Текст книги "Двойные стандарты (СИ)"
Автор книги: Robert Hagen
Жанры:
Фанфик
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
*
Капли росы серебряными блестками разлетелись на множество осколков, оставляя невидимый обычному человеку шлейф маленьких светящихся искр. Невидимый обычному человеку, но сейчас тут людей не было.
Роберт отпрыгнул, закружился в пируэте, ударил далеко, рассчитывая достать волка концом клинка – эффект от такой раны был бы сильнее, чем от колотой. Зверь отскочил, уходя от разящего серебра, вспорол когтями землю и начавшую было пробиваться первую травку, оскалился, прижав уши и обнажая белые как снег клыки. Ведьмак широко ухмыльнулся. Улыбка получилась крайне паскудной.
Был волчонок – станет волк,
Ветер, кровь и серебро…
Ветер зашумел, вспорол кроны деревьев холодным потоком и скрылся в лесу, оставляя за собой маленькие завихрения. Ощетинившись, волк снова прыгнул, всей мощью навалился на ведьмака. Секунда, и его челюсти сомкнулись бы на шее Роберта. Ведьмак ударил Знаком Аард, вкладывая всю силу. В глазах на мгновение потемнело, поэтому он не видел, как волка отбросило на добрых метров пять. Но зверь на то и зверь, чтобы падать на четыре лапы. Быстро вскочив на ноги, Роберт решил поменять стиль боя. Теперь он не давал зверю возможности оставаться за спиной, вертясь вслед за ним. Волк снова набросился, и на этот раз ведьмак достал его. Алая струйка брызнула из оцарапанного предплечья. Пустячная рана – ведьмак метил в шею. Аард несколько вымотал его силы, и удар пришелся не точно.
Я обманут ночью пьяною,
До рассвета не дойду…
Опадают звезды перьями
На следы когтистых лап…
Несколько проб, несколько укусов… Край кожаной куртки, усеянной блестевшими в свете Луны шипами, с треском оторвался, повис в клыках Зверя. Ведьмак улыбнулся. Со стороны могло показаться, что он спятил – то стоит и улыбается, то нападет и получает ранения. Попадаясь и попадая…
Наша жизнь – игра без правил,
Раз не гибель – значит песня,
Чем безумней – тем забавней,
Чем больней – тем интересней.
Что ты скажешь рыжей ведьме,
Жертва ты или убийца?
Может, этот миг последний?
Все забудь! Давай кружиться!
И миг наступил.
Вывернувшись вольтом из под когтистой лапы, ведьмак широко рубанул из нижнего декстера. И попал. Волк подпрыгнул, отскочил. По траве зашелестели густые капли. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Рана была глубокой и длинной – Роберт рубанул от души. Но Вожак не сдался. Пронзительно взвыв, он, пренебрегая ранением, кинулся на ведьмака.
*
Ведьмак и Оборотень кружили по поляне, захваченные смертельным танцем. Оборотень изменил тактику, видимо, признав в Роберте равного – такого же хищника, как и он сам. Оставив не принесшие пользы наскоки, попытался прыгнуть на ведьмака, ударить всем весом на плечи, смять, свалить, вцепиться зубами в горло. Мощная магическая аура прокатилась по поляне, заставляя шерсть на загривке вставать дыбом и вызывая оглушительный звон в ушах. Оборотень отлетел, но встал на лапы – Меда видела, как дома, во время весеннего гона, мужчины рода Червонни вставали и после более сильных ударов, нанесенных соперниками. Хотя, признаться, Медея и не видела ни разу, чтобы кто-то не встал. Не для того случались поединки. Звери между собой редко сражаются до смерти. Достаточно просто признать поражение, и бессмысленных убийств не будет. Морду к земле, хвост поджать, позволить укусить себя за загривок пару раз… и принять более низкое место в иерархии. Но на поляне не было волков, кроме разве что самой оборотницы, помнившей Закон и уважавшей Право. Двое, дравшиеся до смерти, желающие убить друг друга, просто увидев в лесу на «своей» территории, выпустить друг другу жилы только из-за того, что нет им места в подлунном мире одновременно – не были волками. Чудовищами – это им лучше подходило.
Меч описал дугу, достав оборотня. Карминовые капли брызнули на траву. Но еще до того как они упали, в воздухе повис «серебристый», как говорила младшая сестренка Медеи Адда, запах крови оборотня. Не вкусный, как человеческий, а какой-то… скользкий и прозрачный.
Ведьмаку тоже досталось – куртка, так мешавшая Меде на поляне, была разорвана, а рубашка из небеленого льна окрасилась темно-бордовым. Медея никак не могла вычленить запах. В кошачьих глазах ведьмака, плескалось безумие боя. Он уже перешел черту осознанного поведения – теперь только «здесь и сейчас», только реакция. Клинок вычерчивал блестящий узор в ночном сумраке.
Оборотень не зря дожил до тех лет, когда волчье начинает брать верх над человечьим. И у него в запасе были свои трюки. Медея слабо разбиралась в фехтовальных приемах, но вот волчьи ухватки могла узнать. Оборотень старался держаться поближе к противнику, чтобы меч тому стал бесполезен. Влипнуть в его тело, задавить в ближнем бою. Оборотень перекатился, видимо, по привычке, зашел с теневой стороны и кубарем подкатился под ноги ведьмаку, угрожая сбить на землю, но в последний момент мохнатой пружиной выстрелил вверх, ударил в грудную клетку, целясь вцепиться в горло. Разница в весе и инерция взяли свое и разница в росте была окончательно сглажена. Ведьмак ушел вниз на одно колено, стараясь перекатом вывернуться из-под оседающей на него туши. Оборотень попытался успеть прижать ведьмака к земле. Возможно, Роб и сделал бы что-то. Возможно в рукаве или сапоге у него был свой, ведьмачий, секрет…
Но Медея успела первой. С разбегу волчица врезалась всем весом в плечо Оборотня, сшибая с Роба, заставляя помедлить те самые доли секунды, которые часто оказываются критическими. Зубами вцепилась в морду, туда, где у волков болевые точки, еще успев увидеть удивление в подернутых дымкой безумия глазах Оборотня. Удерживать захват она долго и не смогла бы. Как только ведьмак откатился, Медея отпустила челюсти и отпрыгнула в сторону.
Сердце плакало. Пусть и безумный, но оборотень был свой, четырехлапый. Почему же не на его стороне? Почему такой двойной стандарт? Почему уже после признания старшинства, она выступает против?
Не время слишком задумываться. «Шаг, поворот… ритм, ритм…» Ритм боя затягивал Медею Червонни, взывая к самым корням ее натуры. Ведь волчицы тоже дерутся, когда есть за что.
«За что дерешься ты, припадая на обожженную лапу и слизывая с губ собственную кровь? Что за странный бред впечатался в твой мозг, Меда, малышка? Почему так важно, чтобы с ведьмаком ничего не случилось? Это не просто приязнь к новому знакомому, это что—то банальное, основное, как забота о волчатах, как подчинение Праву, как невозможность игнорировать Зов… Не время, не время, Медея!»
Оборотень поднимался на лапы, и в глазах его полыхало злое озарение.
*
Звезды плясали в небе, отражаясь вихрем красок. То, что казалось нереальным несколько часов назад, теперь было полно жизни и энергии. Энергия била отовсюду. Роберт чувствовал пульсацию Силы через медальон. Волки – оборотни, майская ночь… Ведь она еще не кончилась, эта полная безумия ночь. Ведьмак уворачивался, все сильнее осознавая разницу в массе. Волк был сильнее и ощутимо крупнее. И мог запросто сшибить его, ведьмака, за один прыжок. От тактики нападения пришлось вернуться к тактике защиты. Если не сказать – отступления. Каждый уворот – шажок назад, а отступать нельзя!
Он был безумен, этот волк.
Он безумен, видит Бог
Виноват, лишь в том, что одинок
Но ты шепчешь приговор…
Иудейский царь распят как вор!
Губы кривятся в неприятной улыбке. В голове – запахи, смесь крови, листвы и меда, теплой патоки и молока. Откуда, откуда эти воспоминания? Воспоминания ли? Генетическая память тела?
Ведьмак прыгнул, отскочил, не достал. Каких-то пару миллиметров! Мимо… Воздух, казалось, дрожал от странного запаха, Роберт помнил этот запах. В тот единственный раз, когда охотился на оборотня и шел по его следам, воздух тоже был наполнен тем самым запахом… Как отголоски чьих-то слов, стучала в ушах кровь, разбегаясь по венам горячим током. Волк был умнее. Раз не смог достать сам, надо… доставать наскоком… Не давая шанса, не упуская…
К чему эти стандарты? Все расчеты – ложны, все истины ложны. Все-все, чему учили. Верны только ловкость, заученные, автоматические движения. Оскал, отблеск клинка, вставшая дыбом шерсть, взлохмаченные ветром волосы, звериный вой, утробный рык, ярость, ярость… К чему играть в игры, говорить: «Я – человек? У меня есть выбор?» К черту стандарты, к черту нормативы! Быть тем, кем тебя создали, кем ты привык быть!
Даже если бьешься за то, что посчитал важным в данный момент. Даже если не должен биться за… за нее?
Завтра все может измениться, но сегодня! Она уже преступила черту, Она нарушила Закон. Он тоже отступил от правил, сражаясь за нее с другим. Как Самец. Зачем все это? Он не понимал своих мотивов, словно там, внутри, засело другое сознание, побуждающее к действию, ведь дороги назад уже нет…
Кровь за кровь!
В том воля не людей, а богов
Смерть за смерть!
Ты должен не роптать, а терпеть
Здесь твой ад!
Ты знаешь – нет дороги назад
Пей свой яд!…
Искра понимания, поздняя, ранняя – кто знает? Волк готовится к броску. Вывернуть кисть, до хруста в суставах, чтобы зверь сам налетел на острое как бритва лезвие… на это не хватает маневренности. Прижатый, он не в силах что-либо сделать. Кинжал за голенищем сапога кажется поразительно далеким. Да и что сможет сделать какой-то там кинжальчик против… такого?
Секунда – мгновение жизни, половина от вздоха. Он не успел бы ничего сделать. Даже зажмуриться, если бы захотел. Секунда, и второй волк сбивает с ног первого. Еще секунда, и ведьмак откатывается, блестит серебро меча. Непонимание во взгляде.
Что это было?
Времени на раздумья нет. Клинок чертит полукруг. Жажда убийства заполняет сознание. «Убить-убить-убить…» – твердит сознание. За детей. За жен.
Какое дело тебе, ведьмак, до чьих-то детей? Ведь это не твои дети?
«Прочь! Уйди! Не сейчас! – Роберт до боли сжимает челюсти. В зеленых глазах бесится огонь. Прочь из души, прочь из сознания!» Образ смеется, распадается на миллион осколков, они болезненно ранят: в глаза, застилая все пеленой серебра и золота; в сердце – нет у тебя сердца, нет! – заставляя его болезненно сжаться.
Шаг, подскок, прыжок… Под подошвами сапог напрягаются мышцы, но серебряный клинок быстрее рефлекса Волка. Меч на две трети лезвия входит в жесткую шерсть на загривке. Ведьмак физически ощущает, как под сталью крошатся кости, разрезаются сухожилия, протыкаются органы. Один удар сердца – и все кончено. Испустив приглушенный вздох, словно человек, Вожак осел на траву, мгновенно окрасившуюся в кровавый цвет.
*
Ее прыжка хватило. Хватило, чтобы ведьмак выскользнул, хватило, чтобы он сделал оборот и прыгнул, чтобы воткнул меч, проклятое серебро, после которого не больно-то регенерируешь, в загривок оборотня-одиночки. Сердце Медеи облилось кровью, когда шибанул, резанул по нервам серебристый знакомый запах крови оборотня, растекающейся по веселой майской травке.
Бедный, безумный, обреченный… Кто знает, как стал он слышать Зов луны, почему не сохранил рассудок? Вряд ли он урожденный оборотень. Хотя…
Ведь волк без стаи долго не живет. Если он – изгой и второй альфа, которому не нашлось место в родной Стае, то он еще до сезона, в период гона, ранней весной, обрастает своей новой Стаей, в которой станет Вожаком. Если он изгнан за нарушение Закона и Права, за преступление или став опасным для Стаи – он вряд ли проживет дольше одного сезона. Ведь поодиночке волки охотятся разве что на зайцев… или мышкуют от голода…
Волки не долго бывают одинокими. Хотя и любят двуногие баллады о волках-одиночках, их гордости и несгибаемости, сумасшедшей вере в свою правоту.
Что же так изменило оборотня? Ведь очевидно, что он один уже больше сезона. Возможно, его сумасшествие стало причиной его одиночества – Стая изгнала его, чтобы он не навредил ей.
А может, это был человек, заразившийся ликантропией по фатальной оплошности, не сумевший принять свою новую сущность и судьбу, не знающий о Законе и Праве? Отчаявшийся в своем одиночестве. Или, может, в гордыне? Потерявший разум еще в первые полнолуния своей новой жизни?
А может, он обронил разум как раз оплакивая свою Стаю, которую положили двуногие, например, пара таких вот ведьмаков. А он, как и суждено Вожаку, уходил последним, уводил охотников и должен был умереть за своих непослушных волчат, но отбился. А когда доковылял к секретному лесному логову – поздно было. И оставалось только выть на звезды, кататься по траве, да грызть землю, медленно сходя с ума. Поэтому и остался один.
Просто так взрослые, матерые, сильные не теряют рассудок. Видать, был у него тот груз, с которым не справилась душа. Чем отдать ему долг четырехлапых? Осталось разве что оплакать. И его, и свою долю. У каждого есть своя песня. Меда умеет их подбирать… Не решаясь подойти ближе, волчица Запрокинула голову и горестно, но мелодично завыла
Ритуал был исполнен. Пусть душа твоя войдет в Стаю Лунной Волчицы и станет охотится с ней, исцеленная, на Лунных полянах. А мы еще выйдем на общую Охоту!
Ведьмак Роберт стоял напротив. Не приближаясь, но и не нападая. В зеленых глазах постепенно воцарялось спокойствие. В душе Медеи чувство опасности сменилось безысходностью и тоской. Она предала Волка. А он… Он своей смертью спас ее. Дал тоске выдавить страх и панику, погасить выплеск адреналина. Печаль, стыд, горе – это уже проще. Это уже управляемо.
В зеленых глазах Роберта плескалось что-то непонятное, но уже не ярость. Хоть и до тех искорок тепла, которые Меда видела там, у костров, полжизни назад было еще очень далеко.
– Кто ты, девочка? Волк или человек? – в ушах голос Учителя.
– Человек.
– Вот и оставайся им. Даже в волчьей шкурке. Но помни: многие люди хуже волков. Не знают ни Закона ни Права, как их понимаете вы. Но ты – будь человеком, волчонок.
Она привычно сместила точку равновесия в сторону человека.
Медея, стоявшая на коленях на краю поляны, куда отпрыгнула в пылу боя еще волчицей, представляла собой жалкое зрелище. В одной рубашке-камизе, вымазанной землей, травой и кровью, уже непонятно чьей, порванной на локте, с лопнувшим шнурком у ворота, постоянно сползающим с плеч. Лохматые волосы с застрявшими в них листьями падали на лицо, на правой скуле расплылся кровоподтек, губы припухли и из нижней сочилась кровь.
Взгляд сфокусировался на ведьмаке. Шаг, поворот… ритм, ритм…
«Эх, не так бы эту ночь проводить… Да что же это за мысли-то в черепе бьются? Тоска, выбор, боль… но опять этот ведьмак и опять… хочется нежности и тепла. Тепла его груди за спиной. Опоры на его руку. Рука. Меч. Серебро. Ему хватит одного удара снести с плеч твою глупую голову, Медея Червонни!»
– Я никого не убивала! – вскинула она руку с растопыренными пальцами – Подожди!
По лицу текли слезы, пощипывая ссадину. Как раньше не замечала-то?
Ну что ж… Выбор за тобой.
*
Рефлексы… То, что было заучено, наизусть, то, от чего не уйти, не уберечь… Выпад, меч чертит серебряный узор, блестит в ночи тонкую линию… Зрачки – две вертикальные щелочки. Застыли. Смотрят в поколоченное, дрожащее, но знакомое лицо…
– Я никого не убивала. Подожди!
Меч замирает в десяти сантиметрах от медных волос. Секунда, другая… Сердце останавливается, пропуская несколько ходов, которые должно биться. В голове вопрос, он разрывает черепную коробку. Словно проклятье, круг за кругом.
«Необходимо ли это убийство? Что оно даст и что отнимет?»
И тут же, далекое, как эхо, воспоминание. Голос, смеющийся над ним:
«Тебя все предали! Все, все! Все, кто называл друзьями!»
Шаг назад, медленный, неслышный… Еще шаг, меч опускается в руке… Глаза смотрят, непрерывно смотрят… ничего не видят…
Ведьмак… Идеальное создание для убийства… Бесчувственный, бессердечный монстр. Пятился…Отступал.
What do you see?
What do you know?
What are the signs?
What do I do?
«Нас не учили, как убивать друзей… знакомых… притягательных… Нас учили убивать монстров. Все то, что пугает, убивает, ворует ночью детей, загоняет в плен, в темный лес без выхода…»
Девушка смотрела на ведьмака, в ее глазах было столько мольбы о помощи…
Но как, как ей помочь?
Just follow your lifelines through
Есть ли способ ей помочь? Хочет ли она, чтобы ей помогали?
Роберт остановился в далеких – чертовски близких – трех шагах, меч безвольно висел в руке, кровь струилась под курткой, щекотила спину. Медея сидела, безвольно опустив руки на землю, по лицу из разбитой скулы текла тонкая струйка.
Части мозаики встали на место. Запах аконита, ее отдаленность-близость во время танца, куртка с серебряными набивками. Детальки встали, но картина не нарисовалась. Стало еще хуже, он просто не знал что делать.
What if it hurts?
What then?
What do I do?
What do you say?
Долгая минута, показавшаяся вечностью… Осознание пришло, горькое, болезненное… Срочно бежать. Роберт, кривя губы, засунул меч в ножны, снял их, серебро повисло на локте. Девушка дернулась, отползла на шаг, но ее била дрожь, он почти слышал биение ее сердца. Рубашка была сильно порвана, через просветы виднелись темные очертания тела.
– Не шевелись… – прошептал ведьмак, отступая за дерево и непрерывно следя глазами за Медеей. Через минуту в ее сторону полетела местами порванная и окровавленная робертова рубаха. Но все-таки, она была в разы целее того, что было на Медее.
Роберт вышел из-за дерева, застегнул куртку, повесил меч. Бросив взгляд на девушку, не сделавшую ни жеста в сторону оставленной ей одежды, он посмотрел в сторону, на тушу, с тяжелым полу-вздохом, двинулся туда, не оставляя без внимания оборотницу и чертыхаясь под нос. Напряжение не покидало его. Кололо даже в затылке, словно туда смотрят темные глаза.
Don’t throw your lifelines away
Don’t throw your lifelines away…
Замах мечом, голова оборотня с глухим чавканьем откатилась от тела. Сзади послышался приглушенный стон, или всхлип. Он плохо разбирался в этом. Дело есть дело… Обещал убить оборотня – притащи доказательства. А на слово кто ж поверит! Ведьмак сглотнул, обернулся. Его тошнило, сильно. Беллетейн… майская ночь, ставшая кошмаром.
– Пожалуйста… оставайся человеком… Иначе, возможно, кто-то однажды… – он чуть приподнял истекающую кровью голову, пару ударов сердца так и стоял, а в воздухе висели недосказанные слова.
Двойные стандарты. За них приходится и расплачиваться вдвойне.
Ведьмак быстрыми шагами продирался через лес, волоча ненужную ему голову оборотня. На губах играла горькая кривая улыбка.
Таверна встретила теплом, запахами пива, хлеба, человеческого сна, но не обещала спокойствия. Ведьмак пробрался наверх, в комнату. Окно так и оставалось открытым, хорошо хоть комары не налетели. Запихнув трофей в ящик с двойным дном – чтобы кровь не протекла на пол – он повалился на кровать. Болели бок, рука и отдавало в крестец. Но эликсиры он пить не хотел. От них уйдет всякая чувствительность, сотрется эта горечь… а Роберт желал ощутить ее до конца. До того момента, как завтра… скорее всего, не застанет девушку в деревне. Спросит у старосты, а тот отзовется, что бардесса-оборотница уехала чуть свет. А ведьмак отдаст ему голову оборотня, главы стаи, обезумевшего, и уедет, стерев из памяти оборотницу, чтобы не вернуться… Никогда не вернуться за ней… Иначе однажды, возможно, он не сумеет остановить меча, как сегодня…
*
Ведьмак пятился. Ведьмак – убийца чудовищ и страховидл пятился от нее. «Дожили, Медея, от тебя уже не то что кони – ведьмаки шарахаются! Нужно ухаживать за собой!» – она нервно полухихикнула-полувсхлипнула.
– Не шевелись…
Рубашка из небеленого льна, выпачканная кровью и порванная на плече, куда пришелся удар когтей, упала на землю рядом с коленями девушки. В ушах прозвучало короткое и хлесткое «Прикройся» брошенное ей когда-то давно одним двуногим вместе с одеждой. Роберт не считает ее человеком. Не считает возможным для себя отдать ей одежду в руки. Брезгуя? Не доверяя? Даже после того, как она так явно помогла ему? Роб застегивал куртку, как иные – доспех, отгораживаясь от всего мира. Взгляд непроизвольно скользнул по его груди, по поджарому животу, по шрамам, каждый из которых когда-то был рвущей и выматывающей болью.
Уставившись на брошенную одежду, Медея пропустила момент, когда ведьмак вернулся к телу оборотня. Поэтому от свиста клинка и глухого, чавкающего, хрустящего звука рассекаемой плоти она вскрикнула и шарахнулась.
Беллетейн… Костры до неба, танцующие звезды… искры… Нет, это в глазах огоньки уже пляшут от напряжения и усталости.
– Пожалуйста… оставайся человеком… Иначе, возможно, кто-то однажды… – с трудом выдавил из себя ведьмак, поднимая голову оборотня, глядевшую мутными, остекленевшими глазами. Оборотень не вернулся в тело человека после смерти. Значит, волчьего в нем было уже больше, много больше, чем человеческого. Медея отметила это про себя как-то отстраненно, как что-то, не касающееся ее лично.
Роберт повернулся к ней спиной и двинулся в лес.
Рука девушки будто сама потянулась к рубашке, смяла ткань в кулаке, подтянула к себе. Пальцем Медея коснулась пятна крови. Еще свежая. Уткнулась лицом в прохладную ткань, медленно поцеловала пятнышко, прижалась пульсирующей болью щекой к этой проклятущей рубашке. Запомнить запах, запомнить прикосновение. Это вполне может уже никогда не повториться. Есть вещи, которые существуют в единичном экземпляре. Как сегодняшняя ночь.
Еще пару минут Медеей владело оцепенение. Нет, хватит. Тряхнула головой. Поднялась на затекшие ноги, пошатнулась. Сделала пару шагов. Ветка больно впилась сучком в босую ступню. Нет, это не дело. Скоро уже светать начнет. Надо вернуться. Но не так же? Времени мало. Привычно сместив точку равновесия, Меда приземлилась на четыре лапы. Мир опять окрасился зеленым, в нос ударили разнообразные запахи. И – этот. Волчица подошла к оставленному комку ткани, взяла в зубы. Крепко, как добычу, нежно, как волчонка.
Нос не подвел. Уже минут через десять волчица выбежала к реке. Пройдя немного вдоль камышей, Медея вышла к песчаному плесу. Немного выше по течению вдалеке виднелась деревня. Прохладная свежесть. Став снова девушкой, Медея скинула обрывки рубашки и вошла в воду. Еще слишком холодно, но привести себя в порядок просто необходимо. Ступни слегка проваливались в песчаное дно, вода обжигала холодом. Щиколотки, колени, еще шаг… бедра. Медея поежилась. Кожа покрылась зябкими пупырышками. Обняла себя руками, сохраняя иллюзию тепла. Еще шаг, вода охладила низ живота, теперь присесть – плавать слишком холодно, еще судорогой сведет. Да и не особо хорошо она плавала. Вода холодными поцелуями покрывала разгоряченную после бега в звероформе кожу. Медея задохнулась от холода, когда вода омыла ее грудь, плечи. Резко выпрямилась. Начала тереть руками тело, смывая грязь, кровь и усталость. Смывая все безумие и необратимость этой ночи. Смывая, очищая, убирая… В душу возвращался покой, в голову – легкость. Движения рук стали более медленными, плавными ласкающими. Тело притерпелось к прохладе воды. Набрав полные легкие воздуха, она нырнула, отмывая руками и волосы, вытряхивая лесной мусор, разбирая спутанные пряди. Вот так и остаться бы. В прохладе, покое, золотистом облаке волос… Так, волосы назад, вынырнув, она шумно вдохнула воздух, отфыркалась, двинулась к берегу. Откинула волосы на бок, отжала, стерла руками с кожи капли. Подхватила рубаху ведьмака. Кровь следует отстирывать свежей и обязательно в холодной воде. Ну со свежей уже поздно. Но вода – холодная. Выполаскивая и оттирая кровь, Медея вспоминала покрытую шрамами грудь ведьмака. Вот и после этой ночи пара останется. У них у обоих. Надо будет заштопать рубаху. Когда высохнет.
Второй раз выбравшись из воды, Меда наскоро натянула мокрую ткань на тело, вновь отозвавшееся на прикосновение холодной воды ознобом. Соорудила из своей рубахи вполне приличную, хм… почти юбку. Ну по крайней мере она длиннее мужской рубахи, не достающей до колен.
Да и кого удивишь таким «костюмом» в Беллетейн? Мало ли как бардесса провела ночь. «И с кем», – усмехнулась она про себя.
Темнота ночи слегка рассеялась. Скоро рассветет.
Девушка прокралась через общий зал постоялого двора и поднялась по лестнице наверх. Скинула и развесила мокрую рубаху, стряхнула на пол свою разорванную. Видит Лунная волчица, не первую и не последнюю в жизни оборотницы. Достала целую и свежую из тюка, надела, радуясь прикосновению сухой теплой льняной ткани. Дорогой батист приберегла для города. В дороге лен надежнее. .Вынула свою драгоценность – маленькое зеркальце в медной оправе – подарок друга, который знал о нелюбви Медеи к серебру и неудобству золота на большаке. Осмотрела ссадину – ерунда, уже через день-два и следа не останется, спасибо волчьей натуре. Рука будет заживать дольше. А уж сердце. «О чем ты? Что с ним? Не обманывай себя, Меда, девочка. Тебе не к лицу».
Глянула в окно. Огромный алый шар солнца выбрался почти на половину из-за горизонта. Несмотря на усталость и сонливость, Медея надела вчерашнее зеленое платье, подобрала лентой просохшие волосы. Забрала рубашку и спустилась с ней во двор. Здесь, на ветерке, она быстро высохнет.
После ночи Беллетейна все будут спать долго… Конечно, долго – для деревни. Скотина ждать-то не будет – Беллетейн там, не Беллетейн… Вот и тавернщица, с которой чуть не в дверях столкнулась Медея, возвращалась из коровника с крынкой молока.
– Доброго, солнечного Вам утра, хозяйка, – Медея улыбнулась. – Угости молочком, пока не скисло. А я хочешь – деньгами, хочешь – песней.
– Да брось, – улыбчивая тавернщица отошла к стойке, наполняя стакан. – Чай всю ночь рот не закрывала, теперь-то и горло промочить не грех. А все ж видно городского человека. Наши-то все перепились и дрыхнут. Одни бабы на ногах. А ты, эва вон как. Уже весела, что твоя синица. И петь готова. Эх, такой пичуге заботливую руку бы, дом, хозяйство… – взгляд тавернщицы скользнул по начавшей подживать скуле девушки.
Медея рассмеялась искреннему пожеланию тавернщицы.
– Мой учитель осел в таверне моих родителей, когда устал от большака. Я тоже вернусь, когда придет время.
Тавернщица вздохнула, махнула рукой и скрылась на кухне. Медея же, похвалив себя в душе за отличное лицедейство, села за стол у выхода с кружкой молока и приготовилась ждать. Сделав пару глотков, Медея откинулась спиной на стену и всего, как ей показалось, на минуточку прикрыла глаза.
========== Часть 4 ==========
Роберт проснулся с первыми петухами. Открыл глаза и долго смотрел в потолок, по которому крадучись уходили тени. Вот и солнце взошло, скользнуло по раме и упало прямо на лицо. Ведьмак поморщился, сужая глаза и не отрывая взгляда от потолка. Мысли вяло текли в голове, перебивая друг друга. Петух пропел в третий раз. Роберт, нехотя, но встал, охнув от накатившей волны боли. Затошнило, закружилось в голове, и он бы упал, а потому сел, рассматривая уже в свете дня раны. Неопределенно хмыкнул, поднял с пола куртку, помятую и пожеванную.
«После каждого задания приходится тратить часть денег на вещи… Почему?»
Черная кожаная куртка приятно холодила едва затянувшиеся раны. Морщась и скаля зубы, он встал, прошелся по комнате, разминая затекшие ноги и осматривая помещение. Вот тут… тут вчера Медея – девушка-бард обратилась в волчицу, а затем сиганула в окно. Он направился следом, и… Взгляд метнулся к ящику, слегка протекшему за ночь. На полу красовалась лужица крови из отрубленной головы. Ведьмак снова хмыкнул, поискав мешок соответствующего размера. Такового не нашлось, потому он вернулся вниз. Несколько раз пришлось окликать хозяйку, но холщовый мешок все же нашелся. Переложив трофей туда, ведьмак взглядом окинул комнату в последний раз, спустился вниз и вышел. Ветер сильными порывами рвал деревья и гнал по небу белые облака. Роберт задержался ровно настолько, чтобы вывести Ориона из конюшни. Конь фыркал и упирался, чуя кровь. Ведьмак его, в общем-то, прекрасно понимал.
Солнечные лучи то появлялись, то исчезали под напором туч. Роберт, придерживая узду, дошел до указанного хозяйкой таверны дома и, с сомнением озираясь, постучал в дверь. Дверь ему открыл все тот же толстячок, лысина блестела на солнце как начищенный дукат. Оглядел ведьмака, не пропуская внутрь и хмуря брови. То ли из-за раннего подъема – деревенька еще пустовала, мало кто вставал так рано после праздника. Молодежь отсыпалась после бурной ночи, старики, не спавшие из-за молодежи, не отставали от них. А может, из-за отчетливого запашка, который шел из мешка и на который сейчас косился староста.
– Оборотень. Уничтожен. – Роберт свалил мешок ему под ноги. Тот не пошевелился.
– Рано-ранехонько… – не предприняв попытки проверить содержимое мешка, медленно проговорил он. – А рубаха-то где? – зоркий глаз отмечал все детали.
– Испоганил на охоте, – кривая усмешка исказила лицо ведьмака, сделав его совсем непривлекательным.
Старик похрипел, покряхтел, но в дом пустил. Внутри было чистенько и опрятно, пахло испеченным хлебом, да так, что желудок призывно отозвался урчанием.
– Милый, кто там? – донеслось с кухни.
– Да так, по работе опять… – нехотя отозвался староста, не говорить же женщине, что в доме ведьмак! Тьфу-тьфу, еще чего истерику поднимет!
Ведьмак глядел в окно отсутствующим взглядом, барабаня по столку пальцами. Скорее бы уехать, скорее…
– Так вот… – откашлялся староста. – Я так понимаю, с оборотцем?..
– Покончено. В мешке его клыкастая морда. – Роберт поддел мешок и лихо его раскрыл, староста так и замер, зажав нос пальцами и морщась. Сам ведьмак только глумливо ухмыльнулся. Он уже давно привык. Ко всему.
– Верю-верю, – лишь мельком глянув на содержимое, староста постарался отодвинуться как можно дальше. – Вот ваши сто восемьдесят крон.
Роберт хмуро уставился на мешочек, появившийся на столе с характерным звоном. Видимо, староста давно уже отсчитал монеты.
– Мы держали уговор на двести. – Выразительно посмотрел на мешок ведьмак.
– Так энто… Люди голодают, пошлину собирать не с кого… – под кошачьим взглядом глаз староста начал потеть.
– А я дохну за вас, значит, – ровным голосом отозвался ведьмак. – Одежду порчу, не говоря уже о…
Староста сглотнул, закусив губу.
– Мариска, принеси рубашку Миха. И овса, да того, что на зиму последним собирали.
Женщина что-то пробурчала из кухни, видимо что-то типа «снова эти жулики», но через пару минут принесла чистенькую белую рубаху из хлопка. Расшитые рукава и ворот говорили сами за себя – парадная. Но добротная.
– Так-то оно лучше.
Вставая, Роберт прихватил кошель. Они жалобно брякнули друг о друга. Староста проводил его до выхода, потом спохватился и вернулся через минуту, волоча за собой мешок с головой оборотня.
– Благодарствуем, милсдарь ведьмак, благодарствуем… Томко энто… Выкиньте эту падаль за чертой деревни? – просяще протянул мешок старик.
