Текст книги "Самому себе не лгите. Том 1"

Автор книги: Сборник

Еще хуже дела обстояли с гранулами, заинтересовавшими людей в штатском. Это была всего лишь прессованная толченая сера от спичек: заряды для дробовика. Просто обычная спичечная сера требует слишком сильного сжатия для детонации, повысить детонацию можно бертолетовой солью, которую местная детвора успешно добывала из размоченных пистонов. Гоша обрабатывал ею прессованные заряды, которые теперь тут и лежали, очень похожие на тол. Причем поверить, что эти гранулы – простая сера, запрессованная на этом самом столе, а не нечто привнесенное извне, людям в штатском оказалось совсем сложно. Гоше пришлось даже самому отыскать «машинку» из трубки и двух гвоздей для запрессовки серы.

«У них что, в детстве во дворе серу не прессовали?!» – злился он, видя, с каким глубоким и искренним изумлением разглядывают и упаковывают они каждую гранулу. Изумлять их еще больше теорией детонации у него никакого желания не было, тем более что книжка «Юному фокуснику», где всё это очень доступно прописано, их не заинтересовала.

– Ну, собирайся! – вздохнул, видимо, главный из людей в штатском, когда все «объясненное» Гошино имущество со стола было упаковано в приличных размеров мешок.

– Мне с вами ехать?

– Да я вообще не понимаю, как ты до сих пор на свободе! – заявил тот.

И Гоша вновь отправился проторенным маршрутом с тем же спокойствием и безразличием, с каким в свое время спускался с крыши главного штаба. Конечно, он понимал и уровень угрозы, и шаткость положения, была и досада, что погорел на такой детской ерунде, но теперь это касалось только его, а ему скрывать было нечего. Было даже любопытно – как всё это можно связать с августом 1991-го?

В отличие от обаятельного капитана первого ранга Сергеева новый следователь не вызывал безусловных симпатий. Грубое, мясистое лицо с небольшими круглыми глазками, мощная атлетическая фигура – вот первое, что бросалось в глаза. Еще, пожалуй, не очень опрятная безрукавка, несколько диссонирующая с дресс-кодом этого заведения.

Он сразу выказал Гоше уважение, даже предложил обращаться к нему «просто Николай». Впрочем, Гоше, долго прождавшему допроса, было не до фамильярностей, а ход беседы поражал всё больше и больше.

Сразу удивило отсутствие как дробовика, так и интереса Николая к этой теме. Зато с большим вниманием тот изучал исчирканные карандашом схемы чечено-ингушских хребтов и карту двухгодичной давности – с маршрутом до грузинского поселка Мазери. Тогда они три дня блуждали по хребту, и Гоша отмечал для себя всё, чтобы потом знать, куда не соваться.

Говорить с Николаем было легко: чувствовалось, что он знаком с горами не понаслышке. Особенно тщательно он расспрашивал о верхнем Баксане и перевалах в районе ледника Джайлык.

Еще сильнее Гошу поразили другие вопросы: «Что вы слышали о чеченских родственниках гражданина Барклаева?» и «Как давно вы знаете Киру Иванову?»

Ему официально вручили подписку о невыезде, предупредив о немедленном взятии под стражу в случае ее нарушения или отказа сотрудничать со следствием. На вопрос, в чем его все-таки обвиняют и что ему грозит, Николай с глубоким сожалением и даже сочувствием предположил, что, судя по материалам дела, с учетом изъятого оружия Гоше грозит не менее семи лет.

– Это же полный идиотизм! Бред! Кому сказать, не поверят! – изливал тот душу Кирке. – Страны такой уже нет! Флаг наш уже государственный! А дело есть!

– В чем тебя все-таки обвиняют? – недоумевала Кирка.

– Экстремизм, изготовление оружия и взрывчатых веществ, и сильно подозреваю, этим не кончится!

Барклай пришел сразу, как узнал о Гошиной беде. Пришел буднично, без церемоний, будто и не было года размолвки между ними.

– Ну что, «герои России»? Как выкручиваться собираетесь?

Гоша был готов обнять его и покаяться, признать, что был дураком, что вел себя как сопливый пацан… но встретил Барклая столь же сдержанно и просто, с радостью протянув ему руку.

– Да… Целый год прошел, и вот. Злопамятные, сволочи!

– Не злопамятные они! – ответил крепким рукопожатием Барклай. – Они просто злые, и память у них хорошая! Слушай, – с ходу приступил он к изложению своего проекта, – есть у меня человек, не из последних у Малышева! Давай через него это твое «следствие» прощупаем? Черт возьми! Нынче отмазать ствол в ментовке триста баксов стоит! Ну не из-за дробовика же семь лет сидеть! В крайнем случае, улики потеряют. Малышевские такие проблемы решают, за бабки, конечно.

– А я считаю, надо общественность поднимать! – с жаром вступилась Кирка. – Ведь Гоша реально герой! Как они смогут посадить героя России?! Да я во все газеты напишу! Я всех на уши поставлю! – кипятилась Кирка.

Гоша только пожимал плечами. Перспектива загреметь на нары его вовсе не радовала, но решать проблемы с органами через бандитов он считал сомнительным, как сомневался и в значимости своей персоны для общественного мнения. И потом, он не воспринимал органы как нечто отдельное от власти, а эту власть он не боялся, он считал, что должен ей намного меньше, чем она ему.

– Я в Ленсовет пойду, найду ту, что нас принцу Эдинбургскому представляла! – сообщил он о своем решении. – И еще, Барклай… Литературу горную, карты по Кавказу спрячь, меня в органах о твоей чеченской родне спрашивали!

– Моей чеченской родне?! – Глаза Барклая выкатились, как два полтинника. – Это, может, по линии сестры отца? – задумался он. – Мама говорила, они поссорились и двадцать лет не разговаривали.

Отыскав контактный телефон, Гоша изложил свои проблемы даме из Ленсовета, немало ее удивив.

Вскоре дама вновь вела его по дворцовой лестнице, только теперь Мариинского дворца. Интерьеры здесь были скромней, чем на Петровской. Разглядывая пилястры и резное дерево залов, Гоша вспоминал колючую проволоку и бетон баррикад, странно было изнутри видеть то, что они защищали. Гошу вели в комитет по защите законности и правопорядка.

Встретили его здесь довольно бурно. Мужчина в бордовом галстуке и распахнутом пиджаке долго не мог отойти от хохота, утираясь салфеткой.

– Они что? По КГБ затосковали? – всхлипывал он. – Так здесь им не Союз! Ах, тоска-матушка! Надо, надо их на место ставить!

Гоша был словно на эстраде: в кабинет заходили веселые люди, и всем хотелось этот «анекдот» услышать именно от него!

– Этих комитетчиков надо бы на комиссию вызвать. Думаю, этот факт мы вынесем и на заседание Думы, пусть глава МВД отчитается! Я знаю, откуда ветер дует! Кто там воду мутит… Хорошо бы полную проверку деятельности МВД провести. Нет, ну послушайте, КГБ вспомнили! Делают что хотят! Идите, молодой человек, спокойно, никакого срока не будет, мы вас в обиду не дадим! – заверил мужик в пиджаке. – А по решению вопроса мы вас в ближайшие дни на комиссию пригласим!

Гоша остался очень доволен посещением Ленсовета.

Тем временем Кирка развила кипучую деятельность. Она носилась с пачками конвертов и кипами газет, рассылая воззвания, куда только можно.

«Граждане! Герою, повесившему 19.08.91 г. российский триколор на здание генерального штаба, сегодня за это грозит семь лет тюрьмы!»

И нельзя сказать, чтобы общественность не реагировала – больше всего отзывов приходило в «Сороку», здесь обсуждение растянулось аж на несколько полос! Только Кирку это совсем не радовало. Общественность выражала сомненье, что «наша система правосудия достигла такого уровня беспристрастности и человеколюбия», предлагая просто «повесить на том же месте самого Гошу», причем сидеть или висеть, по мнению общественности, он должен был в довольно многочисленной компании.

От сознания бессилия и несправедливости Кирка плакала в подушку, стараясь не показывать Гоше ни слёз, ни заметок.

– Ну что ты хочешь? – успокаивал ее Барклай. – Мне уже и самому стыдно, что я там был!

– А может, ты был прав? – всхлипывала Кирка. – Может, мы действительно не тот флаг подняли? Может, «имперский» надо было поднимать?

– Да какая разница? – нежно похлопывал ее по спине Барклай.

Не внес ясности и звонок из Ленсовета.

– Конечно, мы решим ваш вопрос, – утверждала дама, – но это вопрос не городского уровня, с ним нужно выходить на федерацию!

– Как «выходить»? – не понял Гоша.

– Поедете в Москву! – сообщила дама.

– Как я поеду, я же под подпиской?

– Какая подписка?! Вы выдвигаетесь комиссией по защите законности и правопорядка делегатом на съезд народного фронта!

– Какой съезд?! – ошалел Гоша.

– Съезд демократических сил, посвященный годовщине победы над ГКЧП! Там будут все значимые деятели демократического движения, и будет возможность поднять наш вопрос.

Питерская делегация была не очень многочисленной и состояла не только из петербуржцев. Так, Гошиным соседом по номеру в гостинице стал какой-то священнослужитель не то из Колпино, не то Тихвина, он там в 91-м вывел на улицу против ГКЧП пять человек. Мужчина зрелый, полный и страшно нудный.

Делегация выглядела разношерстной, был парень моложе Гоши, черт знает чем прославившийся, но уж больно сексуально озабоченный. Всю дорогу он набивался в друзья, и, слава богу, на месте растворился в коридорах гостиницы «Россия» так, что лишь изредка мелькал тенью в рекреациях или на крыше, подглядывая в окна.

Гостиница «Россия» была очень большая и очень скучная. Съезд, посвященный годовщине демократической революции, собравший демократическую элиту страны, проходил в специально арендованном здании кинотеатра. Основной повесткой было предотвращение угрозы коммунистического реванша.

В кулуарах, между пламенных выступлений известных личностей, одна из руководителей питерской делегации, невысокая сухонькая дама в зеленом пиджаке, активно занималась Гошиным делом, устраивая встречи с видными общественно-политическими деятелями. Эти встречи немало озадачили Гошу.

– Не может этого быть! – утверждал один из координаторов народного фронта. – Указом президента Российской Федерации все дела по событиям августа 1991 года прекращены! Все обвиняемые амнистированы!

Сначала Гоша думал, что непонятно объясняет.

– Вы, молодой человек, слышите, что я вам говорю? – сурово ставил на место маститый политик. – Любое уголовное дело по событиям августа тысяча девятьсот девяносто первого года незаконно! Хотя, если спросите меня, я считаю это неправильным! Коммунисты должны отвечать за свои преступления!

– И чего же вы хотите, молодой человек? – ознакомившись с перечнем статей, по которым обвиняют Гошу, удивлялся известный правозащитник. – Видите ли, нам еще только предстоит научиться жить по законам демократии, а демократия – это в первую очередь ответственность! Не надо пытаться спрятаться за демократию! Учиться жить по законам демократии – значит учиться отвечать за свои поступки!

К третьему дню Гоша уже не понимал, что он и все эти люди здесь делают.

Ему, как свидетелю этого исторического события, съезд запомнился не выступлениями политиков, и даже не личными встречами с государственными деятелями, а тем, что организаторы никак не могли разобраться, где деньги, выделенные Ленсоветом на содержание питерской делегации? Где финансирование принимающей стороны? А Гошу постоянно третировала консьержка, требуя оплатить проживание.

Гоше это надоело, он оплатил и стал врагом всего руководства делегации. В гостинице оказался только один ресторан, и тот не обслуживал незаявленных клиентов. Гулять по столице под «подпиской о невыезде» совсем не хотелось. И Гоша приходил в ресторан наблюдать за пробегающими мимо официантами, размышляя, чего же он не понимает в столичной жизни?

Приходившего два дня смотреть на еду парня пожалела пожилая уборщица, накормив его в закутке при кухне. Эта женщина была, пожалуй, единственным адекватным человеком, которого Гоша увидел в Москве. Что же касается целей съезда и задач демократического движения, этого он сгорающей от любопытства Кирке подробно растолковать не мог. При всем их панибратстве при ней так выражаться было не принято.

– Ну, понимаешь… – подбирал он приличные выражения для рассказа о съезде, – вот представь себе ноль. Так это очень большой ноль!

– Ты же с кем-то в Москве разговаривал? – выжимала информацию Кирка.

– Там не с кем разговаривать! – терпеливо пояснял Гоша. – Там говорить могут, а слышать – нет! Слышательный аппарат у них атрофирован!

В очередной раз придя за отметкой на подписке о невыезде, Гоша угодил на прием к новому следователю. Тот встретил его сияющей радушной улыбкой. Третий следователь был молод, безупречно и аккуратно одет, рубашка в мелкую полоску элегантно сбрасывала тень излишнего официоза.

– Очень приятно! Рад с вами познакомиться! – произнес он приятным мягким голосом.

«Надо же, – думалось Гоше, – до чего милые и обаятельные люди работают в конторе! И чего же их так хочется взорвать к чертовой матери со всей этой конторой?! Один черт в изготовлении взрывчатки обвиняют! Хоть буду знать, за что сижу…»

– Следствие по вашему делу практически закончено, – известил он Гошу. – Мне хотелось лично познакомиться и прояснить некоторые моменты…

– Вы же понимаете, что всё это «дело» незаконно? И по законодательным актам 1991 года, – хмыкнул съездивший в Москву Гоша, – и по указу президента Российской Федерации?!

– Но эти акты касаются только дел, связанных с политическим преследованием, а в вашем деле я ничего политического не вижу, тут сплошная уголовщина, – приятным и искренним тоном отвечал оппонент. – Конечно, последнее слово скажет суд. И на следующем этапе у вас будет возможность ознакомиться с материалами дела, но должен предупредить, что состав суда в подобных случаях формируется особым порядком, а «института присяжных» в нашей стране пока нет.

Приятный следователь казался Гоше все менее и менее приятным, и, видимо, это слишком явно проступило на его лице.

– Вы же понимаете, что иной задачи, кроме соблюдения законов и интересов государства, у нас нет?

– Того государства, по законам которого меня задержали, уже нет.

– В «том» государстве ваша судьба решилась бы намного быстрей и куда проще.

– Так значит, не зря я поднялся на крышу главного штаба?

– Если звезды получают, значит, это кому-нибудь нужно… – протянул следователь с улыбкой после недолгой паузы. – Времена меняются, люди остаются! Но вы напрасно думаете, что ваши интересы расходятся с интересами государства! – тем же милым, бархатным тоном продолжил он. – Государству нужно, чтобы такие молодые, инициативные люди, однажды оступившись, не пополняли ряды закоренелых преступников. В конце концов, нам с вами и строить это государство, и каким мы его построим, таким оно и будет!

– И чего же конкретно хочет от меня государство?

– Двадцать тысяч долларов, – не меняя ни интонации, ни улыбки, продолжил тот. – Не стану скрывать: не все заинтересованы доводить ваше дело до суда, поэтому, собственно говоря, мы и ведем с вами этот разговор.

«Двадцать тысяч долларов!» – выйдя из конторы, Гоша прижался спиной к стене и стал глубоко дышать, как делал в горах, когда с трясучкой подкатывала паника.

Он почувствовал себя на «ложном перевале»: будто, оставив группу, он ушел на разведку в непроходимый район, который надо покинуть. И необходим трезвый ум и выдержка, ведь только ему решать – продолжать движение по гребню или уходить на лавиноопасный склон, потому что пути назад уже нет! Просто их восхождение затянулось, и куда опасней оказалась тропа, идущая от подножия питерских крыш…

Юрий Виткин

Родился 17 августа 1968 года в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург).

Образование получил в области биотехнологии и экономики производства.

В начале 80-х посещал ленинградские литературные объединения с участием российских писателей Анатолия Наймана и Виктора Сосноры. Потом долгое время не писал, и лишь в 2020 году вернулось желание творчества.

За менее чем год написано около 120 стихотворений, многие из них опубликованы в альманахах и сборниках «Артелен», «Литера», «Кологод», ART-LITERA, в различных интернет-изданиях. В этом же году стал дипломантом VI Международного литературного конкурса LITER-RM. RU и Litera Nova в номинации «Поэзия». Состоит в Союзе писателей Северной Америки.

Более четверти века живет в Гамбурге (Германия). Предприниматель, активно работает с государственными и частными программами заказов от РФ. Досуг посвящает изучению литературы, искусства и истории, путешествиям, любит классическую и джазовую музыку.

Сванетия

Посвящается моему другу Федерико В.

…И дым Отечества нам сладок и приятен!

А. Грибоедов

 
…Я сердце оставил в Фанских горах…
Теперь бессердечный хожу по равнинам,
И в тихих беседах и в шумных пирах
Я молча мечтаю о синих вершинах.
 

Ю. Визбор

 
Тихие, тихие реки,
Снежные, снежные горы…
Время застыло навеки,
Стихли былые раздоры!
 
 
Где в облаках и в туманах
Эхо взывает к ответу,
Видятся дальние страны,
Слышатся чьи-то приветы…
 
 
Блещут росою долины,
Инеем лес серебрится.
Слышатся в кличе орлином
Гимны Тамаре-царице!
 
 
Тихие, тихие реки,
Снежные, снежные горы…
Стихли давно разговоры,
Стихли восторги, укоры…
 
 
Это Сванетии слезы —
Льдинки замерзшей вендетты[3]3
  Среди сванов до сих пор сохранился обычай кровной мести.


[Закрыть],
Стихли проклятья, угрозы
В призрачных башнях к рассвету…
Кони расседланы, бродят
В улочках воспоминаний,
Там, где Высоцкий Володя
С Мишей дружил Хергиани[4]4
  Миша Хергиани – сван, великий альпинист, «снежный барс», 7-кратный чемпион СССР, англичане присвоили ему титул «Тигр скал». Уроженец г. Местия, столицы Сванетии, здесь в его доме и родовой башне, где сейчас музей его имени, бывали многие великие люди, в том числе и Владимир Высоцкий, с которым Хергиани тесно дружил.
  В 1969 году погиб при восхождении на плато Суальто в Италии.


[Закрыть].
 
 
И, приведя в беспорядок
Чувства и мысли, всё застит
Дым от Отечества: сладок,
Смене времен неподвластен…
Путь из Местий в Ушгули
На иноходце беспечном,
Где наверху распахнула
Шхара[5]5
  Высочайшая вершина в Грузии (5193 м) в окружении гор у подножия Ушбы и Шхары. Самое высокогорное поселение Европы (2200 м) – село Ушгули: великое скопление родовых домов с башнями X века находится под охраной ЮНЕСКО. Здесь можно взять в аренду низкорослых выносливых горных лошадей-иноходцев для походов по горам и ледникам.


[Закрыть] объятья навстречу.
 
 
В древних рисунках наскальных
Образы прошлого с нами!..
Точно в обряде венчальном
Снега союз с облаками!
 
 
К морю торопятся реки,
Дочери горного края…
С ними прощаясь навеки,
Сердце в горах оставляю.
 
 
Тихие, тихие реки,
Снежные, снежные горы…
Время застыло навеки,
Стихли былые раздоры…
 

Январский ангел

 
Январь и пляж,
Казалось, несовместны —
Как гений и злодейство
Меж собой…
Тот мальчик в валенках
И с санками, ровесник,
Остался в детстве
И с иной судьбой…
 
 
Январь и пальмы —
Есть ли в том причуда?
Ветра и солнце,
Привкус брызг волны…
Розовощекий мальчик
Машет мне оттуда:
Лопатка, варежки
С подтяжками штаны…
 
 
Январь, январь…
Мечты, собранья, планы.
Летим к экватору
И жаждем тишины…
Пустыни, горы,
Пальмы и лианы,
Вино, веселье!
И в тревоге сны…
 
 
Снежинки, снег
Над городом из детства…
Джем-сейшн
Саксофонов-фонарей.
И ангел варежкой
Мне машет по-соседски,
В ушанке спрятав
Нимб своих кудрей.
 

Антивиртуально-новогоднее

 
Забыв в разменной суете
Кто рядом – те или не те,
Строчит рассылок пулемет
В сетях ночами напролет.
 
 
Давно в шкафах колоды карт,
Застолий шумных стих азарт!..
Давно закрылись казино,
И спать, дружок, пора давно!
 
 
Пуста бутылка на столе,
Рассвет дырявит брешь во мгле…
Но нет! Строчит, строчит коммёнт
Двухпальцевый ангажемент!
 
 
И всё быстрее время вспять…
Устали близкие страдать,
Сильней азарта не найти —
Жить в виртуальной соцсети:
 
 
Поздравить каждый день в году,
Пофлиртовать с собой в бреду,
На аватарки лайки слать,
Не зная пол, «делить кровать»!
 
 
Альбомы слать семьи в эфир,
Родных улыбок эликсир
В соцсети лить для всех подряд
(Авось минует злобный взгляд!..)
 
 
…Я помню с детства: Дед Мороз,
Sankt Nikolaus и Христос
Реальней, ближе и родней,
Чем виртуальный мир страстей.
 
 
И буду верить я в друзей
Реальных, тех из соцсетей,
Что так же видят, как и я.
Важнее всех – моя семья!..
 

Крещенская молитва

 
И там, где Иоанн Тебя крестил,
Проходит очень странная граница[6]6
  Прямо поперек купальни, там, где на реке Иордан крестился Господь, проходит граница двух государств – Израиля и Иордании.


[Закрыть]…
Тебя молю я на исходе сил:
Заставь скорей людей остановиться
 
 
И жертвы приносить божкам пустым,
Мир разделять на праведных и ложных!
Осмыслят пусть немедля, неотложно
Ту заповедь Твою, где «не судим…»
 
 
Не дай врагу в нас злобу поселить
По принципу: дели людей и властвуй!
Не оборви надежды робкой нить!
Не допусти познать нам узы рабства!
 
 
Не дай нарушить праведный закон
О чести, игнорировать злорадство,
Традиций святость чтить, где б Вавилон
Не подменял бы истины о братстве…
 
 
Не дай нам заблудиться в пустоте,
Опаивая будни сладким ядом,
Не дай убить в угоду суете
Святое право собственного взгляда!
 
 
Всевышний Боже, в этот славный День
Смыв грязь с себя и слезы тленной жизни,
Избавь от тех, кто превращает в тлен
Желанья, волю, правит чести тризну[7]7
  Тризна (древнеславянск.) – церемония погребения.


[Закрыть]!
 
 
Крести нас Правдой, всех конфессий Бог!
Как дар душе, Ты дал свободы право
И «даждь нам днесь», чтоб всякий грешный смог
Любить других, дружить и мыслить здраво!
 

Служенье муз
(Шуточное)

 
…Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся – но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там…
 

А. С. Пушкин, «19 октября»

 
Отдав всего себя служенью муз,
Мой друг поймал случайно в свой картуз
Одну со струнным инструментом, в неглиже,
И в банку поместил на стеллаже…
 
 
Она жужжит, как муха, по ночам,
Но друг привык к подобным мелочам —
Туман он напускает над строкой
И музу укоряет зло: «На кой?.!»
 
 
Итак, начнем-с: «Фонарь аллеи снов…»
(Нет! Мало здесь тумана для ослов!)
Зачеркнуто. «Окно в проеме снов…»
(Блин! Есть туман, но нету нужных слов!)
Начнем-ка вновь! «Разбитое окно,
Сквозняк»… Но нет, опять не то кино!
Герой устал и отошел ко сну,
Забыв про музу в баночном плену,
Заснул тревожно (ну к чему, скажи,
Он покупал недавно стеллажи?)…
Упал стеллаж, и банка вместе с ним,
Как будто под веленьем колдовским.
 
 
Свободна муза вновь, но не спешит
Поэта бросить. Крыльями шуршит.
Улыбка хорошеет на лице,
И зреет мысль весомая в конце,
 
 
Что вам покажется логичной на досуге:
Помочь страдальцу за его потуги…
 
 
Она – к столу! О Муза провокаций!
Строка опять полна ассоциаций,
Рождаются стихи легко и пылко,
И пишет весь «Фейсбук» под их копирку!..
 
 
Итак, поэт, учись кумекать:
«Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет…»
Вот так, Поэт – «исхода нет»!
Ловить меня! И не спросясь?!
 
 
Мораль: служи, не суетясь!