Текст книги "Делирий (СИ)"

Автор книги: Rasoir

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Угомонись, – Генри не идиот, он понимает, что она его провоцирует. Легко раскусывает ее глупые манипуляции (интересно, у кого это она так научилась), но слова все равно задевают – и он да, злится. По-сути оскорбляя себя, она оскорбляет и его. – Ты не ничтожество. Разве что… твой рассудок серьезно повредился, – он закрывает лицо ладонью, и огорченно вздыхает, – Но это я никак исправить не смогу.

Джейн не дает ему остыть и снова бьет под дых своими словами. Как насчет того, чтобы срезать ей под корень злой язык, чтобы больше не слышать эти неадекватные попытки разогреть его кровь?

– Я спросила, Генри. Ответь, если у тебя осталась хоть капля уважения ко мне.

Женщинам действительно иногда стоит говорить поменьше. Кажется, так когда-то сказал его отец?…

– Мне очень жаль, что ты сама не можешь найти ответ на этот очевидный вопрос, Элевен, – Первый колко шипит и смотрит на нее также, как около десяти лет назад в лаборатории Хоукинса. – Возможно вместе со способностями у тебя исчезла еще и значительная часть мозга.

Это было грубо. Излишне – даже для него. Но Джейн его разозлила – и должна радоваться тому, что он не вывернул ей назло пару конечностей. Если бы Джейн была бы поласковей, Генри бы сказал ей самым искренним образом: «потому что я тебя уважаю, потому что ты самый удивительный и нужный мне человек, потому что я все еще тебя люблю», но она ведет себя как истеричка, и получает тот ответ, который заслужила.

Элевен не реагирует на оскорбление. Ей глубоко плевать на его мнение о ней.

Она больше не маленькая странная девочка, отвергнутая всеми, кроме санитара Питера. И она больше не прислушивается с наивным доверием к каждому его сахарному слову. Он такого больше не заслуживает.

Эл была готова дать Векне шанс на теоретическое искупление тогда, когда этот мир еще не был перекроен самым уродливым образом, – дать шанс Генри, потому что в ее сердце все еще теплились нежные чувства к его персоне. Он был ее первым другом, она когда-то искренне его любила или, как минимум, уважала, и он действительно многое для нее сделал.

Но он не воспользовался шансом – он убил и уничтожил все и всех, чем она дорожила, и больше он для нее не “Генри”, и даже не “Первый”. Он “Векна”, и даже этого звания он достоин лишь смутно.

Сейчас Джейн отчетливо понимает, что Генри уклоняется от ответа. Он делает это, по мнению Эл, потому что сам до конца не понимает, зачем сохранил ей жизнь. Если и понимает, то расплывчато. Но ему, естественно, не хочется выглядеть таким потерянным и непоследовательным в глазах Элевен, потому он старательно делает вид, что у него на нее есть какие-то четкие планы. Очевидно, что нет. Он просто забавляется, развлекается и путается в собственных мыслях, ведет себя самым инфантильным образом, на который только способен человек.

А еще злится и нервничает – прямо сейчас. Его Элевен слишком многое о себе возомнила.

И Первому нужно было поставить ее на место. Но он не хотел бить или кричать на нее – тогда у него вообще не останется шансов в будущем привязать ее к себе крепким морским узлом.

Одним выстрелом нужно убить двух крольчат. Одним взмахом руки уничтожить целый мир.

Мужчина копошится в коре своего головного мозга – словно действительно наяву рыщет там длинными пальцами, перемешивает как суп, ищет оптимальное решение.

И, о, кое-что наконец озаряет его по лбу железным якорем. Он задумывается о том, насколько это вообще адекватно и уместно в их ситуации – недолго, потому что его мысли перемещаются из головы в паховую область, а там думать довольно затруднительно. Будет смотреть по ситуации.

– Тебе больше нечего мне сказать, моя дорогая Элевен? – Генри резко меняется в лице и подозрительно лебезит.

Джейн хмурится и смело заглядывает ему в глаза – что-то не так, но она не понимает что. И просто забавно фыркает в конце концов, ах, его маленький милый лисенок.

– Да. Нам не о чем с тобой говорить, Генри. – делает акцент на его имени.

Но Генри только лукаво ухмыляется – и что тут веселого?

А потом кладет ладонь ей на колено. Джейн напрягается и встречается с мужчиной взглядом – он все еще топорщит непонятную улыбку, и Эл лихорадочно разыскивает его мотивы в голубых глазах, отблескивающих артериально-красным, как и всё здесь.

– Неужели? Как скажешь.

Его реакции нечитаемы. Элевен думала, что знает о нем достаточно, чтобы предугадать большую часть его дальнейший действий. Но сейчас, возможно, исключение, ибо такая резкая смена и тона, и настроения, и всего-всего, не только не вписывается в характер самого Генри, но и вообще противоречит конъюнктуре человеческих отношений. Справедливости ради, Генри всегда было далеко до нормального и обычного человека.

– Ты что, нервничаешь, Элевен? Успокойся, – он гладит ее по колену и, кажется, с каждой секундой сокращает меж ними двумя дистанцию. – Я не сделаю ничего плохого.

Тогда Джейн пытается отодвинуться и избежать доводящих до трясучки касаний, но Векна ловко отражает ее движения – если она делает шаг назад, он делает шаг вперед.

– Что ты делаешь? – Эл ломается, и у нее садится голос. Она знает, что нужно делать, когда тебя хотят ударить: защищаться, бить в ответ. Но не знает, что делать когда тебя хотят… Хотят что? Просто хотят.

– Думаю, нам обоим сейчас это нужно. – Генри уже настолько близко, что Элевен слышит, как бьется его сердце возле ее уха.

– Что «это»? – у нее боязливо дрожит голос.

– Любовь. – на языке у Генри становится едко после того, как он произносит это слово. Чересчур приторно.

– А?

– Секс. – мужчина кривится в усмешке. Было в его душе что-то романтическое, от чего ему не хотелось раскрывать Эл свои планы в лоб, но до Элевен метафоры всегда доходят плохо.

Она мрачнеет. Рука Генри уже на ее бедре – господи, хорошо, что она в джинсах. Хотя его касания все равно отчетливо шкварчат на коже даже через плотную ткань.

– Я не понимаю… – это чистая правда. Если Джейн и слышала где-нибудь это остро-звучащее на языке забавное слово, то явно не вдавалась в подробности значения.

Генри останавливает свои интимные поглаживания и слегка впадает в ступор. Насколько ему известно, Элевен сейчас шестнадцать. Это не слишком много, но разве девушки в ее возрасте уже не увлекаются подобным? Учитывая, что у нее были отношения с мальчишкой-Уиллером… В любом случае, у него нет времени на объяснения – это скучно, он покажет ей на практике, если она действительно не знает, а не пытается его одурачить, чтобы казаться невинной овечкой. Ох, женщины.

– Просто доверься и повторяй за мной, ладно?

Она машет головой. Что он вообще о себе возомнил? С чего решил, что она будет играть с ним?

– Я не собираюсь эт-… – он не позволяет ей сказать то, что ему бы не понравилось: целует в губы быстро и непринужденно, заглушает ее животный, зреющий в глотке, визг.

Кажется, давние страхи Элевен подтвердились. Первый сделал это снова – и не собирался сегодня останавливаться, как в прошлый раз.

Генри честно пытается сделать так, чтобы им обоим было хорошо: у него поцелуи глубокие, но нежные, и он дает Джейн достаточно времени, чтобы подышать и успокоиться, перед тем, как снова сталкиваться с ней ртами. Гладит ее, надавливая, по бедрам, кончиками пальцев иногда еле лезет под кофту, подталкивает ее вперед так, чтобы она упала спиной на кровать. Сверху ему будет лучше всего, но Элевен держит защиту и отчаянно пытается выкрутиться из его ласкового марафона.

У нее в голове центрифуга – ее кружит, что на лопасти вентилятора, а еще чертовски тошнит. Сегодня он серьезней, чем когда-либо, и в этом определенно есть ее вина. Может, наивно было злить Векну и надеется, что он накажет ее тривиальным образом. Сейчас он мог делать с ней всё – подобную грязь в том числе. Разве что, она не думала, что это в его характере.

– Перестань ломаться, Элевен, – Первый старается звучать не слишком злостно, – И тогда нам обоим будет очень-очень хорошо.

В этом месте и рядом с ним ей никогда хорошо не будет.

Потому она вертит головой и воет ему в рот, царапает его через рубашку обкусанными ногтями и рычит, дергается.

Наконец, ее усилия к чему-то и приводят.

Генри цокает языком и отстраняется, и выглядит он, на самом деле, крайне разочарованно.

– Ну почему ты всегда такая упертая, – он хватает Джейн за запястья с силой, и она слышит, как стены этого места начинают отклеиваться, буквально таять, открываются перед чем-то с хрустящим звуком папиросной бумаги. – Тогда придется по-плохому. Не вини меня за то, что сейчас произойдет.

Руки Эл тесно скручивает двумя, а может и не двумя, липкими, бурлящими и слизистыми щупальцами. Она так давно с ними не сталкивалась, что ей по вискам ударило древними воспоминаниями, – блять, одними из самых плохих, которые у нее имелись.

Джейн бесцельно дергается – нет, смысла мало. Даже если бы у нее были способности, вряд ли бы она смогла так легко от них отделаться.

Ей оставалось только тяжело дышать и плакать, откровенно рыдать, глупо открыв рот, и цепляться бегающими, залитыми слезами глазами за комнату в попытках отвлечься и успокоиться.

Генри не хотел такого исхода. Это вообще было унизительно и неправильно – он поступал как мудак. Не то чтобы ему стало совестно, просто мерзко от самого себя, вроде тогда, когда начинаешь говорить Элевен сахарные вещи или тогда, когда принимаешь импульсивные и глупые решения.

Поэтому он решил, что будет с ней самым ласковым, самым сладким и приятным мужчиной, каким только может. Он также решил, что сегодня целиком очередь Элевен получить удовольствие – а он обойдется.

Какой женщине подобное не понравится? Даже если и происходит это силой. Не важно.

– Элевен, постарайся успокоиться и посмотри на меня.

Да иди ты, блять.

Не получилось. Она не отреагировала, погрузившись в свою панику с головой. Как же с ней все сложно…

Тогда он решает, что больше ничего ей не скажет – будет действовать. В словах нет смысла, если их не подкреплять поступками.

Кладет руки по обе стороны от бедер Джейн. Снова смотрит в ее лицо – ничего нового. Ладно, идем дальше. Поднимается к животу, осторожно лезет под кофту, пальцами прислушался к ее реакциями. Девушка дрожит так, как будто у нее была овечья вертячка. Кошмар. Генри старается не думать об этом. Всё еще впереди – у него еще есть шанс.

Не медлит – в прелюдиях смысла не было, Джейн слишком сильно истерила. Кое-как расстегивает заклинивший замочек ее затасканных и грязных джинсов. Возможно, ему стоит разобраться с ее одеждой – постирать или что-то вроде. Позже.

Тянет вниз штаны сразу вместе с бельем, потому что времени нет. Ощущает, как она сильнее начинает извиваться и дергаться.

– Расслабься, – Генри сказал, вперив свой внимательный взгляд на женскую лобковую костью, обращаясь то ли к Эл, то ли к самому себе, стоя на коленях пред лежащей девушкой

Инерция – и два его пальца осторожно погружаются меж половых губ. Элевен усиленно не дается, Генри тесно, и он не может пойти глубже. Приходится использовать еще пару щупалец, чтобы они помогли ему раздвинуть ей ноги.

Первый думает, как ему будет лучше это сделать. Облизывается то ли похотливо, то ли нервно.

В итоге наклоняется – крайне медленно, прямо к ней «туда», думая о том, как же это, черт возьми, грязно и странно. В нос бьет странный запах, Генри даже дергается с непривычки, малость тушуется. С другой стороны, он приятен где-то на том глубоком уровне сознания, который человек не может в полной мере понять.

Когда он жмется губами к девичьему лобку, Элевен на удивление замирает. Она шокирована – и ей кажется, что она вот-вот потеряет сознание. Однако Генри считает, что это хороший знак и, постаравшись успокоить дрожь в локтях, на которые опирается, выкатывает трясущийся язык и проводит им, еле-еле, по ее волосяному покрову, кончиком задевая чувствительную кожу.

Сразу же опускается уже к влагалищу, стараясь не думать о том, насколько это все странно, повторяет ту же схему, но уже в другом месте: сначала «целует» что-то слабо-влажное и складчатое, а потом языком уже касается, в этот раз увереннее и дольше, чтобы дать Джейн в полной мере прочувствовать.

Первый слышит, как она выдыхает с чем-то, похожим на наслаждение сверху, и это его главная мотивация продолжать. Он изучает губами ее анатомию, слабо пытаясь соотнести свои книжные знания с происходящим сейчас. Проводит по внутренней части ее половых губ языком, натыкается на вход во влагалище и, неуверенно, слабо сует туда язык. Элевен дергается – натурально, как сокращаются мышцы у умирающего животного, и слабо мычит. Она пытается сомкнуть ноги – но щупальца держат крепко, не позволяют.

У нее в ушах гул, а между ног Генри, и у нее там же, внизу, просто горит. Пожар, который она не может потушить. У нее все тело тянет аж до какой-то изнуряющей боли, и она не знает, что происходит сейчас ни с ней, ни с ее чувствами. Что-то такое у нее было, когда она целовалась с Майком – но это были просто детские игры, которые ни к чему не приводили, а этот сладкий мандраж потом прекращался сам по себе, но сейчас… Она запутывается и только мычит, не подозревая, как сильно этим подогревает желание Генри продолжать.

Генри очень нравятся ее реакции. Она еще никогда не была с ним… такой. Именно что такой, и ему приятно, как мужчине.

И он целует ее снизу, языком, уже не стесняясь, лижет ее промежность, все до единой складки, проникает им же внутрь влагалища. Он ощущает себя собакой, только без шершавого языка.

Делает один шаг выше, натыкается, не слишком это обрабатывая, на слабо-возбужденную головку клитора, и опирается на нее всем площадью языка.

Элевен стонет – это просто пиздец. Ее первый настоящий стон, который она щедро подарила Генри, громкий и пронзительный, потому что внизу ее, да, будто ударили током. Как ошейники Папы, но только внизу. Это вообще нормально? Она не знает, и знать не хочет, потому что она, абсолютно перестав колебаться, понимает, как это приятно. Впервые за все время тут ей хорошо – относительно, но хорошо, очень-очень хорошо, и пусть она и понимает, что это неправильно, она не может нормально и здраво реагировать, когда он делает с ней что-то внизу.

Генри понимает, что нашел ее главную точку. И, конечно, не церемонясь, решает концентрироваться только на ней. Это совсем ломает бедняжку Джейн. Она рыдает и стонет, стонет и рыдает, чередует и что-то тараторит. Генри не понимает, не слышит, потому что он занят: занят ей, ее странным вкусом, запахом, и излишне приятными реакциями. О да, это его девочка – пусть продолжает, хотя, может, не так громко, иначе он кончит себе в штаны.

Эл мокнет – по сравнению с тем, что было в начале, это как если бы в пустыне пошел ливень. Что-то такое с кисловатым вкусом – хотя, ничего удивительного: душ она последний раз принимала давненько. Генри это совсем не волновало, и он мазохистом наслаждался.

С любопытством, отлипнув от вагины буквально на секунду, пальцами тянется туда же. Гладит ее, легонько, ласкает по нежной коже промежности, и снова липнет к ней языком. Он абсолютно деликатен и соблюдает определенный, не слишком выверенный, но темп. Его движения – умеренные, и он языком проводит по головке клитора вверх-вниз или кругами, то надавливает на него сдержано. Периодически дает Эл отдохнуть – переключается языком в другую точку, может выше, может ниже: потому что Элевен иногда кричит излишне громко, и это не похоже на стоны удовольствия, скорее показывая, что ей больно. Он не хотел делать ей больно. Продолжает трогать ее там же пальцами – не очень последовательно, случайно, иногда запуская их внутрь ее влагалища: не слишком глубоко, хотя смазки было так много, что он легко мог погрузить сразу два полностью.

Она что-то воет и, кажется, говорит. Генри не слушает: у него звенит в ушах, и он полностью увлечен необычной оральной практикой. Обращает внимание только на ее стоны, которые, как по команде заставляют его член дергаться с каждым своим проявлением.

Последний раз Генри чувствовал себя так хорошо, когда… ему даже вспомнить трудно.

Он уже совсем теряет здравомыслие, и просто делает то, что должен механически, как заведенная игрушка. Вылизывает и вылизывает, и там, и тут, и сверху, и снизу – трогает ее, пачкает слюной, наслаждается ее стонами и горячими выдохами, ее влажностью и легкой периодической пульсацией клитора. Заставляет бедную девушку ощущать себя между жизнью, и смертью, между позором и между удовольствием.

Джейн трудно сказать, сколько проходит времени. Достаточно – уже так много, что у нее начали затекать ноги, все еще крепко сжатые дьявольскими влажными отростками.

Потом ее будто окатило холодной водой, хлыстанули по спине нагайкой и одновременно ударили током. Она кривит лицо: сжимает челюсть, боится, что сейчас откусит себе язык. Щурится некрасиво, открывает рот, но не издает ни звука. Ей сводит ноги и она слабо чувствует, как сокращаются мышцы у нее внизу. Всего несколько секунд – около десяти, может, но это было… Удивительно. Необычно. Чертовски хорошо. Истинное блаженство: эйфория, которую она никогда до этого не испытывала.

Генри не отлипает от нее: он, очевидно, не знает, что ее уже размазало по кровати густой и липкой пастой.

Шлейф оргазма рассеивается довольно быстро, и Элевен просто лежит с открытым ртом, вперив глаза в потолок, пытаясь понять, что только что произошло. От его касаний внизу ей теперь становится неприятно; больно, и они не дают возможности сконцентрироваться на собственных неясных мыслях.

– Перестань… Генри. – она звучит слишком тихо для него.

Приходится набирать в легкие побольше воздуха и позориться снова:

– Генри, пожалуйста, хватит. – уже громче и он, кажется, обращает внимание, потому что его активность меж ее ног падает.

Он вытаскивает, поднимает свою голову из ее низов. Смотрит на нее вопросительно, дезориентировано и да, глупо: с этим красным и мокрым лицом, взмокшими прядями волос, прилипшими к его лбу.

– Мне больно. – ей так стыдно, так стыдно, что она даже боится встречаться с ним взглядом: раньше она не стеснялась этого даже в самые напряженные моменты. По-хорошему, ей стоило бы плюнуть ему в лицо; послать к черту, но у нее совсем нет сил ни на сопротивление, ни на что-либо иное.

Элевен унизили. Она чувствует себя самым маленьких и никчемным человеком за всё время существования человеческого вида вообще; это почти так же, как много-много лет назад в лаборатории Хоукинса, но хуже в несколько раз.

Отвратительно, что она получила от этого удовольствие. Что сама в потоке эйфории умоляла его продолжать… или делать что-то еще, она не слишком хорошо помнит.

Генри улыбается и ложится рядом, сразу лезет целоваться, но Элевен не дается. Это мерзко – и как он только этого не понимает. Но ему плевать на ее сопротивление, и он все равно нагло жмется к ее скулам губами, одновременно отзывая щупальца от ее конечностей, и пытаясь обнять девушку за талию.

Мужчине хочется спросить: «тебе понравилось» или «стоит ли мне продолжить» или «хорошо ты закончила», но он, откровенно говоря, крайне устал: времени прошло прилично, а работал он с усердием. По-хорошему, он тоже должен получить награду, но Элевен вряд ли сейчас к этому располагает.

– Мне было приятно, – она говорит отрешенно спустя несколько минут, прислушиваясь к мерному дыханию мужчины, лежащего рядом,– Я… совсем потеряла рассудок? – может он и был прав: вместе с силами у нее отъехала еще и та часть мозга, отвечающая за адекватность.

Генри хихикает и жмется носом теперь к ее щеке. Он мог бы сейчас занять ее время длинной лекцией о том, что это обусловлено женской физиологией и называется «оргазм», но понимает, что слушать она его не будет, а если и будет, то ничего не поймет.

– Нет. Ты в полном здравомыслии, моя милая.

Джейн не верит ему. Генри, на самом деле, тоже не слишком уверен в своих словах.

Потому просто прижимается к ней как можно ближе, показывая всю свою симпатию. Она не понимает – ее просто тошнит от близости с ним, но уже не важно, потому что она совсем расклеивается и постепенно засыпает. Лучшее, что у нее тут есть – сон.

Он собой горд, а она хочет провалиться с головой в пустоту смерти. Больше, чем когда-либо за все время своей короткой жизни.

Момент тянется – время не идет, и Джейн уже сложно сказать, как долго она уже с Генри по меркам старого мира. Год? Два? Может вообще несколько месяцев или даже недель? После ее первой интимной близости проходит тоже какой-то промежуток. Генри делает это теперь с завидной регулярностью. Никогда ничего более, только миллион невыносимых касаний и его язык в ее промежности. С другой стороны, он довольно учтив, и в те редкие моменты, когда ей хватает духу отказать ему, он ее даже не трогает. Но отказывает она редко – не только потому что боится… вообще не боится, она перестала боятся чего-либо уже очень давно. Дело в том, как бы стыдно ей не было в этом признаваться, ей нравится. Не сам Генри – упаси господь, и даже не его поцелуи на ее теле, даже не его руки. Его язык – и то, что вытворяет этот язык с ее низами. Самое лучшее – конец. Короткий момент разрядки и удовольствия, ради которого Элевен готова даже унижаться. Ей невероятно стыдно – потому что она всегда вспоминает Майка. Думает о том, как бы он отреагировал, если бы узнал, чем она занимается. И она даже пытается остановить свои нифмоманские наклонности: отказывает Генри несколько раз подряд, держит какой-никакой целибат. Но потом все равно сдается – потому что ей слишком плохо, потому Генри слишком сильно давит ей на мозги, потому что тут слишком тихо пусто и мрачно, а еще бессмысленно, теперь всё бессмысленно. Остается только это – «секс», как назвал это Первый.

Он, Генри – Белый Бог этого глупого мира, Бог Демогоргонов, летучих мышей, истязателя разума, мертвой земли, шипов и пульсирующих проявлениях его нутра. Белый Бог – новый и единственный, настоящий и материальный, гордый и величественный.

Для Джейн он белый дьявол, пришедший утром в ее дом без приглашения и разграбивший его: уничтоживший все вещи, которые имели для нее значение, в т.ч и ее рассудок. Настолько белый, что скоро, возможно, она тоже начнет считать его за Бога – своего персонального, но не того, кто приносит желание и счастье, как в одноименной песне, а Бога языческого, жестокого, но все равно Бога. И ничего не сможет с этим поделать, потому что этот Бог безумен и одержим, и в отличие от дьявола, чья злая сущность полностью однородна, ясна как белый день, это создание будет для нее мутной тенью, и она будет путаться в его проявлениях и действиях: она больше не сможет видеть в его вещах однозначно плохое. Господи, лучше бы он оставался дьяволом – таким, каким был рожден изначально, и если бы она знала, знала, к чему приведет ее давним отказ, она бы пренебрегла своей детской тягой к хорошему, и пошла бы с ним, бок о бок с дьяволом – только ради того, чтобы этот дьявол в конечном счете не стал Богом.

Пока еще дьявол мычит, тянется губами к ее ушной раковине:

– Что-то не так, Элевен?

Это происходит сразу после того, как он в очередной раз, может шестой или вообще десятый, заставил ее ощутить себя в декорационном раю – когда языком вылизал ее низы до слюнявого блеска, когда оставил на ее теле мокрые шлейфы неправильных поцелуев. Когда снова показал ей, что такое состояние на грани жизни и смерти. Позор.

Джейн отворачиваетесь и по возможности отодвигается от мужчины – внизу она все еще не прикрыта, и волосы у нее растрепаны, а лицо до сих пор заляпано красным и влажным: Векна метит ее собакой, кровью и слюной; Элевен не знает, откуда у него во рту кровь. Она даже не уверена, что это она.

Вопрос глупый. Все не так – и Генри знает лучше, чем кто-либо.

Поэтому он выдыхает и снова липнет к девушке, тыкается лицом в ее шею – его дыхание горячее, все равно что сунуть голову в духовку.

– Жизнь бывает несправедлива, любовь моя. Может, пора тебе уже смириться и наконец…

Генри хочет быть для нее романтиком – но он просто урод.

И Эл прерывает его.

– Хватит. Мне не интересно слушать твой бред.

Это самое искреннее и смелое, что Джейн говорила ему за последнее время.

Мужчина, однако, фыркает и сует свою ладонь ей между крепко сжатых ног.

– Правда? Надо же. Значит, когда я одаривал тебя сладостью и любовью внизу, тебе было вполне интересно, и ты, кажется, была готова на всё: внимательно слушать каждое мое слово, мою букву… – в его голосе нет ничего: он пустой, такой же, как и его обладатель. Даже какой-нибудь нотки обиды.

Первый нашаривает чувствительную область Элевен меж ее сжатых ног – легко и непринужденно, ему не впервые, и наслаждается тем, как меняется темп дыхания девочки.

– Нравится, Элевен? А сейчас ты не против поговорить со мной, м?

Эл сжимает зубы. Она слаба, до ужаса слаба, но эта точка, на которую он нажимает, делает ее слабее в несколько тысяч раз. Она не хочет проиграть ему еще раз, но это крайне сложно.

– Ты сильна, Элевен, до сих пор. Я ценю это в тебе, очень ценю. Но иногда нужно уметь проигрывать. Например тогда, когда у тебя изначально нет никаких шансов.

Генри мурлыкает, маленький ласковый котенок, и трогает-трогает, пачкает, сука, усиленно, жмет и тискает умелыми, отточенными движениями так, чтобы обязательно заставить Элевен показать ему свой проигрыш.

И у него получается – у Эл заканчиваются силы на сопротивление, и она стонет: шлюха, пытаясь заглушать собственный позор, прижимаясь сжатыми зубами к бежевым простыням.

Векна хихикает и ерничает, потому что здесь так тихо, а он такой чуткий, что услышит любой шорох с ее стороны – услышит и обработает, вмажется и насладиться. Как сейчас.

– Маленькая развратница.

Генри убирает свои блаженные и такие приятные пальцы всего за пару минут до кульминации девушки, читает ее тело и реакции – нарочно не позволяет Элевен закончить. Она корячиться и скулит – он прав, да, она шлюха, потаскуха, блядь и кто там еще, но она хочет – хочет, чтобы он продолжал. Но Генри играет с ней, забавляется и резвится, словно он ее ровесник, словно он молодой и очень игривый, словно он не убил, блять, всех людей на планете. Просто издевается.

Джейн всегда трудно кончить под ним: она никогда не может расслабиться, и ей ужасно стыдно, и даже когда из ее головы пропадают все мысли ей невероятно сложно. Но Генри настырный и упорный: он может вылизывать и трогать ее хоть целую вечность до тех пор, пока она не закончит. Он делает это только ради нее – он же так ее любит, любит так сильно, что подарил ей целый мир, идеальный мир: только для них двоих, подарил ей возможность стать вторым божеством в их маленьком (огромном) раю. Жаль, что малышка Элевен этого не ценит, и не ценит его прикосновений, его мягких слов. Но ничего – у них двоих целая вечность, и рано или поздно она прогнется. Время и терпение превращают даже тутовый лист в шелк.

Эл сбивается и петляет в своем сознании – в своих желаниях и мечтах, грезах и надеждах. Ей там больше не нравится: слишком туманно и сально, а еще, самое важное – там теперь один генри. Она не знает почему, и знать ей не хочется – ее воспоминания расплывчаты, но она все еще отлично помнит тех, кто этого заслужил. Помнит свою любовь – и это не Генри, он не заслужил, он вообще в этой жизни ничего не заслужил, кроме, разве что, смерти.

Блять, но сейчас Элевен хочется – и это все перекрывает, ей хочется испытать, что называется оргазм. Это единственное приятное, что у нее тут есть – проблема в том, что сама она добиться такого не в состоянии, и ей приходится принимать «помощь» от ублюдка, а потом еще принимать жгучее чувство вины, стыда и порочности. Тутси ролл с начинкой из дерьма.

– Ты же хочешь, чтобы я продолжил, верно? Чтобы я сделал это еще раз…

Сумрачный разум Эл разбирает каждое слово Первого на слоги и на буквы – потому что значения приходят с глубокой задержкой. С ней говорят словно из бочки – и Джейн опять не знает почему. Ее штормит от состояния относительной адекватности до сумасшествия. Это кошмарно – но с некоторыми вещами иногда приходится мириться, как бы сильно этого не хотелось.

– Скажи это, моя милая. Скажи, что хочешь меня. Признайся мне в этом, ну же. Никто кроме нас двоих не узнает.

«Никто не узнает о твоем грязном пятне на душе – никто, кроме меня. И никто тебя не осудит – я тем более не буду этого делать, Элевен. Я никогда не осужу тебя, чтобы ты не сделала – потому что ты идеальна и все твои решения, даже самые нелепые, я буду принимать целиком и полностью. Я дам тебе все – свободу и этот мир, тебе просто следует принять меня. Наконец признаться нам обоим в том, что я нужен тебе. Только я и никто более – никто более не достоин такой чести.»

Его судорожное бормотание – шизофазия, он говорит чистый и откровенный, злобный, а еще крайне неискренний бред. Он болен. Так видит Джейн – и она ни на сколько не сомневается в своей правоте. От прикушенного языка во рту у Джейн кровь: она марает простыни россыпью красных цветов и прозрачным, густым: слюной. Потому что она не собирается проигрывать Генри, как бы сильно у нее не саднило в голове, сердце и внизу – особенно, блять, внизу.

– Я люблю тебя, – Векна пробует на вкус новые слова – каждую букву, облизывает и смакует, – Только я люблю тебя, Элевен.

Шипит; хотя в его мерках еще мурлычет, прямо в сквозящие ушные каналы Эл – и его слова проникают сразу в мозг, во все отделы, на обработку и без очереди.

– По-настоящему.

Он ластиться к ней вплотную – хочет стать с ней одним целым, и хрипит, повторяет, сумасшедший, свою чушь.

Джейн хочется потерять сознание и больше никогда не просыпаться. У нее в голове – только эти пошлые и циничные слова. Воспоминания: о том, как ей то же самое говорил Майк – она сравнивает неосознанно, приходит к очевидному выводу, где ложь, а где правда, и в концовке ее начинает тошнить – снова.

Потому что он грязнит ее горячими поцелуями – по эрогенным зонам, в шею и загривок, в скулы и висок; ощупывает ее тело своими длинными костлявыми пальцами, скользит подушечками по ее дрожащей коже, надавливает, и, сука, словно нарочно останавливается «там». Не заходит ниже – гладит внутреннюю сторону ее бедра, низ ее живота. Лезет руками под кофту – и нагло, зверенышем, обхватывает ее грудь через мягкий бюстгальтер.

Она не справляется – и снова намокает внизу, и ей позорно, позорно пиздец, в попытках исправить ситуацию она сильнее стискивает бедра, но Генри знает ее наизусть – и ловко сует одну ладонь вниз, аккурат между ее половыми губами.

– Скажи это.

Он похотливо рычит – не нарочно, просто так выходит: он тверд в области паха, такое бывает нечасто, но сейчас он знает, что это просто нужно перетерпеть. В этот раз точно.