Текст книги "Barfuss (Босиком по мостовой) (СИ)"
Автор книги: Sgt. Muck
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Они заглянули в спортзал, где новенький уборщик отмывал грязный пол. Они обсуждали его под его прямым взглядом, пока Барон пытался отвлечь его на свои бешеные гонки вокруг. Они видели, как Банши пробежала, спотыкаясь, в массажный кабинет. Хохотушка Бетти хихикала за их спинами, сочиняя про нового уборщика частушки. Кастиэль смотрел на него с тем же сочувствием, что и остальные пациенты – они, может быть, не сознавали этого, но чувствовали, что уборщику здесь не место. Тогда уборщик посмотрел прямо на Кастиэля. На Кастиэля смотрели по-разному. Он помнил взгляд, полный любви, своей матери, отвращения, сочувствия, гнева, раздражения, сумасшествия, и последний даже чаще, но на него никогда не смотрели, как на кого-то с улицы. Это был такой странный взгляд, от которого Кастиэлю даже расхотелось болтать со своими старыми друзьями, а ведь он вырос вместе с ними в этих стенах.
Может быть, во всем был виноват взгляд уборщика, но Кастиэль неожиданно почувствовал, как успех его плана плавно ускользает вместе с этим странным парнем «оттуда». Может быть потому он внезапно ушел от Гарта и, не обращая ни на кого внимания, начал перетаскивать добытые вещи из комнаты к коридору, ведущему в нежилую часть. Он протащил все это мимо спортзала, где сел передохнуть – уборщика уже не было – потому что он был слишком слаб и худ для того, чтобы так долго что-то делать физически. Наконец, отдохнув, он заглянул в массажный кабинет и никого не увидел. Так быстро, как только мог, он открыл душевую, заглянул – с детства известная ему труба все еще была под низким потолком. Низким и все равно для Кастиэля слишком высоким, так что тубареточку он попросил не зря. Он поставил ее прямо под трубой, после чего довольно быстро накинул на трубу один конец уже завязанной простыни.
Тогда ему стало страшно. До того это, казалось, был прекрасный план, потому что миссис Свин сказала ему, что он плохой мальчик, если до сих пор не хочет разговаривать. Он не мог учиться, но читал, хотя никому и не говорил, и рисовал, и мог даже писать, хотя это было его самым большим секретом, потому что этому его научила мама. И вот сейчас он стоял босыми ногами на табуретке и думал о маме. Она ушла. Он мирился с этим десять лет, пока наконец после долгих истерик он не услышал о том, что она мертва, прямо, от одной из медсестер. Он снова впал в забытие, в странное состояние сна и яви, смешавшихся в одно, а ту медсестру, конечно, быстро уволили, но с тех пор Кастиэль пытался нарисовать розу. Это было так давно, что теперь один лишь образ розы заменил ему единственного человека, что его любил. Он глубоко вздохнул и сам оттолкнул табуретку ногами, тут же падая вниз.
Боль была оглушающей, но из-за постоянного приема таблеток Кастиэль почти ничего не осознавал. В глазах темнело, но не так стремительно, как он надеялся. Никакого освобождения, никакой мгновенной смерти, как в фильмах. Было тяжело дышать, воздуха почти не поступало, но те крохи, что пробивались, все же не давали ему умереть. Он хрипел, потому что не мог вынести этого состояния, царапал руками простыню, потому что это был инстинкт выживания, и не знал, хочет он выжить или умереть. Слезы текли сами собой, а глаза горели, болела голова и он ничего не понимал. Теряя сознание, он даже не почувствовал тот момент, когда простыня перестала давить – она уже достаточно сжала, чтобы перекрыть поступление воздуха. Он успел запомнить смазанный образ уборщика, прежде чем отключится полностью.
Не зря он чувствовал, что нужно это сделать как можно скорее. А этот уборщик взял и помешал ему. Как будто ему не все равно. Но это, конечно, не так, ведь всем «оттуда» на него все равно.
========== Часть II. Кастиэль решает сбежать. ==========
Дин домывал последние палаты, когда понял, что его рабочий день официально закончен. Он домыл безликую комнату, стараясь не думать, смог ли бы он сам жить в подобном месте, после чего собрал весь инвентарь обратно на тележку и закатил ее в кладовую. С того момента, как все пациенты сбежались на его крик, и только один – тот самый высокий – сообразил, как помочь Дину, они все попрятались по комнатам для занятий и оставались необычайно тихими. На крик Дина не пришла ни одна медсестра. Это его настолько поразило, что он, вероятно, решил уйти еще прежде, чем об этом его попросила мисс Свинс в конце рабочего дня. На самом деле все было так.
Любопытствующие пациенты обступили Дина с бесчувственным, но все же живым парнем на руках, тогда как сам Дин понятия не имел, что с ним делать. Высокий мальчик помог ему стащить простыню, и вместе они кое-как сняли ее с шеи Кастиэля. То, что она была даже в сложенном виде так широка для его весьма маленькой шеи, в какой-то степени его спасло. Простыня выступила скорее надежным корсетом, нежели приспособлением для того, чтобы ее сломать, а маленький вес только способствовал этому. Кожа на шее потемнела, но постепенно краснота с некоторой долей синего спадала. Дин успел настолько вовремя, что удушение только вызвало обморок и больше ничего. Пациенты, поняв, что шоу не будет, разбрелись кто куда, и даже мальчик, подумав, не нашел причин оставаться, хотя они вроде бы были друзьями.
Дин остался один с, как он подумал, ребенком на руках, пытавшимся покончить с собой. Он сделал все, на что хватило его образования: проверил, что есть пульс, да попробовал послушать дыхание, конечно, хриплое и сбитое в обычном ритме, чуть ускоренное. Он выглянул из этого отделения больницы ровно в тот момент, когда одна из медсестер, выйдя из себя, ударила маленькую девочку, которая всегда смеялась, и та упала на пол. Вместо того, чтобы заплакать, она снова засмеялась, и медсестра просто ушла, оставив ее так. Раздражение захлестнуло Дина в один миг, ведь он никогда не уславился спокойным характером. Он закрыл дверь этого отделения больницы, прежде чем вернуться к бессознательному мальчику. Вероятно, если бы на помощь пришел кто-нибудь из медперсонала, то мальчику бы помогли, но его положение стало бы еще невыносимее, чем прежде. На какую-то долю секунды Дин представил, что было бы, если бы из дурдома можно было бы забирать людей так же, как животных из приюта, но вовремя вспомнил, что даже самые добрые люди обычно самые жестокие. Нормальный человек вряд ли бы захотел принимать в семью того, у кого не все дома, даже если он не агрессивен и вообще напоминает ребенка. Было совсем не трудно поднять парня на один из массажных столов, однако чем дальше он не приходил в себя, тем больше Дин сомневался, стоит ли ему и дальше не сообщать о случившемся. Простыню возмущенный Барон забрал, заявившись на шоу, точно так же, как и хромоногий дедушка – свою табуретку, так что основных следов преступления не было. Этого парня он не знал, и хотя ему было его жалко, как бывает жалко бродячее животное, он даже не подумал сообщить, чтобы за ним следили тщательнее. Вероятно, Дин уважал и решение уйти из жизни, просто не хотел, чтобы это случилось в его первый рабочий день на последней работе, что у него осталась. Так что он отправился мыть душевые, открыв дверь, если вдруг мальчик очнется.
– Зачем? – тихий шелест вместо голоса напугал Дина в сумрачной душевой как из фильма ужасов лучше, чем это сделал бы обычный голос. Он обернулся, чтобы увидеть нетвердо стоящего на ногах мальчика – или теперь казалось, что он не так и молод – парня, чьи горящие от гнева глаза лучше всего говорили Дину о том, что он кругом поступил неправильно. – Разве я тебя просил? – он говорил с трудом, и Дин списал это на попытку себя задушить без какой-нибудь задней мысли.
– А я просил вешаться в первый мой рабочий день у меня же на глазах? – в тон ему спросил Дин, так же раздражаясь. В первый раз в жизни он, может быть, сделал что-то правильно, и вот, нате, парень его еще и обвиняет! Чем больше Дин к нему приглядывался, тем больше ощущал, что это не мальчик, а действительно парень, притом одного с ним возраста. Он цеплялся за косяк двери и не сводил с Дина пылающего взгляда. Говорить ему было бесполезно, тем более это же дурдом, тут вообще слова ничего не стоили. – Всегда пожалуйста, – буркнул он, отвернувшись от двери спиной. Потом похолодел, подумав, что такой призрак человека может его и двинуть по хребту, а ищи его в этой больнице. Потом развернулся, чтобы проверить, там ли парень, но его уже не было.
Так что Дин постарался расслабиться и закончить работу хотя бы откровенно вовремя. Поначалу обычный труд избавил его от всех мыслей, однако чем ближе был вечер и конец рабочего дня, тем больше Дин понимал, что он здесь не сможет работать. Он был тенью в игровой комнате, наблюдая за жизнью обреченных вечно обитать в четырех стенах людей, и понимал, что они по-своему здесь счастливы, хотя персонал обращается с ними, как с отходами. Он видел, как грубо медбратья таскают еле живых старичков в эту комнату и как медленно они отходят в мир иной, сидя в одном из неудобных кресел. И рядом же с ними играли немногочисленные дети, пугая окружающих сумасшедшим взглядом – они такими родились. Здесь была в высшей мере угнетающая атмосфера, а Дин и так контролировал себя слишком плохо.
Он закрыл кладовку, понимая, что больше не вернется. Шел по коридорам мимо автоматических дверей, не замечая, что за ним бесшумной тенью крадется еще кто-то, настолько маленький и быстрый, что успевал проскальзывать в двери за Дином. Сам же Винчестер был больше занят тем, что отгонял мысли о будущем. Не ценой работы в таком ужасном месте, нет.
– Добрый вечер, мистер Винчестер! – встретила его мисс Свинс, вставая из-за стола. Она обняла его так, что Дин задохнулся не от силы объятий, а от запаха пота, что перебивался запахом дезодоранта. – Мне так жаль, что вы оказались неподходящей кандидатурой, – и не отпускала его, не отпускала, пока Дин не отпихнул ее от себя – вежливость и потребность жить даже не могут быть поставлены в одном предложении. – Мистер Клитч сказал мне, что вы прекрасно справились с уборкой, однако вы же понимаете, что если наши пациенты способны вас обмануть или обхитрить, то мы не можем и дальше так рисковать! – Дину показалось, что она лукавит, хотя потребность в уборке для больницы была первостепенным делом. Может быть, это было как-то связано с шикарными перстнями на ее руках, дорогой машиной под окном и пьющим персоналом? Дин не был Шерлоком Холмсом, но в подобном мире он вращался, пока был подростком, и прекрасно знал обо всем этом.
– А мне то как жаль, – соврал, глядя прямо в ее блеклые глаза, Дин. Он уже мысленно набирал номер телефона отца. Все относительно: стоило ему посмотреть на сумасшедший дом, как вся его гордость перед отцом как-то заметно исчезла. Да, его отец забыл своих детей, считая, что они уже взрослые, однако Дин его не забыл и знал, что возможность помощи от него всегда существует, потому что он не сумасшедший. И этот факт в этих стенах показался достаточно значимым. Так что он забрал деньги за первый рабочий день – смешные, на них нельзя было даже до дома на автобусе доехать, после чего отправился к Импале.
И чем дальше он шел по коридорам от сумасшедших людей, тем легче ему становилось на душе. Тени, следующей за ним, он так и не заметил.
***
Кастиэль еще никогда не приходил в себя после обморока. Это такое странное ощущение, похожее на второе рождение, и поначалу он просто лежал и радовался тому, что родился. К тому же, все тело было подозрительно легким, как после того, как однажды летом, в страшную жару, им позволили выйти на поросшее травой поле и где они с Гартом играли в воображаемый футбол до полного истощения. Дышать было трудно, но Кастиэль умел не обращать внимания на боль в своем теле, потому что в четырех стенах обычно никто не мог помочь ему. Он обходился сам с самого детства, и то, что вместо дома теперь больница, ничего не меняло – он вежливо бы отказался, если бы знал, о чем говорить и как это делается, и пережил боль самостоятельно. И так, сама по себе, она перестала сильно его донимать. Болело горло, и Кастиэль подумал, что простудился. Вспомнил, что мисс Свинс не переносит, когда пациенты болеют простудой. Вспомнил, что на улице лето. Вспомнил, что его план не удался потому, что кто-то спас его.
Кастиэль еще никогда так не гневился. Он чувствовал, как гнев заменяет ушедшие силы, идет по непослушному телу и заставляет его встать. Ноги дрожали, руки не слушались, но он, тем не менее, смог сесть на высоком массажном столе и попытаться посмотреть, где тот самый виновник провала его первого жизни плана. От гнева высохли даже слезы, от гнева он готов был разорваться изнутри. Он увидел, что тележка стоит рядом с душевой. Так трудно было дойти до нее, ведь, спрыгнув со столика, Кастиэль упал на колени, впрочем, бесшумно, как и всегда. Так трудно было удержаться на ногах, так что Кастиэль просто не думал об этом. Схватился за косяк двери и пытался отдышаться, глядя на русые короткие волосы на затылке. На уборщие был обычный синий комбинезон, но он был не такой, как все предыдущие. В языке Кастиэля не было такого понятия, потому что мама всегда запрещала ему смотреть телевизор или журнал, если кто-то был там обнаженный, так что Кастиэль не знал, что значит быть «обнаженным» – их сгоняли в общую душевую и заставляли раздеваться, не оставляя времени размышлять. Но то, что такого понятия у Кастиэля не было, не запрещало ему смотреть, потому что ему нравилось смотреть. У уборщика были особенные движения, уверенные и сильные, потому что он был молод, в отличие от всех предыдущих уборщиков. Мог ли быть Кастиэль таким? Он взглянул на свои худые руки. Пальцы были тонкими и длинными, как будто лапки пауков – вторых местных жителей после пациентов, а на запястье можно было посчитать косточки, если натянуть кожу чуть сильнее. Он случайно посмотрел на трубу, и воспоминания снова накрыли его с головой. Гнев и раздражение сжигали его изнутри, так что ему очень хотелось просто спросить, почему он вообще это чувствует? Почему кто-то вмешался в то, что Кастиэль решил сам? От неожиданности он даже открыл рот и сделал что-то, что никогда не понимал прежде.
Он произнес слово. И слово это было таким ощутимым, таким полновесным, что Кастиэль прижал пальцы к губам, чувствуя словно бы его контуры. Говорить было трудно и больно, приходилось концентрироваться, но гнев делал это за него, и он смог произнести, останавливаясь, целую фразу. Под гневом рождалась эйфория и счастье. Он не говорил так долго, что забыл, каково это. И хотя он не понял механизма, не уловил последовательность действий, которую нужно было выучить, первый опыт доставил ему необъяснимое удовольствие. Но нельзя было дать уборщику вмешаться и в это.
А когда он спросил, Кастиэль его не понял. Разве он трогал этого человека? Нет. Он не просил, но тот почему-то все равно вмешался. Кастиэль считал, что если человек и рождается не от своей воли, то уходить точно должен по своему решению. А тут какой-то настырный человек, который говорит ему, что не хотел бы, чтобы Кастиэль умирал рядом. Но что такого в смерти? Она самое естественное, что может произойти с человеком, и ее можно позвать, как котенка. Но теперь план казался ему не таким блестящим, потому что в его жизни появилось что-то, что он понять не мог. Пока он не объяснит это себе, второй раз испытать план не получится. Поэтому Кастиэль ушел к себе в комнату, где его никто не станет искать.
Перед ним на кровати лежали две розы – одна картинкой и другая на брошке. Он не знал, что сказала бы ему мама, потому что усилиями специалистов мама была стерта из его разума как человек, скорее, как явление, которое не уйдет, даже если умрет. Но и с ней Кастиэль не разговаривал. Он вообще ни с кем не разговаривал, потому что это вроде как не было нужно, а тут чужой человек, который бы не понял его с жеста, как Гарт, и рядом с ним Кастиэль заговорил. А еще человек не прошел мимо. Он снял Кастиэля оттуда, хотя Кастиэль должен быть противен людям «оттуда». Медсестры часто говорят, что такие, как Кастиэль, портят общество.
Кастиэль не хотел портить общество, но в нем что-то словно бы перевернулось в тот момент, когда уборщик разозлился на его вопрос. Как будто для уборщика это было важно, потому что если бы Кастиэля спросили, зачем он делает свои обычные вещи, он бы тоже разозлился. Ведь он их делает и все, кому какое дело. Неужели там, откуда уборщик пришел, есть профессия мешать людям уходить из жизни? Какой же это удивительный мир! Кастиэль смотрел много фильмов, Кастиэль знает кое-что о мире.
Он попробовал подумать, как герой фильма. Он в сомнении, у него есть вопрос, который он не может задать человеку, потому что человек разозлится и не ответит. Значит, надо искать ответ в его окружении и жизни, а для этого очень нужно выйти отсюда. Но выйти на улицу значит встретиться со всеми опасностями. Он подумал, что сказал бы Гарт – наверное, он бы уповал на то, что со страхами нужно бороться. Однажды они боялись, что на чердаке есть призраки, и только Гарт уговорил их всех, даже Барона, пойти туда, хотя этого они боялись больше всего после подозрительного стука с чердака. Однако когда они пришли туда, умирая от страха, так что Хохотушка, и та молчала, то ничего не обнаружили. Кастиэль был очень честен с самим собой и понимал, что отказ выйти не значит струсить. Просто он должен понять, что важнее – его вопрос или жизнь здесь, после чего понял, что жизнь здесь никуда не денется, если он выйдет ненадолго.
Решено. Он выйдет вслед за уборщиком.
Нужно было собрать те немногие вещи, что у него были. Его белый костюм был слишком заметен, так что Кастиэль разломал грифель от карандаша и смазал этой пылью белую ткань так, что она посерела. После этого он сломал грифели от цветных карандашей, но они почти не оставили следов. Так что пришлось пользоваться только простыми. Наконец футболка посерела, хотя и неравномерно. Он взял с собой свою тетрадь, в которой были все свидетельства его терапии – строго-настрого наказано всегда держать ее рядом с собой – изображение розы и брошку. Взял стопку денег, которую они давным давно нарисовали и спрятали под матрасами, прямо как в фильмах. А еще черничный кекс, что выиграл у Гарта. Оставалось только подождать, когда уборщик выйдет.
Кастиэль простоял так полчаса в одном из коридоров, прежде чем уборщик вышел и закрыл последнюю палату. Наверное, Гарт сказал, что Кастиэлю плохо, раз никто его не искал. Он был благодарен другу за помощь и несколько беспокоился, что не предупредил. Потом понял, что Гарт умный, он поймет. Он скользил тенью за уборщиком, пока тот не зашел в кладовую, где хранился инвентарь. Когда он вышел оттуда, Кастиэль страшно удивился, ведь заходил он туда в комбинезоне, а вышел в чем-то другом, прямо как в фильмах! Разглядывая его одежду, Кастиэль едва не споткнулся о крепеж для линолиума, но вовремя ушел в тень закутка, которых в больнице было много. Прижимая к груди тетрадь, он шел за уборщиком, разглядывая его со спины, потому что Кастиэлю понравилось это делать – его разглядывать. Он был необычен – в больнице таких никогда не было, и даже бугаи-медбратья тоже были не такими. У него был смешной ежик волос – у Кастиэля тоже такой был, но очень давно, когда персоналу было не все равно, как они выглядели. Но он был аккуратным и очень уборщику подходил, потому что в ощущениях Кастиэля уборщик был какой-то очень колючий, но в хорошем смысле.
Кастиэль подождал его даже у выхода из кабинета мисс Свинс, пытаясь отдышаться после преодоления стольких автоматических дверей, ведь он должен был успеть пройти и не попасться на глаза уборщику! Наконец уборщик вышел. Кастиэль разглядел его лицо и быстро запомнил, потому что не смог определиться в отношении к нему сразу. Оно было, безусловно, как из фильмов, а про такие очень любят говорить «красивый», так что Кастиэль решил именно это и употребить. Он сам не знал, что значит «красивый». Вот роза была красивой, но уборщик розой не был. Все было очень сложно.
Уборщик шел очень быстро, а Кастиэль – еще быстрее, потому что был слабее. Но нельзя было останавливаться даже для того, чтобы отдать дань страху перед выходом. Он не посмотрел на охранников у выхода, так что его и не окликнули. Он вышел вслед за уборщиком на темную и теплую улицу, улицу, которой так боялся.
Она встретила его целым букетом запахов лета, машинами и целым миром неизвестных людей. Прямо как в фильмах.
***
В конце концов, необязательно Дину было звонить отцу именно в этот день. У него был вечер, когда он не хотел думать вообще ни о чем. Раньше он бы пошел в бар, куда угодно, лишь бы не оставаться одному в квартире, а теперь это посещение сулило встречи с людьми, которых Дин теперь не выносил. К тому же, он устал настолько, что не было ни единой мысли о том, чтобы встать и пойти. Он вышел из машины, закрыл дверь и поднялся в квартиру, если это название подходило для того места, где он жил. Так, одна комната и едва работающая сантехника. По ночам трубы издавали страшные звуки, а туалет смывался через раз, но это была хоть какая-то крыша над головой. Соседи здесь были такие же бедные, но не бандиты. Переселенцы, алкоголики, но никого с оружием, и ночью потому не было слышно стрельбы. Зато все остальные звуки – полный комплект. Ко всему можно привыкнуть, впрочем.
Он бросил сумку на шатающийся стул. Это было все, что стояло в прихожей вообще. На кухне прямо так, без всякого холодильника, просто под столом, стояла немногочисленная еда, но после дня в сумасшедшем доме есть не хотелось. Хотелось пива и просто упасть на диван. Он успел сделать одно и не доделать другое, когда в двер постучали.
Рукой. Это было немаловажно для такого человека, как Дин. У него была пушка в кожаной куртке и нож в ботинке – остатки уличного воспитания, но не похоже это было на визит недружественных организаций. Соли у него не было, хлеба тоже, да и соседи побаивались друг с другом общаться. Пиццы он не заказывал (хотя идея была неплоха, за те гроши, что ему выдали, хватило бы на пиццу и колу, может быть), почта ему не приходила и никто не должен был вообще знать, что он здесь живет.
Так кто же, черт возьми, мог вообще стучать в дверь?
И все же он достал пушку из кармана. Патронов было мало, жалкие остатки, но один мог спасти жизнь при правильном применении. Он приоткрыл дверь, не понимая, почему никого не видит, и приоткрыл больше. Какого же было его удивление, когда он обнаружил черные вихры и яркие глаза неудавшегося самоубийцы.
– Какого черта, – только и произнес Дин, когда парень толкнул дверь и бесцеремонно зашел в его квартиру, как будто бы она была его собственной. Он осторожно положил свою тетрадь на шатающийся стул рядом с сумкой Дина и повернулся к нему лицом. В плохом освещении одной лампочки, висящей на голом проводе из дыры в потолке, парень выглядел еще хуже, чем в больнице. – Как вообще? – дар речи его покинул, ибо не так часто в твоей квартире появляется псих, которого ты спас о смерти. Хотя, как Дин уже упоминал себе раньше, он не очень был похож на типичного психа. На странного – пожалуй, но не псих.
– В твоей машине очень воняет, – только и сказал парень, просто смотря на него. Бесполезно было спрашивать его, зачем он сюда явился, когда Дин понял, что парень проехал с ним весь путь в багажнике, который находился в таком плачевном состоянии, что его можно было даже не закрывать, ибо красть там было нечего, а вход в салон был заколочен фанерой. И там действительно сильно пахло бензином. Парень нехорошо позеленел, и Дин только чудом успел открыть дверь тесного туалета и отвернуться, чтобы не спровоцировать собственную реакцию. Видимо, бензин парню никогда на пути не попадался. Или он был очень голоден. Сколько же он следовал за Дином?
После попыток суицида вообще есть хочется?
После определенного периода жизни на дне появляется ощущение, что так оно все и надо. Но впервые оно изменило Дину, когда он сбросил звонок в пиццерию и убрал мобильник, сидя перед парнем на табуретке. Парень сидел скромно на диване, забрав свою тетрадь и вообще разом сникнув, как будто его идея распространялась только до момента появления в квартире. Он был похож на испуганного зверька, хотя пострадавший здесь вообще был Дин. Но не Дину было судить того, кто хотел убежать. Весь путь сюда, домой, в Импале, он только и думал о том, чтобы убежать.
– Как тебя зовут? – решил спросить он тихо и аккуратно, чтобы не напугать парня. Тот не отводил от Дина взгляда, так что момент его ответа Дин даже не сразу угадал.
– Кастиэль, – произнес парень, сильнее сжимая тетрадь в своих руках. Он изучал лицо Дина, но не как все люди в обычной жизни, а как будто в первый раз в жизни видел. Когда он протянул руку, Дин и вовсе шарахнулся от него, напугав. Кастиэль отдернул руку, словно обжегся. Дин настороженно вернулся на свое место на табуретке, не желая, чтобы его вообще кто-нибудь касался, особенно тот, у кого не все дома. – Как тебя зовут? – повторил он попугаем с той же интонацией, прислушиваясь к собственному голосу. Он все еще был каким-то изломанным и неуверенным, но Дин все равно списывал это на травму шеи. Он и сейчас видел темные контуры на ней.
– Дин, – ответил он, следуя правилам вежливости. Хотя какая вежливость, он просто хотел этим вечером отдохнуть. Была прекрасная мысль выставить парня за дверь и лечь спать, но чертова совесть не позволяла. Вот вроде бы отсидел несколько недель, личное дело в полиции есть, как потенциально опасного, и на лбу людей знаки вырезал, а выгнать человека незнакомого не может. Сэм, наверное, выгнал бы сразу. А к отцу охрана не пустила. Опять он, Дин, выбивается из колорита Винчестеров.
– Тебе подходит, – кивнул Кастиэль, как будто без его резолюции оно Дину подходить не могло. Он открыл тетрадь, отлепил фломастер, державшийся на странном скотче, похожий на больничный, и маленькими буквами написал имя Дина в столбике под двадцатью другими. – Хорошо познакомиться, – сказал он. Это прозвучало так, как будто он был иностранцем, но кто их, психов, знает.
Он был не просто болезненно худым, как Дину показалось. Он просто как будто бы никогда не играл на улице, не бегал и не играл в мяч. Это была слабость мышц, а не отсутствие какого-либо веса. По сути, вес и был тем, что он ел. На нем была странная, серая в разводах, футболка и белые штаны, как у всех в той больнице, а ноги были босыми и потемневшими от прогулки по улице.
– Я думал, что на улице страшно, но там очень красиво, – неожиданно произнес Кастиэль. Он говорил теперь четче, проговаривая каждое слово, и в его голосе появился индивидуальный оттенок, какой есть у каждого человека. – Мне понравилось на улице, – признался он Дину, как будто Дин был ему лучшим другом.
– Тебя будут искать, – наконец рискнул произнести он. Он все думал, как отойти без подозрений и набрать номер телефона Бобби, чтобы тот позвонил в больницу. Психам вообще-то лучше не прерывать лечения. Даже если они такие безоружные, как этот. – И переживать за тебя.
– О, – отозвался Кастиэль. – Я об этом не подумал. Но я же не навсегда! – тут Дин позволил себе облегченно вздохнуть. Можно выпить колы с пиццей и осторожно отвезти его обратно, а потом поспать. Шикарный план. – Мне только очень нужно узнать про людей, которые работают теми, кто мешает людям уходить из жизни, – Дин чуть не плюнул пиво обратно. Однако Кастиэль смотрел на него очень серьезно. Он вообще был серьезен каждую секунду своего пребывания здесь. – Я смотрел много фильмов. Но я никогда такого не видел.
– Нет таких людей, – покачал головой Дин. Лучше бы он согласился и рассказал ему какую-нибудь фигню, потому что Кастиэль внезапно упал с дивана на колени перед Дином, все еще смотря прямо в глаза.
– Тогда зачем ты это сделал, – проговорил он, сжимая маленькими ладонями колени Дина. Ему не хватало сил, чтобы причинить Дину боль, но это, видимо, было его самой высокой стадией агрессии. И Дин чувствовал себя неловко, когда перед ним кто-то стоял на коленях. Он взял Кастиэля за руку и собрался поднять его с коленей, как вдруг забытые рефлексы заставили его упасть и утянуть Кастиэля за собой. Щелчок за окном, секунда и звон разбитого стекла. Пуля вошла куда-то в мягкую обивку дивана.
– Какого, – но дальше Дин проговорить не успел. Следом за первой пулей снайпер решил взять для верности автомат или пулемет, что угодно. Дин думал так быстро, как мог. Он прополз к бетонной стене под окном, сосредоточенно вспоминая, откуда могли стрелять. Судя по всему, с заброшенного дома напротив, но это же чертово расстояние через дорогу? Может ли оружие раскрошить бетонную стену при желании владельца? Он не знал, но все пути были отрезаны. К тому же с ним был несчастный пациент психбольницы. Этот момент словно бы сбежал из ккого-нибудь шоу.
В дверь постучали и проговорили «Пицца!».
Точно шоу.
– Я смотрел фильмы, там обычно не погибают от такого, – произнес авторитетно Кастиэль. От его слов град из пуль неожиданно прекратился, а может, это было простым совпадением. Дин, одной рукой удерживая Кастиэля за плечо – не дай бог полезет туда, другой пытался нашарить рядом с собой хоть что-нибудь. В воздухе висела бетонная пыль от пуль, что царапали голые стены. Он наткнулся на что-то железное, после чего вспомнил, что это была старая банка с краской, оставшаяся еще от первых попыток отремонтировать эту квартиру лет двадцать назад каким-то оптимистом. Пыль оседала слишком быстро, так что у Дина было не так много времени. Он открыл засохшую крышку ножом из ботинка и плеснул ее ровно там, где мог увидеть стрелок из дома напротив. Темно-красное пятно должно было отвлечь этих гостей, которые, как полагал Дин, явились по его душу, так как денег у него все еще не было. Долги не прощают, даже тем, кто не может их отдать. Почему же они так медлили?
Дин выглянул в окно. На первый взгляд никого не было в темных окнах напротив. Он скосил глаза, зная, что боковое лучше различает оттенки. Но ничего похожего на прицел не промелькнуло. Он увидел, как из склада выходит быстрой походкой человек. То, что он был один, не обещало Дину хэппи-энда. Он не помнил, сколько был должен – штук двадцать, но для таких ребят сам факт долга стоило очень много. Особенно, если о нем кое-кто знал. Если бы Дин остался в живых, это значило, что ребята были не так круты, а значит, долги им можно не отдавать. Это такой удар по репутации для них, что задержка в месяц уже была странной. Или его мытарства по квартирам и работам сбили их со следа?
