Текст книги "Нулевой день (СИ)"

Автор книги: R. Garraty

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Тогда я наконец поставил игру на паузу и развернулся к нему на своём крутящемся кресле. Перед этим пришлось взять в руки папку, чтобы закрыть стрёмный рисунок на груди: на мне была ужасно застиранная домашняя футболка с «Южным парком».

– Я подумал, что ты не захочешь меня видеть. И разговаривать.

– Я всегда готов разговаривать, – возразил он.

– Если ты хочешь обсудить всю эту чушь, то…

– Стоп.

Я тут же замолчал, а Руперт смотрел на меня испытующе, и снова его взгляд заставил меня испытать странное покалывание, от которого тянуло ёрзать на стуле или кусать губы. Тогда я впервые заметил, что у него необычные, золотистые глаза – прямо как у моей кошки, и смотрит он иногда с тем же хитрым прищуром.

– Конечно, бредово думать, что ты запал на меня. Просто хотел спросить.

– Если бы ты спросил об этом прямо, я бы ответил. Но ты говорил обо всём якобы со слов Мэдисон или Бекки, будто ты сам вообще не при делах. Не надо прикрываться чужими сплетнями.

– Я не прикрываюсь.

– Вчера меня это взбесило, – признался Руперт. – Я приехал домой и достал из сумки твой диск. Обычно от таких песен у меня раскалывается голова, но как-то пришлось по настроению, и я начал думать о тебе… и понял, что тебе и правда бывает нелегко выразить свои мысли. Ты запросто можешь сказать человеку «отъебись», но другие эмоции… чувства…

Руперт замялся, а я и вовсе замер, не решаясь его торопить. Некоторое время он разглаживал складки на покрывале и задумчиво кусал губы, словно взвешивал, стоит ли вообще договаривать.

– Так вот, – продолжил он, – мне ты очень нравишься. Как друг, как парень – без разницы. И поэтому я приехал.

Это было слишком точно. Сложно назвать его слова романтичными, но они всё равно произвели на меня какой-то магический, завораживающий эффект.

– Не знаю, что тебе и ответить, – медленно произнёс я.

В голове стало как-то пусто, словно я заснул посреди дня, а меня неожиданно растолкали, и невозможно сообразить, сколько сейчас времени и что вообще происходит.

– Не нужно ничего отвечать. Просто хотел, чтобы ты знал. Но если, конечно, тебе это противно…

– Нет, ты чего! Мне не противно. – Уж это я мог сказать наверняка. – Мне никогда и никто такого не говорил, и слышать это от тебя было странно, но… как-то нереально.

Руперт кивнул, но продолжать тему не стал. Вместо этого он встал с кровати и некоторое время рассматривал книги на полках, детские рисунки и звёзды на потолке.

– Ты здесь такой забавный. – Он подошёл к висевшей на стене фотографии.

Мама прикрепила её очень давно. Ей вообще нравится развешивать по дому картины и расставлять по полкам разную мелочёвку. На том снимке я стою на залитом солнцем пирсе и держу пойманную отцом рыбу. Тогда мы впервые поехали вдвоём на озеро, и я был вне себя от счастья, хотя едва ли мог нормально держать в руках спиннинг. У меня на ней такое счастливо-глупое лицо.

– Дурацкая фотка.

– Нет. Хорошая. Сразу видно, что у тебя был отличный день, – улыбнулся он.

После этого мама позвала нас к чаю: Руперт отказывался, но она уговорила его остаться и расспрашивала о планах на будущее. Мы с ним часто говорили об этом: он собирался вернуться в Калифорнию и учиться на режиссёра. Не знаю точно, как должен выглядеть режиссёр… Зато легко могу представить, как Руперт руководит съёмочным процессом сериала по типу «Спасателей Малибу» в пляжных шортах и гавайской рубашке.

– Очень хороший мальчик, – умилённо вздохнула мама, когда он распрощался с нами и обещал заглянуть как-нибудь на ужин.

Я только кивнул – она была права. Руперт до безобразия хороший, и из-за этого я всё чаще думаю о том, что он совершил большую ошибку, когда подумал, что нам стоит общаться. Видит Бог – если он есть, конечно – я не хотел об этом писать, но я привязался к нему.

Руперт решил, что я боюсь говорить с ним о том, что чувствую. Это правда. Но причина ещё и в том, что я до последнего не верил, что нравлюсь ему.

Мне нравится слушать его. Даже когда он говорит полную чушь, будто звук его голоса что-то значит сам по себе. Мне нравится, что он уделяет мне внимание, проводит со мной время, уговаривает пойти с ним куда-нибудь. Господи, это ужасно. Только не сейчас.

Кстати, Руперт тоже записал для меня диск. В шутку. Вложил туда листок бумаги с надписью «На случай, если устанешь искать в песнях смысл». И там были все эти идиотские попсовые хиты, вроде Джастина Тимберлейка, Ашера и Мадонны, но, должен признать, это было забавно. И я несколько раз прослушал диск до конца.

Комментарий к four

[1] Действия происходят примерно в 2007 году. Уже в 2011 по приказу Барака Обамы была проведена операция, вследствие которой Усама Бен Ладен был ликвидирован.

[2] Описываемый случай действительно имел место быть. Более подробно в книге Эми Гудман “Static: Government Liars, Media Cheerleaders, and the People Who Fight Back”.

[3] Полный провал (ит.)

========== five ==========

Не знаю, зачем я всё ещё хожу в школу. До выпуска остались считаные дни, и учителя перестали наседать с домашними заданиями и внеплановыми контрольными. Почти на всех уроках мы страдаем фигнёй: смотрим фильмы или занимаемся своими делами. Миссис Стэнхоу – наша преподавательница экономики – и вовсе принесла коробку с печеньем и устроила чаепитие.

На перемене мы с Рупертом разместились на деревянных настилах позади спортивного комплекса и ели клубнику. За несколько недель я привык к тому, что мы вместе сидим за ланчем, на химии, и что после школы он практически каждый день подвозит меня до дома. Очень мило с его стороны, потому что тащиться полчаса по жаре – не самое приятное занятие. Попутно Руперт рисовал какую-то странную рожицу на рукаве моей джинсовки; она такая старая и замызганная, что мне уже и не жалко. Ладно, сначала было жалко, но я не мог ему отказать.

– Дай нарисую тебе что-нибудь на память, – предложил он. – Ты ведь не будешь покупать ежегодник?

Конечно, я не собирался платить пятьдесят баксов за альбом, где одноклассники смогут оставить фальшивые пожелания. Кто-нибудь вообще достаёт их после выпуска? Разве что те сумасшедшие, которые уверяют всех, что провели в этих стенах свои лучшие годы.

– Ни за что на свете.

– Ну вот, видишь, – он достал из рюкзака маркер. – Придётся на куртке.

Прежде чем начать рисовать, Руперт расписал маркер об уголок тетрадного листа.

– Кстати, Сэм… а мне ты напишешь что-нибудь?

– Нет.

– Ну, как хочешь. – Он как-то помрачнел, и тогда пришлось всё-таки объясниться.

– Ты и так знаешь, что ты мой лучший друг. Мне не нужен ежегодник, чтобы это сказать.

Он попросил не смотреть на рисунок, пока не будет готово, и я отвернулся. Руперт почти невесомо касался моей ладони, придерживая рукав, но я от этого испытывал что-то вроде трепета. Пока мы дурачились, к настилам подошла Бекки Берковитц с банкой колы в руках.

– Привет, Руперт, – произнесла она, улыбаясь во все тридцать два.

На меня она посмотрела, но не поздоровалась. Будто меня там не было. Неужели сложно сказать «привет» или хотя бы кивнуть? Почему все эти новоявленные «сливки общества» думают, что доброжелательность мгновенно опустит их на нижнюю ступень иерархии? Причём так ведут себя люди, которые ничего из себя не представляют, честное слово. Интересному человеку не приходится смотреть на всех свысока, чтобы что-то доказать.

Ладно, это ещё было нормально. Но Бекки попросила меня подвинуться и села рядом, наплевав, что мы, вообще-то, разговаривали.

И тут она завела пластинку про выпускной, и оказалось, что они идут вместе. Руперт не говорил мне, что пригласил её. Некоторое время я слушал её бестолковый трёп, и смотрел, как на футбольном поле девятиклассники перекидывают друг другу мяч. Внешне я, наверное, казался спокойным, но меня это просто выбесило.

Опустим тот факт, что она ведёт себя, как тупая стерва. Как сторонний наблюдатель заявляю, что Руперт мог найти себе спутницу и получше. К тому же, у неё нет никакого чувства такта. Недавно я сидел в столовой неподалёку от того столика, который обычно занимает Бекки со своими подружками, так она даже не понизив голоса рассказывала про огромный член своего пижонского дружка из братства «Дельта Тау Дельта»[1]. Так что за завтраком я невольно услышал всё, чем она занимается с ним в спальне. Считайте, что я ханжа, но меня блевать тянет от обсуждения таких вещей во время еды. Да и в любое другое время.

Бекки с Рупертом продолжали разговаривать, а я сидел молча, как полный идиот, и это начинало действовать на нервы. Поэтому я просто встал и ушёл: если чувствую, что начинаю закипать, лучше отойти куда-нибудь. Иначе всё плохо кончится. Сидеть с ними стало просто невозможно.

– А что с чудилой? – спросила Бекки мне вслед.

– А… его тошнит.

Да. Меня действительно тошнит: от вас обоих.

Иногда я могу дико вспылить из-за фигни. Тогда мне необходимо сломать что-нибудь или подраться – но с драками давно покончено, поэтому я сел у дерева, где никто не мог меня видеть, и медленно рвал свои тетради. Лабораторные работы по химии, конспекты по английскому – всё разделил на мелкие фрагменты.

Самое ужасное, что такие вспышки невозможно контролировать. Мозг отключается, будто по щелчку, и все мысли только о том, как хорошо было бы что-нибудь разнести. Случались эпизоды, когда я приходил в ярость из-за того, что в холодильнике заканчивался майонез. Или из-за того, что мне ставили «неуд» за тест, к которому я вроде как подготовился. После курса управления гневом такое случается редко, не чаще двух-трёх раз в месяц. Но никогда не знаешь, что именно спровоцирует вспышку – Бекки тысячу раз проворачивала ту же ерунду, но именно в тот момент меня пронзило острой неприязнью к этой ничем не примечательной, зазнавшейся суке.

Пришлось несколько раз долбануть кулаком по дереву. Кожа на костяшках стесалась о шершавую кору, но неприятные болевые ощущения сразу отрезвили. Сделав несколько глубоких вдохов, я поднялся, собрал уцелевшие бумаги и потащился на химию. Опоздал минут на пятнадцать, но, видимо, лицо у меня было такое зверское, что учительница молча указала на свободное место в самом конце рядом с каким-то задротом.

От её монотонного голоса ужасно клонило в сон, и меня постепенно отпускало. Хотя руки всё ещё тряслись и, судя по всему, подскочило давление – аж голова закружилась. Так всегда случается. Но мама повторяет, что мне просто нужно «контролировать себя», и у меня «небольшие проблемы».

Мне удалось впасть в блаженное состояние испорченного радио, когда ты практически не слышишь того, что происходит вокруг. Кажется, мы должны были закончить таблицу, но я даже не взглянул на листок, который с удвоенным усердием заполнял сосед. Вместо этого положил голову на сложенные на столе руки и бессовестно закрыл глаза. Слова учительницы, перешёптывания одноклассников – всё доносилось будто издалека. К реальности меня вернул телефон, который завибрировал в кармане.

«В чём дело? Почему ты ушёл? Тебя ждать после уроков?»

Некоторое время я перечитывал это сообщение, будто оно написано на японском.

Не хотелось ничего объяснять. Проще сделать вид, что я на него обиделся, чем рассказывать о своих проблемах. Не люблю я об этом трепаться, объяснять что к чему. И сочувствия от него тоже не хочу: мне нравится, что Руперт относится ко мне как к нормальному человеку, что он не в курсе этой проблемы.

«Сделай вид, что меня не существует. С утра у тебя получилось».

«Ты издеваешься?»

И тут учительница начала пялиться на меня. Почти никто не выполнял задания, но эта сука уставилась именно на меня своими рыбьими глазами и сердито произнесла:

– Убери телефон. Сейчас же.

Спорить с ней было бессмысленно, поэтому я сделал вид, что убираю мобильник в карман, а на ходу набрал только: «Отъебись».

Дело не в том, что Руперт не нравится мне. Как раз наоборот. Но если изложить это всё на бумагу, придётся самому себе признаваться, что я буквально схожу по нему с ума. А я не хочу в этом всём разбираться и, тем более, рассказывать ему об этом. Но, видимо, придётся.

Первый сон приснился мне задолго до того, как Руперт признался мне в симпатии. Мы с ним снова были в тёмной гардеробной – как в день вечеринки – только на этот раз было не до разговоров. Я помню, что прижимал его к стене, а он то смеялся, то целовал мои губы, щёки, шею, и от одних воспоминаний об этом уже наяву охватывает приятное тепло. Это было потрясающе реально: темнота и тепло тесной комнаты, собственное волнение, то, как он прошептал моё имя… Тогда я не придал этому сну большого значения. Подумал, ну, мы много тусовались вместе последние дни, и мой мозг решил сгенерировать эту хуйню. Бывает.

Но иногда я думаю о нём в этом смысле. Не только ночью.

Глупо отрицать, что я его хочу. Но если бы вся суть была в этом, думаю, я бы решился сделать шаг навстречу. Но я не хочу портить ему жизнь.

Понимаете, я слишком ясно вижу эту чёртову картину. Тринадцатого мая – а это вторник – Руперт будет собираться в школу ко второму уроку, как всегда. Пройдёт на кухню, сделает себе тост с ветчиной, нальёт стакан сока и включит телевизор… а там на тот момент будут передавать сводки с количеством жертв, и мою фотографию. Что он будет чувствовать в этот момент? Лучше пусть разочаруется во мне заранее.

До этого единственной героиней моих фантазий из реальной жизни была Мэдисон. Она просто милая. Сексуальная. Что-то вроде идеального, но недостижимого образа. Всё равно что подрочить на Элишу Катберт из «Соседки» – всё равно нифига недостижимо.

Руперт не был идеальным. Да даже красивым его назвать можно было с натяжкой: ну да, он одевается неплохо, улыбка у него классная, но так-то ничего особенного. Но он мне нравится. Во всех смыслах. В этом вся проблема.

Влюбиться в него сейчас было бы глупо. А я близок к этому, потому что у меня даже и друга нормального никогда не было, а он появился и как-то обнадёжил меня, что ли. Если бы подобное случилось пару лет назад, я был бы вне себе от счастья.

Но сейчас это уже нахрен никому не надо. Особенно мне. Мы все знаем, как заканчиваются такие истории, верно? Почти никто из тех, кто брался за оружие и шёл с ним в школу, не оставался в живых. Это точка невозврата. В Вермонте давно отменили смертную казнь, но в других штатах меня ждал бы разве что электрический стул. Но по мне так даже это гуманнее, чем провести всю жизнь в тюрьме.

Когда я рассуждаю об этом, мне сразу становится плохо. Даже руки начинают дрожать. Сейчас я чуть не столкнул ненароком чашку какао на тетрадь – сижу и восстанавливаю конспекты по Стейнбеку и Эдгару Алану По. Я просто не хочу думать об этом, потому что размышления о смерти приносят за собой только панику и тоску. Словно в тёплый, летний день набегают грозовые тучи и резко холодает. Я не верю в Бога и не верю в рай. Надеюсь, это будет всё равно, что заснуть.

…

Вернувшись из школы, я наконец решился провести «контрольные выстрелы». Для этого необходимо выбраться за черту города, и это становится настоящей проблемой, когда у тебя нет машины. По той же причине мне сложно всерьёз заняться поисками карманного пистолета, точнее, человека, который мог бы мне с этим подсобить.

Но мне повезло. Сосед ехал в сторону Берлингтона и согласился подвезти. Он даже не стал спрашивать, почему я прошу его высадить посреди лесополосы или что лежит в моей спортивной сумке. Всю дорогу он слушал свою отстойную музыку и руками ел жареные куриные крылья из «Вендис» – даже руль в его машине начал засаливаться из-за того, что он его постоянно лапает жирными руками. Гадость.

В десяти милях от Мидлбери я попросил его высадить меня и некоторое время шёл вдоль рощи. В этом месте лес начинал редеть, и вдали начала мелькать знакомая поляна: отец часто привозил меня сюда в детстве и разрешал стрелять по бутылкам.

Там я некоторое время повозился: прикрепил к дереву распечатанную на принтере мишень, а на сруб поставил старую мягкую игрушку. Даже неловко было сооружать там это всё: очень тихое место. Идиллическое, вот нужное слово. Не притоптанная никем зелёная трава, цветы разные, вроде лютиков, бабочки летают… Я подумал, что хорошо бы прийти сюда с друзьями на пикник или устроить пробежку вдоль леса. Ну это я загнул, конечно: я ненавижу бегать и не устраиваю никаких пикников.

Разобравшись с затвором, я зарядил винтовку, прицелился и в следующий миг тишину и пение птиц перебил резкий, громкий звук выстрела. Плюшевый заяц мгновенно упал на траву.

Я не стал его поднимать. Потренировавшись на плюшевой «жертве», я отошёл ещё на несколько шагов и попробовал поразить мишень. Отец говорил, что самое главное – это сконцентрироваться и контролировать дыхание. Оружие было настоящим, но нервничал я ничуть не больше, чем в детстве, когда стрелял в стену дома из пластмассового лука – знаете, есть такая детская игрушка, к которой прилагаются стрелы с присосками. Я в детстве представлял, что я Робин Гуд, и спасал свои игрушки от несуществующих злодеев.

Когда я подошёл ближе, то был приятно удивлён. Выстрелов в «десятку» не вышло, но и мимо цели почти ничего не улетело. Видимо, этот навык всё-таки остался со мной, хотя я и не прикасался к отцовскому оружию без его разрешения. Один раз мы с приятелем ездили в тир, но там вокруг нас бегал мужик, который следил буквально за каждым шагом, и даже прицелиться не давал спокойно.

Но теперь мне удалось проверить всё самому. Когда придёт время, я попаду в цель.

Всё готово.

…

В пятницу соседи пригласили родителей на ужин, и дом остался в моём распоряжении. Сначала это радовало: я посмотрел какую-то комедию с Джимом Кэрри, хотя терпеть не могу, как он кривляется. Заказал себе китайской еды, достал банку лимонада и некоторое время читал на террасе.

Потом убивать время уже было нечем, и я решил выбрать какое-нибудь из тех дел, которые всегда откладываешь на последний момент. Например, протереть полки в комнате, разобрать ящики или постирать шторы. Тут я вспомнил, что мне нужно починить велосипед и прошёл в отцовский гараж. Там сильно пахло сыростью и краской, а на столе лежали чертежи станковых деталей, прорисованные на пожелтевшей бумаге.

Я надел замызганную рубашку, включил настольную лампу и некоторое время осматривал «масштаб бедствия». Велосипед простоял здесь без дела всю зиму, и механизмы начали ржаветь. Пришлось подкручивать болты и чистить цепь: при повороте она начинала мерзко стрекотать и со скрежещущим звуком заедала. Когда я начал промазывать маслом звенья, услышал за спиной негромкие шаги. Не нужно было оборачиваться, чтобы догадаться, кто мог навестить меня.

– У тебя, кажется, привычка, – отозвался я, – заявляться сюда без приглашения.

– А от тебя его не дождёшься.

Я поднялся на ноги и стряхнул пыль с колен домашних джинсов. Руперт собирался было пожать мне руку, но они все испачкались в масле, поэтому дружеского приветствия не вышло.

– Так почему ты обиделся вчера? Из-за Бекки?

– И да, и нет.

– Кто-то приревновал меня к однокласснице? – он удивлённо вскинул брови.

– Бред.

И в этот момент Руперт приблизился ко мне, а я и не пытался отстраниться или отойти – так и стоял, опираясь спиной о верстак. Даже вцепился руками в деревянную поверхность, словно это помогало успокоиться. Он был потрясающе близко, и я ощущал запах его одеколона и дешёвого цитрусового дезодоранта.

– Могу пригласить тебя, – усмехнулся Руперт, – раз это так важно.

– Ещё чего!

– Не злись. Я знаю, что мы не всегда понимаем друг друга. Может быть, я не идеальный друг, но всё равно… Не отталкивай меня, – отчётливо произнёс он.

У меня всё горело тогда. Не только щеки, к которым приливает кровь от стыда или от злости; это было другое, приятное волнение.

Слова застряли комком в горле, поэтому я молча смотрел ему в глаза, не решаясь прервать повисшую тишину. Руперт должен был, как всегда, ляпнуть какую-нибудь ерунду, рассмеяться или поддразнить меня, но он не сделал этого. Его лицо приняло странное, задумчивое выражение, и я буквально чувствовал, что воздух вокруг нас сгущался, и хотя я никогда в жизни не целовался, сразу понял, что он собирается поцеловать меня, и даже подался навстречу.

А в следующий момент его язык плавно скользнул в мой рот, и это было очень странно и непривычно. Ко мне медленно приходило осознание, что это и есть поцелуй – влажное и одновременно согревающее ощущение. Сложно сказать, сколько это продолжалось, но он отстранился, уже для того, чтобы мазнуть губами по скуле и спуститься на шею.

– Ты ведь не против? – спросил он, прикасаясь губами к ложбинке на горле.

Сердце ёкало от прикосновений его тёплых, сухих ладоней, медленно скользнувших под ткань рубашки, а разум растворялся в непривычных тактильных ощущениях. Это всё было слишком. Горячее дыхание и короткие поцелуи ощущалось на шее так приятно, что я почти забыл, что у меня испачканы все руки – хотелось обнять его или погладить по волосам.

Всё это время я смотрел на Руперта и на его непрошенную симпатию ко мне как на элемент, который усложнял мою задачу. Хотел ли я добавлять дополнительную переменную в это и без того сложное уравнение? Конечно же, нет.

Он прощал мне странное поведение и резкие перепады настроения… Он всё ещё хотел целовать меня, хотя я несколько раз в лицо выпалил ему «отъебись». Я знал, как поступить правильно, знал, что мне не стоит привязываться к нему. Но когда Руперт прикасался ко мне, правильным казалось другое.

– Останешься? – спросил я через некоторое время. – Мои родители уехали.

– Мне нужно домой, – улыбнулся он. – Но завтра я встречу тебя после школы, и мы поедем…

– Куда?

– Увидишь.

– Окей. Тогда до завтра.

– Веди себя хорошо, – Руперт махнул рукой на прощание и исчез за дверью гаража.

Перед сном я думал о том, что всё это просто нереально. Впервые за долгое время я засыпал не с мыслями о плане. Мне отчаянно захотелось, чтобы дни до тринадцатого мая тянулись бесконечно долго.

Комментарий к five

[1] – одна из многочисленных студенческих организаций в высших учебных заведениях США. Как правило, название формируется из букв греческого алфавита.

========== six ==========

Если вы дочитали досюда, то уже кое-что обо мне знаете. Что я за человек, и что у меня в голове творится – тут всё должно быть прозрачно. Но есть пара вопросов, на которые я ещё не ответил.

Так вот. Вы могли бы спросить: почему этот псих не обратился к родителям? Раз они такие понимающие и замечательные, то помогли бы разобраться со всеми этими насмешками, оплатили бы визит к психологу… Возможно, это самый глупый, самый бессмысленный ответ из всех возможных, но сначала мне не хотелось лишний раз их огорчать, а потом стало слишком поздно. Да и что я должен был сказать? О том, что надо мной стебутся? Здесь они могут только посочувствовать. О плане? Это их просто убьёт. Мама знает, что иногда мне сложно держать себя в руках, но верит, что всё получится, если постараться. Пожалуй, не стоило так полагаться на мой самоконтроль.

Так повелось ещё с тех пор, как я пошёл в начальную школу. Не хотел снова докучать вам историями из детства, но вспомнился к месту один эпизод…

Если вы моего возраста или немного младше, то, скорее всего, у вас или у ваших друзей был геймбой. Офигительная штука, хоть и не сравнится с Sony PSP. Не буду рассказывать, как долго выпрашивал его у отца, но на мой десятый день рождения он наконец вручил мне заветную коробку с логотипом Nintendo.

Крутой гаджет – ловкий способ завоевать симпатии одноклассников. Если у тебя был геймбой, то все одалживали его, чтобы поиграть, и ты становился Богом в глазах остальных детишек.

На следующий день одноклассники столпились вокруг меня: хотели внести свой вклад в прохождение «Принца Персии». Но всё испортил Джозеф Бёрнс – этот грузный, хмурый тип просто не мог пережить моего кратковременного триумфа. Он оттолкнул одну из девчонок и тыкнул толстым пальцем в экран:

– Это твой? – Я кивнул в ответ, а Джозеф недоверчиво прищурился. – Да ты гонишь. Лузерам не положено иметь геймбой.

– Отстань.

Я не собирался устраивать с ним словесные баталии, только не в эту самую минуту. Оставалось пройти по коридору и добраться до принцессы, чтобы увидеть долгожданный «хэппи энд». Мне никак не удавалось пройти эту игру, хотя я несколько ночей подряд в неё рубился.

– Дай поиграть, – попросил Джозеф.

– Нет.

– Потом, вообще-то, моя очередь, – встряла Кристина Харрис.

– Какая нафиг очередь? Дай сюда, – вспылил он и попытался выхватить геймбой у меня из рук.

Мне удалось спрятать его под парту, а потом я аккуратно наклонился и вылез уже с другой стороны стола. Чувство превосходства окрыляло: у меня был лучший гаджет в классе, и Джозеф Бёрнс, который постоянно стебался надо мной, что-то у меня просил. Не помню, куда делась тогда наша учительница, но всю перемену я скакал по партам, а Джозеф пытался за мной угнаться. Все дети хлопали, визжали и поддерживали нас. Кажется, это их здорово забавляло. «Давай, Сэм! – крикнула Мэдисон. Я помню, что это была она. – Сделай его».

Сделать его! Я был настроен решительно, чуть было не выкрикнул: «Отсоси, ублюдок», но вовремя прикусил язык. Не знаю, где я набрался таких слов, видимо, в каком-то боевике подслушал. Но через несколько минут мы оба запыхались, и я спрыгнул на пол, стараясь держаться от одноклассника подальше.

– Дай поиграть, – повторил в третий раз Джозеф. – Пожалуйста.

Как же он взбесился! Его раскрасневшееся, потное лицо прямо-таки перекосило. Выводить таких мудаков из себя – ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Фиг тебе.

И тут ему удалось застать меня врасплох: Джозеф выхватил игрушку и со всей дури швырнул её об стену. Геймбой с треском разлетелся, и экран мгновенно потух. Это был финиш. Благородная смерть лучшего в мире гаджета. Я не просто рыдал, а выл, как волк – после звонка меня даже выставили из класса, чтобы я умылся и успокоился.

Наших родителей вызвали в школу, но отец не стал ни с кем ругаться. Вместо этого он завернул в «Макдоналдс», купил мне клубничный коктейль и сел рядом. Пока я потягивал холодный напиток, папа потирал подбородок – верный знак, что он задумался.

– Я куплю тебе новый, – пообещал он. – Не расстраивайся.

– Не надо.

– Почему?

– Просто не надо.

Чтобы какой-нибудь недоумок снова швырнул его подарок о стену? Ну уж нет.

– Тебя обижают в школе, Сэм?

Когда папа задал этот вопрос, он прямо сник. Даже его очки как-то грустно блестели, честное слово. И я ещё тогда, в десять лет, решил, что ничего ему не скажу.

– Нет, – помотал головой я. – Мы с Джо дружим. Просто сегодня так случилось.

– Ну смотри, – вздохнул папа. Кажется, он мне не поверил. – Но если что, ты всегда можешь обратиться ко мне.

Но раздолбанный геймбой – это пустяк, если подумать. Просто игрушка. Разбилась, ну и Бог с ней. Можно много подобных историй припомнить, но не тянет в это углубляться. Сами понимаете, это не те воспоминания, к которым хочется возвращаться. К тому же, у меня устала рука: я снова ездил стрелять, и из-за отдачи теперь ноет предплечье. Поэтому пришло время последнего момента из прошлого, на котором я остановлюсь в дневнике.

Случилось это в десятом классе, и если раньше я сталкивался в основном с насмешками – максимум, подножками и шуточными ударами, то в тот день я впервые по-настоящему отхватил. Даже Джордан – тот парень, которого я чуть не вырубил куском трубы – до такого не опускался.

Окей. Рик Доусон, Джастин и ещё пара-тройка ребят вздумали пронести алкоголь на школьную дискотеку. Зачем? А хрен его знает. Фишка в том, что кто-то доложил на них директрисе, и их застукали, придурков. И они решили, что сдал их я: в отместку за многолетние подколы.

Ничего не подозревая, я шёл через футбольный стадион домой, надвинув капюшон. Стоял прохладный, ноябрьский день, и небо с самого утра затянулось серой пеленой, а ветер сдувал колючие капли дождя прямо в лицо. Вся их немногочисленная компания разместилась на трибунах. Все пятеро громко смеялись, болтали, и вроде как не смотрели в мою сторону.

– А ну-ка стой, чудила! – вдруг крикнул Рик.

И я стоял, хоть и подозревал неладное. Они надвигались на меня, а ноги стали ватными от страха. Знаете, бывают в фильмах такие моменты, когда герой замирает, как вкопанный в землю флагшток. Молча смотрит, как уходит его жена, как угоняют его тачку или как громила из боксёрского клуба собирается прописать ему по морде. И мне всегда казалось, что не бывает так, что это всё чушь собачья, но, клянусь, не мог сдвинуться ни на дюйм.

– Мало того, что ты повёрнутый, – начал Джастин, – так ты ещё и хренов стукач.

– Я не…

– Мы всё поняли. – Рик сплюнул куда-то в сторону.

Они что-то ещё говорили, заглушая друг друга, а потом Рик толкнул меня. Не то чтобы сильно, но от неожиданности я всё равно подскользнулся. И пока я размахивал руками, удерживая равновесие, его узловатый кулак впечатался мне в челюсть.

– Не бей по лицу, – выкрикнул Джастин.

Я упал на землю, склизкую и мокрую от мерзкой мороси, которая брызгала с самого утра. Кто-то из них вмазал мне ногой по боку, кто-то просто кричал, а когда я попытался подняться, Джастин припечатал мне прямо под дых. Воздух в лёгких закончился, и я пытался отдышаться, словно выброшенная на берег рыба. Кислород с сиплым звуком втягивался, но его всё равно не хватало. Я молился, чтобы кто-то из взрослых заглянул на стадион, но – как и всегда – был один против всех. После того, как они ушли, я ещё долго лежал, скрючившись, и боялся даже пальцем пошевелить. Возникло странное чувство, что если один-единственный сустав сдвинется, то я весь развалюсь.

Небо было невероятно близко: серое и мрачное. Казалось, достаточно протянуть ладонь, и пальцы окутает мягкость низких грозовых туч. Я выпрямил руку, и ушибленный локоть свело от острой вспышки боли. Крупные капли смывали с пальцев приставший к ним песок и глину.

Дома я сразу залез в душ и просидел там час, не меньше. Сколотый от удара зуб запломбировали у дантиста, правда, один клык у меня теперь заметно острее, чем другой. Разбитая губа, синяки – всё это сошло быстро. Горячие струи воды смывали боль, усталость, напряжение. Но именно в тот день я ощутил, что во мне появилось то, что теперь не смоется никогда. Выйдя из ванны, я побежал бить посуду, всю подряд, и бесчисленные осколки звонко разлетались и засыпали линолеум.

…

Рано или поздно это должно было произойти. С Рупертом всё слишком удачно складывалось, а в таких случаях всегда нужно ждать подвоха.

Он задумал съездить вместе на озеро, покататься на лодке, разжечь костёр… Потрясная идея, честное слово, ничего лучше нельзя придумать. Но в понедельник меня оставили после уроков из-за опозданий, потом несколько дней к ряду погода была очень плохая, а в пятницу прокат почему-то не работал. Мы протащились двадцать пять миль от Мидлбери до озера Шамплейн только чтобы увидеть нарисованную от руки табличку «Закрыто до Дня Труда».