Текст книги "Дети Драконьего леса: Эластэ Кора (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Это был портрет – не человека и не эльфа, странного молодого парня с молочно-розовой кожей и россыпью золотых колечек в длинных заостренных ушах. Он смотрел на художника задумчиво и немного укоризненно, как если бы тот паршиво пошутил; золотисто-рыжие волосы были аккуратно острижены, а под светло-карими глазами залегли усталые тени.

– Не люблю остроухих, – пожаловался Георг, не успев толком полюбоваться кареглазым персонажем.

Говард усмехнулся и повесил работу неизвестного художника на место – снова собирать паутину и пыль.

Следующие несколько часов рыцари вдохновенно исследовали крепость – залезли даже на чердак, погоняли крупных желтых сороконожек; нашли несколько тяжелых деревянных сундуков, забитых медью и золотом – на монетах красовались чеканные черты пожилого гнома. Говард изучил его и так, и эдак, а потом уверенно произнес:

– Это первый гномий король, господин Устагард. Я читал о нем в сабернийских летописях – он погиб за пару дней до того, как Тропа Великанов стала небезопасной. На сабернийские пустоши гномы вышли по приказу его дочери, госпожи Дигеры.

– А сейчас на троне сидит ее внук, – помедлив, продолжил цепочку пухловатый рыцарь. – Неденит, или как там его… получается, с момента потери Elaste Kora у них сменилось четыре поколения. Хотя нынешний король еще молод.

– Долго живут, – с какой-то неожиданной горечью отозвался Говард. И поделился: – В детстве, когда мама рассказывала мне об эльфах и гномах, я удивлялся и отказывался ей верить, потому что не понимал, как похожее на человека создание может веками скитаться по земле. А теперь… я разве что немного завидую.

Георг пожал широкими плечами:

– Ты боишься погибнуть?

– По-моему, этого боится любой человек.

У северной башни крепости не было крыши, и на лестнице белели сугробы; Георг проваливался в них по колено и затравленно бормотал, что ненавидит зиму, что у него промокнут штаны и отвалятся подошвы сапог – и что горы как будто насмехаются над наивными рыцарями, посмевшими залезть на такую высоту в такое неудачное время. Говард посмеивался и сдержанно шутил, что рыцарям по статусу положено выбирать неудачное время – в горах обитают разные виды нежити, и некоторые из них активны лишь в морозы, а в летнюю жару сидят глубоко под землей и питаются червями. Именно поэтому, горячо убеждал Георга он, эти виды с таким гневом кидаются на случайных путников – поди-ка засунь червя себе в рот, еще и стисни челюсти на его упругом розовом теле…

Георг ощутил рвотный позыв, ругнулся – и едва не скатился по заснеженным ступеням вниз, потому что под ногой хрустнуло какое-то неожиданное препятствие.

– Говард, – побледнев, обратился к товарищу он, – кажется, это была кость.

– Допустим, – легко согласился рыцарь, – но какого Дьявола ты так ее испугался? Подумаешь, кость. Ну залетела сюда какая-нибудь глупая ворона, – Говард опустился на корточки и принялся деловито разгребать снег, – ну сдохла, с кем не бывает. Нет, тебе вовсе не обязательно соединять эту мою речь с недавней. Разумеется, мне жалко ворону, и я бы с радостью похоронил ее в ближайшем сугробе, да еще и с почестями, но себя мне почему-то жалко больше… Георг.

– Что?

– Я ошибся. Это не ворона.

Спутник Говарда опасливо подался вперед – и поверх изначальной неестественной бледности так позеленел, как если бы мечтал избавиться от подаренного Богом тела и переквалифицироваться в кусты.

Под слоем свежего снега, вплавленная в темно-синий шипастый лед, смутно виднелась короткая высохшая рука. Сквозь пожелтевшие останки плоти грязными коричневыми линиями выступали раздробленные фаланги пальцев, лучевые, трехгранные, крючковидные и полулунные кости.

Раньше рука свисала с верхней ступеньки, и Говард, поразмыслив, решил выкопать из-под снежного полотна ее обладателя. Георг откровенно испуганно следил, как его спутник стряхивает снежные холмики с мертвой головы, как освобождает обтянутые кожаными штанами ноги, как уважительно поглядывает на серый полумесяц гномьего топора – любимое оружие сабернийцев, оно у них даже на знаменах вышито…

– Бедняга, – тихо сказал Говард, вытирая ладони о неизменный носовой платок. – Нелепая смерть.

– Знаешь, – в тон ему отозвался Георг, – я начинаю беспокоиться, что колдун в нашем отряде ты, а не господин Иона. Стоило тебе начать рассуждать о смерти – и посмотри, она повсюду, я буквально доломал и без того искалеченное чужое тело. О, великие Боги… Говард, меня тошнит…

– Ну, – протянул его спутник, пытаясь оторвать погибшего ото льда, – после таких слов о моих рассуждениях – так тебе и надо.

Лед настаивал на вечном отдыхе в плену башенной лестницы, и Говард, с явным сожалением покосившись на мертвеца, расслабил покрасневшие от холода пальцы.

На освобожденной от снега ступени темнело огромное рыжее пятно. Его источником послужил висок погибшего гнома, а остальные увечья нанесла уже голодная нежить: под разорванной курткой лезвиями торчали обгрызенные позвонки, щек не было, и на рыцарей слепо таращились равнодушные пустые глазницы с длинными следами настойчивых крохотных коготков на бесполезных уже костях черепа.

– Надеюсь, он хотя бы умер в ту же минуту, как упал.

До Георга дошло, что больше сдерживаться не выйдет, и он метнулся по лестнице обратно к основанию башни, топоча и поскуливая от ужаса. После битвы с госпожой Клариссой Говард подобного не ожидал, но не расстроился и молча двинулся дальше, надеясь, что его товарищ не повторит судьбу вплавленного в темно-синий лед гнома.

Интересно, попробовал прикинуть рыцарь, почему этот гном бежал? Куда он так торопился – и почему никто не занялся его похоронами? Или это случилось в день, когда убитая горем королева была вынуждена увести свой народ на пустоши?

Еще интереснее, подумал Говард, было бы теперь подняться на обзорную площадку – и увидеть то же самое, что увидел погибший гном.

Последняя ступенька скрипнула под ногами, и рыцарь оказался под осиротевшими опорами крыши. Рассеянно огляделся; в лицо ударил болезненный ледяной ветер и безжалостные острые снежинки, принесенные им с белых вершин.

Ничего необычного рядом с крепостью не было.

Была скрытая сугробами полоса мощеной дороги – она все равно запросто угадывалась, потому что втискивалась между склонами, потому что соединялась с тысячами ненадежных подвесных мостов, а они призраками висели над полумраком безучастных пропастей. Были гордые пики, окруженные мехом облаков, было – снова – заходящее солнце и распятая по крохотному кусочку земли Талайна – так много о себе возомнившая, но такая хрупкая, что в этот момент ее, кажется, было можно стиснуть в ладони – и раздавить.

…А на Тропе Великанов – как назло, ни души, сказал себе Говард. Что, если Георг ошибся, и спонтанная телепортация выбросила наших спутников не обратно, а в какое-нибудь ущелье? В долину? Мы ведь не спустимся, как ни старайся – мы на огромной высоте, на ней с трудом выдыхается и вдыхается воздух, а еще, несмотря на закат, я различаю в небе тусклые карминовые огни – к ночи они вернут себе яркость и надменно полыхнут розовым. Я разведу костер, улягусь на походное одеяло и буду смотреть на Западный Компас… потому что я люблю на него смотреть.

…Подавленный Георг сидел на полу под лестницей, нисколько не сомневаясь, что рано или поздно его спутнику надоест болтаться наверху. Так и получилось – Говард аккуратно спустился, хлопнул своего товарища по спине и велел пройтись по жилым комнатам в поисках более-менее сухих досок.

…в камине стулья смотрелись диковато, но рыцарям было наплевать – по залам и коридорам крепости с кровожадным подвыванием шлялся мороз, и прогнать его было первостепенной задачей. Памятуя о нежити, активной лишь в такие паршивые границы между ноябрями и декабрями, Говард скомандовал своему спутнику отдыхать – а сам остался караулить. Правда, после предыдущей бессонной ночи это было сложновато.

Разбужу Георга около трех, заключил рыцарь, планомерно расхаживая по комнате. Западный Компас привычно пламенел за уцелевшими слюдяными окнами, в относительной зыбкой темноте крыльями покачивались шторы, неуклюже задетые локтем.

Ближе к одиннадцати спать захотелось невыносимо; Говард мысленно отругал себя и сделал четыре сотни приседаний. Раздраженно потер ноющее бедро, вздохнул… и услышал в соседнем коридоре звонкий девичий смех.

Если мгновение назад ему было жарко, но теперь снова стало невероятно холодно.

…смех повторился – уже немного ближе; помимо него рыцарь смутно различил как будто невесомые детские шаги. Сердце колотилось, как бешеное, пальцы рефлекторно сжались на рукояти меча – невидимое создание весело расхохоталось у самой двери, левую створку медленно повело внутрь, умеренное оранжевое сияние пламени выскользнуло из теплой комнаты, заплясало на каменной стене и…

Никого.

Никого не было, но Говарду по-прежнему чудилось, что невидимое создание стоит на пороге и заинтригованно следит за рыцарем – ну привет, и что? Я здесь, и ты здесь, а еще ты вооружен. Одна беда – к сожалению, против меня ты как слепой…

Вздрагивая, не отводя напряженного светло-карего взгляда от распахнутой створки, от скупо освещенного коридора и от линии, за которой заканчивался разогретый сгоревшими стульями зал, он добрался до Георга и пнул его носком сапога в бок. Георг укоризненно застонал и попытался отодвинуться, но Говард пнул его еще раз и громким шепотом потребовал:

– Ну же, просыпайся!

Сонный рыцарь с усилием приподнялся – и бестолково сощурился:

– В чем дело?

– В этой крепости кто-то есть, – голос Говарда звучал спокойно, так спокойно, что Георгу стало нехорошо. – И он стоит на пороге. Ты помнишь, Георг? Перед тем, как устраиваться на отдых, мы опускали засов. И потом лично я возле выхода не разгуливал.

У окна, за которым заученно пламенел Западный Компас, выразительно шаркнула подошва.

– Георг, – все еще невозмутимо приказал Говард, – заряжай арбалет. И прислушивайся. Внимательно прислушивайся, не дай этой сволочи посмеяться уже над твоим остывающим телом.

Его спутник трясущимися руками потянулся к оружию.

…Говард стоял – напряженный, как тетива; Георг сидел на походном одеяле, таращась в полумрак и не отнимая пальца от арбалетного спуска. Невидимый ребенок больше не смеялся, и не было ни звука шагов, ни тем более шарканья – все участники ночной побудки затаились и сосредоточенно готовились к атаке противника.

То есть рыцари почему-то так думали.

Тихий девичий смех прозвенел колокольчиком вдали – оно поднимается по лестнице, констатировал Говард. Оно не собирается нападать… и не собиралось. Вероятно, оно всего лишь выбралось на прогулку – на обыденную прогулку по своей же собственной крепости, и оно не догадывалось, что сегодня на его пути возникнут вооруженные арбалетами и мечами рыцари. Ну да, оно как нарочно попробовало нас напугать – и достигло великолепных результатов; но если бы я был невидимым, я бы тоже, скорее всего, не удержался…

– Говард, – хрипло обратился к нему Георг, – не смотри на меня.

Говард уже почти обернулся, но послушно замер:

– Почему?

– Не смотри.

Зашелестела ткань. Говард смотрел на по-прежнему распахнутые деревянные двери – и понятия не имел, что его спутник закрывает походным одеялом постыдно мокрые ниже пояса штаны.

========== 5 ==========

Следующая лекция о повадках нежити началась одновременно с появлением краешка солнца над белоснежной пеленой недостижимо далеких пустошей. Георг мялся, кривился и ощущал себя грязным, как если бы шел под городскими балконами, и какая-то сердобольная хозяйка по недосмотру шваркнула ему на темя ночные радости из помойного ведра – но покорно плелся по тусклому утреннему коридору, пока Говард соловьем разливался о своих профессиональных навыках.

– Если нежить охотится после восхода луны, – болтал рыцарь, не выпуская, впрочем, из ладони железную рукоять, – значит, после восхода солнца она предпочитает спать. Как воин Этвизы, я обязан обнаружить ее логово.

– Помню, – тоскливо отвечал Георг. Он надеялся, что после ухода нежити Говард велит ему караулить зал, а сам наконец-то ляжет спать, но Говарда слишком потрясло шарканье подошв и тихие ноты девичьего смеха, чтобы забраться под одеяло и доверить свою жизнь спутнику.

Говард не сомневался: надо искать подвал. Вся, абсолютно вся известная рыцарю нежить обитала под землей, и ночная гостья наверняка не была исключением из этого правила.

Он обошел кухонные помещения, кладовку, спустился в небольшой винный погреб и с восторгом переместил содержимое двух бутылок в свои походные фляги. Третью открыл на месте, отхлебнул, предложил Георгу – тот скривился и покачал ноющей от недосыпа головой, спасибо, мол, не буду.

Необходимая Говарду лестница обнаружилась неподалеку от спален слуг, и Говард с энтузиазмом по ней умчался, обнажив меч и едва ли не насвистывая от азарта. Его-то страх полностью прошел, и он придумал несколько методов борьбы с невидимой тварью – в кухнях набрал в пергаментную упаковку три стакана чудом уцелевшей муки, а с полки в одной из кладовых снял баночку льняного масла и небрежно сунул в карман.

Идти за спутником Георгу хотелось меньше всего, но стоило ему преодолеть половину пролета, как снизу донеслось полное обиды:

– Эта паршивая створка не открывается! – и на душе немного посветлело.

Лестница привела Георга в маленькую комнату – от стены до стены два шага, – к добротной деревянной двери с углами, обшитыми сталью. Говард безуспешно дергал ее за ручку, но дверь не поддавалась, даже не вздрагивала – с тем же успехом можно было тянуть за корень столетнего дуба.

Помимо стали, кое-где дверь была покрыта мелкими гномьими рунами – Георг не умел читать на сабернийском, но надписи напомнили ему собственное противозаконное творчество, и он бледно улыбнулся. После ночных событий он ощущал себя каким-то… иным, как будто внутри отказало что-то важное.

– Я никогда не выезжал за пределы Сельмы, – устало произнес он, – но порой воображал, как странствую по миру, и на особо значимых для меня стенах вырезаю кинжалом: здесь был Георг. Ты не будешь против, если я исполню это свое желание?

– Не буду, – пообещал ему Говард. – Но сперва, пожалуйста, отойди: я попробую вышибить эту чертову гадость.

Заспанный рыцарь подчинился и отошел в угол, хлопая себя по штанам и куртке в поисках упомянутого кинжала. Штаны все еще не до конца высохли, но сейчас Георга спасал настойчивый затхлый аромат обветшалой крепости, а в зале – не менее настойчивый запах дыма.

Говард как следует разбежался… и всем своим весом влетел во все такую же безучастную створку. Она и не скрипнула – а у рыцаря в спине что-то многообещающе хрустнуло, и он присел, ругаясь и проклиная невидимую тварь сквозь плотно стиснутые зубы.

Потом он попробовал ударить запертую дверь мечом. Оружие загудело, на древесине белым шрамом выступил порез, но такой невнушительный, что Говард шлепнулся на нижнюю ступеньку лестницы и заметно затосковал, прикидывая, что делать.

Георг подступил к непреодолимой преграде и безо всякого удовольствия провел по ней острием кинжала. «Здесь»…

Острие шелестело, дерево поскрипывало, Георг мрачно думал, что в иные времена он бы радовался этому действу, как маленький – но радоваться не получается, под ключицами как будто засела тупая игла, не такая уж болезненная, но неискоренимая. «Был»…

Рыцарь, который струсил. Рыцарь, который обгадился, потому что его дьявольски напугал невидимый противник.

«Георг».

– Ну и про меня тоже упомяни, – расстроенно попросил Говард. – Хоть какой-то прок будет от того, что мы сюда явились.

Остановившийся было кинжал чуть съехал по старому неубиваемому дереву и опять вонзился в его плоть.

«Здесь был Говард».

– Отлично, – с иронией сказал наследник семьи Ланге, поднимаясь, отряхиваясь и сердито поглядывая на предполагаемое лежбище невидимой твари. – Пошли. Ночевать за крепкими стенами, конечно, приятно, и все же – господин Иона сам себя не найдет.

Георг кивнул – разумеется, пошли. И пошли поскорее, потому что еще полчасика в этой паршивой крепости – и я благополучно свихнусь.

========== 6 ==========

…Гера опаздывала – он с укоризной поглядывал на тяжелые гномьи часы и кутался в плащ. Было ужасно холодно, этой зимой Альдамасу особенно крепко досталось от января – снег лежал не только на вечно белоснежных пиках, но и на подвесных мостах, и – сверкающими шапками – на шпилях и зубьях каменных башен. Сквозь обледеневшие витражи едва получалось увидеть сугробы и замерзающих на посту караульных.

Она появилась в самом начале длинного коридора, когда он уже подумывал развернуться и уйти. Посмотрела на него темными синими глазами, нежно улыбнулась – а он подбросил на ладони яркий малахит, чтобы спустя секунду его отполированные бока обернулись невесомыми крыльями бабочки.

– Все балуешься, – рассмеялась девушка, и он сдержанно улыбнулся ей в ответ. Почему бы, мол, и не побаловаться?

Она была принцессой племени гномов, и она была прекрасна – это все глупости, что гномьи девушки отращивают бороды и заплетают из пышных усов не менее пышные косички. Синеглазая, совсем крохотная, чем-то неуловимо похожая на ребенка, она едва дотягивалась ему до локтя – он смеялся и гладил ее по густым каштановым волосам, чувствуя, как щекочут молочно-розовую кожу завитки ее забавных кудряшек.

Он ее обожал. До невольной дрожи в коленях, до восторженного щенячьего писка – нет, он, разумеется, держал себя в руках и старался не выглядеть полным идиотом, но она все понимала, она была в курсе – и он был бесконечно благодарен ей за ее спокойствие. Впрочем, она, кажется, любила его не меньше – просто прятала свои чувства куда более талантливо.

Границ между ними не было. Границ банально не могло быть между сильнейшими – и единственными – колдунами Тринны; тем более что ему тоже повезло родиться принцем, и что их племена делили поровну одни и те же горы.

Гномы – на севере, в жарких и шумных кузницах или во мраке, разгоняемом одинокими огоньками факелов, наедине с бездонными черными обрывами, занятые постройкой все новых и новых подземных мостов. Создатели оружия, создатели звенящих доспехов, непревзойденные мастера охоты – по крайней мере, они называли себя непревзойденными и перед соседями откровенно задирали носы.

Фениксы – на юге, в украшенных картинами залах и галереях, в отсвете каминного пламени, в постоянном поиске самих себя. Художники, скульпторы и певцы, поэты, архитекторы и писатели.

Ни первые, ни вторые ничего не знали о магии, пока маленького золотисто-рыжего мальчика не пригласили на праздник в чертоги короля гномов – и пока мальчик не заставил серебряные вилки отрастить по восемь лапок и разбежаться молчаливым скоплением пауков. Помнится, под аккомпанемент едва различимого шелеста гномы вскочили со своих стульев и этими же стульями вооружились – но пауки рассыпались перьями перелетных птиц, а потом блуждающими огнями, а потом сухими клочьями пепла – чтобы спустя секунду промчаться над праздничными столами в клетках из плоти фениксов.

И, помнится, тогда же маленькая девочка посмотрела на них абсолютно счастливыми темно-синими глазами и воскликнула: «Ух ты!»

Скорее всего, ей передалась его магия – как передается болезнь. Они вместе учились колдовать, вместе сочиняли заклятия, вместе запирали отведенную им силу в тихие равнодушные слова – и каждый раз в каждом неожиданном чуде, сотворенном ее хрупкими тонкими пальцами, он ощущал рассеянные отголоски своего дара.

Он был старше нее на два года – в детстве она ловила его за рукав и повсюду за ним таскалась, как болтливый бестолковый хвостик. Если он хотел сидеть в библиотеке – она сидела рядом, если он хотел есть – она принимала участие в ограблении кухонь. Потом отец велел ей не навязываться принцу фениксов, и она, расстроенная, рыдающая, так по-детски убитая горем, накрылась двумя одеялами и была не в силах успокоиться – пока принцу фениксов не стало без нее тоскливо, и он не заглянул в ее комнаты с вопросом: «Ты здесь? Ты не заболела?»

И потом у них все было хорошо. Будто в сказке.

Два неуклюжих подростка почти одновременно осознали себя невероятно любящими – и невероятно любимыми.

Два неуклюжих подростка были немедленно обручены – она счастливо смеялась и глупо целовала своего бывшего друга в подставленную щеку – до чего же, мол, здорово…

Два непобедимых колдуна столкнулись в ритуальном зале – чтобы даже умереть почти одновременно. Будто в сказке.

Он думал, что почти одновременно. Он был уверен – и не знал, что на самом деле за его рукав печально и виновато цепляется его же собственная магия – много лет назад подаренная девочке из гномьего племени и в конце концов покинувшая эту девочку, чтобы вернуться обратно.

Опять же – тогда, в те полузабытые месяцы их детского счастья, в моменты неприкрытой одержимости своим даром или желания показаться потрясающим… он говорил ей, что вырастет – и завладеет всей Тринной, а потом завладеет миром, и его корона будет короной единственного хозяина, господина и повелителя. Она слушала, приоткрыв от изумления рот, а он все больше и больше распалялся – верно, безо всякой войны… с помощью магии, с помощью заклятий, которые мы с тобой сочинили… справедливо, потому что, как нам известно, роль хозяина и господина рано или поздно достается умнейшему, хитрейшему и храбрейшему… и – если быть с тобой честным, если не отмахиваться от настоящих причин… сделать все это – чтобы ты, в свою очередь, была повелительницей вровень со мной, чтобы мы с тобой заняли – два подземных трона, или трона под солнцем, под сиянием розоватых созвездий и под луной, окруженные цветными витражами, свежими прикосновениями горных ветров – или, забери Дьявол, прикосновениями ветров на пустошах далеко внизу…

Она верила. Потому что он и правда был на все это способен.

– Лори, – шептала она, довольная, что никто не смеет запретить ей сидеть у него на коленях, снизу-вверх поглядывать на его худое лицо и слушать, как размеренно стучит его сердце. – Лори.

Ей нравилось повторять его имя. Имя феникса, пообещавшего ей все – и в качестве залога подарившего себя лично.

Maare solen de krii, сонно подумал господин Иона. И, чем-то смущенный, выглянул из-под одеяла.

– Что это, – спросил он, – за дрянь?

Лука прижал к обветренным губам палец. И, помедлив, указал своему спутнику вниз.

Там, под заснеженными досками ненадежного подвесного моста, устраивалось на отдых колоссальное пепельно-серое чудовище. Лохмотья кожи свисали с его щек, словно у дряхлого старика, некое подобие нормальной одежды – невесть из каких материалов собранная и невесть как закрепленная хламида – шатром высилось над ослепительно-белыми сугробами. Чудовище выдохнуло – у-у-у, подхватил ветер и понес в голубые утренние небеса – и расслабилось, чтобы хоть немного поспать; обледеневший холм посреди долины служил ему подушкой, а горная река пела колыбельную. Если бы он выпрямился, он бы заслонил рыцарю и колдуну добрую половину мира – господин Иона с облегчением подумал, что все в порядке, они в безопасности, а Лука с энтузиазмом шарил по сумке в поисках тетивы.

– Брось, – посоветовал колдун, вставая и подхватывая походное одеяло со снега. – Ты все равно не убьешь великана стрелой. Только разозлишь, и я как-то не гарантирую, что после этого мы уйдем отсюда живыми.

– Но вы же маг, – возразил юноша. – Причем вы маг из Этвизы, и вы должны противостоять злу так же, как противостоят ему рыцари. А великаны – это зло, господин Иона. Они убийцы и людоеды, они… ладно, – отмахнулся он, заметив, с какой насмешкой за ним наблюдает готовый убраться подальше спутник. – Простите меня. Идемте.

…за день они добрались до наивысшей точки Тропы – здесь было тяжело дышать, и пропало все, кроме заснеженных пиков и равнодушного холодного неба. Они тонули в блеклой выцветшей голубизне, в солнце, которое все порывалось поярче ее раскрасить, и в рассеянных грязных облаках, оторванных от пушистого бока тучи.

Спустя пару часов после полудня они наткнулись на дверь, ведущую вглубь заснеженного склона – колдун почему-то напрягся и скомандовал ее ломать, но она поддалась и распахнулась вовнутрь без применения силы. Затрещали петли, на верхнюю ступеньку винтовой лестницы посыпался лед пополам со ржавчиной – Лука скривился и первым заглянул в синеватую темноту, охватившую подгорье.

– Факел бы, – тоскливо отметил он, шагая вперед и настороженно слушая, как лестница скрипит под его сапогами. – Я же не вампир.

Господин Иона улыбнулся:

– У меня есть свечи.

…наверное, со стороны они представляли собой странное зрелище – два человека со свечами в плоских глиняных блюдцах, неторопливо шагающие вниз по железному винту. Ступени продолжали скрипеть и как будто повизгивать под их весом, дважды господину Ионе почудилось взволнованное чужое дыхание – но все было нормально, возможно, это сквозняки гуляли по старой каменной шахте, царапая острыми коготками давно остывшие стены.

– А свечи-то, небось, ритуальные? – с интересом уточнил рыцарь. – Вы когда-нибудь проводили ритуалы, господин Иона?

Колдун поежился:

– Приятель, какие ритуалы? У магов Тринны всего-то и дара, что едва тлеющие угольки под ребрами. Свечи для заклинаний, здесь ты, конечно, прав, но ради этих заклинаний не нужно рисовать пентаграмму на полу и вспарывать глотку девственнице. Они безобидные. К тому же, – он бестрепетно переступал через обглоданные кости, разбросанные по окруженному обледеней зеленью мха пролету, – я ведь не злодей. Ты правильно сказал утром: я должен противостоять злу.

– То есть, – сообразил Лука, – ритуалами пользуются только злодеи?

Колдун покрутил на запястье тонкий плетеный браслет – и попробовал пояснить:

– Ритуалами пользуются те, кто не боится вмешиваться в общее мировое полотно. Весь наш мир состоит из… как бы это описать… из нитей, или проволоки, или неразрывно связанных между собой узоров – мы называем это полотном, и наши заклятия вызывают в его узлах колебания, возмущения… заклятие послабее – и все в порядке, опасаться нечего. Заклятие помощнее – и полотно меняется, как бы впитывает энергию в себя, прогрессирует… а мы понятия не имеем, чем это нам грозит. Измененное полотно – оно становится более крепким или, наоборот, может порваться из-за нашей магии? Магия для него очередной ценный компонент или мусор? К сожалению, мы недостаточно сильны, чтобы как следует изучить его законы. Мы строим сотни разнообразных теорий – но, я уверен, все еще далеки от истины. А ритуалы… они ведь необходимы не для обычных заклятий, маги рисуют пентаграммы или Ведьмины Круги, когда хотят нарушить известные нам законы. Например, попытаться воскресить погибшего человека… или что-нибудь сотворить. Люди не должны воскресать, Лука, понимаешь? Пока это не станет угодно четырем Богам или госпоже Элайне – они должны покоиться под землей. То же самое и с вопросом о сотворении чего-либо. Ведь мир не был построен руками людей – а значит, людям нельзя добавлять лишние детали. Хотя, разумеется, это лишь мое собственное мнение. Как говорил мой учитель – несколько устаревшее.

Лестница оборвалась обомшелым коридором, где под пустыми скобами для факелов голубели гроздья сосулек. Лука накинул на голову капюшон, а господин Иона поднял воротник повыше.

– А каким он был? – снова спросил рыцарь, не желая замерзать в тишине. И, обнаружив, что господин Иона отвлекся, напомнил: – Ваш учитель?

– О, – в странном сером взгляде колдуна неожиданно возникла нежность. – Он был моим другом. В первую очередь – моим другом, а потом уже учителем. Его звали Риэра, и он отобрал меня у родителей, когда произошло… хм-м, когда мой дар намекнул, что он есть и что он хочет как-нибудь развиваться. Это было смешно – мы сидели за столом, ужинали, вроде бы наступил какой-то праздник, отец принес кучу подарков – мне, маме и брату… мамы, кстати, уже и в живых нет… вот, и у меня было такое хорошее настроение, а на улице в кои-то веки ни снега, ни ветра, ни хотя бы дождя. Ну я и подумал: хочу снег. Немедленно. Сейчас же…

Лука остановился, потому что над очередной скобой темнело выразительное пятно копоти.

– В общем, снег пошел с потолка… что же, – господин Иона провел по нему кончиками воспаленных пальцев. – Получается, не нас одних понесло на Тропу Великанов этой зимой. И не мы одни решили как следует прогуляться по этому славному коридору. Лука, – он внимательно огляделся, – не забывай, что мы не знаем, друг это или враг. И не знаем, человек ли.

– Да, – коротко отозвался рыцарь.

Они прошли еще совсем немного – и в коридоре стало невыносимо трудно дышать. Сначала ни до Луки, ни до его спутника не дошло, в чем беда – а потом рыцарь описал свои ощущения, как при аллергии на цветущую полынь, и господин Иона с облегчением выдохнул.

Впереди появилось голубоватое смутное сияние, отблесками затанцевало на камнях и скобах – колдун бестрепетно задул свечу и вышел к светлому подземному озеру. Низко-низко над поверхностью нависали хищные клыки сталактитов; берега скрывались под десятками тысяч бледно сияющих бутонов на колючих крепких стеблях. Бутоны качались, как если бы их трепал соленый штормовой ветер, потому что зал содрогался от низкого сосредоточенного жужжания, и сердитые полосатые шмели носились над неподвижной водой, как маленькие снаряды.

– Что-то они меня, если честно, – признался Лука, – не впечатляют.

– И меня, – согласился господин Иона. – Беги.

– Что?

– Беги, – послушно повторил маг. – Видишь, там, в тени входа? Чья-то походная сумка. Зелье не успело высохнуть, значит, наш коллега по несчастью заходил в этот зал недавно. Давай же, – настаивал он, толкая рыцаря локтем в бок, – обгони все, что можно обогнать.

И – сорвался с порога зала, как сумасшедший.

Шмели метнулись в коридор слаженным кровожадным роем; позади тускло мигнула серебряная пластина магического щита. Мигнула – и лопнула, а господин Иона выругался под нос, чувствуя, как по губам катятся мелкие горьковатые капли.

Коридор повернул, а потом и вовсе принялся петлять, как заяц; рыцарь и колдун еле вписывались во внезапные повороты, меч Луки тоскливо позвякивал о металлические нашивки на куртке: ну ты чего, какого Дьявола мы бежим, ведь мы умеем сражаться! Шмели не отставали, полные уверенности, что чужаки на их территории смотрятся диковато, ну и вообще – в последнее время как-то много их стало, этих проклятых чужаков.

Опять полыхнуло серебристым, четыре или пять неуклюжих тушек шлепнулись на каменный пол; господин Иона споткнулся и полетел вперед едва ли не кубарем. Тут же оторвался от холодных камней, выпрямился, обернулся – шмели не выдержали и замялись у разлитых за его спиной карминовых капель, пытаясь окунуть в них пушистые животы и неловко подпрыгивая, как брошенные на землю мячики.