинета.

***

Джокер слишком больной даже для Аркхэма.

Харлин он напоминает шкатулочку с секретами, сломанную и без ключа, а внутри всю пересыпанную ядовитыми фразочками и острыми иглами. На всякий случай, если ее возьмет в руки кто-то чужой.

Но Харлин к чужим не относится. Он сам не относит ее к своим врагам. С того момента, когда он попробовал ее крови, она стала ему менее скучной. Теперь он всегда зовет ее «моя тыквочка», или «моя куколка» и больше не пытается запустить пресс-папье в ее голову. Или укусить. Или воткнуть ручку в глаз.

Вместо этого он выводит ее из себя жалостью. Ему кажется, что она притворяется. Что носит слишком серую и безликую маску на лице, что от ее одежды воняет официальностью, и что она способна на большее.

– Что вы видите? – теперь Харлин спокойно показывает ему свои карточки с бессмысленными чернильными пятнами, у них договор.

Он отвечает на ее вопросы, а она делает что-то для него.

Око за око и зуб за зуб.

– Кровь, – почти не удостаивает взглядом тест Джокер. – Я вижу кровь. А теперь, куколка, как насчет того, чтобы встать и пройтись?

Харлин встает сама, чувствуя себя слегка неуверенно на высоких шпильках. Это не ее привычные лодочки, удобные и разношенные.

Такие туфли носят не доктора, а любительницы чужого внимания, привыкшие к восхищению со стороны мужчин. Они слишком яркие, слишком жесткие и слишком опасные.

Но ему нравится. Джокер следит за каждым ее шагом, не отрывая глаз. Он настолько поглощен этим зрелищем – Харлин Квинзель и на шпильках, что вряд ли замечает, когда она осмеливается задать новый вопрос.

– Почему кровь?

– Она сладкая. И вкусная, да-да-да, прямо как ты, моя куколка, – кончик языка мечется между кинжально-острых коронок, прячущих под собой зубы, и это завораживает.

Примерно так хищники смотрят перед тем, как броситься на жертву. Оценивающе – способна ли она потягаться выносливостью со смертью.

Их разделяет слишком немногое – всего лишь пространство, пустой воздух, который можно преодолеть в пару секунд и несколько шагов. Но он связан и надежно упакован в свой кокон, не позволяющий ему даже нос почесать, а она покачивается на тонких шпильках, таких острых, что они напоминают заточенные ножи.

И все же Харлин хочется сократить это расстояние до минимума. Пока она наконец не поймет его. Ей кажется, что она сможет сделать это, нужно только стать жертвой.

Она возвращается домой на каблуках. Ей непривычно, что она так высоко от земли и можно практически взлететь.

На самом деле ей осталось совсем немного, чтобы взлететь.

***

Ему нравится, когда она красит рот алой помадой. Для Джокера это практически красная тряпка, и он теряет контроль.

Ему хочется, чтобы она распускала волосы, и Харлин делает это, наслаждаясь плывущим по воздуху запахом шампуня, конфетно-сладкого до приторности.

Ее медицинский халат больше не закрывает колени. И верхняя пуговица блузки расстегнута, чтобы подчеркнуть беззащитность нежной шеи, обрамленной ломким воротом.

И все это взамен его сказок. Его кровавых и жестоких сказок, в которых в Джокере остается слишком мало от человека, но слишком много от божества.

Даже кровь его и та отравлена. Он весь насыщен яростью и страстью, и белый кокон из ремней и ткани не способен остановить его. Равно как и таблетки, которыми его пичкают ежедневно, или сложные терапии, на самом деле являющиеся обычной дешевой прожаркой мозгов.

У него их нет, как уверяет Харлин Джокер. Так что ему плевать. Но после этих терапий он всегда ухмыляется кровоточащими деснами, будто сожрал кого-нибудь на обед, и дергается, не в силах унять свое тело.

Возможно, ему больно. Скорее всего, ему больно. А она ничего не может с этим поделать.

– Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня, Харли, – он впервые зовет ее по имени. Ну, почти. Последняя буква исчезает, превращая его в нечто особенное. Секретное.

– Что? – ей приходится наклониться к нему ближе. Так близко, что она может разглядеть кровавые прожилки на склерах и бугристые белые шрамы возле его рта, напоминающие улыбку. От него пахнет жженой резиной, он сам сожжен, но достаточно жив, чтобы устроить конец света.

– Я хочу, – его голос скользит в ее голове, проходится мягким и нежным

прикосновением, оставляя мурашки на коже, – чтобы ты принесла в Аркхэм пулемет. И отдала его мне.

Бешеные зрачки дрожат, но от них не отцепиться. Они намертво застревают в разуме, потому что в глубине их Харлин видит просьбу. Ему нужна ее помощь.

А значит, она очень близко.

Совсем скоро она сможет понять его целиком, увидеть настоящего Джокера.

***

Утром она следует своему привычному ритуалу. Становится под душ, смывая остатки липких снов, наполненных окровавленными губами. Она красится, с особенной тщательностью накладывая слой яркой помады, пылающей алым. И ступает в шпильки, чувствуя привычную легкость, будто она сейчас взлетит.

В ее чемоданчике, достаточно вместительном для кучи папок, или, скажем, сменной одежды на одного человека, покоится ручной пулемет.

Ее зовут Харли. И она готова.

========== 2. Кокон ==========

В Аркхэме пахнет дымом.

Тесная тюрьма, набитая до отвала рядами клеток, сотнями безумных глаз, следящих за нею из темноты, переполнена дымом и криками.

Что-то взрывается с громким Бумм!, и прямо под ноги Харли падает еще теплое тело с обугленным обломком вместо шеи. Что до головы, то она катится прямиком в темноту, весело подскакивая на выщербленных каменных плитах. Как будто ею кто-то решил поиграть. В футбол, например.

Ей дурно, но с другой стороны это почти что весело. Потому что Харли знает того, чье тело сейчас лежит под ее ногами, обездвиженное и в луже крови. Вернее, знала. Это доктор Гессер, тот самый, что ее ненавидел, посчитав выскочкой и бездарностью, купившей себе диплом врача-психиатра и попавшей в Аркхэм исключительно из-за смазливой мордашки и сисек.

Вот эти самые сиськи он и любил облизать взглядом. А сейчас ему, увы, не до этого, потому что глаза, наверное, закатились внутрь черепушки, уставившись на свой собственный больной мозг.

Харли хихикает, представляя себе эту красочную картинку. Ей должно быть страшно, а она хихикает. В самый раз для Аркхэма.

Перестрелка начинается снова, и за стенкой частит пулемет, выбивая каменную крошку и растрясывая старую кладку довоенных времен. Это здание такое старое, что оно пережило несколько поколений безумцев, но даже ему не выдержать Джокера.

Джокера не выдержит никто.

Она знает, что он совсем близко. Это он сейчас разрушает тюрьму, в которую его запрятали, вместе с его стражей.

Наконец звуки выстрелов затихают, и на Харли обрушивается тишина. Мертвая, причем в буквальном смысле. Из-под двери медленно растекается здоровенная красная лужа, больше похожая на пруд, а дверь натужно скрипит, вися на соплях.

Это Джокер, и он выходит наружу, довольный, безмятежно-счастливый, весь покрытый чужой кровью. С головы до ног, как будто купался в ней. Мурлыкает себе под нос какую-то детскую песенку из игры в вышибалы, дирижируя сам себе пулеметом.

– Привет, доктор Квинзель, – он отвешивает ей комично-пафосный поклон, – отличное утро, не правда ли?

Его туфли, те самые, что она пронесла сюда и оставила в пакете вместе с одеждой, шлепают по кровавой луже, поднимая брызги.

– Береги голову, куколка, – подмигивает ей Джокер. – Ты же знаешь, как ее легко потерять, – и он с наслаждением опускает каблук на остатки хребта, торчащие из мяса, всего пару минут тому бывшего человеком.

Он уходит. Насвистывая фальшивый мотивчик, хихикая и бормоча себе что-то под нос.

Уходит так спокойно, как будто это не она помогла ему, не купленный ею пулемет сейчас в его руках. Его спина, запятнанная кровью, кажется издевательством.

***

Через два часа в Аркхэме больше мертвецов, чем живых. Джокеру мало побега, ему не так важно трястись за собственную шкуру. Зато веселье… хаос – это то, чем он питается. То, ради чего живет.

Коридоры заполнены телами, стонами и россыпью кровавых пятен. Среди них большинство в белом, а вот пациенты живы. И сейчас бродят по коридорам, напоминая яростные тени. Тени, которые рады бы выбраться из Аркхэма, но не осознающие, что он на самом деле стал их домом. Что они вросли в него с ногами и руками, так что им некуда деваться.

Разве что уничтожать. Вот это они умеют.

Доктор Харлин Квинзель им интересна, как может быть интересна жертва, да еще красивая, молодая и свежая. Так что первый же удар чуть не отправляет ее в нокаут, и это больно. Это ужасно больно.

Харли пинается и кусает руки, обхватившие ее лицо, она вонзает каблук в чужую ляжку и яростно сражается за свою жизнь. К концу схватки на ней больше не остается халата, только синяя блузка и юбка с надорванным подолом. И сама она больше похожа на сумасшедшую, с всклокоченными волосами и бешеным взглядом, чем на доктора. А вот собиравшийся изнасиловать ее – мертвее мертвого.

Совет Джокера насчет ручки оказался удивительно ценным.

Хотя трупы сейчас волнуют ее меньше всего. Она идет по кровавым следам Джокера, напоминая девочку из его же сказки, усыпавшую себе дорогу прядями отрезанных волос, чтобы не заблудиться. В его версии, гораздо смешнее той, что рассказывают детям, когда больше не осталось волос, пришлось рубить пальцы.

Она переступает через искаженные посмертной гримасой лица тех, с кем работала. Здоровалась, перешучивалась на пересменках, болтала за чашкой кофе.

Они все мертвы из-за нее. По одной красивой дыре в телах на каждую пулю, что она пронесла с собой в сумке.

– Постой… – она замечает тень, насыщенную зеленцой. Она тянется за своим хозяином как приклеенная, ныряя под своды старого корпуса, где находятся процедурные. – Мистер Джей…

Она боится называть его Джокером. Сейчас, когда он свободен, ему страшно перечить. Или даже не так посмотреть.

– О, ты еще жива, тыквочка, – оглядывает ее Джокер, останавливаясь. У него больше нет пулемета, вместо этого пистолеты в кобуре, по одному на каждую руку. Красивые блестящие, наверняка принесенные кем-то из его друзей, что стоят в отдалении, прислонившись к шкафчикам в холле. Они пялятся на нее совсем без интереса, как и полагается верным псам рядом со своим хозяином. – А вот это отличный сюрприз.

Его окровавленные руки тянутся к лицу Харли, проходятся по щекам и губам, словно запоминая каждую черточку, и мажут холодным красным. Теперь она под стать ему – вся в чужой крови.

– Пожалуйста… – она шепчет, сбиваясь, потому что ей слишком страшно. Он пугает ее.

– Пожалуйста, что? – переспрашивает Джокер.

– Забери меня с собой, – умоляет Харли. Его руки в крови, но они теплые. И гладят с такой осторожностью, будто она драгоценная вещь, которую страшно испортить. А еще сейчас он уйдет сквозь пролом в стене, затеряется в темноте Готема, и она его больше никогда не увидит.

Останется одна вместе со всеми этими трупами, ну и теми выжившими психами, которые с ней церемониться не станут. Придушат или изнасилуют. Или первое сразу после второго.

– Пожалуйста, – Харли, наверное, на колени стать готова, только бы он понял ее. Она боится Джокера, но еще страшнее остаться без него.

Джокер наклоняется вперед, обнимая ее. Он прижимает ее к себе, целует в макушку, в лоб, гладит по волосам грязной от крови пятерней, а потом отступает назад.

– Не-не-не-не, Нет! – рявкает он, и в его глазах танцует безумие. – Не хочу. Это место тебе подходит, куколка. Оно такое же, как и ты. Бесполезное.

Ее швыряет на пол, и Харли вскрикивает от боли – она ушибла затылок, и в глазах кружится. Более того, он назвал ее бесполезной.

– Что с ней делать, босс? – к тени Джокера, пляшущей на полу, подбирается другая, более жалкая, одного из его верных слуг.

Харли отрывает взгляд от пола и смотрит вверх. На нее скалится морда панды, непомерно большая для человеческого тела, плюшевая и потрепанная. Красные пятна и оскал придают маске чудовищный вид.

– Не знаю, мне нет дела, – Джокер раздражен и машет рукой, отворачиваясь, – что хотите. Можете позабавиться, или выбросить к остальным, какая разница.

– Ну, раз вы разрешаете, босс, – «панда» направляется к ней, на ходу расстегивая ремень брюк. Его, скорее всего только заводит ее порванная грязная одежда и черные пятна размазанной подводки. И беспомощность.

Харли пытается ползти назад, скребет шпильками по каменной плитке и все еще растерянно смотрит на Джокера. Про себя умоляя его повернуться и остановить весь этот кошмар. Забрать с собой.

Люди-звери в масках, ничуть не меньшие психопаты, чем те, что сейчас беснуются в новом корпусе, добивая врачей и санитаров, окружают ее в кольцо, глядя сверху вниз.

Она попалась в капкан.

– Какая же ты милашка, – один из них дергает Харли за волосы, подцепливая спутанную прядь, которая сейчас выглядит розовой из-за крови. – Когда не дергаешься…

Они хватают ее за руки и ноги, удерживая и не давая сбежать или отбиться. Харли мычит и стонет под рукой, крепко обхватившей рот.

– Пожалуйста… – слова рвутся и ломаются, оставаясь всего лишь нечленораздельным воем. – Джокер…

– Оставьте ее, – внезапно приказывает он, будто смог услышать ее. Сквозь рыдания и скулеж.

Мужчины останавливаются, но хватку не разнимают, по-прежнему держа ее распятой в середине.

– Но босс… – недоумевает один из них. У него голова свиньи, и сам он точно такая же жирная свинья. – Вы же разрешили…

– Вы же разрешили… – передразнивает его Джокер, кривляясь, хотя за кривой ухмылкой видно, что он взбешен. – Руки прочь. Пошли вон, все! Наружу…

Когда до них доходит, они тут же отпускают Харли, позволяя ей свернуться в клубок и наконец беззвучно зарыдать.

Последний желающий не успевает одернуть руку, и через мгновение в лоб ему влетает пуля.

– Ничего личного, тыковка, – Джокер смотрит на нее, наклонив голову, и она не может понять, о чем он думает сейчас. Может, собирается пристрелить ее следом за своим бывшим и уже мертвым помощником. – Они просто не понимают, как надо обращаться с девушками вроде тебя.

Он поворачивается, собираясь скользнуть в темноту по другую сторону тени и раствориться в ней, став частью ее.

– Подожди, – решается Харли снова и тянет руку. – Возьми меня с собой.

Ему же ничего не стоит схватить ее за ладонь и потянуть за собой. В другой мир.

Но Джокер только ухмыляется ей, сверкая кинжальными зубами, а затем уходит.

Ты мне не нужна – говорит за него безумный хохот.

Оставляя одну.

***

Она не знает, сколько времени проходит. Может, пять минут, а может, и целая вечность. В голове все еще порхают кроваво-красные мотыльки, и затылок болит, а за разрушенной стеной слышится вой полицейских машин.

Они пришли на помощь…

Харли вздрагивает. Когда они увидят записи с камер, то им будет все равно до того, что она врач. Ее попросту пристрелят. Как сообщницу, принесшую с собой ручной пулемет в сумке.

Так или иначе, она обречена.

– Черта с два! – Харли поднимается на ноги, шатается и заставляет себя собраться. В луже блестит острое ребро забытого Джокером пистолета, и это как раз то, что ей нужно.

Она отдала этому чертовому сукину сыну слишком много. Подарила ему свободу.

Так что они не доиграли.

На стоянке на заднем дворе полным-полно машин, но Харли направляется к черному байку, запаркованному у самого выезда. Если ее не собьют на выезде из Аркхэма, а этот монстр, урчащий под нею и взвизгивающий воем тормозов, способен, наверное, даже летать, то она успеет нагнать Джокера.

И дать понять, что ему не стоило играться с Харлин Квинзель.

***

Она летит по следу Джокера, и на самом деле это просто. Вывороченные столбы, сбитые машины, ставшие поперек дороги и много полиции, беспомощной и бестолковой. Они все следуют за ним, но у них нет ее ярости, помноженной на разочарование.

Харли давит на газ, чувствуя, как скрипит и шатается каблук. Наверное, это максимальная скорость, которую она может вытащить из байка, но ей нужно быть еще быстрее. Словно ветер.

Она объезжает все препятствия, даже не собираясь тормозить. Ее заносит, но в принципе Харли почти готова умереть. Немного позже, когда она встретится с Джокером лицом к лицу.

И пистолет за поясом, холодящий спину, тоже предназначается ему.

Если это одержимость, из тех, что в ее конспектах шла бок о бок с психозом, маникальным расстройством и шизофренией, то ей уже плевать.

Откровенно говоря, Харли плевать на все. Потому что она догонит его, а когда догонит…

***

Это одна из тех игр, которые считаются смертельными. Потому что Харли собралась ловить на живца. Она не только догоняет его машину, но и заходит вперед, а затем останавливается, заставляя Джокера жать на педаль тормоза, иначе они оба будут мертвы.

А ему до смерти не хочется умирать.

Есть что-то прекрасное в том, как он смотрит на нее, и хотя Харли выдумывает себе это, потому что на самом деле может видеть только размытое пятно спортивной машины, наплывающее сверху. Но Джокер тормозит, его машина трясется, и ее подкидывает, несколько раз переворачивая в воздухе. А затем размазывая по асфальту.

Он вылетает через лобовое стекло – зеленое пятно с кровавыми потеками по лицу, бешеный взгляд и никакого смеха.

Ну что, нравится? – хочется сказать Харли. Как оно тебе нравится, сладенький?

– Я убью тебя, – воет Джокер, загребая пальцами стеклянную крошку и поднимаясь на ноги.

Вместо ответа она достает пистолет.

Парочку дырок в голове не хочешь? – внутри нее поселилась другая Харли. Она заходится от смеха, потому что ей действительно смешно. – Пирожочек.

Окровавленный монстр с кровавым ртом, заполненным стальными зубами, ничем не напоминает пирожок, а скорее разъяренного дьявола.

– Я сделаю это раньше, – Харли щелкает предохранителем. Она умеет стрелять, но не очень уж и метко. Хотя Джокер идет на нее и тем самым делает за нее всю работу.

И ему совсем не страшно.

– Я сделала это все для тебя, – ее голос дергается, срываясь, хотя так не должно было быть. Никому не хочется, чтобы его видели слабым. – Я освободила тебя из Аркхэма. Я притащила туда чертов пулемет в сумке, только чтобы прекратить пытки над тобой! А ты… Ты меня бросил, – ей осталось совсем немного, чтобы сорваться.

Руки дрожат, а перед глазами все расплывается. Раскуроченная машина, облако дыма над нею и белое лицо с самыми уродливыми и все же прекрасными чертами.

– Ты мерзавец! – теперь, когда пистолет у нее, а Джокер безоружен, она может сказать все, что хочет. – Ты просто использовал меня, потому что ради тебя я была готова на все.

– Оу, – Джокер кривится, – бедная тыквочка-тыквочка-тыквочка, – он раскрывает руки для объятия. – Иди ко мне…

Его голосу невозможно противиться.

Харли идет к нему как завороженная. Она тянется словно цветок к солнцу, потому что это все, чего она хочет.

Не убить его. А заставить полюбить.

Джокер целует ее, накрывая рот своим, и на вкус он как кровь и железо. Острый и соленый.

Она же не знает, еще не знает, что после будет только боль.

========== 3. Перерождение ==========

Он привозит ее в заброшенную лабораторию. Верхние этажи здания давно просели, и сейчас кажется, что оно не то падает в бездну, не то выныривает оттуда. В любом случае – это ужасно.

В воздухе пахнет затхлой вонью сырости и ядом, и Харли прикрывает рот и нос ладошкой. Ее сейчас вырвет. А вот Джокер прогуливается по жестяной лестнице, покореженной и кое-где взбугрившейся пузырями, с удовольствием. И с его лица не сходит приклеенная улыбочка.

Мерзкая, предвкушающая что-то особенное.

Сейчас он особенно пугающий. Ни разу не похож на Мистера Джея, лежащего на кушетке в кабинете психиатра, или на окровавленного монстра, выползающего из разбитого лобового стекла машины, чтобы догнать ее и придушить.

Нет, он смотрит на Харли, будто та ему отвратительна.

Пистолет у нее он тоже отобрал, расхохотавшись.

– Пистолеты не для маленьких девочек, так, тыковка? Брось его, – а чтобы она поняла все с первого раза, еще и пощечину отвесил, сбив с ног.

Так что теперь Харли плетется за ним смирно, чувствуя боль во всей правой половине лица. Как будто кулаком двинул. И молчит как рыба.

Лестницы никак не заканчиваются, и по стеклянным стенкам бегут всполохи теней, ее – крошечная и жмущаяся к ногам, и Джокера – здоровенное искривленное пятно с зеленцой, которую не способна вытравить никакая темнота.

Он ядовит, как и те испарения, что стоят над лабораторией. Как и та вода, что капает из проржавевших труб, мерзкая и мертвая, насыщенная токсинами. Как и цвет его волос, побуревших пятнами от чужой крови.

На почтительном расстоянии за ними следуют его верные слуги, бесшумные и тихие. Готовые на все по его первому слову.

Например, изнасиловать ее, как тогда, в Аркхэме.

Харли отлично помнит их прикосновения, поэтому жмется к Джокеру, желая оказаться где-нибудь под его кожей. Только там ей будет тепло и спокойно.

Но Джокеру плевать, или это его бесит, потому что ее робкие пальцы он скидывает со своей руки, отмахивается и идет себе вперед, не обращая на нее никакого внимания.

Оканчивается эта чудовищная прогулка среди ядовитых испарений в одном из старых кабинетов, не до конца разгромленных вандалами.

Каталки сиротливо ютятся у дальней стены, а все остальное пространство занято битым стеклом, перевернутыми столами, обломками стульев, и здоровенной лампой.

– Давайте ее сюда, – закатывает рукава рубашки Джокер.

Харли не успевает вырваться, как ее уже тащат к столу, укладывают на него с бесцеременностью, будто она кусок мертвого мяса, и пристегивают к поручням.