Текст книги "День Гагарина"

Автор книги: Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Так же вел себя Гагарин и по отношению к товарищам – космонавтам, выполнившим полеты после него.

Очень запомнилась мне телевизионная передача в августе шестьдесят второго года, после одновременного полета А. Николаева и П. Поповича на космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4». На экранах телевизоров появились сидящие за небольшим овальным столиком все четыре имевшихся к тому времени в наличии советских космонавта: Гагарин, Титов, Николаев, Попович. В своем выступлении Гагарин усиленно напирал на то, что ему «неудобно перед товарищами: я же сам всего один виток сделал, а они вон сколько!» О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь же подчеркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы этот день был не их праздником, праздником их товарищей Андрияна Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полетов, естественно, более сложных, чем предыдущие. И первые космонавты мира всячески старались держаться в тени, делали все от них зависящее, чтобы так оно и получилось.

И в дальнейшем Гагарин всегда старался не выделять себя не только из шеренги уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из среды молодых летчиков, еще только стремящихся в Центр подготовки. Герой Советского Союза космонавт Ю. Глазков и сейчас вспоминает теплую товарищескую поддержку, оказанную ему Гагариным в трудную минуту: «…Оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».

Совершенно не воспринимал Гагарин и молитвенно-почтительного отношения к своей персоне, исключающего возможность какой бы то ни было шутки по его адресу.

Однажды я был свидетелем того, как ему рассказали, что очередную входящую в моду девчачью прическу – косички с бантиками вбок – прозвали «полюби меня, Гагарин!». Он очень смеялся, причем смеялся без малейшего оттенка самодовольства (вот, мол, какая популярность, даже прически в мою честь называют!) или, напротив, уязвленного самолюбия (как это столь мелочное дело связывают с моим именем!). Смеялся, потому что ему смешно.

Впрочем, не всякую шутку он поддерживал так охотно. Всеяден в этом отношении не был. Увидев однажды юмористический рисунок, на котором он был изображен стоящим у доски и назидательно читающим лекцию о космическом полете Герберту Уэллсу, Алексею Толстому и Жюлю Верну – вот, мол, все, оказывается, совсем не так, как у вас написано, – Юра недовольно поморщился: «А то без меня они, бедные, не справились…»

Нет, не загипнотизировала мировая слава этого человека. Устоял он перед ней. Выдержал.

И – что, я думаю, особенно важно – положил этим начало традиции: чтобы никто из наших космонавтов (а их теперь уже, слава богу, более полусотни) не проявлял склонности к тому, что называется «взбираться на пьедестал», а если такая склонность все же возникнет – удержался бы. Самостоятельно или не без помощи товарищей, но обязательно удержался!

Впрочем, почему только из космонавтов? Наверное, сила и значение такого примера по своему нравственному влиянию на людей выходит далеко за пределы космонавтики! Чем и ценны.

Быстро прошли недели занятий на тренажере. И вот настал день, когда я смог сказать:

– Ну, вот и все, ребята. Наши с вами дела окончены. Все, что надо, вы умеете.

Они действительно умели все. Все, что можно было проимитировать на тренажере, – и все, что мы смогли предусмотреть… Но все ли?.. Не раз возвращался я мысленно к этому мучительному вопросу. Прецедентов нет. И авторитетов нет. Никто и никогда проблемой подготовки космонавтов конкретно не занимался. Кажется, отработали и нормальный одновитковый полет, и ручное управление спуском, и всякие отказы в системах корабля… Вроде бы ничего больше не придумаешь.

И тем не менее – все ли?..

А вскоре наступил и день экзаменов.

Он был посвящен самому главному элементу подготовки космонавтов – практической работе в космическом корабле, то есть на тренажере. Второе же испытание проходило в Центре подготовки космонавтов, где наших подопечных экзаменовали по всем предметам (их набежало довольно много, этих предметов), которые они проходили.

В состав комиссии входили ученые, летчики, конструкторы, медики – специалисты многих отраслей знаний, из совокупности которых возникала – еще только возникала – космонавтика. Сейчас, в наши дни, готовность к полету будущих космонавтов проверяют самые компетентные в этом деле люди – уже летавшие космонавты. Тогда такой возможности не было.

Председательствовавший на заседаниях комиссии генерал Каманин вызывает первого экзаменующегося.

– Старший лейтенант Гагарин к ответу готов.

– Занимайте свое место в тренажере. Задание – нормальный одновитковый полет.

...Дальше все пошло спокойнее. И для меня, и для всех участников этой не имевшей прецедентов работы, и, главное, как мне кажется, для самих экзаменующихся. Оно и понятно – вновь возникла обстановка, ставшая за последние месяцы привычной: тот же шар, те же тумблеры, ручки и приборы, положения и показания которых требуется проверить, та же процедура «пуска», тот же еле заметно ползущий «Глобус»…

Нормальный одновитковый полет все испытуемые выполнили безукоризненно. Так же успешно справились они все и с имитацией ручного управления спуском. Потом пошли «особые случаи». Члены комиссии вошли во вкус – вопрос сыпался за вопросом, один забористее другого.

Андриян Николаев на вопрос одного из экзаменаторов, что он будет делать не помню уж сейчас точно при каком именно, но каком-то очень уж хитром отказе, без малейшего замешательства ответил:

– Прежде всего сохранять спокойствие.

В этом ответе было все: и действительно разумная рекомендация, пригодная для любой ситуации космического полета, и, наверное, умелый «экзаменационный» маневр, оставляющий некоторое время для раздумий (действительно, через несколько секунд Николаев дал совершенно верный ответ), и, главное, – в этом ответе весь Андриян, с его невозмутимой собранностью и завидным умением держать свои эмоции в кулаке. Тогда я еще не знал, что незадолго до своего прихода в отряд космонавтов Николаев вынужденно посадил без малейших повреждений сверхзвуковой реактивный истребитель с отказавшим двигателем (кстати, в том, что не знал – после стольких разговоров с будущими космонавтами об их летной работе – тоже проявился Николаев). Но когда узнал – совсем не удивился.

Философский ответ Андрияна оказался чем-то вроде переломного момента в ходе экзамена. Дальше все пошло как-то спокойнее, легче, я бы сказал даже – веселее.

А назавтра шесть молодых людей – будущих космонавтов – должны были показать уже не то, что они умеют, а что они знают. Устройство ракеты-носителя и космического корабля, динамика их полета, работа отдельных систем, маршрут и профиль полета, физиология действия перегрузки на человека… всего не перечислить!

Я сидел за длинным столом экзаменационной комиссии между конструктором К. П. Феоктистовым и физиологом В. И. Яздовским, смотрел на собранный вид и сосредоточенные лица экзаменуемых, слушал их ответы, – но мыслями был уже далеко от просторного светлого зала, в котором все это происходило. И свою подпись под заключением комиссии о том, что все шесть космонавтов – теперь они уже назывались так – испытания выдержали отлично и, по мнению комиссии, к полету на корабле «Восток» каждый из них полностью готов, – свою подпись под этим документом, который когда-нибудь обязательно займет место в музее космонавтики, поставил, думая уже о другом.

Подготовка этих, успевших стать по-человечески очень близкими и родными мне, людей – закончена.

Теперь их ждет другой экзамен – в Космосе…

1985

Г. С. Титов,
Герой Советского Союза,
летчик-космонавт СССР
В НАЧАЛЕ ПУТИ

Подготовка космонавта – прежде всего напряженный труд, продуманный, очерченный планами учебы и графиками медицинского контроля. Мы полностью отдавались ему.

В нашу группу космонавтов отобрали летчиков из разных мест и краев, биографии у нас были самые различные, но очень многое нас сроднило и сблизило. Мы сразу условились: промахов друг другу не прощать; если что не нравится, говорить в глаза, критиковать и не задирать нос, когда тебя критикуют. Если знаешь больше товарища – поделись с ним. Не ленись помогать друзьям. Помни: все – за одного, один – за всех. Уважай чужое мнение, не согласен – докажи.

Так постепенно начали складываться у нас свои традиции, свои неписаные правила.

Буквально с первых же дней началась учеба: теоретические дисциплины чередовались с практическими занятиями, спортивными играми.

Говорят, в спорте немало однолюбов. Понравилась, скажем, гимнастика, и вот человек, кроме нее, знать ничего не хочет. Примерно так рассуждал и я, с детства испытывая пристрастие к гимнастике. Еще будучи школьником, я как-то катался на велосипеде и, упав, сломал руку. Когда она срослась, врачи сказали: только гимнастика вернет полную работоспособность руке. Этот вид спорта полюбился мне на всю жизнь. Его не заслонили увлечения акробатикой, велосипедом, хоккеем. Однако в отряде космонавтов дело обстояло несколько иначе.

По утрам мы делали физзарядку. Она начиналась с бега, к которому я не испытывал особого пристрастия. Ну к чему нужен нам, космонавтам, бег?

Ведь в тесной кабине космического корабля его в программу физзарядки не включишь. Наш преподаватель физкультуры это заметил.

– Странный у вас, товарищ Титов, подход к спорту, – сказал он. – На снарядах вы занимаетесь со страстью, а бегать не любите. В чем дело?

– Не лежит душа, – ответил я.

– Придется полюбить.

– Насильно мил не будешь. Так ведь говорят…

– Что верно, то верно, но должен сказать, что любительский подход к физической подготовке в нашем деле не годится. Хотите знать, что дает бег космонавту?

– То же, что и гимнастика, велосипед, акробатика…

– Э, нет, – перебивает меня преподаватель, – вы забываете об одном очень важном обстоятельстве – о ритме. Бег, и только бег, вырабатывает ритм в работе сердца, легких, всего организма при повышенной постоянной нагрузке. Второе – дыхание, вы его не добьетесь, выполняя только гимнастические упражнения.

Мы долго беседовали с преподавателем на эту тему. И постепенно я по собственной охоте стал втягиваться в пробежки, с каждым разом увеличивая дистанции. Теперь трудно сказать, какой вид спорта я люблю больше всего, но все же бегать по кругу мне до сих пор не нравится. Вот с мячом, с шайбой – другое дело.

Шумят высокие сосны и зеленокудрые березы, окружающие наш спортивный городок. Шалый ветер нет-нет да пригнет густую крону березы, несколько мгновений подержит в почтительном полупоклоне, потом отпустит – она стремительно выпрямится и, недовольная, негромко заворчит зеленой листвой.

Полюбили мы свой спортивный городок, который создавали своими руками и будущие космонавты, и весь, тогда еще небольшой, коллектив будущего Звездного городка.

В тот период трудно было сказать, что важнее в подготовке космонавтов – физическая подготовка или уровень теоретических знаний. Впрочем, так вопрос и не стоял тогда. Для того чтобы выдержать нагрузки, которые могут возникнуть при старте ракеты и при возвращении космического корабля, чтобы удовлетворительно перенести воздействие всех факторов космического полета, необходимо было, чтобы наш организм был подготовлен к этому.

Футбольные, волейбольные и баскетбольные поля, спортивные снаряды, лопинги и батуты для специальных тренировок должны были помочь решить эту задачу.

И разумеется, мы столь же упорно и увлеченно овладевали необходимыми теоретическими дисциплинами, такими новыми для нас, летчиков, как термодинамика, ракетная техника, динамика космического полета и т. д.

Правда, лекции специалистов авиационной и космической медицины я слушал без особого внимания, считая эту дисциплину второстепенной. Однако вскоре мы убедились, что программа подготовки к первому космическому полету глубоко продумана и второстепенных дисциплин в ней нет. И тем не менее мы не очень охотно приступали к одному из важных в то время разделов подготовки: к прыжкам с парашютом. Летчику, привыкшему в небе опираться на прочные крылья своего истребителя, становится как-то тоскливо, когда ему предлагают заменить крылья шелковым куполом. Хоть и считали себя хлопцами не робкого десятка, но все же пошли в класс парашютной подготовки без особого энтузиазма.

Нашим инструктором был Н. К. Никитин – человек большого опыта, заслуженный мастер спорта, воспитавший целую плеяду рекордсменов-парашютистов. Видя наше нерасположение к прыжкам, он как-то сказал:

– Узнаете прелести настоящего свободного полета в воздухе – сами будете выпрашивать дополнительные прыжки.

– Нам бы выполнить то, что запланировано, и конец на этом.

– Поверьте мне, будете просить. Только договоримся так, – предложил наш парашютный наставник, – кто будет просить дополнительные прыжки, должен это делать, стоя на коленях.

Мы дружно рассмеялись, уверенные, что до этого дело не дойдет.

Многое рассказал нам Николай Константинович о парашютных прыжках, технике их выполнения, о том, как человек научился управлять полетом, вернее, свободным падением. По его объяснениям получалось, что руки и ноги – это аэродинамические рули, умей только пользоваться ими; что беспорядочного падения для умелого парашютиста не может быть ни при каких обстоятельствах; что парашютист – полновластный хозяин воздушной стихии.

И вот любопытно – ведь каждый из нас прыгал с парашютом в школе и в полку. Но то, о чем рассказал Николай Константинович, казалось новым и увлекательным.

При первом же прыжке, покинув самолет, я едва не попал в штопор. Тело мое стало беспорядочно вращаться. Вспомнив совет инструктора на этот случай, я сжался, а потом резко раскинул руки и ноги. Выдержав паузу, дергаю за вытяжное кольцо парашюта. Удар – и над головой раскрывается шелковый купол.

Вечером в боевом листке Леша Леонов, наш постоянный нештатный редактор, изобразил мою отчаянную борьбу с воздушной стихией.

А когда программа парашютной подготовки подходила к концу, мы вспомнили первую встречу с Николаем Константиновичем. Большой мастер парашютного дела, интересный человек, отличный руководитель и воспитатель, он привил нам любовь к парашютному спорту и научил основам мастерства. И мы становились на колени перед ним в мольбах на дополнительный (хотя бы один) прыжочек.

В это время в конструкторских бюро полным ходом шла подготовка к полету в космос. Напряженная, деловая, размеренная.

15 мая 1960 года – знаменательная дата космической эры. В тот день взят новый рубеж космонавтики: запущен первый корабль-спутник, рекордный по весу. Это был, в сущности, космический корабль. На борту этого корабля уже была герметическая кабина для человека, оснащенная всем, что потребуется будущему летчику-космонавту.

Четверо суток космический корабль совершал свой стремительный полет вокруг нашей планеты, сообщая на Землю вести о работе аппаратуры, об окружающей среде. А потом настал срок, и механизмы корабля выполнили приказ с Земли – включили тормозную установку. И хотя вследствие неисправности, возникшей в одном из приборов системы ориентации, направление тормозного импульса отклонилось от расчетного и кабину не удалось вернуть на Землю, программа испытаний в основном была выполнена. Менее чем за год состоялись запуски еще четырех кораблей-спутников.

В дни тех космических экспериментов на страницах газет выступило немало крупных ученых. Их статьи мы, летчики-космонавты, читали с большим интересом. Отмечалось главное качественное отличие корабля-спутника от всех прежних посланцев в космос. Это был корабль для человека!

Что должен был представлять собой такой корабль? Какие проблемы следовало решить, прежде чем в нем займет место человек?

Об одной из таких проблем в ту пору довольно широко говорилось в советской прессе. Тогда указывалось, что, прежде чем состоится полет человека в космос, надо решить обратную задачу: найти способ вернуть корабль на Землю.

Начальная стадия возврата – отделение от корабля герметической кабины летчика-космонавта. В эксперименте с советским кораблем-спутником это осуществилось. Эксперимент нас очень интересовал во всех деталях.

Приехал инженер от Сергея Павловича Королева и многое нам рассказал. Сообщил, в частности, что сразу же после отделения кабины движение ее было стабилизировано: она летела без кувыркания.

В экспериментальных полетах прошли проверку важнейшие автоматические устройства, те, что поддерживали на нужном уровне температуру в космическом корабле, следили за составом атмосферы.

Условия полета в космосе очень своеобразны и суровы. С освещенной солнцем стороны корабль нагревается мощными лучистыми потоками, с теневой – быстро остывает до низких температур, излучая тепло в космическое пространство. Поэтому нашими учеными и конструкторами были разработаны принципы терморегулирования для пилотируемых космических кораблей.

Нам рассказали о том, как решается проблема надежной двусторонней радиосвязи. Результаты эксперимента в этом направлении вновь подтвердили удобства телеграфной передачи информации. Проверялась связь и в телефонном режиме: через аппаратуру корабля регистрировались программы наземных радиостанций.

Словом, советская наука во всеоружии подходила к решению исторической задачи прорыва человека во Вселенную. Прокладывалась дорога неслыханному взлету знаний, проникновению в самые глубокие тайны природы.

Что ждет космонавтов в далеких небесных просторах? Мы зачитывались в свободные часы научно-фантастическими повестями и, пожалуй, наибольшее удовольствие получили от книги К. Э. Циолковского «Вне Земли». Удивительная книга! Константин Эдуардович, как никто, ясно представлял себе мир, который открывается человеку, поднявшемуся в космос.

Многое в этой повести нам, космонавтам, казалось не фантастическим; а реальным, близким и знакомым – так точно сумел великий русский ученый предвидеть будущее.

Страна, советские люди жили большой, полнокровной жизнью.

– Как думаешь, теперь скоро?

– Теперь скоро.

Такие разговоры часто происходили среди нас, будущих космонавтов, ранней весной 1961 года. В лесу и на полях еще лежал снег, временами крутили залетные февральские метели, а в настроении чувствовалась весна. Мы знали: полет человека в космос скоро состоится.

Между тем шли последние дни перед полетом в космос. Решался вопрос, кому выпадет великая честь первым занять место в кабине космического корабля. Естественно, каждый из нас горел желанием стать первооткрывателем.

Между собой в разговорах мы все же склонялись к тому, что полетит Юрий Гагарин.

Мы знали: он хороший товарищ, принципиальный коммунист, пользующийся большим уважением сослуживцев. Мне доводилось много и часто вместе с Юрием решать разные задачи, а позже, уже после полета, вместе защищать диплом в академии имени Н. Е. Жуковского. Хочется избежать избитых слов «меня поражало», «мне было приятно». Скажу так: с Юрием можно было хорошо и спокойно делать любое дело и надежно дружить. С ним я чувствовал себя легко и просто в любой обстановке.

Когда сформировался отряд, то первое время мы жили в соседних комнатах. Дочка Лена родилась у Юры еще на Севере, а моя Тамара готовилась стать матерью. Все это еще больше сблизило нас. Мне нравились его оптимизм, вера в наше дело, его шутки, подначки, тонкие, рассчитанные на умных, сообразительных людей.

Все, что он говорил, было искренне. Может быть, фразы не всегда были гладкими, но они выражали ту суть, которую он в них вкладывал. Все, что он делал, было естественно, так же как естественна была его открытая улыбка, его душа. Естественна потому, что он с молоком матери воспринял широту русской души, от древней и героической смоленской земли получил твердость и убежденность в мыслях своих, от «смоленских мужиков» взял усердие и увлеченность в делах.

Эти черты – черты поколения, родившегося при социализме, получившего образование в советской школе. Поколения, которое в детстве прикоснулось к нужде и ужасам войны. Мне кажется, что трудные годы войны и первые послевоенные сыграли большую роль в формировании характера этого поколения. Нельзя было жить спокойно, бездумно, без труда. Надо было иметь цель и стремиться к ней. Я не хочу этим сказать, что только в нужде и лишениях можно воспитать характер, только в этих условиях вырастают настоящие люди. Нет. Но тем не менее благосостояние расхолаживает неопытный и незрелый ум юноши. «Нужда учит, счастье портит»– эта надпись на бокале К. Э. Циолковского.

Известно ведь, что самые дорогие и любимые вещи и безделушки те, которые сделаны своими руками. И они дороже самых изящных и дорогих магазинных. Дороже тем, что кроме радости для глаза они приносят радость душевную, сознание твоих возможностей, твоей силы, твоей самостоятельности. Самоделки, может быть, меньше радуют глаз, так как они беднее по цвету и лак не так блестит. Но любовь к ним и бережливость велика – в них труд твой, твоя мысль, фантазия, частичка твоей жизни. Когда не возникает потребности и необходимости к преодолению пусть даже маленьких трудностей, потребности делать то, что необходимо, а не то, что хочется, воспитание характера идет трудно, и тогда вылетевшим из-под родительского крова трудно бывает преодолеть встречные ветры, а иногда они надолго укрываются от непогоды под родительской крышей. Трудно привыкать к пасмурной, дождливой и холодной погоде после безоблачных, веселых и беззаботных лет. Юрий же рано «оперился» и начал самостоятельную жизнь.

Никогда не забуду тот день, когда мы побывали на заводе. Сергей Павлович Королев, руководивший созданием ракеты-носителя и космического корабля, встретил нас приветливо. Его внимательный взгляд, уверенная, неторопливая речь говорили о большом уме и воле.

Что греха таить – вначале С. П. Королеву было нелегко. Многие считали его беспочвенным фантастом, не верили ему, и нередко он оставался один на один со своими проектами, планами и чертежами… Он никогда не говорил нам о трудностях прошлого, но мы о них постепенно узнавали и проникались еще большим уважением и любовью к этому сильному духом человеку.

Его портрет написать и легко, и чрезвычайно трудно. Небольшого роста, широкоплечий, крепкий человек. Голову держит так, будто смотрит на тебя исподлобья, но, когда глянет в глаза, ты видишь в них не только железную волю, ясный ум конструктора, но и внимательную, сердечную доброту щедрого душой человека.

Сейчас о нем пишут страстные очерки, книги, поэмы, и он достоин того, чтобы люди узнавали, как он с юных лет зажегся авиацией, а потом, в 30-е годы, увлекся ракетной техникой. «Увлекся» – это, конечно, не то слово…

Молодой и напористый, образованный и глядящий далеко вперед, он много-много лет вынашивал идеи создания космических кораблей и ракет и упорно работал над их воплощением.

Главный конструктор космических кораблей шел непроторенными путями. Его расчеты и расчеты его соратников-энтузиастов порой базировались на предвидении, на смелых догадках.

О Королеве-руководителе говорят по-разному. Говорят, он был горячим, крутым человеком и беспощадно наказывал сотрудников. Да, Сергей Павлович не щадил тех, кто нерадиво относился к делу, как не щадил и себя в своей работе. Но никто не помнит, чтобы «эС Пэ» (как его звали окружающие) наказывал несправедливо. Никто не помнит, чтобы «эС Пэ» наказывал за допущенную оплошность, если честно и откровенно об этом ему доложено. Были случаи, когда он объявлял благодарность за то, что ему вовремя и честно говорили о допущенных ошибках. Этим он создал в коллективе атмосферу доверия и сплоченности вокруг общего большого и важного дела.

Нас он встретил как родных сыновей. Привел в цех, где на стапелях стояли космические корабли, подвел к одному из них, уже готовому, и сказал просто:

– Ну вот, смотрите… И не только смотрите, но и изучайте. Если что не так – говорите. Будем переделывать вместе… Ведь летать на них не мне, а вам…

С душевным трепетом мы подходили к космическому кораблю. Все здесь было для нас ново. Мне почему-то вспомнилось, что вот так же когда-то мы, курсанты, впервые подходили к реактивному самолету, хотя у корабля «Восток» внешне ничего общего с самолетом не было. Осматривая корабль, мы обратили внимание на иллюминаторы, и кто-то сказал, что из кабины должен быть неплохой обзор. Сергей Павлович кратко объяснил конструкцию корабля и ракеты-носителя, устройство кабины космического корабля, назначение и принцип действия оборудования, приборов. Кабина была гораздо просторнее кабины реактивного истребителя. Приборов, кнопок и тумблеров здесь было меньше. Управление космическим кораблем было автоматизировано до максимума. Поражала тяга двигательных установок ракеты-носителя. Она достигала поистине космических величин – шестисот тонн! Это почти в 400 раз больше, чем на быстрокрылом истребителе, на котором мы летали до прихода в отряд космонавтов.

Слушая объяснения Сергея Павловича, мы поняли, как много было сделано для того, чтобы обеспечить высокую надежность всех агрегатов и механизмов и. следовательно, безопасность полета.

Когда я занял место в кресле космонавта, меня охватило волнение, знакомое, наверное, всем летчикам-испытателям, которые после долгого ожидания садятся в кабину нового самолета. На нем еще никто не летал, еще не давно он существовал только в чертежах и расчетах, а теперь – вот он, готов… Внутри корабля все светилось стерильной, нетронутой чистотой. Удобное, мягкое кресло. Слева – пульт управления, прямо перед глазами – маленький глобус, который в полете позволяет определять географическое положение корабля.

В тот день каждый из нас по нескольку минут сидел в кресле космического корабля.

«И этот корабль, возможно, доверят мне», – думалось не раз.

Мы начали углубленно изучать космический корабль, овладевать его многочисленными и сложными системами и агрегатами. Вот где нам потребовались все приобретенные ранее знания! Инженеры, конструкторы очень заботливо относились к космонавтам. Мы внимательно слушали и запоминали объяснения, а когда в основном закончили изучение и стали «обживать» корабль, у нас возникли некоторые пожелания и предложения.

– Смело высказывайте свои суждения, предлагайте! – сказал Королев.

Мы внесли несколько предложений, как сделать корабль более удобным. Сергей Павлович, ознакомившись с ними, отметил:

– Дельные советы…

Вскоре нас вновь пригласили в кабину корабля.

– Ваши предложения учтены. Как теперь, лучше? – спросили конструкторы.

Какой человек не порадуется, видя, что ему удалось внести свою лепту в огромное дело, которое вершат конструкторы, инженеры, техники и рабочие! Эту радость довелось познать и моим друзьям. Мы почувствовали, что в творческий коллектив, создающий космический корабль, нам удалось войти не сторонними наблюдателями, и это нас радовало.

Мы чувствовали, что Сергей Павлович верит нам и видит в нас первых испытателей своего космического детища. Мы проникались к нему не только все большим уважением, но и настоящей сыновней любовью. Корабль с каждым днем становился для нас все яснее, доступнее, и вскоре мы уже непреклонно верили, что в случае неисправности автоматики сами сможем управлять кораблем и он будет послушен так же, как были послушны быстрые и надежные МиГи.

Главный конструктор не только знакомил нас со своим кораблем, своими планами, он постоянно интересовался нашими тренировками, спрашивал, как мы себя чувствуем, как готовимся к полету.

– Знайте, друзья, если вы начнете думать, что готовы к подвигу, – значит, вы еще не готовы к полету в космос…

Приближался день запуска первого космического корабля с человеком на борту. Государственная комиссия отбирала первого.

Помните, у Пушкина: «Нас было много на челне…» И нас, космонавтов, тоже было много. И каждый готов был выполнить первый полет, не задумываясь, не дрогнув перед той опасностью, что ждала его в космосе…

Мне везло на добрых людей. Интересных, самобытных, чьи биографии писала сама история. Среди них был и Николай Петрович Каманин. «Наш строгий дядька» – как называли его между собой ребята.

Один из первых героев страны, Каманин возглавил подготовку космонавтов. У него не было любимчиков, для него все мы были одинаковы. Ко всем был требователен и строг, хотя строгость эта была скорее мягкой.

О человеке можно судить по тому, как вел он себя в труднейшие, критические моменты жизни. Таких моментов у генерала Каманина было много. Это и единоборство с суровой Арктикой, когда он вел отряд из пяти крылатых машин на выручку терпящих бедствие челюскинцев, это и лихолетье войны, когда смерть шагала всегда рядом. Небо Калинина и Великих Лук, Курска и Харькова, Сум и Полтавы, Киева и Львова… Небо Венгрии и Австрии, Румынии и Чехословакии. Трудно измерить километрами пройденные пути и назвать все города, которые значатся в боевых реляциях Винницкого гвардей-ского Краснознаменного, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого 5-го штурмового авиационного корпуса, которым командовал Н. П. Каманин в годы войны.

Много позже узнал я еще один примечательный факт из его биографии, за которым характер этого человека. На фронт из их семьи ушли трое. Сам Николай Петрович, Мария Михайловна – его жена и сын Аркадий, мальчишка с комсомольским билетом. Стриженком прозвали его за неутомимость, жизнелюбие, стремление к небу… Он летал на самолете связи По-2, сначала бортмехаником, потом штурманом-наблюдателем, затем пилотом. Смелый, находчивый, до последнего дня войны выполнял он боевые задания. В пятнадцать лет три боевых ордена – две Красных Звезды и один Красного Знамени – украшали грудь Стриженка – Аркадия Каманина.

А для отца, командира корпуса, он был рядовым бойцом. Таким, как и все. Ни поблажек ему не было, ни снисхождения. В сердце Н. П. Каманина строгость и любовь были вместе. Положение обязывало, чтобы строгости было больше.

В первый послевоенный год Аркадий тяжело заболел, и смерть вырвала его из жизни. И, может быть, потому-то к молодым ребятам, пришедшим в отряд, Николай Петрович относился по-отечески, со строгостью и добротой «строгого дядьки».

Отряд космонавтов сложился не сразу. Кто-то прибыл раньше, кто-то приехал позже. Мы постепенно знакомились, присматривались друг к другу, и первое, что мне бросилось в глаза: какие все это разные ребята! По пути, как говорят в армии, к новому месту службы я невольно задавал себе вопросы: кто они, мои новые сослуживцы? Ровня ли я им?

Когда же мы собрались все вместе, мое представление о тех, кто намеревался летать на ракетах в космос, окончательно смешалось. Да, мы все разные. Это первое и совершенно точное определение каждого, кто когда-либо видел нас всех вместе, подходит к космонавтам и сейчас, когда мы уже прожили столько дней, прошли тренировки, учебу, подготовку к полетам, слетали в космос.