Текст книги "Делирий (СИ)"

Автор книги: Rasoir

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Мне было очень весело это писать, и я, может впервые, собой довольна. НО! Еще раз. Это грязная абсолютная чернуха с поревом без полноценного согласия. С подробными описаниями всякого нехорошего. С кровищей. С сумасшедшими мальчиками и поломанными девочками. И везде один мрак и тлен. Если не боитесь и готовы – приятного чтения)

Бтв, многовато вышло, каюсь. Надеюсь осилите и не уснете. Но в свое оправдание – тут несколько полноценных сцен секса, таааак что мхмхх—))

К сожалению, она еще жива. Даже более того – жива уже достаточно много времени. Ей трудно сказать, сколько точно, но не то чтобы это особо ее волнует.

В этом новом красном месте Элевен больше не может концентрироваться ни на чем, кроме медовых слов Генри. Ни на чем кроме его лжи – она уверена, каждая его буква пропитана, как тортовый корж, грязью и смертью. Цепляется за каждое предложение, выискивает подтверждение своих блуждающих мыслей, ищет еще одну причину ненавидеть его.

У нее получается плохо: чужие слова складываются в цепочку рвано, и смысл до Эл доходит с задержкой, а еще крайне деформированный. Она надеется, чтобы это было временно: прошло вместе с кружащейся головой и вечной, словно во время токсикоза, тошнотой, слабостью и прочими симптомами, как это называл Генри: «адаптации». Может это вообще ее выдумки и фикция: в ее голове старые рыбные консервы: гнилые и мокрые, кисло-сладкие. Элевен сошла с ума. И она считает, что Векна должен об этом знать. Может хоть тогда он наконец закончит ее страдания.

– Я сошла с ума.

Это констатация факта, сухая и прямая; но Первый, кажется, увидел в ее словах шутку, потому что молча улыбается и гладит ее по грязным волосам. Джейн чувствует, может, впервые за столько времени, что злится: она надеялась на все что угодно, но не на это.

– Это не так, – Генри касается ее нижней губы пальцем, проводит от нее до подбородка в причудливом знаке. – Пока еще нет.

Элевен хочет укусить его; как злая дворняжка, потому что хуже ответа и быть не могло. «Мудак», – она думает про него единственным своим грязным словом, которое однажды услышала от Макс. Закрывает глаза и просто надеется, что он перестанет касаться ее своими мерзкими руками в ближайшее время.

Но Генри не перестает. Ему так нравится ее трогать; нежится он только с ней, потому что, ох, больше не с кем: все мертвы.

Она уже почти привыкла к тому, что большую часть своего «свободного» времени проводит, лежа на его коленях. Это отвратительно – слишком близко, слишком интимно, слишком сладко, и вообще слишком-слишком. Но он держит крепко, и у нее не хватает сил, чтобы соскочить. Да и он в любом случае поймает ее заново, если захочет.

Когда он гладит ее по волосам, медленно и с легким нажимом, в попытках доставить ей удовольствие, Джейн словно окунают головой в грязную бензиновую лужу.

Словно плюет в лицо старый бродяга, когда он подушечками пальцев очерчивает контуры ее бледных губ.

Но хуже, гораздо хуже, когда он опускается ниже – не так глубоко, к шее, но каждый раз у девушки, даже в самом плачевном состоянии, от такого перехватывает дыхание. Как сейчас – этот ублюдок делает это сейчас. На шее кожа слишком тонкая и слишком чувствительная, это не то место, за которое ему позволялось бы ее трогать так легкомысленно.

– Я ненавижу тебя, – Эл предпринимает попытку зашипеть, но выходит жалко: половину букв она проглатывает, остальную произносит так тихо и нечетко, что даже в тишине нового мира услышать ее было проблематично.

Генри останавливается; его теплые следы задерживаются на ее сонной артерии, там, где слабо бьется жилка пульса.

Джейн ждет реакции, высматривает нечетко обиду в мужском лице; вообще хоть что-нибудь, но Первый просто замирает. Его лицо – каменное изваяние.

В конце концов, он качает головой и слегка надавливает двумя пальцами на ее нежную кожу.

– Это тоже не так. Зачем ты лжешь мне, Элевен?

Девушка смутно пытается отыскать в словах плохое – но находит лишь вибрирующее мурлыканье и заискивание. Лучше бы этот придурок придушил ее; вырвал бы ее артерию своими гладкими пальцами, разорвал бы ее горло диким волком за то, что она в очередной раз его оттолкнула; потому что даже это лучше всего того, что сейчас происходит.

– Иногда бывает трудно разобраться в своих чувствах, – Генри говорит не к месту, не дожидаясь ответа на прошлый свой вопрос. Потом тормозит, делает паузу, задумывается над словами. – Даже мне.

Джейн не знает, к кому конкретно он обращается; возможно, она делает промежуточный вывод, он сошел с ума, так же, как и она, и теперь философствует с мадам пустотой, надеясь, что хотя бы она примет и поймет его антигуманистические идеалы.

Хотя, и эти представления рушатся, когда Векна кладет руку на ее щеку и заглядывает теперь в пыльные глаза Эл.

– Думаю, ты меня понимаешь.

Векна глупо улыбается, глядя Элевен в глаза так пристально, будто в них спрятаны ответы на все тайны вселенной.

Джейн тушуется, смущается, и ей не хватает сил на продолжение зрительного контакта, потому что говорит Векна это таким ненормальным голосом, и смотрит на нее такими глазами, что выдерживать становится проблематично. Она не понимает его. И никогда не сможет понять. Во всяком случае, так считает она.

Генри ластится к Эл, как домашний кот, липнет как пух на электризованные волосы. Джейн знает почему, знает точно: ему не хватало человеческого тепла очень долго, а еще она у него на особом счету. Это очевидные вещи, и если бы у Элевен были силы, она бы обсмеяла его за эти явно людские слабости: он так усердно пытался уйти от человеческого, дегуманизировать себя и весь мир вокруг, а в итоге оставил в себе так много людского: начиная с тела, заканчивая потребностью в физическом контакте.

В тот редкий момент, когда его нет рядом; обычно Первый не отходит ни на шаг, как истощенная собака, почуявшая запах колбасы, и когда мозг и тело Джейн работают хотя бы на двадцать процентов, она предпринимает попытку изучить этот новый мир. На самом деле ищет способ покончить со всем этим: самоубийство вариант крайний, но, к сожалению, самый простой и действенный.

Ее тошнит и кружится голова в три раза сильнее, когда она встает на четвереньки по-звериному и осматривает местность: от красного неба рябит в глазах, от запаха помойки и пепла в них набегают слезы. Это не важно, потому что теперь весь мир выжженная земля, мертвые животные, растения и люди; повсюду сухая грязь и сплошная тишина. Это странно – в аду тихо не бывает. Зато здесь аутентично жарко: Джейн потеет; мокрая насквозь от подмышек до спины.

Когда-то она была самым сильным, храбрым и волевым существом на планете. А сейчас, когда предпринимает попытку просто подняться на ноги – не держит равновесия и падает, проехавшись носом по пыльной земле, оставляя борозду. Чуть не теряет сознание – но она все еще Элевен, а значит так просто сдаваться не планирует.

Снова на четырех конечностях. Кто знает, может родись она собакой, ей было бы гораздо проще. Шаг, еще шаг – вот так, куда? Да куда угодно, подальше бы от…

– Что ты делаешь, Элевен?

Напугал. Как он умудрился так бесшумно подобраться? Хотя учитывая ее нынешний уровень восприятия окружения, не мудрено, что она не услышала.

Генри кладет руку Эл на спину, и она не выдерживает – все четыре ее конечности подгибаются, и она падает на раненный живот. Жалко, и резкая боль пронзает все её тело, словно экспансивная пуля.

Девушка уверена, что слышит за спиной смешок; а может и нет, в последнее время в ее ушах много лишнего и несуществующего.

Первый встает рядом на корточки, и встречается с Джейн взглядом, когда она упирается ухом в землю, поворачивая голову в его сторону, как по рефлексу. Лучше б песок набился ей в мозг, закупорил все ушные каналы, чтобы больше не слышать этого нежного голоса – единственного человеческого голоса в этом новом мире. У нее в глазах мир крутится и вертится, раненный живот болит режущими пульсациями, и ее так тошнит, так тошнит от того, что Генри снова рядом.

– Это пройдет, – Векна кладет руку на ее спутанную макушку. – Все пройдет, Элевен, я клянусь тебе.

Его клятвы никогда ничего не стоили.

Эл решает снова стать сильной. Вряд ли она сможет вернуть свои способности, но она планирует хотя бы набрать потенциала на два действия: 1. крепкий удар по голове Генри или хотя бы укус за его теплые пальцы. 2. суицид.

Второй вариант крайне спорный, но самый простой, так что Эл точно держит его в своей горячей и мертвой голове. У нее больше нет ни единой причины жить, не считая мести – но тогда она эгоистка, потому что в первую очередь хочет избавить себя от страданий разных видов, и только потом уже обелить честь ее мертвых товарищей. Ей невыносимо совестно пред старой собой: гордой, волевой и храброй, но Векна забрал не только ее силы, не только ее друзей и семью, не только ее смысл жить, но еще и все ее положительные качества. Запрятал их куда поглубже, на самые нижние этажи человеческого сознания, далеко-далеко, там, где ни он, ни она больше не смогут их отыскать.

Сначала Элевен предпринимает попытки восстановить свой рассудок, посадить мозг на силовые тренировки: математика не получается, числа не складываются, арифметика не идет. Тогда придется начинать с самого простого, возвращаться к началу: считать. Просто считать. Например, дни, проведенные с Векной. Это не выходит: что день, что ночь, тут не отличаются. Время не идет. Тут вообще все на удивление однородно и одинаково – плоско и просто. У Генри чертовски странные представления о прекрасном.

Тогда она начинает просто считать секунды. Зачем минуты. После и часы. Это очень сложно, она постоянно сбивается, у нее в голове цифры плавают и вертятся, как узоры на гобелене.

Но она старается. Ради себя. В итоге, если с учетом конской погрешности в несколько часов, то после того позорного случая буквально падения пред Векной, он провел с ней три полных часа, двадцать одну минуту и двенадцать секунд. Не скрывая, Эл гордится своей промасленной дырявой памятью, которая не запоминает более ничего кроме трясущихся цифр. С другой стороны, ее уже тошнит от этих самых циферок поэтому она принимает решение временно остановить подсчеты. Ведь все это делалось только с целью отдрессировать, вернуть в прежнюю колею ее поврежденный мозг – откровенно, ей глубоко плевать, сколько этот сумасшедший ее охаживал.

– Ты бы не справилась без меня.

Однажды он вырывает ее из доброго сна своим бормотанием; ей уже не трудно спать рядом с Векной, она вообще теперь больше всего обожает спать.

– Я знаю, что ты не переносишь одиночества. Твой главный недостаток.

Генри бубнит себе под нос, кажется, даже не замечая сосредоточенных, уверенных, хотя и мутных глаз собеседницы, направленных на его губы. Элевен хочет плюнуть ему в лицо – этому лжецу, предателю и убийце. Даже если он и прав (а он не прав, точно нет, если Джейн любит своих друзей и семью и не представляет без них свою жизнь, это еще не значит, что она теряет рассудок от одиночества. Он сам выдумал себе этот факт.) то Эл уверена, что лучше проведет сто лет в одиночестве, чем хотя бы еще час с ним.

Она открывает рот – но у нее там сухо и пахнет дохлятиной, и язык не подает признаков жизни. Поэтому Джейн делает свой самый яростный взгляд и совершает попытку помотать головой. Выходит не слишком хорошо, но лучше, чем обычно. Пытается соскочить с его колен – но Векна как всегда держит крепко, цепляется за нее костлявыми пальцами, не давая уйти от себя больше чем на пару сантиметров.

Генри посмеивается.

– Такая упрямая, – и кладет перепачканную в чем-то ладонь на девичью щеку. – Возможно, тебе стоит перестать обманывать саму себя, Элевен.

Она хочет укусить его, но только глупо по-собачьи скалится; показывает свои острые зубки, и Генри натурально хохочет – давно он не видел чего-то настолько глупого.

– Замолчи, – девушка отплевывается горьким словом; своими игривыми реакциями он оскорбил ее забитую честь и достоинство, и злость, о, такая желанная, позволяет девушке даже оказать что-то похожее на робкое сопротивление.

Мужчина послушно останавливается. Его лицо снова спокойное и непринужденное. Он дает Джейн пару секунд на то, чтобы успокоиться, – а потом наклоняется и жмется губами к ее хмурому горячему лбу.

Это даже не поцелуй, а просто касание – легкое и бессмысленное; но для Эл – крайне интимное. Грязное. Она замирает, и у нее перехватывает горло. Адреналин бьет в кровь, и Джейн почти уверена в том, что если ей выпадет удачный момент – она встанет и убежит. К ее невезению, Первый знает каждый ее выпад и реакцию, знает наперед все ее планы и решения, поэтому крепко держит ее тело подле себя, не позволяя даже трястись.

– Перестань играть со мной в сопротивление, Элевен.

Девушка не знает, что это вообще должно значить – кажется, Генри разучился общаться с людьми. Или потерял рассудок. Может все вместе.

Он отстраняется. На его лице снова улыбка. В этот раз какая-то шакалистая; Джейн может сказать, что ничего хорошего это не сулит.

– У тебя мой запах.

Элевен перекашивает, она кривится и почти чувствует, что ее постоянная тошнота делает еще один шаг до кислой рвоты. Векна вскармливает ее сладкой питательной смесью – выхаживает, как раненного птенца.– Здесь время не идет, – поясняет мягко и бессмысленно; Джейн не интересно, заталкивая в ее сухой рот ложку за ложкой чего-то, на что Эл даже не хочет смотреть, – и тут нет бессмысленных физиологических потребностей. Однако твое тело сейчас экстренно нуждается в пищи, иначе оно не сможет полностью восстановиться, – Генри надавливает на рану в ее животе. Девушка вздрагивает – Первый, возможно, этого и добивался: реакции. Чертова дыра в животе все никак не может зажить – времени прошло так много, что волосы Эл успели отрасти сантиметров на десять, и она все еще здесь: такая же мокрая и болезненная. Это странно: Джейн не читала ни одного медицинского справочника, но почему-то уверена, что так быть не должно. Сейчас она даже не уверена, что у нее в животе именно ранение: ее застарелая кофта давным-давно пропиталась потом и грязью насквозь, и она уже давно не видела, чтобы на ней появлялись новые, глубокие красные следы от текучей раны. Иногда одежда просто становилась мокрой – как будто Эл усиленно потела. Может, у нее в животе не глубокая дыра, оставленная чем-то склизким и подвижным, твердым отчего-то, что арматура, а безмерная разумная червоточина – и сочится из нее вовсе не кровь, а целительный сок или коровье молоко, сперма или обильно, как при запихивании в горло щетки, слюна. У Джейн явно совсем мутит сознание, потому что Генри делает ей перевязку: может, впервые за все время, и ее пульсирующая язва болит и воет, истекает и мажется от давления, и это так неприятно, так мучительно, что еще мгновение и Элевен потеряет сознание, провалится в мир пустоты.

Элевен не снятся сны. Она ненавидит это – потому что сны могли вернуть ей рассудок, могли вернуть ей ее семью и друзей, ее любимого парня, ее город. Но все, что она видит – ничего. С другой стороны, все лучше, чем времяпровождение рядом с Генри. Генри мягок и обходителен: он больше не делает ей больно – в этом нет необходимости, сейчас она слабее новорожденного ягненка; постоянно гладит ее по голове, цепляет непослушные кудрявые локоны, окручивает их пальцами; и держит ее только у себя на коленях; она почти никогда не сопротивляется и не пытается сбежать – она не может, хотя Первому больше нравится думать, что ей просто нравится быть с ним так близко.

Но Генри все равно отвратителен. Хуже не бывает. Может, если бы ей стерли все воспоминания о его поступках, она бы так и не считала. Джейн бы любила его искренне – была очарована и мечтала только о том, чтобы он как можно чаще касался губами ее лица. Однако, она знает о нем все – намного больше, чем ей хотелось бы. И поэтому она уверена в том, что ее нынешняя ситуация худшая из всех возможных. Ей нужно выбираться из этой компостной ямы.

– Почему ты до сих пор не убил меня?

Состояние Эл немного улучшается. Говорить ей сложно, дырень в животе еще болит, но из глаз пропадает мутнота, и Элевен почти уверена что может воспринимать окружение более-менее достоверно.

Генри молчит, и Джейн уже думает, что ответа не дождется.

– Зачем мне «убивать» тебя? – в голосе Первого интерес, но робкий. Обычно она не стремится с ним разговаривать.

– А зачем ты убил остальных?

Это не разговор, а обмен вопросами, на которые никто не хочет отвечать.

– Потому что никто из них не заслужил жить в этом новом и прекрасном мире.

Векна закрывает ладонью девичьи глаза. У Джейн во рту появляется горечь, как змеиный яд.

– А я заслужила?

Генри нервно усмехается.

– Ты особый случай, Элевен. Не думаю, что должен тебе это объяснять.

Вообще-то должен. Джейн не понимает – не то чтобы она стремилась, ей плевать, как обычно, но было бы интересно составить в голове логическую цепь и найти возможность заставить Векну себя убить.

Что ж, тогда Эл научится ходить заново. Бегать, драться, рычать и скалиться – специально для Векны, потому что единственное, что приходит в ее крученную голову это то, что Генри терпеть не может, когда кто-то, а особенно она, идет против него. Он не терпит сопротивления – и она сыграет на этом. Позже. Когда сможет встать на обе ноги.

Возможно, ее организму стоит восстанавливаться быстрее.

Потому что Генри сходит с ума гораздо активнее, чем раны в ее голове и животе затягиваются.

Джейн почти засыпает, когда это происходит – всего через несколько часов после их последнего разговора? Не то чтобы она хорошо помнила. В любом случае, на ее губах – теплое и влажное, нежное и легкое. Ее целуют, нагло, наклоняясь, просто так и без повода. Если бы это был Майк, она бы и не обиделась, просто мягко улыбнулась сквозь дрему – но Майк мертв и единственный, кто мог это сделать, помимо Демогоргона (лучше бы это был он), чертов Генри.

– Прости, – в темноте его голубые глаза горят красным безумием, как у чумной крысы. Джейн снова страшно. Впервые за долгое время. – Я поспешил.

Его голос между шепотом и бормотанием – он словно пьян. Отстраняется непринужденно, будто ничего и не было.

– Слишком хотел попробовать тебя на вкус.

От его слов Элевен трясет. У них действительно настолько сильная ментальная связь, что сходят с ума они не по одиночке, а на пару?

Генри оказывается мало, и он снова наклоняется к Эл, в этот раз целуя увереннее, горячо: будто она его молодая любовница. Джейн хочет плюнуть ему в рот, а лучше укусить за язык; но от таких прикосновений ее парализует, и она умудряется собраться с мыслями только тогда, когда он отшатывается в почти пьяной горячке. На губах у него блестит ее слюна, и Первый нагло облизывается: кот и сметана.

– Тебе нравится?

Джейн не нравится. Она в шоке – и у нее дрожит язык. Однако, она не хочет, чтобы он воспринимал ее молчание как согласие.

– Нет. – Эл произносит медленно и тихо, но старается звучать как политик – со всей уверенностью, которая у нее еще осталась.

– Нет? Ну нет значит нет, – Генри ухмыляется и откидывает голову назад, вне поля ее зрения. Джейн надеется, что он сломает себе шею.

Эл понятия не имеет, что это было – но больше подобного не повторяется. Его прикосновения в основном аккуратны, хотя все так же грязны и мерзки как обычно. Но больше никак поцелуев. С другой стороны, он уже переступил черту – и Джейн уверена: если он захочет, он сделает с ней все, что угодно. Даже думать страшно – она, к счастью, не думает: ей на такое не хватает сил. Элевен просто принимает через силу его сладкие подачки с ложечки, его бинты на живот и его объятия – потому что надеется, что это поможет ей излечиться.

Однажды у Джейн меняется на глазах обстановка – она просыпается не на стылой сырой земле, а на относительно мягкой кровати. Лежа на боку, в позе эмбриона. Сначала она даже думает, что все, что было до – самый страшный кошмар в ее жизни, и сейчас она проснулась у себя дома, с семьей.

Ну, конечно, это не так.

– Тебе здесь нравится?

Высокий и белый лишь на вид, Генри стоит перед ней – и она взглядом упирается в его паховую область. Это лучше, чем смотреть в его глаза.

– Мне все равно. – это правда лишь отчасти. Здесь мягко и намного приятнее, чем на улице или где она там была.

Генри усмехается и садится рядом, на край кровати.

– Очень жаль. – его широкая ладонь ложится на женское бедро, и Элевен понимает, что ничего хорошего ее сейчас не ждет. – Я очень хотел порадовать тебя. Ты такая хмурая в последнее время.

Его рука нагло скользит по ее джинсам.

– Смотреть тошно. – он издевается, наверняка от скуки, надевает на себя старую маску санитара Питера.

Джейн не отвечает, стискивает зубы и молится, чтобы эта глупая игра, которую он затеял, быстро ему надоела. Однако, Векна не отступает.

Наклоняется к ее щеке, прижимая ее своим телом к кровати – у Элевен автоматически краснеет лицо. Мужчины могут делать так только с теми девушками, с которыми у них романтические отношения.

– Ну же, Элевен. Осмотрись хотя бы ради приличия.

Она выполняет его просьбу – неосознанно, любопытство берет верх.

Становится нехорошо и в глазах опять муть, в этот раз еще и влажная, когда она видит и понимает – это, черт возьми, ее старая комната в доме отца. Точь в точь – единственное, что выбивается: полностью закрытая дверь и отсутствие внятного света.

– Мне было крайне нелегко это создать, знаешь ли. Твоя память сейчас как Кносский лабиринт. Может подаришь мне улыбку за старания, Элевен? – Генри мурлыкает игриво, сегодня у него особенное настроение, мудак, липнет к ее щеке губами – целует, якобы, звереныш.

Элевен игнорирует и откровенно, пусть и беззвучно, рыдает. Воспоминания тисками сжимают ее горло, душат ужасно, и во всем опять виноват Генри. Как обычно, во всех ее проблемах виноват он и только он.

Векна на ее реакцию хмурится и цокает языком. Он не хотел издеваться, его мотивы были искренними, но в чувствах людей он всегда разбирался плохо.

Он не знает, как стоит успокоить Джейн, поэтому оставляет на ее щеках влажные следы своих губ – как метку собственности, и уходит, молча, потому что смотреть на слезы Элевен у него нет никакого желания.

Здесь тепло. Не жарко, как снаружи, а именно что тепло – комфортная температура, Элевен как будто снова оказалась дома. Конечно, это фикция, пусть и крайне умелая. Джейн понятия не имеет, как Векна это сделал – с другой стороны, вряд ли сейчас есть хоть что-нибудь, чего бы он не мог.

Эл здесь хорошо – это правда. Сначала воспоминания ударили ей апперкот, но потом отступили на второй план. Тут уютно, мягко, приятно пахнет (не сладким мусором и гнильем, как обычно), а еще, что самое главное – здесь нет Генри. Последнее временно, это понятно и идиоту, но эти моменты, которое она проводит в блаженном одиночестве, будто снова возвращает ее в детство – не кошмарное детство в лаборатории, а детство с Хоппером: в его доме, когда он холодными зимними вечерами рассказывал истории из своей молодости. Хочется, чтобы это длилось вечность. Вечность в одиночестве, тепле и уюте.

Перехочется. Векна приходит – такой же, как и обычно. Ничего нового нет ни в его фигуре, ни в его лице.

Джейн как по условному рефлексу начинает мутить сильнее, когда он садится рядом. Не здоровается – в этом нет смысла. Здесь вообще ни в чем не смысла: идеальный бессмысленный мир.

Он подтягивает ее скорбное тело на себя – в тесном объятии, таком же грязном, как его выскобленная белая форма.

– Извини, если чем-то обидел. Я действительно хотел тебя немного порадовать.

Джейн жмется носом в верхнюю пуговицу на его рубашке – утыкается крепко; у нее на переносице от такого контакта точно останется яркий круглый след. Да плевать – лишь бы он быстрее перестал ее трогать нагло и, блять, везде. Его отпечатки на ней повсюду: талия, плечи, бедра, живот – он обводит ее руками что слепой, изучает каждый контур ее фигуры и дышит так сипло и тяжело, что Элевен кажется, что он пьян или под кайфом. Девушка закусывает язык и думает о том, что сейчас лучший момент на сопротивление. Генри читает ее мысли – точно читает, Джейн в этом уверена, потому что он толкает ее на кровать, обрывая все ее планы. Она падает безвольно и в голове у нее дрожь и карусели – господин король сошел с ума.

– Жаль, что ты этого не оценила.

Генри наклоняется, опирается на локти, сверху – еще сантиметр, и он сможет прижаться к ее губам в масленом поцелуе. Но он ничего не делает, и Джейн наконец совершает хоть что-то за все время, что она в этом тухлом месте – плюет ему в лицо. Генри отскакивает мигом, ему нужно время, что понять, что произошло. Элевен покорно ждет своего наказания – искренне надеется, чтобы оно было последним и крайним: чтобы он задушил ее, проклял ее, выгрыз ее трахею зубами – все что угодно, только больше ни секунды рядом с ним.

Однако, Векна лишь скалиться – вытирает рукавом свое смазливое личико—

– Зачем ты это сделала?

Его вопрос – очевидный, но Элевен теряется. Молчит. Это не та реакция, которую она ждала.

– Попробую угадать: хочешь, чтобы я тебя «убил»?

Мужская рука ложится на горло Эл – он надавливает, с нажимом, не шутя, и Джейн готова благодарить Бога. Ей больно и не хватает воздуха – она давится, но это все равно лучшее, что с ней происходило за последнее время.

– Я мог бы, знаешь. Твое поведение отвратительно.

Он отпускает резко, опять наклоняется к Элевен и губами льнет к ее скуле.

– Но я не буду.

Это бессмыслица – и Джейн готова поверить, что у нее начались галлюцинации. Она не знает, как работает мозг Генри, и что в его пустой голове окромя крови, высокомерия и ненависти.

Он ложится на нее всем весом, выдыхает в ее лицо расстроенно. Джейн тяжело – Первый выглядит худым, но рост делает свое тело, и у нее ощущение, что на нее положили сломанный рояль.

На долго его не хватает – и он молча переворачивается, ложится на бок и мажет Эл своими крепкими объятиями.

– Знаешь почему?

Она не знает, и ей не интересно. Генри снова читает ее мысли.

– Я тоже не знаю.

Он звучит так странно жалко, что Джейн даже кажется, будто рядом с ней и не Генри, а кто-то иной. Это было бы не так плохо, кстати. Но это он – и Джейн уверена, что это он, потому что только он может так сильно желать с ней такой тесной близости; только он жмется целомудренно к ее щекам дрожащими губами; только он тянет ее на себя, как будто думает, что она может куда-то убежать; только он заливает ей в мозг нелепый и непонятный бред. И это только он, потому что других здесь не осталось.

Первый соврал Джейн. Это пришло не сразу, и он потратил действительно много времени, чтобы это осознать и принять. Хотя, до сих пор немного не уверен в том, что это правильный вывод.

Генри оставил Эл в живых, потому что влюблен. Он ласков с ней, потому что влюблен. Нежен и спокоен, потому что влюблен. И игрив, потому что влюблен. Влюблен в Элевен снова в 30 с хвостом лет, влюблен безусловно и искренне, и ничего не может с этим поделать. Чувство шипит в сердце как конфетки Поп Рокс, и это между-между: между приятно, и между обжигающе; между кисло, и между сладко. Но сладости есть сладости, и ему чертовски хорошо, как будто открывается второе дыхание, как будто он снова молод, как будто его жизнь яблочный медовый пирог.

Это неправильно и у него в голове каша потому что противоречит вообще всем его планам и идеям, но так хорошо, излишне, и пока отказываться от этого он не собирается.

С другой стороны, девушка его мечты не показывает свою взаимность. У некоторых девушек это в крови: ломаться попусту. Но он знает, что они предназначены друг для друга, все, что ему нужно сделать, заставить ее принять эту простую истину и заставить упасть в его самые мягкие, самые теплые и самые крепкие объятия, которые ей вообще могут дать. Которые ей не даст никто, кроме него. Только с ним она способна будет ощущать себя полноценной: свободной и счастливой, и он будет объяснять ей это все личным ментором до тех пор, пока она не прогнется.

– Тебе не стоило меня спасать.

Элевен говорит это Генри сразу после того, как вибрирующая дыра в ее животе затягивается. Словно спасение, словно панацея, заново сросшиеся кожные ткани, пропитанные сетью новоиспеченных сосудов, возвращают к ней часть физических сил и даже рассудок. Совсем чуть-чуть.

На этой кровати для двоих узко – места не много, и Генри топорно прижимается к девушке боком, нарочито как можно крепче, потому что ему постоянно мало физического контакта. Джейн подташнивает.

Первый пытается навскидку оценить ее тон и выражение лица, прежде чем ответить. Однако, Эл не позволяет ему, и он теряет голос после нечеткого «ты..».

– У меня больше нет сил. И вряд ли они появятся.

Векна склоняет голову на бок и недолго раздумывает над ее словами.

– Это не важно, – ему трудно сказать, насколько это правда.

– Я обычный никчемный человек, Генри. Такой же, как и все те, от кого ты избавился.

У мужчины ужатся зрачки и сохнут губы. Она вскрывает его гнойник – старый внутренний конфликт. Он даже не обращает внимания на то, что она назвала его по имени – впервые за столько ничего.

– Ошибаешься. В какой-то момент у меня тоже отсутствовали силы, разве это сделало меня хуже? – он (почти)лжет. Сделало, еще как сделало – в те позорные года своей жизни он был похож на старшеклассницу-аутсайдершу, – Разве тогда мы были не похожи, не смотря на то, что у тебя были силы, а у меня – нет?

Она перебивает.

– Мы не похожи и никогда не были. – она ненавидит его глупые сравнения с собой. Элевен, как минимум, не убивала собственную семью. Как минимум в ее сердце не было столько неоправданной ненависти к человеческому виду. Она, как минимум не манипулировала ребенком, как минимум не сломалась под гнетом унижений и подземных лечебных процедур для всех кривых-горбатых, и в ее сердце не расцвела кровавым цветком ликориса агрессия и ярость ко всему прекрасному в этом мире, как минимум она не уничтожила все то, что Генри когда-либо любил (если бы он мог вообще что-нибудь любить), – Я не твое сломанное зеркало.

Первый хочет ее ударить. Но сдерживается.

Тогда он берет ее за пальцы – пытается успокоить и себя, и ее. В его мире не должно было быть ни конфликтов, ни войн, ни ссор. С Элевен – особенно.

Но Эл не оценивает щедрого жеста – и отдергивает с отвращением руку. Сегодня у нее столько сил на сопротивление, что она действительно может добиться прямой конфронтации с Векной. Заведомо проигрышной, естественно, зато она сохранит свою шаткую честь.

– По твоим меркам я – мусор и ничтожество. Так зачем ты все еще держишь меня здесь?