Текст книги "День Гагарина"

Автор книги: Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Думаешь расписаться? – спросила мама.

Я неопределенно пожал плечами. Ведь этот вопрос был еще не решен. Я был противником скоропалительных браков. Да, и будучи курсантом, конечно, не мог содержать собственную семью.

– Если любишь, то женись, только крепко, на всю жизнь, как мы с отцом, – сказала мама. – И радости и горе – все пополам.

Я сразу вырос в ее глазах, и она дала мне несколько полезных советов на будущее, напомнила: добрый, мол, жернов все смелет, плохой сам смелется.

Я не использовал отпуск до конца и в Оренбург вернулся раньше срока. Товарищи по эскадрилье и командиры поняли меня без слов. А Валя обрадовалась: она знала, почему вернулся.

Новый учебный год начался с перемен. Меня и некоторых курсантов перевели в эскадрилью майора Беликова. Командиром нашего звена стал капитан Пенкин, творчески мыслящий, всегда ищущий что-то новое офицер. Я попал в экипаж старшего лейтенанта Анатолия Григорьевича Колосова, который и научил меня летать на реактивном самолете. Но до этого пришлось с головой погрузиться в теорию. Погода благоприятствовала этому: зима стояла буранная, гарнизон заносило снегами, и летать было нельзя. Мы изучали материальную часть реактивных двигателей, знакомились с основами газовой динамики, познавали законы скоростного полета. Многое из усвоенного раньше теперь предстало в ином свете: иная техника, большие скорости, высокий потолок, другие расчеты, новый подход к делу.

Наконец наступил долгожданный день первых полетов на МиГах. Как красиво выглядели они с поблескивающими на солнце, круто отброшенными к хвосту стреловидными крыльями!

Вслед за Колосовым сажусь в кабину.

– Есть пламя! – лихо докладывает техник.

И вот уже чуть подрагивающая от нетерпения машина разбегается по взлетной полосе. Не успел я, что называется, и глазом моргнуть, как высотомер показал пять тысяч метров. Это тебе не Як-18. Как же летать на такой стремительной машине с большим радиусом действия, головокружительной высотой, увеличенной скоростью и огневой мощью. А Колосов, словно не ощущая возникшей перегрузки, уверенно, рукой мастера повел самолет в зону и виртуозно проделал несколько пилотажных фигур.

– Возьмите управление, – неожиданно приказал он. Тон у него всегда был повелительный, не допускающий возражений.

Взялся за ручку – сразу чувствую, не тот самолет, к которому привык, надо упорно работать, чтобы управлять им так же легко, как винтомоторным. За провозными полетами пошли вывозные, потом контрольные, а когда летчик-инструктор окончательно уверился в моих знаниях и способностях – первый самостоятельный на МиГе. Он проходил так же, как и первый полет на Як-18. Все с тем же душевным трепетом оторвался я от земли, выписал широкий круг в безоблачном небе и, счастливый, вернулся на аэродром, сделав для себя вывод, что с увеличением скорости полета летная работа становится все более трудной.

Все как прежде, и все не так. Красивый, удобный, реактивный самолет полюбился сразу. Он был легким в управлении, быстро набирал высоту. Я ощутил, как выросли и окрепли мои крылья. Впервые я почувствовал себя настоящим пилотом, приобщившимся к современной технике. То же самое испытывали и мои друзья, с которыми я поступил в училище: Юрий Дергунов, Валерий Злобин и Коля Репин.

Но нам еще многое надо было освоить, чтобы стать настоящими летчиками: высший пилотаж, маршрутные полеты, воздушные стрельбы, групповую слетанность. Всей этой премудрости обучал нас сменивший Колосова квалифицированный летчик-инструктор Ядкар Акбулатов. У него был верный глаз охотника, он все успевал замечать в воздухе и не прощал ни малейшей ошибки. Уже в первом полете в зону он отмечал, что глубокие виражи у меня получаются не совсем чисто… Вскоре он похвалил за вертикальные фигуры, на которых возникали сильные перегрузки. А мне удавались эти фигуры потому, что каждый раз, придя в зону, я старался как бы посоревноваться с машиной: проверить, что она может дать и что я могу выдержать. Словом, выжимал из техники все возможное, а лучше всего это можно было делать на вертикальных фигурах.

Но не все проходило гладко. Случались и неудачи. Рост у меня не ахти какой и затруднял ориентировку при посадке машины. Для того чтобы лучше чувствовать землю в этот ответственный момент полета, я приспособил специальную подушку. Сидя на ней, я видел землю так же, как и летчик-инструктор; посадка получалась лучше. Ядкар Акбулатов одобрил мою «рационализацию».

Как все квалифицированные летчики, он был немногословен, даже замкнут, но все, что советовал, было достойно записи в памятную тетрадь. Он учил:

– Чтобы в полете правильно держать себя, нужно еще на земле все тщательно обдумать; действия в воздухе должны быть быстрыми, но разумными.

Он учил видеть небо по-новому, во всем его многообразии и говорил о самолетах с той же простотой, с какой мой отец говорил о топоре и фуганке. Все эти разговоры сводились к одному – летчик должен летать.

На первых порах не у всех ладились воздушные стрельбы. Особенно по наземным целям. А ведь умение вести меткий огонь – одно из главных качеств военного летчика, и тем более летчика-истребителя. От меткой очереди, разящей противника, зависит зачастую и победа, и целость машины, и собственная жизнь. Ядкар Акбулатов учил нас правильно атаковать, следить за целью с помощью современных прицелов и только тогда нажимать на гашетки, когда ты совсем уверен, что поразишь цель. Он вместе с нами подолгу разглядывал пленки кинофотопулеметов, на которых отмечались все наши ошибки, анализировал их и подсказывал, как их исправить.

В конце концов мы освоили сложное искусство воздушных стрельб.

Я летал много, с увлечением.

Приближалась страдная пора выпускных экзаменов. Целые дни мы проводили на аэродроме. В это время и случилось событие, потрясшее весь мир, – был запущен первый советский искусственный спутник Земли. Как сейчас помню, прибежал к самолетам Юрий Дергунов и закричал:

– Спутник! Наш спутник в небе!

То, о чем так много писала мировая пресса, о чем было множество разговоров, свершилось! Советские люди первыми в мире создали искусственный спутник Земли и посредством мощной ракеты-носителя запустили его на орбиту.

Вечером, возвратившись с аэродрома, мы бросились в Ленинскую комнату к радиоприемнику, жадно вслушиваясь в новые и новые сообщения о движении первенца мировой космонавтики. Многие уже наизусть знали основные параметры полета спутника: его скорость, которую трудно было представить, – восемь тысяч метров в секунду, высоту апогея и перигея, угол наклона орбиты к плоскости экватора; города, над которыми он уже пролетел и будет пролетать. Мы жалели, что спутник не прошел над Оренбургом. Разговоров о спутнике было много, его движение вокруг Земли взбудоражило все училище. И мы, курсанты, и наши командиры, и преподаватели задавали один вопрос: «Что же будет дальше?»

– Лет через пятнадцать, ребята, – возбужденно говорил мой друг Валентин Злобин, – и человек полетит в космос…

– Полетит-то полетит, но только кто? – подхватил Коля Репин. – Мы-то к тому времени уже старичками станем…

Спорили о том, кто первым отправится в космос. Одни говорили, что это будет обязательно ученый-академик; другие утверждали, что инженер; третьи отдавали предпочтение врачу; четвертые – биологу; пятые – подводнику. А я хотел, чтобы летчик-испытатель. Конечно, если будет летчик, то ему понадобятся обширные знания из многих отраслей науки и техники. Ведь космический летательный аппарат, контуры которого даже трудно было представить, разумеется, будет устроен сложнее, чем все известные типы самолетов. И управлять таким аппаратом будет значительно труднее.

Мы пробовали нарисовать будущий космический корабль. Он представлялся то ракетой, то шаром, то диском, то ромбом. Каждый дополнял этот карандашный набросок своими предложениями, почерпнутыми из книг научных фантастов. А я, делая зарисовки этого корабля у себя в тетради, вновь почувствовал уже знакомое и еще не осознанное томление, все ту же тягу в космос, в которой боялся признаться самому себе.

Мы сразу постигли все значение свершившегося события. Полетела первая ласточка, возвестившая начало весны – весны завоевания просторов Вселенной.

Наши выпускные экзамены проходили в дни всенародного энтузиазма, вызванного полетом спутника.

Сохранился документ, в котором сказано: «Представление к присвоению звания лейтенанта курсанту Гагарину Юрию Алексеевичу. За время обучения в училище показал себя дисциплинированным, политически грамотным курсантом. Уставы Советской Армии знает и практически их выполняет. Строевая и физическая подготовка хорошая. Теоретическая – отличная. Летную программу усваивает успешно, а приобретенные знания закрепляет прочно. Летать любит, летает смело и уверенно. Государственные экзамены по технике пилотирования и боевому применению сдал с оценкой «отлично». Материальную часть самолета эксплуатирует грамотно. Училище окончил по первому разряду. Делу Коммунистической партии Советского Союза и социалистической Родине предан». Этот дорогой сердцу документ и стал для меня путевкой в большую авиацию.

Пока наши аттестации рассматривались в Москве, в Министерстве обороны, мы пребывали в так называемом «голубом карантине» – нетерпеливом ожидании присвоения офицерских званий.

Я в эти дни был на седьмом небе от счастья: Валя приняла предложение стать моей женой. Мы в сопровождении товарищей по училищу и ее подруг побывали в загсе, поставили свои подписи в книге молодоженов и дали друг другу слово быть верными своей любви.

Почти все уже было готово к свадьбе. И тут произошло еще одно событие, вновь взбудоражившее весь мир, радостно отозвавшееся в душе. 3 ноября 1957 года в небо взлетел еще один советский искусственный спутник Земли. За первым – второй! Он был во много раз крупнее и тяжелее; на его борту в герметичной кабине находилась собака Лайка. Это событие вызвало еще большую бурю восторга, воочию показало миру, каких невиданных высот достигли наша наука и техника за сорок лет Советской власти.

Читая в те дни газеты, описывающие полет второго искусственного спутника Земли, я размышлял: «Раз живое существо уже находится в космосе, почему бы не полететь туда человеку?» И впервые подумал: «Почему бы мне не стать этим человеком?» Подумал и испугался своей дерзости: ведь в нашей стране найдутся тысячи более подготовленных к этому людей, чем я. Мысль мелькнула, обожгла и исчезла. Стоило ли думать о том, что свершится, наверное, не очень скоро. Выпуск из училища, свадьба, отпуск, назначение в строевую часть были ближе, это был мой сегодняшний день.

В канун праздника 40-летия Октября все выпускники уже в новеньком офицерском обмундировании, но еще с курсантскими погонами были выстроены в актовом зале. В торжественной тишине вошел в зал начальник училища генерал Макаров. Высоко подняв гордую голову, отчетливым, командирским голосом он зачитал приказ о присвоении нам званий военных летчиков и лейтенантов Советской Армии. Вручая золотые офицерские погоны, генерал поздравлял и пожимал нам руки.

Прямо из училища вместе с друзьями я поехал на квартиру Горячевых. Там для нас, новобрачных, приготовили отдельную комнату. Валя встретила меня в белом свадебном платье. А я, сняв шинель, явился перед ней во всей своей офицерской красе. Таким она меня еще не видела. Впервые мы расцеловались на людях, при родителях. Я стал ее мужем, она – моей женой. Мы были счастливы.

ПРИ СВЕТЕ СЕВЕРНОГО СИЯНИЯ

Итак, я стал офицером, летчиком-истребителем. И у меня была любящая жена и впервые за всю жизнь собственная комната. Училище я окончил по первому разряду, и мне было предоставлено право выбора места дальнейшей, службы. Можно было уехать на юг, предлагали Украину, хорошие, благоустроенные авиационные гарнизоны. Но командование училища не отпускало меня, оставляя на должности летчика-инструктора.

– Ну куда ты поедешь, – говорили мне в штабе училища, – Оренбург – город хороший. У тебя тут семья, квартира, жена учится… Зачем ломать жизнь?

Но я еще раньше решил – ехать туда, где всего труднее. К этому обязывала молодость, пример всей нашей комсомолии.

Чувства, которые обуревали меня, не давали покоя и друзьям – Валентину Злобину, Юрию Дергунову, Коле Репину. Все мы попросились на Север.

– Почему на Север? – спрашивала Валя, еще не совсем поняв моих устремлений.

– Потому что там всегда трудно, – отвечал я.

Но это было легко сказать. Надо было еще и объяснить. Ведь спрашивал-то не свой брат летчик, а хрупкая молодая женщина, проведшая всю свою жизнь в благоустроенном городе, в обеспеченной семье. Я понимал ее: ехать со мной – значит бросить учебу, родных, расстаться с привычным укладом жизни. Ведь Валя никогда из Оренбурга не выезжала, и ее не могло не, пугать то совсем неведомое и неизвестное, что ожидало нас на Севере. Узнав, что я собираюсь туда не один, она даже как-то спросила:

– Что же, тебе товарищи дороже, чем я?

Что можно было ответить на этот вопрос? Я ее расцеловал, и мы решили, что на первых порах поеду один, обо всем ей напишу, и, когда она закончит медицинское училище, немедленно приедет ко мне. Это Валю даже обрадовало, она поняла, что со своей новой специальностью будет нужнее на Севере, чем в Оренбурге.

До прибытия к новому месту службы оставалось время, и мы с Валей отправились в Гжатск к моим старикам. Встретили нас приветливо. Невестка понравилась.

Валя не могла долго оставаться в Гжатске: ей надо было спешить в училище на занятия. Вместе мы доехали до Москвы, я показал жене достопримечательности столицы и с грустью проводил на Казанский вокзал. Кажется, она всплакнула, да и мне было невесело. Но что поделаешь – служба! Поезд отошел от перрона, а я долго глядел вслед рубиновым огонькам последнего вагона…

На другой день уехал из Москвы и я. Вместе со мной в купе были Валентин Злобин и Юрий Дергунов. Всю дорогу мы играли в шахматы или, стоя у окна, любовались картинами осыпанных инеем карельских лесов. Мы пересекали край островерхих елей. Позади остался Полярный круг, и с каждым часом природа становилась все суровее, все необычнее. За окнами вагона трещал мороз, клубились туманы, стрелки часов показывали полдень, а нас окружала призрачная голубоватая ночь.

– Куда мы заехали? – недоуменно восклицал Дергунов.

– В гости к белым медведям, – отшучивался Злобин. Шутить-то мы шутили, но знали: предстоят нешуточные дела. Нет-нет да и даст себя знать сомнение: справимся ли? Ночью-то никто из нас еще не летал, а тут сколько ни едем – все ночь да ночь…

И все же нетерпение одолевало нас. До чего же поезд тащился медленно по сравнению с самолетом!

Но всему приходит конец, и мы добрались до штаба. Получили направление и поехали к месту службы в дальний гарнизон. Дорогу заносило снегом, окна автобуса покрывались морозным узором. Было дьявольски холодно, и мы от избытка новых впечатлений и усталости клевали носами.

К месту назначения добрались далеко за полночь, но в гарнизонной гостинице нас ждали. Там уже были оренбуржцы Веня Киселев, Коля Репин, Алеша Ильин и Ваня Доронин. Они нас схватили в объятия, и сон как рукой сняло. Разговорам не было конца. Говорили сразу все и обо всем. Из этого многоголосого гомона я выделил одну важную подробность: командир полка – заслуженный летчик, строгий и справедливый начальник.

Утром, после завтрака, явились к командиру. Первое впечатление совпадало с тем, что мы уже слышали от товарищей. Подполковник напомнил о традициях подразделения и пожелал нам быть достойными наследниками боевой славы его ветеранов. За последние годы подразделение выдвинулось в число лучших. Его летчики летали без происшествий и завоевали немало призов и почетных грамот за успехи, достигнутые в воздухе и на земле.

Непосредственным моим начальником оказался командир звена Леонид Данилович Васильев – старший лейтенант. Он считал себя старожилом Севера. Не раз во время полетов с честью выходил из ловушек, которые то и дело подстраивает капризная, изменчивая северная природа с ее внезапными снежными зарядами, густыми туманами и непрерывным ветром, задувающим с Ледовитого океана. После первых бесед с ним мы поняли: здесь, на Севере, мало одного умения летать, надо уметь управлять самолетом в непогоду, да еще ночью.

Свирепствовал лютый январь. Непроглядная ночная темень придавила землю, засыпанную глубоким снегом. Но над взлетно-посадочной полосой не утихал турбинный гул. Летали те, кто был постарше. Так как у нас не было опыта полетов в ночных условиях, мы занимались теорией и нетерпеливо ожидали первых проблесков солнца, наступления весны. Жили дружной, спаянной семьей, наверное, так же живут и моряки, сплоченные суровыми условиями корабельного быта. Мы знали друг о друге все, никто ничего не таил от товарищей. Если приходило письмо, его читали вслух, как, по рассказам фронтовиков, это бывало на войне.

Мы вошли в новый, интересный мир строевой службы, радовались успехам товарищей и сообща переживали все, что делалось у нас. Опытные, старослужащие летчики летали в любое ненастье. Звенья отправлялись на перехваты воздушных целей, в зоны, ходили по дальним маршрутам, вели учебные воздушные бои, тренировались в стрельбах. Одним из лучших перехватчиков в эскадрилье был командир нашего звена. Он летал в любую погоду. Однажды, когда я нес дежурство по аэродрому, а Васильев находился в воздухе, внезапно все заволокло густым туманом. Окружавшие аэродром сопки, поросшие соснами, погрузились в непроглядную мглу. Положение создалось критическое. Посадить самолет казалось невозможным. И все же командир звена и его ведомый, пробив толщину тумана, точно вышли на посадочный курс и опустились на посадочную полосу. У всех отлегло от сердца. Своим полетом Васильев преподал нам, молодым летчикам, наглядный урок умения не теряться ни при каких обстоятельствах. А к командиру звена мы стали относиться с еще большим уважением.

Так началась настоящая летная служба в Заполярье. Командир звена, обстоятельно проверив мое умение обращаться с машиной, допустил к самостоятельным полетам. Новый командир нашей эскадрильи майор Владимир Решетов согласился с его решением и, когда первый самостоятельный полет был совершен, сразу у самолета вместе с секретарем партийной организации капитаном Анатолием Росляковым поздравил меня с этим событием. Товарищи запечатлели на фотографии этот момент. Мне было приятно послать Вале в Оренбург снимок, на котором мы все трое, одетые в меховые комбинезоны, в летных шлемах, улыбающиеся, пожимаем друг другу руки.

Валя вскоре окончила училище, получила диплом фельдшера-лаборанта и в начале августа приехала ко мне. А жить-то было негде. Дом, в котором мне обещали комнату, достраивался. Но безвыходных положений не бывает. Одна знакомая учительница уезжала в отпуск и на это время уступила нам свою комнату. Тут и поселились, радуясь тому, что свет не без добрых людей,

Первые дни Валя никак не могла привыкнуть к северной природе, к хмурому, моросящему небу, к сырости: проснется ночью, а на улице светло как днем. Станет тормошить меня – проспал, мол, полеты. А я смеюсь:

– Сюда петухов привезли, так они все путали – не знали, когда кукарекать…

Вскоре нам выделили небольшую комнату, но не в новом доме, как обещали, а в старом, деревянном. Соседями по квартире оказались Кропачевы – хорошая молодая чета.

Осень на Севере наступает рано. Надо было заготовить на зиму топливо. И мы с Валей по вечерам пилили дрова, потом я колол их и складывал в поленницу. Хорошо пахнут свеженаколотые дрова! Помашешь вечерок колуном, и такая охватит тебя приятная усталость – ноет спина, побаливают руки, аппетит разыграется к ужину, и спишь потом беспробудно до самого утра.

Прошла короткая осень, и наступила зима с ее длинной полярной ночью. Мы с Валей часто любовались трепетным северным сиянием, охватывающим полнеба. Это было ни с чем не сравнимое зрелище. Я летал в мерцающем свете серебристо-голубоватых сполохов, соединяющих небо и землю, и, вернувшись домой, рассказывал Вале о том, как еще красивее выглядят они с высоты многих тысяч метров.

Вечерами мы с Валей читали книги. Обыкновенно, лежа на койке, я читал, а она, занятая домашними делами, слушала. Мы брали в библиотеке книги о летчиках. Нам понравилась «Земля людей» Антуана де Сент-Экзюпери – французского летчика и журналиста. Он погиб как герой, не дожив трех недель до освобождения Франции. В его книге было много поэзии, летной романтики, любви к людям. Он рассказывал о мирном труде летчиков почтовых самолетов. Мне запомнилась новелла «Ночной полет». Сильно в ней описано поведение летчика, пробивающегося сквозь бурю, и переживания его молодой жены. Такое случалось и с нашими летчиками, и с нашими женами.

К сожалению, подобных «вечеров громкого чтения» было не так уж много. Валя была занята вместе с другими женщинами общественной работой, а я учился в вечернем университете марксизма-ленинизма. Занятия эти требовали постоянного обращения к первоисточникам – трудам Маркса, Энгельса, Ленина. Над книгами я за полночь просиживал с карандашом в руках, исписывал целые тетради к семинарам.

Третий из спутников все еще кружил вокруг планеты, когда весь мир снова потрясло известие – 2 января 1959 года в Советском Союзе запущена многоступенчатая космическая ракета в сторону Луны. Человек стал еще ближе к космосу. Коллективы научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро, заводов и испытательных организаций, создавшие новую ракету для межпланетных сообщений, посвятили этот запуск внеочередному XXI съезду Коммунистической партии Советского Союза.

Я написал заявление о приеме в партию, испортив немало бумаги, пока нашел несколько десятков слов, отвечающих моему настроению, моим мыслям и стремлениям. Товарищи и комсомольская организация дали мне рекомендацию, и вскоре я был принят кандидатом в члены партии. Это обязывало меня работать и учиться еще усерднее, чтобы оправдать великое доверие.

Одно радостное событие следовало за другим. В середине апреля я отвез Валю в родильный дом ближайшего к нашему гарнизону городка, а сам вернулся домой. К Вале я всегда испытывал необыкновенную нежность и никогда не волновался так, как в эти дни. Да, наверное, все молодые отцы, ждущие первенца, переживают нечто подобное.

Мне хотелось, чтобы родилась девочка. В отпуске мы даже поспорили, какое купить приданое. Валя хотела мальчика и выбрала, как полагается для мальчика, голубенькое одеяльце.

Я переживал и часто звонил из гарнизона в родильный дом. Надоел всем ужасно – меня узнавали по голосу и подшучивали над моим нетерпением, обнадеживали, что все, мол, обойдется благополучно. А я верил и не верил и снова звонил. Даже телефонистки стали обижаться. Наконец на мой звонок ответили вопросом:

– Ждете мальчика?

– Нет, девочку, – быстро ответил я.

– Ну так поздравляем с исполнением желания: родилась девочка, семь с половиной фунтов.

Валю выписали через неделю. Я приехал за ней на военном «газике» и всю дорогу обратно бережно держал ребенка на руках, боясь что-нибудь повредить в этом хрупком и таком дорогом для меня существе. Прямую дорогу заливало солнце, и над ней кружили белые морские птицы.

Уже подъезжая к нашему домику, я сказал жене: – Ты мучилась – твое право выбрать имя девочке…

– А я уже назвала ее Леночкой, – ответила Валя. С появлением ребенка в доме прибавилось забот.

Вернувшись домой с аэродрома, я все время проводил с малышкой, помогал жене в хозяйственных делах. Ходил в магазин за продуктами, носил воду, топил печь.

А полеты становились все сложнее и сложнее, летали над неспокойным, по-весеннему бурным морем. Летали строем, летали по приборам «вслепую», изучали радионавигацию. Над морем проводили и учебные воздушные бои. Приходилось тренироваться с таким опытным «противником», как Борис Вдовин. Он был хваткий воздушный боец и считался неуязвимым.

Как-то я получил задание перехватить самолет Вдовина. Необходимо было догнать его и атаковать с хвоста. Набрал высоту, пошел в район цели. Мне удалось незаметно для Вдовина атаковать его с верхней задней полусферы. Но еще до того, как я вышел на дистанцию огня, чтобы зафиксировать поражение цели на пленку кинофотопулемета, Вдовин положил свой МиГ в крутой вираж. Я ринулся за ним. Так и виражили мы несколько минут друг за другом, и ни один из нас не смог зайти в хвост другому. Каждый упорствовал и оставался недосягаемым. Так бы, наверное, и крутили мы бешеную карусель до тех пор, пока в баках оставалось топливо, но Вдовин подал команду, я пристроился к его машине, и мы, довольные друг другом, крыло к крылу, возвратились на аэродром.

– Силен ты, брат, стал, – одобрительно посмеиваясь, сказал мне Вдовин на земле, когда нервное напряжение спало. – Своих учителей кладешь на лопатки. Так действуй и впредь.

У него была привычка подшучивать над людьми, которые ему нравятся.

Вскоре наши ученые запустили третью космическую ракету. Она обогнула Луну, сфотографировала ее невидимую часть и передала фотографии на Землю. Эта новая победа всколыхнула все человечество. Снова высокая волна оваций в честь Советского Союза прокатилась по всем континентам.

Если я совсем недавно полагал, что еще есть время на размышления, то теперь понял: медлить больше нельзя. На следующий день, как того требует военный устав, я подал рапорт по команде с просьбой зачислить меня в группу кандидатов в космонавты. Мне казалось, что наступило время для комплектования такой группы. И я не ошибся. Меня вызвали на специальную медицинскую комиссию.

Комиссия оказалась придирчивой. Все было совсем не так, как при наших ежегодных летных медицинских осмотрах. К ним авиаторы привыкли и ничего «страшного» в них не видели. А тут, начиная с первого же специалиста, – а им оказался врач-окулист, – я понял, насколько все серьезно. Глаза проверяли очень тщательно. Нужно было иметь «единицу» по зрению, то есть свободно и уверенно прочитывать всю таблицу букв и знаков от начала до конца, от крупных до самых мелких. Придирчиво искали скрытое косоглазие, проверяли ночное зрение, тщательно исследовали глазное дно. Пришлось не один, как обычно, а семь раз являться к окулисту, и всякий раз все начиналось сызнова: опять таблицы букв и знаков, проверка цветоощущения; взгляните правым глазом, взгляните левым, посмотрите туда, посмотрите сюда… Одним словом, доктор работал по известной поговорке: «Семь раз отмерь – один раз отрежь». Искал он, искал, но ни сучка ни задоринки в моих глазах не нашел.

Проводилась проверка способности работать в усложненных условиях. Предлагалось производить арифметические действия с цифрами, которые вначале нужно было найти в специальной таблице. При этом учитывались и скорость работы, и правильность ответа. На первый взгляд решение задачи было простым. Но неожиданно включался репродуктор, из которого монотонный голос начинал подсказывать решение. Однако вместо помощи голос сильно мешал сосредоточиться. Внимание начинало рассеиваться, и требовалось заставить себя продолжать работу, не обращая внимания на «услужливого друга». Было трудно. Впрочем, это только цветочки – ягодки были впереди.

Врачей было много, и каждый строг, как прокурор. Приговоры обжалованию не подлежали – кандидаты в космонавты вылетали с комиссии со страшной силой. Браковали терапевты и невропатологи, хирурги и отоларингологи. Нас обмеряли вкривь и вкось, выстукивали на всем теле «азбуку Морзе», крутили на специальных приборах, проверяли вестибулярный аппарат… Главным предметом исследований были наши сердца. По ним медики как бы прочитывали всю биографию каждого. И ничего нельзя было утаить. Сложная аппаратура находила все, даже самые минимальные изъяны в нашем здоровье.

Руководил комиссией опытный авиационный врач Евгений Алексеевич – человек большой эрудиции. Красивый, синеглазый, остроумный, он сразу расположил к себе всю нашу группу, и даже те, кто уже отчислялся по состоянию здоровья, уезжали с хорошим чувством к нему.

– На медицину не сердитесь, ребята, – провожая их, шутил он. – Продолжайте летать, но не выше стратосферы.

Отсев был большой. Из десяти человек оставляли одного. Но и он не был уверен, что его не спишет следующая комиссия, которую каждому сулил на прощание Евгений Алексеевич. Готовиться к такой комиссии он советовал и мне.

Я ждал, ждал и ждал вторичного вызова. Трудно было, потому что ждал один. Валя пока еще ничего не знала, О своей первой поездке на медицинскую комиссию я умолчал, сказал, что была обычная командировка по служебным делам. Меня мучила совесть: ведь мы ничего не скрывали друг от друга. Но тут было уж очень необычное дело, и пока лучше всего помалкивать. Так советовали и Евгений Алексеевич, и командир полка.

А дни все шли и шли. Ведь рост у меня небольшой, на вид я щуплый, бицепсами похвастать не мог. А вместе со мной проходили комиссию парни что надо – кровь с молоком, гвардейского роста, косая сажень в плечах, самые что ни на есть здоровяки… Куда мне с ними тягаться! Старался забыть о своем рапорте, о комиссии – и не мог. И когда я совсем отчаялся, когда, казалось, уже не осталось никаких надежд, пришла бумага: меня снова вызывали на комиссию. Я поехал и опять не сказал Вале, куда и зачем меня вызвали.

Все повторилось сначала. Но требовательность врачей возросла вдвое. Все анализы оказались хорошими, ничего в моем организме не изменилось. Евгений Алексеевич был доволен.

– Стратосфера для вас не предел, – обнадежил он.

Клинические и психологические обследования, начатые первой комиссией, продолжались. Помимо состояния здоровья врачи искали в каждом скрытую недостаточность или пониженную устойчивость организма к факторам, характерным для космического полета, оценивали полученные реакции при действии этих факторов. Обследовали при помощи всевозможных биохимических, физиологических, электрофизических и психологических методов и специальных проб. Нас выдерживали в барокамере при различных степенях разрежения воздуха, крутили на центрифуге, похожей на карусель. Врачи выявляли, какая у нас память, сообразительность, сколь легко переключается внимание, какова способность к быстрым, точным, собранным движениям.

При отборе интересовались биографией, семьей, товарищами, общественной деятельностью. Оценивали не только здоровье, но и культурные и социальные интересы, эмоциональную стабильность.

Все это заняло несколько недель. Вновь отсеялось немало ребят. Я остался в числе отобранных летчиков – кандидатов в космонавты. Через несколько дней всю нашу группу, в числе которой был Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Владимир Комаров, Павел Беляев, Алексей Леонов и другие мои новые товарищи, принял главнокомандующий Военно-Воздушными Силами Константин Андреевич Вершинин. На этой встрече среди других заслуженных генералов нашей авиации мне радостно было увидеть одного из первых Героев Советского Союза – Николая Петровича Каманина, о котором я так много слышал еще от его бывшего фронтового однополчанина, начальника Саратовского аэроклуба Г. К. Денисенко.