Текст книги "Этим утром он уехал в Стокгольм (СИ)"

Автор книги: R. Garraty

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

В любом случае, пути назад не было, как бы патетично это ни звучало. То, что от этой симпатии нельзя просто избавиться, я понял уже давно.

Однажды когда Бригитта доделывала уроки – я тогда остался у неё ночевать – я собрался в душ, включил чуть тёплую воду и подрочил, почему-то особенно ясно вспомнив день, когда мы с ним зашли чуть дальше, чем обычно. Тепло его кожи, звонкий голос, то, что он шептал мне на ухо – всё это очень прочно запечатлелось в памяти. Кончив, я ещё долго стоял под прохладным душем и отходил от накрывшего оргазма. Тогда я три недели не прикасался к нему, и это вылилось в несвойственные мне жалкие порывы. Порадовавшись, что этот позор останется за стенами ванной комнаты, я оделся и сразу завалился спать, сославшись на усталость после тренировки.

После того случая я перестал отрицать очевидное – наши с ним отношения значат для меня больше, чем хотелось бы. В ту же ночь, засыпая, я решил, что позову Маттиаса на день рождения, хотя до этого планировал позвать только троих друзей. Мне хотелось, чтобы он поехал: неважно, произойдёт что-то между нами или нет.

– Ты никогда не был моим парнем, Ханнес, – подметил он. – И мне не нужно официальности. Но я не хочу опять оказаться чьей-то «ошибкой молодости».

– Опять? – нахмурился я. – Ты про кого сейчас говоришь?

– Неважно, – пробормотал он, будто не желая погружаться в неприятные воспоминания.

Прокручивая в памяти наши разговоры, я совсем недавно осознал, что никогда не выражал своих чувств словами. Мне казалось, что всё и так очевидно, и не утруждал себя неловкими признаниями. Мне ничего не стоило признать, что я хочу его. Но это ведь совсем другое. Такие слова можно сказать и тому, кого знаешь совсем недавно – для этого необязательно влюбляться.

– Иди сюда, – я наклонился и поцеловал его губы, на которых всё ещё оставался сладковатый и терпкий вкус сидра. Сколько бы я ни старался показаться безучастным, в итоге перестал замечать хоть что-то, кроме светлых волос, которые то и дело спадали ему на лоб и мягкого вкуса его рта.

Возбуждение очень быстро затмило все другие ощущения, всё это было слишком знакомо и по-прежнему волнующе. Покой тесной комнатки, приглушенный свет, то, как он потихоньку опустился на пол и реагировал на мои прикосновения… В конечном итоге, ночью мы все становимся самими собой, и в спальне остаются просто два человека, которым хорошо друг с другом, без каких-либо условностей.

– Ханнес…

– Да?

– Привстань, – попросил Маттиас. И я сел, прислонившись спиной к стене, и только тогда заметил, что дыхание сбилось, как после бега. Тонкие пальцы по очереди расстегнули пуговицы моей рубашки, на короткое мгновение задержались на обнажившейся коже и невесомо прошлись до ткани джинсов. Возникло ощущение, что всё это происходит во сне, потому что реальность оказалась даже лучше фантазий, которые я рисовал в воображении с того дня, как мы перестали видеться. Ненадолго отстранившись, Маттиас вновь мягко погладил меня по щеке, прежде чем коснуться губами шеи – он уже отлично знал, что именно мне нравилось.

– Чёрт, – прошипел я, когда он прикусил мочку моего уха.

– Тебе говорили, что красноречие – не твоя сильная сторона? – попытался поддеть меня он, но было видно, что Маттиас тоже немного нервничает: разбираясь с пуговицами, он то и дело нервно закусывал губу и пару раз бросал на меня настороженные взгляды.

– Говорили, – выдохнул я.

– Знаешь, в этом есть свои плюсы. Ты наконец-то заткнёшься со своими «правильно-неправильно»…

– Об этом я и так много думал…

– Даже слишком, – фыркнул он и отстранился, чтобы стянуть с себя кофту. На нём осталась та самая футболка, которую я отдал ему – Ларс купил её для меня в Стокгольме, но она оказалась мала. – С девушками так же медленно соображаешь?

– С ними проще, – ответил я. – Они нечасто…

– Предлагают отсосать тебе? – закончил он за меня, видимо, решив, что настал черёд отыграться за мою язвительность. Его рука вновь скользнула вниз и теперь неторопливо расстегивала ширинку, подцепила край боксёров и аккуратно стянула их вместе с джинсами, полностью стаскивая с одной ноги. – Ну, у меня тоже опыта не слишком много…

Теплое дыхание вновь коснулось кожи живота и постепенно опускалось ниже. Мне было феерически хорошо, поэтому я закусывал губы, чтобы не застонать и то и дело взъерошивал пальцами чужие волосы. Когда спустя несколько минут я кончил, и он быстро и неловко поцеловал меня чуть солоноватыми губами, мне казалось, что я потеряю сознание или, по крайней мере, был близок к этому.

***

Когда я проснулся часы показывали пять утра. Маттиас погладил меня по плечу и явно собрался уходить – казалось, он даже и не ложился. В руке он держал книгу, которую я привёз с собой и оставил на журнальном столике.

– Ещё рано, спи, – прошептал он.

– Уже уходишь? – сонно пробормотал я.

– Пойду к себе. Я возьму книгу?

Я кивнул и отвернулся к стене. Вскоре дверь тихонько скрипнула, и я некоторое время пытался вновь провалиться в сон, но не выходило. За окном забрезжил рассвет, и приятный полумрак комнаты постепенно растворялся. Я сел на кровати и некоторое время смотрел в окно: город потихоньку просыпался. С шумом проехала полицейская машина, дворник перекидывал лопатой талый снег, напевая незамысловатую мелодию. Впереди был долгий день.

Комментарий к 5. Cider och maskin

“Сааб” – шведская автомобилестроительная компания.

В Швеции действует система Систембулагет. Минимальный возраст для покупки крепкого алкоголя – двадцать лет, причём сделать это можно только в магазинах, находящихся в государственной монополии. В субботу днём такие магазины закрываются, поэтому в выходные обзавестись бутылкой-другой не получится.

Лилла Торг – главная площадь Мальмё.

КПК – небольшой карманный компьютер; устройство по функционалу напоминающее современные смартфоны.

========== 6. Och pa morgonen akte han till Stockholm ==========

К декабрю я рассказал одноклассникам о предстоящем переезде, и теперь практически не ночевал дома – когда ты уезжаешь, у всех сразу возникает желание с тобой повидаться. Наверное, я был так занят этими встречами и предпраздничной суетой, что у меня не оставалось времени подмечать странности в поведении Маттиаса. Новость об отъезде его удивила, но он искренне порадовался за меня.

– Ну, это ведь не конец? – спросил Маттиас, отрываясь от домашней работы по математике. – Поезда-то ходить вряд ли перестанут.

– Конечно, нет. – Ответ его вполне устроил, и эта тема крайне редко проскальзывала в наших разговорах. Вообще, после совместного путешествия в Данию всё как будто наладилось, отчего уезжать с каждым днём хотелось всё меньше.

После занятий мы вновь собрались у Альмы. Я сидел на диване, закинув ноги на журнальный столик, и наблюдал за тем, как Эрик и Ингмар пытаются сразить друг друга в «Мортал комбат». Саб-Зиро на экране сделал оверхед и прикончил Скорпиона сильным ударом кулака – Ингмар победно завопил.

– Хорош! – хлопнул его по плечу Густав. – Это было круто. Давай теперь за Кобру.

– Я не знаю, как за него играть…

У всех было хорошее настроение: скоро по телевизору начнут повторять «Утиные истории», наша пожилая соседка переоденется в рождественского гнома, а мама начнёт готовить столько паштетов, салатов и студней, что съесть их все будет просто невозможно и она пригласит в гости даже свекровь, которую на дух не переносит.

– Ребята, это вам, – Альма принесла тарелку с четырьмя сандвичами, для каждого из нас. – Чёрт, Эрик, ты заляпаешь диван майонезом! Можно поаккуратнее?

– Вот сучка! – пробормотал ей вслед Эрик и тут же получил уничижительный взгляд от Густава.

– Что ты там про неё сказал? Сейчас огребёшь сильней, чем от Саб-Зиро.

– Перестаньте, – лениво отозвался я, попутно пытаясь прожевать слишком жёсткий кусок индейки. – Кстати, ты так и не рассказал мне ту историю с сайтом знакомств.

– Точно, – щёлкнул пальцами Густав. – В общем, мой отец недавно там зарегался и познакомился с одной…

Неожиданно Альма вернулась, но уже в сопровождении Евы. С детского сада не видел в её глазах слёз, но тогда готов был поклясться, что она плакала. Так и не сняв куртку, Ева застыла посреди комнаты. Альма недоумённо пожала плечами, показывая, что понятия не имеет, что случилось. Все оторвались от экрана и выжидающе смотрели на неё.

– У меня плохие новости, – тихо проговорила Ева и на секунду закусила губу, будто вообще не хотела произносить ничего вслух. – Маттиас принял таблетки.

– Что? – вскинул брови Густав, улыбка с его лица мгновенно исчезла. – Он разве болел чем-то?

– Ты не понял, – до Альмы всё дошло практически сразу, в то время как мы все растерялись. – Он специально принял таблетки. Так ведь?

В лёгких как будто перестало хватать воздуха. Мысль о том, что Маттиас мог сделать такое, не укладывалась в голове. Самоубийство – акт отчаяния, бессилия, он означает, что человек не нашёл иного выхода. Но он никогда не давал мне понять, что его что-то удручает, что ему нужна помощь.

– Он ведь жив? – я задал единственный вопрос, который казался важным.

– Да, – рассеянно закивала головой Ева. – С утра его доставили в больницу, хорошо, что его мама вернулась домой за перчатками, иначе… Моя сестра дежурила в утреннюю смену. Как только я об этом узнала, сразу поехала к вам. Послушайте, я понимаю, что глупо вламываться туда всем вместе, но… может попробуем съездить?

– Поехали, – как будто опомнившись, я вскочил с дивана и выбежал из квартиры, чуть не позабыв куртку. Густав и Альма устремились следом, с трудом поспевая за мной. Все сели в мою машину, и я ехал так быстро, как только возможно, как будто от этого что-то ещё зависело. Привычное волнение, возникавшее когда я садился за руль, отступило на второй план – я будто на автомате притормаживал на светофорах и пропускал пешеходов.

– Это так странно, – вздохнула Альма. – Странно и ужасно. Он всегда такой весёлый…

– Это ничего не значит, дурочка, – фыркнула Ева. – Ханнес, скажи-ка нам, что его угнетало? – поддела она, и я сразу понял, что Ева обо всём знает. Густав сделал вид, что его крайне интересуют диски в бардачке и начал их перекладывать.

– А причём здесь Ханнес? – насторожилась Альма и переводила взгляд то на меня, то обратно на Еву.

– Наверное, притом, что они всё это время встречались, – выпалила Ева и усмехнулась, заметив отразившееся на лице подруги удивление. Альма округлила глаза – я мельком увидел её отражение в зеркале заднего вида. Густав на секунду спрятал лицо в ладонях, будто хотел скрыться от того, что происходит в машине. – Поэтому он точно должен знать, кто сделал его несчастным.

– Я знаю не больше, чем ты, – раздражённо ответил я и вцепился пальцами в руль, пытаясь не вспылить. – Не больше, чем любой из вас. Он не казался несчастным, если ты об этом. У него не было проблем с оценками, с мамой или кем-то из класса.

– Так это правда? – спросила Альма, нервно перебиравшая кончики своих волос. – Он был твоим парнем всё это время?

– У меня нет парня, – отчётливо произнёс я. – И нет девушки. Мы проводили время вместе несколько раз. – Я не стал ничего отрицать, потому что Ева и Густав явно что-то знали. Позже друг признался, что они видели нас вместе, но он предпочёл вести себя как обычно и ждал, пока я сам обо всём расскажу. Еву он тоже убедил держать язык за зубами, до поры до времени.

В салоне наступила тишина, прерываемая лишь тихим скрипом дворников по лобовому стеклу. Тогда я понял, что вот как это называется – мы проводили время вместе. Мы никогда не заговаривали о том, кем приходимся друг для друга, а я и вовсе никогда не признавал, что он что-то для меня значит. Я знал, что Маттиас любит читать, что всегда слушает классическую музыку, когда делает уроки, и не переносит арахисовое масло. Но всё это были сведения, которые можно было подметить после недолгого знакомства. Я никогда не интересовался, кем он хочет стать в будущем, почему переехал из Мальмё и с кем встречался до этого. Чем он живёт, что его волнует? На эти вопросы я ответить не мог.

– Никто не обводит людей вокруг пальца лучше, чем ты, – горько усмехнулась Ева, и её тон с обвинительного сменился на какой-то печальный. – Тебя все уважают, добиваются твоего внимания. Но тебе, на самом-то деле, никто не нужен: ни я, ни Маттиас, ни эта глупая Бригитта, которая собралась ждать твоего возвращения.

– Ты не права.

– Я хорошо тебя знаю, Ханнес. И сейчас ты чувствуешь себя виноватым!

Конечно, я ощущал свою вину. Но, наверное, такое же чувство одолевало и его мать, да и многих его друзей. Каждый из нас поневоле задумался, что именно сделал не так. Сразу вспоминались моменты, которые захотелось изменить, а может и вовсе повернуть время вспять. Что можно было сказать, сделать иначе? В моём случае, пожалуй, много чего.

– Ева, он не мог ничего знать, – вступился за меня Густав. – Мы тоже каждый день видели его в школе, и думали, что с ним всё в порядке…

– Он спал с человеком, который его не любил. Что-то точно было не в порядке.

Больше она ничего не говорила, и как только мы остановились на больничной парковке, одна побежала к зданию больницы. Я устремился за ней и несколько раз окликнул, но тщетно. В тот день она увидела во мне человека, который сделал её лучшего друга глубоко несчастным, и никакие доводы не убедили бы её в обратном.

– Оставь её, – Альма мягко прикоснулась к моему плечу. Я последовал её совету и достал из кармана куртки пачку сигарет. Мне пришлось несколько раз щёлкнуть зажигалкой, прежде чем удалось прикурить. На территории больницы курить запрещалось, но поблизости никого не было, а несколько затяжек всегда помогают успокоиться.

– Ты тоже думаешь, что это моя вина? – спросил я Густава. Мне хотелось услышать короткое и однозначное «нет», но друг мне такого подарка не сделал. Он некоторое время молчал и, вскинув голову, наблюдал за проплывавшими над головой облаками. Всё вокруг казалось неуместным – приятная декабрьская погода, звонкий хруст снега под ногами и рождественские декорации в магазинах.

– Я никогда не узнаю наверняка, – задумчиво произнёс он, – но я никогда не подумал бы, что ты специально подталкивал его к чему-то такому. Мне кажется, Ева сильно за него волнуется, и ей нужен кто-то, на кого можно возложить ответственность. В любом случае, он делал то, что хотел. И, наверное, получал что-то от вашего общения.

– Я тоже не думаю, что во всём виноват ты. Может, отчасти… – задумалась Альма. – Ева всегда считала меня глуповатой, но давай посмотрим правде в глаза: сколько девчонок влюблялись в самоуверенных старшеклассников, которым были совсем не нужны? Мне кажется, что если у него и были причины сделать такое, то они сложнее.

– Теперь Ева меня ненавидит, – вздохнул я.

– Она слишком много парится о том, с кем и когда ты спишь, – фыркнул друг. – Не думаю, что она так уж тебя ненавидит.

Нас не пустили в палату – медсёстры неустанно твердили, что ему нужен только покой. Хорошо, что важные контрольные за семестр прошли раньше, чем это случилось, иначе я завалил бы все. Тогда я бесконечно много думал, в том числе и о словах друзей. Ева была убеждена, что я подтолкнул его к подобному шагу. Иногда эти мысли захватывали меня, и хотелось исчезнуть, только бы не вспоминать об этом: может, было бы лучше, если бы я изначально не давал никаких надежд? Но он ведь знал, на что идёт, и я никогда не разбрасывался обещаниями.

Но потом я вспоминал слова, сказанные в отеле. Он был чьей-то «ошибкой молодости». Был ли у него парень намного старше и что произошло? Не стал ли этот парень одной из причин, по которой он оказался в нашем городе? Я прокручивал снова и снова самые разные фрагменты воспоминаний, пытаясь отыскать ответ на один-единственный вопрос – почему человек, в котором все вокруг души не чаяли, решился на такое? И как долго он планировал это?

Навестил Маттиаса я уже не в больнице, а у него дома. На следующий день я должен был уезжать и не мог не попрощаться. Всё это время я разрывался между желанием сделать всё, что в моих силах, чтобы он почувствовал себя лучше, и заорать на него при встрече: меня сковывал ужас при мысли, что он мог завершить задуманное. Сложнее всего оказалось вспомнить, о чём мы говорили, когда виделись последний раз – то ли о Рождественских каникулах, то ли музыке. Какие же пустяки!

– Матте, смотри, кто пришёл! – воскликнула фрекен Линдгрен, отперев мне дверь. Впервые в жизни кто-то использовал это ласковое прозвище – я никогда так его не называл. Я передал ей пакет с маминым печеньем и проследовал на кухню.

Маттиас вполне буднично ковырялся вилкой в тарелке с пюре под тихое бормотание новостей. Мне почему-то казалось, что он будет выглядеть по-другому: удручённым или разбитым, но ничего подобного не было заметно. Он улыбнулся мне и лениво махнул рукой в знак приветствия. Было видно, что фрекен Линдгрен боится оставить сына хотя бы на секунду: пока мы разговаривали, она несколько раз как бы невзначай заглянула на кухню – сначала ей понадобилась кружка, потом она вдруг начала наводить порядок в ящике со столовыми приборами. Это раздражало, но я старался не обращать внимания. В конце концов, ни о чём важном мы тогда и не говорили – обычный разговор о конце семестра, о его самочувствии и дежурные комментарии о передачах по телевизору.

– Я принёс тебе книги, – сказал я наконец. – Не хочу загружать их в машину.

– Спасибо, – улыбнулся он, заметив оставленный мною в углу пакет. Туда получилось уместить половину домашней библиотеки. – Ну, значит, завтра утром ты уезжаешь?

– Да, – кивнул я.

– Думаешь, вернёшься сюда когда-нибудь?

– Может быть… – пожал плечами я. – Всё равно через год все разъедутся по университетам.

Несколько лет спустя я рассказывал эту историю одному близкому человеку, и он удивился, что я и словом не обмолвился о его поступке. Во-первых, я не знал, как он отреагирует и не станет ли чувствовать себя хуже. Наверняка, я был не единственным, кто хотел задать ему вопрос «почему», но захотел бы он ответить на него? Во-вторых, в этом не было никакого смысла. Маттиас предпочёл бы умереть, но не рассказывать мне о своих проблемах – значит, я не был тем человеком, которому он мог открыться.

Прощаясь с ним, я вспомнил тот день, когда впервые заявился на порог этого дома. Тогда я понятия не имел, чего хочу. Маттиас стоял, слегка опираясь на дверной косяк, и наблюдал, как я зашнуровываю ботинки. Я встал и наши глаза оказались на одном уровне.

– Я никогда этого не говорил, – решительно произнёс я, – но ты мне очень нравишься. И, наверное, нравился с самого начала. Просто подумал, что будет нечестно уехать, не сказав тебе об этом.

Вряд ли мои слова что-то изменили. Я сказал это больше для себя – как будто чувствовал, что буду очень жалеть в дальнейшем, если не признаюсь ему. Когда-нибудь он станет для меня просто парнем, который нравился мне в старшей школе. Может быть, и он когда-нибудь подумает обо мне что-то вроде: «И в этого придурка я был влюблён, когда мне было семнадцать».

– Удачи, Ханнес, – вот и всё, что он мне тогда сказал. – Тебе понравится в Стокгольме, там у тебя будет больше свободы.

Сложно сказать, что Маттиас имел в виду под словом «свобода», но он оказался прав. Мне действительно понравилось в Стокгольме, но в тот день я совсем не думал об открывающихся перспективах. Я долго слонялся в одиночестве по любимым местам, а наутро почистил зубы и, даже не позавтракав, погрузил в машину оставшиеся вещи и завёл мотор. Мама и Ларс уже заняли места на заднем сидении и сверяли маршрут по карте. Проводить меня пришли только Густав и Альма – больше никого я и не ждал, успев повидаться со всеми на предпраздничных вечеринках.

В следующий раз я увидел друзей только несколько лет спустя, на свадьбе: они попросили меня стать свидетелем. Густав работает в полиции и по-прежнему осуждает миграционную политику, но вместо пустых возмущений и драк уже по-настоящему борется с преступностью.

– «Полиция Мальмё», – так он здоровается теперь со мной, повторяя строчку из популярного телесериала, когда я набираю его номер.*

Альма работала фотомоделью в Стокгольме, ездила по контракту в Китай и Вьетнам, но в итоге вернулась в Швецию и, так и не закончив колледж, посвятила себя ведению домашнего хозяйства. Иногда мы с ней созваниваемся, и звучание её голоса и забавные истории об их сыне всегда меня успокаивают.

Фотография Маттиаса попалась мне на глаза только несколько лет спустя – на седьмую годовщину выпуска он приехал в наш городок, чтобы увидеться со всеми. У меня тогда было слишком много дел на работе, и Альма потом прислала мне фотоотчет по почте. Все лица казались знакомыми, и одновременно чужими, как будто я и не учился с этими людьми четыре года. Ева сильно располнела, но всё ещё была очень красивой и одевалась в шикарные костюмы от Карен Миллен, хотя в школьные годы совсем не интересовалась модой. Альма писала, что она ведёт феминистскую колонку в журнале и вполне довольна жизнью.

Маттиас изучает биофизику в Массачусетском университете. Теперь он носит очки в тонкой оправе и – по словам Густава – стал настоящим занудой «в своей Америке». Его парня зовут Юн, он китаец, и они познакомились, когда работали над общим проектом. Даже по фотографии я понял, что Юн – полная моя противоположность: слишком уж простодушно он улыбался, к тому же на нём был совершенно нелепый полосатый джемпер.

– Маттиас, наверное, очень умный, – отметила моя девушка, Фрида, когда я показал ей фотографии со встречи выпускников и вкратце рассказал, кто есть кто. Она недавно перешла в наш отдел, и мы очень быстро сблизились, стоило лишь несколько раз пригласить её на кофе. Я работаю на крупную строительную компанию и потихоньку продвигаюсь по карьерной лестнице. Главный офис расположен в районе Эстермальм, и я до сих пор восхищаюсь широкими улицами и роскошными фасадами домов в Дипломатстаден*. Иногда, прогуливаясь через Страндвеген или возвращаясь с работы в час пик, я ощущаю то же приятное волнение, что и в первый день – тогда я долго колесил по лабиринту городских улиц на своём «саабе».

Альма послала мне воздушный поцелуй, когда я в последний раз обернулся в сторону дома. Густав пытался что-то сказать, но я уже не слышал – его голос заглушил рёв мотора. Садовый гном всё ещё стоял у порога, по колено в снегу. Я сделал глоток кофе из термоса: он оказался тёплым и сладким, но немного отдавал горечью. Я понял, что моя жизнь последние месяцы была именно такой на вкус.