Текст книги "Самому себе не лгите. Том 1"

Автор книги: Сборник

Как на крыле

 
Живу, как будто на крыле несусь —
Вперед и ввысь, стремительно и страстно.
На завтрак – кофе, а на ужин – грусть,
И жизнь мне кажется такой контрастной.
 
 
Молчу, как будто жду извне ответ,
А время между тем меняет скорость.
Ну а пока грядет чужой рассвет,
Я открываю истин невесомость.
 
 
Не завершится даже под закат
Та череда всех дел и всех свершений.
И кто, скажите, в этом виноват,
Что мчится быстро смена поколений?..
 
 
Но как без смены выживать Земле?
Природа – мавр, ни в ком она не дремлет,
И на планете, как на корабле,
Меняя вахту, новой смене внемлет.
 

Простая наука

 
Не корми зло в себе, не завидуй другому:
Лесть и зависть – плохие по жизни друзья.
Вся наука проста, лишь взгляни по-иному.
Злейший враг – он в тебе! Победишь – ты в князьях!
 
 
Ты не доллар, чтоб нравиться всем бесконечно,
Выбрал цель – так иди к ней, назло всем врагам!
Объяснять свои действия слишком беспечно:
Остановишься – можешь попасть в чужой храм.
 
 
Пообщайся с врагами (будет польза огромной),
Лишь от них ты узнаешь легко о себе,
То, что скрыто от глаз и от мысли нескромной,
Протрубит в них, подобно не медной трубе.
 
 
Не проси! Не жди милости – чуда не будет!
Контролируй всё сам, ты – хозяин судьбы!
Будь с собою в ладу, миг победы добудешь
Лишь в борьбе! Только знай: рифы жизни грубы.
 

Альфред Бодров

Родился в 1942 году в г. Кутаиси (Грузия). Окончил исторический факультет МГПИ им. Ленина.

Проработав по специальности почти двадцать лет, продолжил деятельность в СМИ, вступив в Союз журналистов России.

Награжден дипломом издательского дома Максима Бурдина «За видный вклад в сохранение нравственных и языковых традиций в Российском государстве в связи с участием в сборнике „Не медь звенящая“ памяти благоверных Петра и Февроньи», дипломом финалиста конкурса-премии Интернационального Союза писателей, драматургов и журналистов имени Героев Советского Союза М. Егорова, А. Береста, М. Кантария в номинации «Художественное слово о войне» к 75-летию победы в Великой Отечественной войне.

Как медведь лешего одолел

Медведь-воевода протер глаза после зимней спячки, вызвал к себе птицу Иволгу, да так рыкнул, что у несчастной с хвоста перья посыпались:

– До каких пор у меня под боком Леший будет строить козни против меня?

Мишка от возмущения даже на задние лапы встал и передними так замахал, что вот-вот на пернатую набросится. Иволга взлетела, и была служанка такова.

– Я разберусь с Лешим так, что ему не поздоровится! – произнес Топтыгин громовым рыком.

Лес содрогнулся, услышав этот рык. Леший тоже перепугался, хотя был не из робкого десятка. Он скрылся в лесной чаще.

Мишка и там нашел своего недруга. Столкнувшись с Лешим, воевода не растерялся и пошел прямо на него, но тот увернулся, прыгнув ему на голову.

Совсем обозлился Мишка и побежал, не разбирая лесных троп. От злобы он ослеп. Крепко вцепился Леший в голову Топтыгину. Бежит и думает косолапый, что скорее освободится от ненавистного наездника, если быстро добежит до какого-нибудь болота.

Всё лесное население попряталось в кустах, по деревьям, в норах. Только всякая нечисть повылезала наружу. Она выла, свистела, пищала, мяукала, лаяла, квакала, крякала, поддерживая Лешего. Это были упыри, кикиморы болотные, пиявки, клещи да пауки.

На пути бегущего Мишки оказался Ленивец. Он висел на суку вниз головой и размышлял. Все интеллигенты размышляют – неважно, о чем, лишь бы размышлять. Ленивец был интеллигентом и потому размышлял. Все ленивцы размышляют, потому что интеллигенты. Никто из лесного братства так не мог размышлять, как Ленивец. Он висел вниз головой, держался за хвост и висел. Ему хорошо было размышлять, на лес и зверье глядя снизу вверх, совсем другое впечатление получаешь.

Висит Ленивец на суку вниз головой и ждет гостей на коре дерева. Увидит и нехотя своим шершавым длинным языком слизнет участников трапезы – и снова висит, зацепившись хвостом за ветку дерева. В полусне он размечтался, как к нему на обед добровольно идут самые любимые лакомства: становятся в очередь и идут, идут… Сами идут, без кнута и пряника, при этом славословят Ленивца, выкрикивая ему здравицу. Не просто идут, а идут с выдумкой: то карнавальным шествием, то военным маршем, то парадом физкультурников. Полакомится первой партией живого деликатеса – и закроет глаза от удовольствия под торжественные и сладостные звуки здравицы в его честь…

…Ленивец так размечтался, что не заметил, как свалился на землю, сбитый бегущим воеводой. Несется Мишка с Лешим на голове, и с размаху плюхнулся в озерцо, которое оказалось на его пути.

Топтыгин вылез на берег, встряхнулся и развалился на берегу: обсушиться на солнце. Лежит Мишка и подставляет солнцу то один бок, то другой, зажмурившись. Вдруг он вспомнил, что после зимней спячки еще маковой росинки на язык не брал. Поднялся на задние лапы и с рыком отправился на охоту.

Сороки разнесли по всему лесу новость:

– Медведь остается хозяином леса. Многая лета нашему воеводе!..

Всё лесное население, в страхе укрывшись в чаще, трижды восславило хозяина леса.

Михаил Топтыгин, утолив голод, великодушно простил Лешего, и в лесу снова воцарились мир и согласие.

Тайна старого храма

Это произошло в те далекие времена, когда недовольные военными поборами местные князья – азнауры – враждовали с царем Багратом.

Царь Баграт III, при котором в столице на холме Уквеми-риони, то есть на нижнем, правом берегу реки Реюнион, как называли ее древние римляне, был построен храм Успения Пресвятой Богородицы. На этой земле побывали не только аргонавты, но и римские легионы. Они окрестили реку Реюнион, от этого названия и произошло Риони.

Строительные работы начались незамедлительно по проекту и плану сына Деметре.

Азнауры готовили заговор против царя. Они обратились к ворожейке Мадлен с просьбой предсказать успех в борьбе против Баграта.

В ответ Мадлен сама предложила заговорщикам свою помощь, объяснив, что в молодости пострадала от царя и готова ему отомстить. Она велела распространить слух на Большом базаре, будто Деметре – незаконнорожденный ребенок Баграта, а родного сына он приказал завернуть в бурку и заложить в фундамент храма, чтобы никто не обнаружил. Мадлен обещала заставить царя признаться в злодеянии, которого не совершал.

Всё так и произошло. По всей столице люди стали возмущаться царем, требуя его казни и расправы над Деметре. Баграт дознался, чьих это рук дело, и приказал доставить к нему Мадлен, чтобы наказать ее за подлый навет.

Однако ворожейка бесследно исчезла.

Прошло много времени, храм царя Баграта давно разрушился, столица государства перешла на берега реки Куры. Вдруг на Большом базаре поползли слухи, будто возле развалин храма появился призрак: он неожиданно возникает вместе с молодым месяцем и исчезает вместе с полнолунием.

Люди подумали, что это призрак ворожейки Мадлен, которая почему-то носилась среди камней, копала под ними, бормотала что-то себе под нос. Народ стал прислушиваться к голосу, который доносился от призрака. Так постепенно узнали, что не царь Баграт, а Мадлен сумела незаметно для строителей подложить в фундамент храма свою родную незаконнорожденную дочку – живую, и ей не исполнилось еще одного месяца.

Узнав, что царедворцы ее ищут, Мадлен добралась до горной реки Гумиста и бросилась на ее камни.

Оказавшись в аду, совесть в ее душе проснулась, ворожейка превратилась в призрак и стала искать дочку среди развалин старого храма. Поговаривают, будто по ворожбе призрака Мадлен он и разрушился – чтобы она могла быстрее найти останки дочери.

На самом деле храм разрушился из-за войны с врагами, нападавшими с юга. Его восстановили через триста лет, и призрак исчез.

Вад. Пан

Активный участник Р. Ж. и прочих форумов с 1998 года (понятия «блогер» еще не было). Автор портала «Проза.ру», публиковался в журнале «Край городов».

Книга «Дети питерских улиц» (первая версия повести) издана в 2008 г.

В 2010 году награжден дипломом международного конкурса малой прозы «Белая скрижаль». Лауреат конкурса Лито.ру с правом призовой публикация в журнале «Контрабанда» (2011 г.)

В 2019 году опубликована книга «Дети гранитных улиц» (вторая версия повести).

Лауреат 3-й степени Московской литературной премии – 2020 в номинации «Роман».

Дети гранитных улиц
(Глава из повести)

В очередной раз вернувшись с Северного Кавказа, Гоша пребывал в отличном расположении духа. Будущее представлялось чистым и безоблачным, никаких перспектив, как и работы, не было. Так что обозримое время он намеревался честно «маяться дурью», полагая, что, трижды перемахнув главный кавказский хребет, этим летом он достаточно поработал.

Единственным омрачавшим столь безоблачное состояние фактом было понимание мимолетности этого блаженного счастья. Идейному раздолбаю Гоше, вечно оказывающемуся в гуще непонятных людей и событий, на самом деле претила вся эта мирская суета: ничто он так не ценил, как рок и одиночество.

Может, ради этого он и уходил в горы?..

Впрочем, какая такая сила тянет людей в горы, Гоша не мог объяснить даже себе. Наверное, была в этом и красота, и масштаб горных пространств, и иное ощущение личности, окружающего мира, собственной значимости…

Но что толкает индивида вместо наслаждения короткими мгновеньями питерского лета из года в год, по колено в снегу, переть неподъемный рюкзак на высоту в две-три тысячи метров над уровнем моря, по убеждению Гоши каждый должен объяснять себе сам. Там, до тошноты измотанный и злой, перематюгавший всё и всех, он согревался единственной мечтой об этих самых мгновеньях – о диване, жареной картошке… и эта обостренная вспышка любви ко всему привычному, даже надоевшему, казалась Гоше достаточным стимулом, чтобы на время покинуть цивилизацию.

Очевидно, у других были свои мотивы. Его поражал Барклай, которого сладкий миг возвращения, похоже, совсем не заботил. Очередной бредовой идеей Барклая было покорение горы Чегет. Подъем на эту лавиноопасную, официально закрытую для посещений вершину, нормальными людьми рассматривался не иначе как попытка самоубийства. Последними ушедшими на Чегет называли не то шведскую, не то норвежскую группу. «Они любили горы, пусть там и остаются», – все на Кавказе знали ответ из телеграммы родственников на предложение оплатить поиск тел. Следующим готовился стать Барклай.

Не меньше Гошу удивляла Кирка.

– Ну эту-то куда несет?! – недоумевал он, давно позабыв, кто именно был инициатором ее походов, и не находя иных объяснений, кроме ярой приверженности к мазохизму. – Сидела бы, дура, дома! – сплевывал Гоша, когда из-за остановки связки в сотый раз бился башкой о котелок впереди идущего.

Кирку ставили вперед и гнали ледорубом, пока у той получалось переставлять ноги. Пару раз она сдыхала полностью, и ее снаряжение делили по цепи. Основную часть брал Барклай, что вызывало в Гоше, готовом убить за каждый лишний грамм, сложное чувство восхищения и обиды.

– Вот ведь джентльмен хренов! – ворчал он, с завистью провожая взглядом прущего как бульдозер Барклая.

Но в лагере, видя спокойно и деловито перебирающую снаряжение Кирку, глядя на ее хрупкую фигурку, плотно сжатые губы (обветренные почти до глаз, как у мартышки), его злость сменяли другие эмоции.

– А я бы так мог?! – не раз спрашивал себя Гоша, перед неломающейся, словно гвоздь, Киркой, и не находил ответа.

Всё это осталось там, в предгорьях Эльбруса, в Питере не должно было быть ничего, что отвлекло бы от столь сладостной и всегда мимолетной возможности наслаждаться ленью. И нужно ли говорить, как его взбесил телефонный звонок в шесть утра?

Звонил Барклай.

– Ты радио слушаешь? – без обиняков начал он. – В стране государственный переворот! Горбачёва сместили, у нас теперь ГКЧП!

– Послушай, Барклай, ты сдурел?! – огрызнулся Гоша. – Какой, нафиг, Горбачёв?! Какое ЧП?! Какое радио?! Ты на часы смотришь?! – Он негодовал: ну не совсем же Барклай дурак, чтобы всерьез будить человека по такому поводу!

– У тебя коротковолновый приемник есть? – не обращал тот внимания на раздражение Гоши. – Поймай «Свободу» или «Би-Би-Си», у них сейчас, кажется, всё на русском. В Москве танки, колонны идут на Питер, мы собираемся у меня, на Мойке!

– Да пошел ты! – огрызнулся Гоша и повесил трубку. – Танки… Москва… – ворчал он, пытаясь заснуть. – Барклай! Война давно кончилась! Наши победили. Тебе Горбачёва жалко? Ну пойди и тихо удавись, людей-то зачем будить?..

Только полностью соблюдя ритуал поклонения собственной лени, Гоша собрался и отправился в сторону Мойки. В центре было всё так необычно и занятно! Возбужденные толпы, знамена, перегороженные улицы. Все на полном серьезе ждали танков. Он даже забыл о Барклае, полагая, что тот давно сидит в окопе с гранатой под каким-нибудь Можайском (что, надо сказать, было недалеко от истины), и вспомнил о нем, лишь наблюдая, как сгружают бетонные блоки, воздвигая форпосты вокруг Ленсовета.

С истрепанным борьбой Барклаем он встретился лишь под утро, когда эти укрепления столь же спешно разбирали, словно стесняясь собственного испуга.

В городе наступило затишье перед общегородским митингом.

Уставший Барклай рассказывал немного, был обижен и сосредоточен. Зато скоро объявилась Кирка, которая трещала не умолкая.

С понедельника она вернулась на репетиции своего танцевального ансамбля и сразу угодила в автобус, отправляющийся на чествование блокадников. Но вместо встречи ветеранов окружного госпиталя на Мойке их автобус оказался в водовороте путча.

– Подъезжаем – блин!.. Там народу неадекватного! Улицы перегородили! Все гудят! Динамики орут: «Граждане! Сохраняйте спокойствие, танки в город не вошли!» Анархисты с флагами подбежали, давай по автобусу дубасить: «Ура! Девчонки! Ура! Подкрепление!» Потом какой-то хмырь в пиджаке пришел. «Девочки! Вы согласны с группой добровольцев поехать навстречу колонне псковской десантной дивизии? Видите, какая здесь ситуация?! Нужно объяснять солдатам, что вход танков в город – это кровь! Что приказы их командования незаконны, а действительны только распоряжения правительства Российской Федерации!» Мы-то что?.. Надо так надо! С группой добровольцев оно вроде не так страшно, а то как незаконно из пушки долбанут! В общем, посадили к нам еще эту группу – трех мальчиков с фотоаппаратами, загрузили прокламации, три ящика бутербродов – и вперед! На танки! И вот катим мы такие, десять дур, с тремя фотографами, в катафалке с цветами, а страшно! Даже ржать не хочется… Увезли нас черт знает куда, за Лугу! Там местный народ, наверно, обалдел. Представь, целый автобус баб высовывается и орет: «Скажите, здесь танки не проходили?!» Только на заправке узнали, что колонна еще утром прошла. Мы обратно, ее искать…

Слушая Киркин рассказ, Гоша фыркал с явным неудовольствием. То, как они относятся к армии, он только что видел по бетонным надолбам от Казанского до Мариинского, а девчонок на танки – это можно?!

– Мы вылетаем, орем, – продолжала тараторить Кирка. – «Мальчики! Мы вас любим! Приезжайте в Питер! Только не на танках!». Машка с цветами, я с бутербродами, прокламации под мышкой! Эти в своих танках ни черта не понимают, повысовывались из люков: «Эй! Кто такие?.. Что случилось?! Какой Питер?» Мы орем: «Мы из Питера! Мы вас любим! Не надо вам сейчас в Ленинград! Там баррикады!»

– Место, где колонну нашли, указать сможешь? – перебил Барклай.

Гоша поморщился:

– Барклай! Ты с армией воевать собрался?

– Нет. Тут немного помитингуем, а как они придут, все расступимся, чтобы не мешать! Это они сейчас по кустам забились, потому что народ поднялся! Вот помяни мое слово, если в Москве Белый дом возьмут, в Питере на всех крови хватит!

Кирка чуть не задохнулась от возмущения:

– Это моя колонна! Это я за ними целый день по проселкам моталась! И не дам моих танкистов обижать!

Киркин рассказ, воинственность Барклая – всё заводило Гошу, пробуждая к действию:

– Барклай! Митинг будет на Дворцовой? А мы с тобой по крышам на арку главного штаба выйдем?

– Ну, выйдем, и что? Я выходил. Там, правда, ограждение с колючкой, но пройти можно. И выход на крыши удачный есть, только что с того?..

– А давайте мы над Дворцовой российский стяг поднимем?! Только здоровый, метров на десять! Чтобы до самых отмороженных дошло, что после Москвы им еще Питер штурмовать!

Идея была, конечно, заманчивой.

– Только где мы такой флаг возьмем? – поморщился Барклай.

– В магазине!

– Найти ткань, прошить, еще крепёж… до митинга не успеть!

– Не нужно прошивать! Мы ткань по стене пустим, три полотна, по две лаги на карабинах!

– Там не десять… Пожалуй, все двадцать метров будет! А деньги у кого есть? Я, между прочим, только с гор спустился.

Обсуждение технической стороны было быстрым и гладким. Разногласия появились в идейной сфере:

– Я бело-сине-красный триколор поднимать не буду! – уперся Барклай. – Какое это, к черту, знамя России?! Это торговый флаг. Его Керенский государственным делал да Власов! А я ни того, ни другого не уважаю! Российский имперский штандарт – бело-черно-желтый.

– Что?.. Шибко умный?! – кипела в ответ Кирка. – Да кто знает этот бело-черно-желтый?! А бело-сине-красный давно все признают как знамя российской оппозиции!

– Да кто его признаёт? Был флаг торгашей, стал предателей! Твой триколор после Власова уже никто не отмоет!

– А его отмывать и не надо! Он и так красивый! – кричала Кирка. – Не то что твой заупокойно-имперский! Давай выйдем к Мариинскому или на Дворцовую и посчитаем, каких флагов больше?! Вот и увидишь, «кто признаёт!»

Такой поворот дела Гошу совсем не радовал, воодушевление идеей сменилось тревогой за ее реализацию.

– А может, цвета федерации поднять? – робко попробовал он примирить спорщиков, – пару красных да синий?

– Ага!..

– Видела я такого! К Мариинскому с федеративным флагом приперся. Его самого чуть на британский не порвали! Сдурел, что ли?! – накинулись на Гошу и Кирка, и Барклай. – Ты еще «Слава КПСС» напиши!

– Да сами вы сдурели! «Синий, желтый, красный», выбирают чего-то! В магазине выбирать будете! А если там вообще ни черта нет?! Нам крупно повезет, если хоть что-то на какой-то комплект соберем… Вот что достанем, то и поднимем!

На столь веский аргумент возражений не было.

Оставив недовольного Барклая готовить лаги и прощаться с карабинами, ребята понеслись по намеченному маршруту. Бегать им долго не пришлось. Хоть в магазине, как и предвидел Гоша, ни черта не было, запыхавшаяся Кирка накинулась на перепуганную продавщицу, пытаясь вдолбить ей, чего и сколько им нужно.

– Вы, наверное, пройдите к заведующей, – взмолилась бедная женщина.

Заведующая слушала посетителей с широко раскрытыми от удивления глазами. В несколько обалделой задумчивости она извинилась и надолго покинула кабинет.

– Ну что за черт! – бил копытом Гоша. – Времени и так нет! А тут еще эта коза водоплавающая!

Она объявилась минут через десять, уставившись на ребят более осмысленным, но не менее удивленным взглядом.

– Сейчас пройдите во двор, там машина, Саша отвезет вас на оптовую базу. Там уже отмеряют по двадцать метров плотного тика – белый, красный и есть голубой. Он тяжелый, скажете, отвезет куда нужно.

– А платить здесь или на базе? – испугалась Кирка собственного счастья, а главное, что у неё на него не хватит.

– Как-нибудь рассчитаетесь… а пока спасибо вам, ребята!

– Да вам спасибо… – удивленно протянул Гоша, отругав себя за негативные слова о такой женщине.

Многотысячный митинг был уже в разгаре, когда у подножия питерских крыш, в район реки Мойки, выдвинулась новосформированная группа.

Несмотря на удачу с материалом и ударный труд Барклая, пустившего на лаги каркас старой байдарки, только сборка крепежа и подготовка сегментов заняли более часа. Арку главного штаба должно было накрыть полотнище восьмидесяти метров квадратных, общим весом под шестьдесят килограммов.

Глядя на заготовленный Барклаем чехол от байдарки, Гоша издевался:

– Барклай, ты, как баклан, один эту «люльку» потянешь? И через колючку? Давай, вес дели по-умному!

Флаг упаковали по сегментам. И вот цепь в горном порядке поднималась на штурм арки главного штаба: ведущей шла Кирка, с белым сегментом триколора, за ней Гоша – стропы и синий, замыкал проводник Барклай, с крепежом и красным.

Пройдя по крышам квартал и преодолев ограждения комплекса генерального штаба, с «легкой проходимостью» которых Барклай явно погорячился, они вышли над дворцовой площадью. Митинг уже закончился. Большая трибуна опустела, от нее еще тянулась цепь народа и корреспондентов, редеющая толпа таяла, утекая в направлении Невского проспекта.

Кирка кусала губу от досады: опоздали! И хоть до подъема на арку осталось рукой подать – только крыша здания Ленинградского военного округа, боевое настроение группы резко упало.

– Разворачиваемся здесь! – скомандовал Барклай, сбрасывая снаряжение. – Кирка, ставь карабины! Гоша, крепи концы!

Через несколько минут пятиметровая трехцветная «кишка», растянутая по водосливу, крякнув и хлопнув, полетела вниз.

Торжественно сползающее по стене штаба Ленинградского военного округа трехцветное полотнище снизу отозвалось эффектом взрыва вакуумной бомбы. Редеющая толпа хлынула к Ростральной колонне, опрокинув вытекающий на Невский проспект людской поток. Все камеры разом развернулись, ослепив россыпью вспышек.

– Уходим! – скомандовал Барклай, машинально толкнув вперед Кирку.

Гоша будто остолбенел, оглушенный гигантским потоком энергии, с гулом и свистом ударившим снизу. Казалось, если расставить руки, эта волна подхватит и понесет над городом!

В чувство его привели загремевшие карабины. Кто-то из окон пытался сорвать флаг. Гоша очнулся, вспомнив, что он еще не дома!

Покинуть крышу главного штаба прежним путем уже не удалось. У колючки его повязали крепкие ребята в форме.

К своему пребыванию внутри штаба Ленинградского военного округа у Гоши претензий не было. Если не считать, что пришлось провести четыре часа на неудобном стуле, пока не явился человек в черной морской форме.

– Капитан первого ранга Сергеев, офицер государственной безопасности, – представился незнакомец.

Гоша приготовился к чему угодно, а от пережитого состояния эйфории ему было вообще всё пофиг, но этот офицер ему как-то сразу понравился.

Единственной своей задачей Гоша считал не проболтаться и не сдать кого-нибудь. Он и представить не мог, насколько трудно будет отвечать на самые простые вопросы.

– Как вы прошли по крышам? Можете нарисовать? Почему именно по этому крылу? Вы знали маршрут? Как нашли проход через чердак? У вас есть друзья, знакомые в этом районе? Как вы подготовили флаг? В чем несли? Откуда? Когда купили ткань? Где? Там всегда есть ткань в таком ассортименте?

Гоша постоянно сбивался и путался, с ужасом понимая, что в своем единоличном участии он не убедит и младенца! Но Сергеев не давил, лишь улыбался и переходил непринужденно, даже дружески, к следующим вопросам:

– В который раз были на Кавказе? А в других горах? Тренируетесь в городе? Есть места стоянок или базы? А в горах?

Про это было рассказывать куда проще…

Из здания главного штаба его отправили в другое, не столь отдаленное место, где в чистой светлой комнате с санузлом и умывальником он просидел еще черт знает сколько, потому что вслед за изъятыми альпийским ножом для строп, крюками и плоскогубцами здесь его оставили даже без часов и шнурков.

Тем временем кадры наползающих на дворцовую площадь полотнищ обогнули весь мир. Флаг провисел всего несколько минут, но этого штабу Ленинградского военного округа хватило, чтобы догнать по популярности Пентагон. Как не без ехидства заметил один из иностранных обозревателей: «Стал первым официальным зданием России, где российский триколор можно увидеть не только из окон, но и на крыше!»

С победой демократии освободили и Гошу. Из последнего места отсидки – в районном отделении милиции – его забрала тетка. Его только предупредили о необходимости не покидать место жительства «вследствие возможных вызовов для дачи показаний».

Гоша был счастлив. Лишь тетка всю дорогу ворчала:

– Вот опять! Никто в милиции не сидит, только ему одному надо!

Вскоре вся группа была снова в сборе.

– И что там было? – колотило от любопытства Кирку.

– Ничего! В штабе с гэбешником пообщался, и всё, – честно признался Гоша. – Только возили с места на место.

– Ну а говорили чего?

– Говорили, дело откроют, за незаконное проникновение на особо охраняемый объект в террористических целях, за экстремизм, вооруженное нападение… у меня твой нож изъяли и крюки.

– Да хрен с ними, крюками! – взорвался Барклай. – Ты чего на крыше торчал?! Сказано – уходим, значит уходим!

– А вы чего сбежали?! – огрызнулся Гоша. – Наш флаг так на площади бабахнул! Мы же его реально на весь мир подняли! Подумаешь, отсидели бы за демократию пару дней…

– Во-первых, не подняли, а спустили! – сплюнул Барклай, всем своим видом выражая крайнее неудовольствие и презрение. – Во-вторых, славы захотелось? На сцену иди! Что на крыше-то, как придурку, руками махать?! Да чтобы я еще раз с таким идиотом куда-нибудь пошел… Про нас спрашивали?..

– Не сказал я про вас ничего, был на крыше один – и всё! И потом, какая теперь разница? Разуй глаза – наши победили! Наш флаг везде развешивают, ГКЧП скинули, Горбачёва вернули, демократы у власти! А между прочим, они нам кое-чем обязаны! Да может, нас еще наградят!

– Ага, тебя наградят, – ухмыльнулся Барклай, – орденом с крышку люка! А если узнаю, что ты меня или Кирку сдал, я тебе лично морду набью!

Сомневаться в этом у Гоши не было никаких оснований.

Несмотря на обиду, Гоша тяжело переживал этот разрыв. Он долго обдумывал, как доказать Барклаю, что тот неправ. И очень обрадовался, когда бойкий женский голос в телефонной трубке из Ленсовета сообщил, что его приглашают быть представленным принцу Эдинбургскому! Который с потомками рода Романовых неофициально посещает Петербург. Голос говорил, что члены императорской фамилии, к которым относится и сам принц Эдинбургский, впечатлены его смелой акцией, пожелали встретиться без посторонних и официальных лиц, и через три часа он должен быть на Петровской набережной.

– А можно, я не один приду? Я же не один флаг поднимал!

В трубке пообещали согласовать этот вопрос на месте.

Гоша бросился вызванивать Кирку. Барклаю он звонить не собирался.

На Петровской его с примчавшейся Киркой провели в роскошный дворец с пышной белой лестницей и множеством не менее роскошных позолоченных залов. В том, где их оставила дама из Ленсовета, бродили еще с десяток человек, да за дверью, в которую шмыгнула дама, дурачились два пацана: долговязый, повзрослей, в коричневом пиджаке, разыгрывал бой на шпагах с другим, полненьким, помладше.

На Гошу с Киркой никто не обращал внимания, и пронырливая Кирка, пользуясь этим, разнюхала всё, что можно.

– Вон этот длинный, в коричневом пиджаке, и есть принц Эдинбургский, – шептала она Гоше собранную информацию, – а вон та, за дверью, с мрачным взглядом, сейчас у Романовых самая главная! Она ему, кажется, тетка… а вот эта, с которой та, что нас встречала, разговаривает, – это их гид! Она им их бывшую собственность показывает! Этот дворец до революции тоже Романовым принадлежал, – тараторила Кирка, – представляешь?!

Впрочем, Гоша ее не слушал: от окружающего великолепия у него скрутило живот.

Вскоре дама зычным голосом объявила, чтобы все с фотоаппаратами и камерами покинули помещение, и принялась вместе с гидом строить Гошу с Киркой посреди зала в шеренгу. После громогласного объявления к ним подошел приосанившийся и повзрослевший принц. Гоша не без удивления отметил, что, похоже, они ровесники. Больше никого из Романовых не представляли.

Гид зачитала обращение:

– «Для миллионов людей во всем мире поднятое вами знамя стало символом конца коммунистической эпохи России! А для всех русских людей за рубежом – надеждой на ее возрождение!»

Затем принц шагнул к Кирке (Гоша видел, как та подпрыгнула, будто коснулась горячего чайника) и к нему.

– Поздравляю, – пожал руку принц, – и желаю всегда оставаться с Россией!

На этом церемония закончилась.

Кирка была в восторге. Выйдя на набережную, Гоша уже устал от всех, кому Кирка похвастает знакомством с настоящим принцем!

Настроение Гоши было не таким радужным.

– О чем вы там болтали? И чего ты дергалась? – мрачно спросил он, скорее из вежливости, чем из любопытства.

– Так я же не знала, что он мне будет руку целовать! Мне раньше никогда рук не целовали! Тем более принцы! Я ее теперь неделю мыть не буду! – трещала Кирка. – А ты чего такой мрачный?

– Да что это за прием? – вздохнул Гоша. – Поставили и выставили… хоть бы подарили чего или…

– А что ты ждал? Шубу с барского плеча? Золотой портсигар в алмазах? Или орден с крышку люка? – издевалась Кирка.

– Да нет, зачем мне орден? Я согласен на медаль, – вздохнул Гоша, с грустью вспоминая с какими надеждами он ехал на Петровскую набережную. По дороге он подготовил целую речь, обращенную не столько к принцу, сколько к Барклаю, он хотел перед камерами рассказать всему миру о нем и Кирке и очень надеялся, что сегодняшний день станет днем их примирения!

– Они даже всех фотографов выставили! Значит, и фотографий твоего принца у тебя не будет, – ворчал он. – Да и вообще, могли бы на что и разориться! Барклай Отечеству восемь карабинов со стропами не пожалел! Тоже, знаешь ли, не копейки, а уж Романовым-то сам Бог велел!

Мнение Гоши об этом не изменилось, даже когда Кирка принесла газету с заметкой об их чествовании. Заметка называлась «Герои России».

Следующее напоминание об августе 1991-го тоже нагрянуло с телефонного звонка. Только теперь Гошу разыскивала тетка: сообщить, что у него обыск, и чтобы он срочно мчался домой.

Здесь его ждали четверо мужчин в штатском, разворошенная комната и сложенные на столе вещи, по которым требовались его пояснения. В основном это были карты Северного Кавказа, на которых «горники» отмечают пройденные маршруты, – с разметкой перевалов и записями по привязке к местности. Здесь же был путеводитель туристических маршрутов, подробное описание чечено-ингушских долин со схемами хребтов, дорогами, тропами и кратким описанием населенных пунктов, очень ценный и подробный сборник перевалов Приэльбрусья и еще несколько довольно полезных книг. По ним пояснения заключались лишь в дате и месте приобретения.

Трудней было объяснить наличие дробовика, который Гоша смастерил еще в детстве из отличной толстостенной трубки и пружины с бойком от ригельного замка. В его дворе у каждого мальчишки лежал такой же.

Объяснять это взрослым людям было как-то странно. Каждый первоклашка знал, что хороший дробовик – это тот, который выстрелит с трех спичек и выдержит заряд в пять коробков! Раньше они всем двором ходили стрелять крыс.