Текст книги "Этим утром он уехал в Стокгольм (СИ)"

Автор книги: R. Garraty

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Можно многим поступаться,

Только сам спасай свою судьбу.

Как постелешь, так тебе и спаться

Будет даже и в гробу.

Наилучший совет – Эсайас Тегнер

Маттиас Линдгрен перевёлся в наш класс посреди семестра. Его семья переехала из Мальмё*. Многие ребята из больших городов любят подчёркивать, что они – слава Богу – не отсюда: нарочито удивляются всему провинциальному и тишине, наступающей задолго до захода солнца.

«И как вы здесь вообще развлекаетесь?» – спросил мой лучший друг Густав, проучившийся несколько лет в стокгольмской школе.

Но Маттиас был не из таких. Новенький одевался вполне обыкновенно, не как стокгольмские снобы: тёмные джинсы и джемпер. Аккуратно уложенные пепельно-русые волосы, приятная улыбка и южный акцент – вот и всё описание. Эти детали я подметил, пока он по просьбе учителя представлял себя классу. Маттиас занял место за первой партой, улыбнулся в ответ на приветствие Берты, а я как будто очнулся ото сна и начал конспектировать лекцию.

Пожалуй, если бы я на него не взъелся, Маттиас стал бы гораздо популярнее среди сверстников. Но с моим мнением принято было считаться. Если честно, мне сложно описать себя в те годы. Я не знал, чего хочу от жизни, и оттого, наверное, во мне всё было каким-то «средним». Я участвовал в спортивных соревнованиях, но не был капитаном команды. Учился неплохо, но не возглавлял рейтинг класса. Стриг свои русые волосы так же, как и большинство парней в гимназии. Я знал многих выпускников, и меня часто приглашали на вечеринки. В общем, был тем самым парнем, который зависает с крутыми ребятами, но сам по себе не такой уж и классный.

В следующие дни я наблюдал за новичком, как и все остальные. Маттиас умудрился заработать репутацию эрудированного и начитанного человека на следующий же день. Шёл урок шведской литературы, мы начали проходить «Сагу о Йёсте Берлинге».

Мы с Густавом расположились на задних партах, чтобы нас не впутали в дискуссию. Друг занимался крайне важным делом – выковыривал из только что купленного чизбургера маринованные огурцы. Я старался прикрыть его книгой, потому что в прошлый раз фрекен Фергусон – наша учительница – уже выставляла нас за дверь: тогда мы использовали черновики для игры в морской бой.

– Ну, что вы можете сказать о саге, Карсон? – Фергусон расхаживала между рядами и обратилась к первой попавшейся жертве. Карсон встрепенулся: весь урок он наблюдал за сидевшей на подоконнике иволгой.

– Хорошая книга. Неплохая.

– Неплохая? – у неё аж щёки раскраснелись от негодования. – Неплохая? Этот роман надо впитывать, прочувствовать! Сельма Лагерлёф* получила за него Нобелевскую премию не для того, чтобы вы назвали его неплохим.

– Если честно, книга скучная, фрекен, – перебил её тираду Маттиас. – Её сложно анализировать. Автор всё время ставит читателя в тупик.

– Продолжайте, – повернулась к нему Фергусон. – Я вижу, вы её хотя бы читали.

– Все поступки персонажей очень неоднозначные, и их можно трактовать по-разному. В них сложно разбираться, и это требует времени. К тому же в конце Лагерлёф сводит всё к банальной истине: герой обретает спасение через самоотречение…

Фрекен Фергусон ответ явно впечатлил. Конечно, почти никто в нашем классе «Сагу» и не собирался читать. Она ещё долго с ним о чём-то беседовала, всё о каких-то невероятных описаниях зимнего леса, мистической составляющей, поиске своего «я»…

После этого Ева – моя девушка – как будто помешалась на новеньком. И если сначала она пыталась маскировать свой интерес, то вскоре стала частенько садиться рядом с ним во время ланча или лекций. Передо мной Ева оправдывалась тем, что хочет помочь ему адаптироваться. Я подметил, что Маттиас в адаптации не нуждается, но она пропустила замечание мимо ушей.

Однажды, убирая инвентарь после физкультуры, я заметил, что они задержались поиграть в теннис – вдвоём. Твёрдо решив положить этому конец, я собрался переговорить с Маттиасом после занятий. В тот день пришлось около получаса караулить их у выхода из школы. Они обнялись на прощание, и Ева ушла, а я незаметно последовал за ним. Одноклассник свернул в один из проулков, и тут я окликнул его:

– Эй, ты, а ну стоять!

– Что тебе нужно? – изумлённо вскинул брови Маттиас.

– Может, объяснишь, какого хрена ты околачиваешься с моей девчонкой?

– Мы играли в теннис, – пожал плечами он.

Тогда я не понял, что Маттиас говорил правду. Казалось, что он просто наглый и вовсю издевается. Я никому не позволял над собой смеяться, поэтому вмиг вспылил уже по-настоящему.

– Совсем с ума сошёл? Ещё раз увижу – убью, – пригрозил я, и собирался было замахнуться, но в переулок очень некстати зашла женщина, толкавшая перед собой коляску. Я тут же сунул руку в карман и просто молчал, пока она проходила мимо.

Маттиас не стал ждать дальнейших угроз, а просто развернулся и направился к автобусной остановке. Отойдя метров на десять, он всё-таки обернулся и сказал:

– Не знаю, о чём ты подумал, но мы просто играли в теннис. Больше ничего.

Не знаю, злился ли я больше из-за того, что терял Еву, или из-за того, что мне предпочли именно его. За Евой я пытался ухаживать давно, ещё со средней школы. Она красивая, как Скарлетт Йоханссон. Теперь у моей неприязни к Маттиасу появилась вполне понятная причина, и отравлять себе душу стало гораздо приятнее.

Погода на улице была замечательной, хоть и холодной для октября: снег успел припорошить прелые листья, а заиндевевшие деревья блестели, когда сквозь тучи пробивались тусклые солнечные лучи. Уроки кончились, и школьный двор пустовал. Домой идти не хотелось, и я решил вспомнить детскую забаву – начал с разбегу скользить по заледеневшей луже.

– Эй, Ханнес, – Густав смотрел на меня укоризненно, будто застал за чем-то неприличным, – ты что здесь делаешь? Я везде тебя искал!

– Да так, – отмахнулся я. – Выяснял кое-что.

– И что тебе за дело до этого педика? – подозрительно прищурился друг. – Помнишь, я говорил, что выясню, кто крадёт наши карманные деньги?

– И что, выяснил?

– Разумеется. Этот урод из параллельного класса, про которого ты говорил.

– Да ну? Тот парень из Пакистана? Как там его… Халид?

Если честно, все подозрения изначально падали на него. До появления Халида в нашей школе никогда не случалось ничего подобного. Уже несколько недель старосты и учителя ходили по классам и обещали, что если этот недостойный – так сказала директриса – человек сознается, то его имя сохранят в тайне. Но кражи продолжались: несколько крон могли пропасть во время урока физкультуры или из куртки в гардеробе.

– Ага. Как только все вышли из раздевалки, он полез по карманам. Эрик проследил за ним: приоткрыл дверь немного и ждал, что будет.

– Вы точно уверены?

– На все сто, – мрачно кивнул Густав. – Надо его отпиздить.

– У нас и так полно проблем…

– И что ты предлагаешь? Оставить всё как есть? Кто виноват, что его никчёмная мамаша не может дать ему денег?

– Хорошо, – перестал спорить я. Иногда Густав мог быть на редкость упрямым, и это раздражало. – Куда идти?

– У него сейчас физика в другом корпусе. Надо поторопиться, иначе упустим. Эрик и Ингмар уже там, мы ждали только тебя.

Корпус, о котором говорил Густав, находился чуть в стороне от остальных. В старших классах мы часто бегали туда курить – там редко проводили уроки, потому что уже несколько лет в кабинетах шёл ремонт. Идеальное место, чтобы скрыться с глаз администрации. Ещё издали я заметил, что Эрик заходил за угол здания, и мы с Густавом поспешили за ним. Ингмар изо всех сил прижимал этого паренька к стене, а Эрик, замахнувшись, ударил его в живот. Тот сразу скрючился, и Ингмар отстранился, позволив Халиду отдышаться.

– А теперь, когда все в сборе, объясни ещё раз, – орал Эрик, – какого хрена ты шарил по нашим карманам. Ты ведь знал, что тебе попадёт!

– Я никогда не брал много, – чуть ли не всхлипывал он, – только одну или две кроны. Если бы не было очень нужно, я бы никогда не…

– Может, в твоём грязном Пакистане это нормально: запускать руку в чужой карман и забирать оттуда всё, что понравится, – презрительно скривился Густав, – но здесь это не пройдёт.

– Я всё понял, – Халид поднял руки в знак того, что сдаётся. – Я всё понял. Я больше не притронусь ни к чьим вещам.

– Нет, я думаю, ты не до конца усвоил урок, – отозвался Ингмар. – Каждый из нас ударит столько раз, сколько крон ты у него взял.

– И советую не дёргаться, – присоединился я. – У меня всегда были проблемы с математикой. Вдруг я обсчитаюсь.

Вместо ответа Халид взвыл и сполз по стене. Видно было, что он мечтает сбежать, но даже не попытался. Он не смог бы улепётывать вечно, к тому же нас было четверо. Не помню точно, сколько раз я его ударил. Всё это время он рыдал и божился больше не прикасаться к чужим рюкзакам. В конце концов, когда Халид попробовал встать на ноги, Эрик последний раз пнул его ногой и сплюнул на его вещи:

– И только попробуй настучать кому-нибудь, крыса.

Помню, уходя, я оглянулся и тут же пожалел об этом: Халид пристально смотрел на меня. Во взгляде сквозило бессилие и чистая ненависть. Из носа у него шла кровь, а под глазом явно намечался огромный синяк, щека сильно опухла. На душе стало невыносимо тоскливо, и небо вдруг показалось бесцветным, а воздух слишком влажным и тяжёлым, чтобы свободно дышать.

Больше он никогда не появлялся в нашей школе, но всё-таки доложил обо всём администрации. На следующий же день директриса по очереди вызывала нас к себе в кабинет. Каждый должен был прийти с родителями, и моя мама всё утро плакала – для неё это был настоящий удар. Она-то верила, что воспитывает замечательного сына, интересы которого ограничиваются учёбой и игрой в футбол.

– Это самый бесчеловечный, отвратительный поступок, с которым я столкнулась за годы работы в школе! – воскликнула директриса. – Никто не оправдывает воровства, но всё можно было решить мирным путём.

– Вы ведь понимаете, что это значит? Вы, живущие в достатке шведы, избили глубоко несчастного человека! Человека, который потерял всё, – вторила ей одна из воспитательниц младших классов. – Вам должно быть стыдно!

Она была неправа. Я был кем угодно, но не нацистом, расистом или кем ещё они пытались нас окрестить. Я не считал себя лучше других просто потому, что я швед. Единственным нацистом среди нас всех был Густав, он постоянно поддевал всех этих иммигрантов, называл их «черножопыми» или что-то подобное. Что до меня, я вмазал бы любому, кто позволял себе у меня воровать, и неважно, откуда он родом.

В общем, мы все оказались на испытательном сроке – директриса сказала, что если ещё раз устроим подобное, то будем исключены. Тогда ни одна высшая школа не согласилась бы нас принять, а это равносильно тому, чтобы поставить крест на успешной карьере. Оправдываться было бесполезно, поэтому пришлось всё молча выслушать и идти на урок. Я сразу заметил Еву и сел рядом с ней, но она посмотрела на меня, как на прокаженного:

– Никогда бы не подумала, что ты на такое способен. Не подходи ко мне, пока не научишься уважать других.

– Я не нацист, если ты об этом, – попытался оправдаться я.

– Ну да, конечно, – фыркнула она и пересела к подруге.

– Да пошла ты, – не выдержал я. Во время лекции я ни на что не отвлекался и старался думать исключительно о биологии. Правда, так нервничал, что несколько раз нажимал на карандаш слишком сильно, и его приходилось заново затачивать.

Комментарий к 1. Grammatikskola

Мальмё – город на юге Швеции.

Сельма Лагерлёф – шведская писательница, первая женщина, получившая Нобелевскую премию по литературе.

========== 2. Fiske ==========

Есть один случай, за который мне до сих пор стыдно. На уроках физкультуры все старшие классы отрабатывали волейбольные подачи – готовились к игре с другой гимназией. Тренер вызвал меня первым – моя фамилия Андерсон – и ушёл следить за девочками, которые отлынивали от пробежек.

– Хочешь со мной в пару, Маттиас? – с презрительной усмешкой просил я. Одноклассникам положено было засмеяться, и они засмеялись. После истории с Халидом осторожность вышла на первый план – я не мог наброситься на него с кулаками или в открытую провоцировать, даже подшучивать стало сложнее.

Но Маттиас не растерялся, только безразлично пожал плечами и встал напротив. В обычной жизни одноклассник не выглядел неуклюжим, но спортивные игры почему-то вводили его в ступор. Силы изначально были неравны: драки и годы игры в футбол давали о себе знать – я был намного сильнее физически. Я швырял мячи на его сторону поля так, будто хотел его ими убить. На удивление, Маттиас справился с несколькими моими подачами подряд и даже расшиб коленку, пытаясь вытащить особенно сложный мяч с другого конца поля. Пока он потирал ушибленное место, я нетерпеливо отбивал мяч об пол. После свистка я умудрился подать ещё сильнее, и когда Маттиас всё же дотянулся до мяча, его лицо на секунду поморщилось от боли.

Ладонь, на которую пришёлся удар, тут же раскраснелась и опухла. Маттиас стоял, закусив губу, пока кто-то его не окликнул. Эрик предложил позвать тренера или проводить его до медпункта. Он сказал, что дойдёт сам и что с ним всё якобы в порядке. Маттиас вышел из зала, а я смотрел ему вслед, держа в руках подхваченный после злополучной подачи мяч.

Решив, что волейбола на сегодня хватит, я зашёл в раздевалку, сложил в рюкзак Маттиаса его джинсы и футболку и захватил с собой. Одноклассники провожали меня недоумёнными взглядами: наверное, думали, что я выкину вещи где-нибудь на заднем дворе. Но ничего такого мне и в голову не приходило делать – пожалуй, пора было поумерить пыл. Я шёл по школьным коридорам, в спортивном костюме и всё ещё взмыленный.

Маттиас ждал в рекреации, неподалёку от медкабинета. За дверью различался голос медсестры, она мерила кому-то температуру. Я подошёл и сел рядом. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал.

– Я принёс твои вещи.

– Хорошо. Спасибо, Ханнес.

Мне всегда нравилось, как Маттиас произносил моё имя. Иначе, чем остальные, как-то мягче. Может быть, потому что он с юга: жители Сконе* вообще говорят по-особенному.

– Ладно, мне нужно идти, – Маттиас подхватил здоровой рукой рюкзак и зашёл в кабинет, как только оттуда вышел кто-то из старшеклассников. Стоило извиниться за своё ненормальное поведение или вообще хоть что-нибудь сказать, но я просто ушёл.

***

Находиться дома стало невозможно. Мама каждый вечер заявлялась в комнату с нравоучениями, и всё это время ей вторил Ларс, мой отчим. Он из тех мужчин, которые считают, что общаться с детьми можно только методом кнута и пряника. Если я выигрывал соревнования или оканчивал семестр почти на «отлично», Ларс мог разыгрывать лучшего отца в мире: купить билеты в аквапарк или кино, оплатить ужин в ресторане или подарить дорогую технику. Но стоило огрызнуться на его замечание, забыть о маминых поручениях или облажаться на контрольной, и весь этот цирк сворачивался. Дорогой телефон отправлялся к Ларсу в ящик, карманные деньги урезались вдвое, но самым отвратительным было другое. Он мог часами распинаться, что если я продолжу в том же духе, то сопьюсь как мой никчёмный отец. Мой «никчёмный» отец был его любимой темой разговора, помимо работы и политики.

В детстве я боялся Ларса и наотрез отказывался называть отчима папой, даже притом, что настоящего отца практически и не помнил. Куда больше мне нравился отец Густава: это был очень простодушный, жизнерадостный человек. Он держал рыбную лавку и летом частенько брал нас рыбачить под Гётеборгом*. Прозрачная, как стекло, вода, жаренная на огне форель и страшилки на ночь – таким я помню своё детство.

В тот день Ларс завёл привычную песню: меня не возьмут в высшую школу и тогда я начну искать спасение в алкоголе. Очень быстро его ворчание мне надоело, и, к счастью, Альма Петерсон неожиданно позвала к себе практически весь класс: её родители уехали по каким-то делам в Стокгольм. Была там и Ева, но она изо всех сил делала вид, что не замечает меня.

Народ собрался быстро: видимо, вечер пятницы у многих проходил не слишком увлекательно. В комнате погасили свет и задёрнули шторы – кто-то загорелся идеей посмотреть ужастик.

– Боже, кошмар какой, – воскликнула Альма, когда на экране в очередной раз появился видеоролик с подвешенными на дереве людьми. – Меня сейчас стошнит!

– Ну, это фигня, – рассмеялся Густав, устроившийся на полу перед телевизором и жевавший попкорн. – Вот в моём любимом фильме…

– Заткнись, – девушка рассмеялась и бросила в его сторону подушкой. – Не надо пересказывать мне этот кошмар ещё раз.

– Ты про тот фильм, где из чувака сделали моржа? * – как бы невзначай напомнил я.

– Разумеется. Ну что, Альма, может, заценим?

Альма его проигнорировала. На самом деле, Густав ей очень нравился, а он практически никогда не вёл себя серьёзно по отношению к ней – в этом была вся проблема. Ева как-то обмолвилась мне, что не понимает, почему её подруга всё ещё с ним встречается и не пошлёт куда подальше. Дело в том, что Альма была кем-то вроде знаменитости в нашем городке. В двенадцать лет её пригласили для съёмок в рекламе, и с тех пор она грезила карьерой фотомодели. Если зайти в тороговый центр на Рипваген, можно увидеть плакат, где Альма, с безупречно уложенными светлыми локонами, позирует в лыжном костюме.

Пока главный герой фильма выяснял отношения с женой, я успел сходить на кухню и зажевать пару кусков остывшей пиццы. Потом в голову мне пришла очередная замечательная идея. Я выдавил на руку немного кетчупа – будто кровь – и медленно проскользнул обратно в комнату. Густав сначала удивлённо вскинул брови, но ничего не сказал. Я незаметно подошёл к Альме – она не отрывала взгляда от экрана – и положил руку ей на плечо. Она громко завизжала, и все вокруг расхохотались.

– Опять твои дурацкие шутки! Ты невыносим!

– Расслабься. Это всего лишь кетчуп.

– Что у вас здесь происходит? – Маттиас вошёл в гостиную и смотрел на Альму, которая ещё несколько раз чертыхнулась.

– Ничего особенного, – беззлобно фыркнула она. – Ханнес ведёт себя, как полный кретин. Можешь оставить пакет на кухне. Спасибо, что купил фруктов.

– Не за что, – улыбнулся он и, подхватив пакеты из «Виллис», направился на кухню. Я заметил, что Маттиас больше не носил перевязку: почти две недели он не снимал её из-за выбитых суставов.

– Ладно, ребята, я в ванную, – проворчала Альма, поднимаясь с дивана. – Мои волосы все в кетчупе.

– Иди, – бросил ей вслед Густав. – Не хочу, чтобы ночью от тебя несло помидорами.

Сам я пошёл на кухню вслед за Маттиасом. Сложно сказать, зачем. Фильм смотреть не хотелось, выходить на улицу, чтобы покурить, – тоже. Вообще, последние пару недель из-за постоянных нравоучений дома и в школе настроение становилось всё более скверным. Я пытался вести себя как обычно: никому и никогда не признался бы, что у меня какие-то проблемы в отношениях с отчимом, которые могут по-настоящему выбивать из колеи. В конце концов, даже если домашние докучают, что толку жаловаться на них друзьям? Даже после потрясающего свидания или вечеринки приходится возвращаться к долгим разговорам о будущем – взрослые лучше знают, что тебе нужно – переваренным спагетти и Ларсу, который вытирает рот рукавом за ужином.

– Хочу пить, – зачем-то оправдал своё присутствие я и, смыв с руки следы кетчупа, начал искать кружку в посудном шкафчике. Все полки оказались пустыми: гости давно растащили всё под колу.

– Держи, – Маттиас протянул мне один из только что купленных пластиковых стаканчиков.

– Спасибо.

Одноклассник продолжил выкладывать яблоки в вазу, и я молча наблюдал за ним, потягивая холодную воду.

– Сегодня опять будешь ошиваться возле Евы, да?

– Разумеется. Я прихожу на вечеринки, чтобы позлить тебя, – усмехнулся Маттиас.

– Так я и думал, – невольно улыбнулся я.

– Ханнес, расслабься, ладно? – раздражённо произнёс он. – Мне не нравится Ева.

– Ты сейчас серьёзно?

– Вполне. Так что можешь не превращать следующий урок физкультуры в дуэль.

Тогда я почувствовал себя глупо. Во-первых, если он говорил правду, моё поведение должно было показаться ещё более идиотским, чем оно было на самом деле. Во-вторых, я изводил его из-за девушки, которой был отвратителен, причем она заявила об этом на глазах у всего класса. Сложно сказать, переживал я из-за расставания с Евой или нет: то ли она слишком меня выбесила, то ли остальные проблемы вышли на первый план.

– Послушай… Прости, ну, за волейбол и всё такое…

– Ничего, – отмахулся Маттиас, – это ерунда.

– Почему ты такой… странный? – так и не подобрав подходящего синонима, выпалил я.

– Странный?

– Ну… На твоём месте я не стал бы даже разговаривать со мной, наверное. Как будто тебе всё равно на мои выпады и…

– Мне не всё равно. Поверь, было неприятно, когда ты подкарауливал меня у школы или пытался выбить мне пальцы, – спокойно ответил он. – Но мне всегда казалось, что у твоей агрессии есть причина. И она не во мне.

– А не пошёл бы ты со своим психоанализом? – вспылил я.

Неприятное чувство, когда кто-то едва знакомый анализирует твои поступки. И ещё неприятнее, когда попадает в точку. Сразу задумываешься: а каким меня видят другие люди? Учителя? Одноклассники?

– Это ты пришёл поговорить со мной. Если хотел извиниться – можешь идти, извинения приняты.

– Вообще-то я пришёл за пивом, – солгал я. – Отойди от холодильника.

Порывшись на полках, я нашёл несколько бутылок «Карлсберга».

– Вы идёте? – на кухню заглянула Альма. – Мы играем в «Бутылочку». Фильм скучный до жути.

– Иду, – кивнул я.

– Нет, – рассмеялся Маттиас. – И не проси.

– Ну почему? – расстроилась Альма.

– В нашей школе только один человек, которого я хочу поцеловать, – в конце концов ответил Маттиас. – Но это будет не сегодня.

Альма тут же попыталась угадать, кого он имел в виду. Чьи имена только не перечисляла – одноклассницы, практикантки… Я же вернулся в комнату, прихватив пиво для себя и Эрика. Меня по-настоящему пробрало при мысли, что Маттиас сказал это для меня. Если бы он всего лишь не хотел играть, не стал бы говорить загадками. К чему провоцировать чужое любопытство?

Я никогда не отличался талантом к прочтению чужих эмоций. Часто случалось так, что кто-то из моих знакомых начинал встречаться, а я узнавал об этом далеко не сразу. Обычно я не замечал, как кто-то смотрит друг на друга, изменения интонаций или флиртующего тона. Но с Маттиасом почему-то было проще: иногда я ловил на себе его изучающий взгляд, когда оказывался с ним в одном помещении. Он часто приходил на футбольные матчи, когда играла наша команда, а ещё однажды отвлёк учителя на важном тесте – я выронил шпаргалку. «Он хотел, чтобы я услышал его», – подумал я и решил, что сошёл с ума, потому что одна мысль об этом взволновала сильнее, чем перспектива исключения из школы.

Комментарий к 2. Fiske

Сконе – лен (провинция) на юге страны.

Гётеборг – город в Швеции.

Ханнес имеет в виду фильм “Бивень”, реж. Кевин Смит. Это арт-хаус, смотреть на свой страх и риск.

========== 3. Det kan ingen doktor hjalpa ==========

Впервые за несколько лет меня не включили в основной состав футбольной команды. На тренировках я часто пропускал голы, и Эрика попросили заменить вышедшего из строя – по словам тренера – вратаря. Сидеть на скамейке запасных всю игру – хуже унижения не придумаешь. Я предпочёл вообще не идти на матч: лучше так, чем сидеть в стороне, как неудачник. Чтобы убить время, я взял с собой книгу, но не прочёл ни одной страницы: бывает, читаешь одни и те же строки несколько раз, и всё равно не понимаешь, о чём шла речь. Вместо этого я вышел на задний двор и подошёл к столикам для пикника. Пришлось подстелить олимпийку, чтобы сесть: деревянная лавка сильно отсырела. Некоторое время я бестолково щёлкал завалявшейся в кармане зажигалкой, поднося её максимально близко к ладони.

– Ханнес, – окликнул меня знакомый голос.

– Ты что здесь забыл? – неприветливо отозвался я. Из-за того, что Маттиас меня позвал, я отвлёкся и немного обжёг палец.

– Альма сказала, что ты где-то в школе. Все ищут тебя.

– Зачем? – я приложил обожжённый мизинец к холодной поверхности стола.

– Не знаю, – пожал плечами Маттиас. Он прервался, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу. Ему явно было холодно: кончик носа начал краснеть. – Тренер считает, что ты должен там быть.

– Мне плевать, что он там считает, – зло огрызнулся я, нарочно щёлкнув зажигалкой прямо у него перед носом.

– Не надо на мне срываться.

– Не разговаривай со мной, если что-то не нравится. Я ушёл, чтобы побыть один.

– Если бы ты хотел побыть один, уехал бы домой и заперся в своей комнате. Ты хочешь, чтобы за тобой прибежала вся команда и умоляла вернуться.

– Поздравляю с пятёркой по психологии. Иди, а то тебя тоже потеряют, и всю школу хватит инфаркт.

– Прекрати, – отмахнулся одноклассник и сел рядом со мной. Пока он говорил, я поднял с земли пожухлый кленовый лист и подпаливал его с разных сторон, и вскоре он совсем рассыпался. Маттиас некоторое время наблюдал за этим бесполезным занятием, а потом снова заговорил. – Знаешь, не хочу больше скрывать: ты мне очень нравишься… Но есть как будто два человека: один смешит весь класс и его все обожают. А есть тот, который злится непонятно на что, – прошептал он и сделал то, чего я никак не ожидал – аккуратно провёл холодными пальцами по моей скуле и наклонился чуть ближе. Тогда я впервые по-настоящему рассмотрел его лицо: небольшой шрам над бровью, белёсые ресницы, обветренные губы…

– Тебя послушать, так я прямо Билли Миллиган*.

– У тебя, к счастью, личностей только две, – прошептал Маттиас, приблизившись так, что я ощутил его горячее дыхание. Он не стал долго смотреть мне в глаза, пытаясь отыскать там предвкушение или восторг, и быстро сократил расстояние до минимума, и мои губы соприкоснулись с его, шершавыми, холодными, и такими совершенными. Возникло странное ощущение, будто я целую кого-то в первый раз, я даже как-то неуклюже провёл ладонью по его волосам.

– Так давно хотел это сделать, – выдохнул Маттиас, отстранившись. – Ну, если надоест жечь листья, то все тебя ждут в зале, – пробормотал он и ушёл, неловко махнув рукой на прощание. Я же несколько раз рассеянно провёл пальцами по губам, как будто хотел убедиться, что не выдумал это всё.

Чужое признание ошеломляло. Почему он выбрал меня? Вообще, «выбрал», наверное, не самое подходящее слово. Я уверен, что если бы у Маттиаса был выбор, то он сделал был его не в мою пользу.

Тогда мне казалось, что для любви нужная веская причина. Я любил маму, потому что она заботится обо мне и пытается обеспечить хорошее будущее. Любил своих друзей, за то, что они принимают меня таким, какой я есть. Любил когда-то и Еву, потому что она искренняя и не отступается от своих принципов.

Но сам факт, что кто-то мог влюбиться в меня, обескураживал. Мне не отправляли валентинок в средней школе, не говорили обо мне за спиной что-то вроде «Боже, Ханнес такой красавчик». Красивым я никогда и не был: угловатое лицо, нос с горбинкой – едва ли портрет из чьих-либо мечтаний. Не был я также умным или начитанным. Конечно, я неплохо учился, но расширять кругозор стал уже позже, когда поступил в университет. В гимназии у меня были другие знания: с каким счётом «Хеккен» проиграл «Эребру»*, сколько голов забил Ибрагимович или когда выйдет новая часть «Мортал комбат». Тогда у меня не было твёрдого мнения о холодной войне или миграционной политике – всё, что не затрагивало меня лично, казалось несущественным.

***

Иногда, когда всё переворачивается с ног на голову, люди делают вид, что проблемы не существует. Ведут себя как обычно – вот и всё решение. Поэтому на следующий же день начал я подкатывать к одной выпускнице. Её звали Бригитта, и вроде как я ей нравился – так сказала Альма. Все думали, что я пытаюсь отомстить Еве или что-то вроде того. Маттиас только изумлённо вскинул брови, заметив, что Бригитта теперь целует меня при встрече и часто ждёт у шкафчиков с утра. Было стыдно, но ещё хуже было признавать, что я засыпал с мыслями о том, как мы поцеловались.

– Жизнь была бы гораздо проще, если бы все знали свои языки любви, – убеждала нас Альма. Мы заняли привычный столик в столовой, и весь перерыв она обсуждала с Евой статью, которую прочитала на психологическом форуме. Я слушал вполуха и доедал остывшие овощи.

– Опять какая-то ерунда из «Гламур»? – усмехнулась Ева, скептически настроенная против всего, что было написано «специально для женщин».

– Это не ерунда! Правда, работает, – заверяла она. – В общем, есть пять языков любви: прикосновения, подарки, слова, помощь и время. И для того, чтобы твой партнёр почувствовал себя счастливым, достаточно выяснить, что из этого ему важнее всего.

– И что осчастливит тебя?

– Подарки. Я поняла, что мы ссорились только из-за того, что Густав иногда уделял мне недостаточно внимания. Он не понимает, как для меня это важно! Шоколадки, ну или другие сладости – что угодно… главное, чтобы он подумал обо мне.

– Гениально, Альма, – улыбнулся я. – Действительно незаменимая теория.

– Помолчи, – рассмеялась она. – Ты вообще в романтике ничего не смыслишь.

– А если Густав не захочет дарить подарки? – спросила Ева. – Что будешь делать?

– С чего бы? Ему ведь нетрудно! Да и я всё равно его очень люблю… раньше мне часто предлагали встречаться, и всегда всё проходило одинаково: кино, комплименты… А с ним никогда не бывает скучно, понимаешь? Он не носится со мной, будто я стеклянная, но при этом я чувствую, что я для него особенная… Вот что самое главное.

– Как трогательно, – заметил Густав, занимая место рядом с ней.

– Ты этого не слышал!

– Ешь картошку, красотка, а то скоро совсем исчезнешь, – он поправил выбившийся из косы девушки локон.

– Ханнес обижает меня, – наигранно обиженным тоном протянула Альма. – И мои теории.

– Вот как. Ну всё, Ханнес, тебе не жить! Только армрестлинг может рассудить нас, – Густав протянул мне ладонь и ещё пару минут мы изображали грандиозное сражение. В средней школе мы иногда так принимали решение, если о чём-то спорили: кто победит, тот выбирает, в каком кафе сегодня обедать, какие уроки прогулять или с кем играть в футбол.

– Привет, Маттиас, – улыбнулась Ева, когда завидела одноклассника с подносом. – Садись с нами, если хочешь. – Он пристроился рядом ней, аккуратно поставив на заставленный стол ещё одну тарелку. Густав «победил» меня и вернулся к еде.

– Как успехи со статьёй? – поинтересовалась Ева.

– Отлично, – улыбнулся Маттиас. – Фергусон обещала поговорить насчёт публикации в каком-то журнале…

– Ну ты даёшь, – присвистнул Густав. – Скоро будем брать у тебя автографы.

– Ты загнул с прогнозами, – отмахнулся он.